Текст книги "«Царское дело» Н.А. Соколова и «Le prince de l'ombre». Книга 2"

Автор книги: Сергей Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

«Я княгиня Ольга Российская», повторяла она.

Потом она, казалось, упала в обморок. Придя в себя, она воскликнула:

«Вы раскрыли мою тайну. Теперь вы знаете, кто я. Не говорите об этом никому, потому что меня толкнула на этот шаг нищета».

Несчастная княжна вызывала жалость, и ей была оказана помощь. Однако, проинформированные российские власти разоблачили авантюристку. Похоже, она воспроизвела в Буэнос-Айресе «трюк княжны Ольги», который определённо начинает становиться классикой. – А.М.

Однако сотрудничество это, при внимательном его рассмотрении, не может всё же не вызывать некоторых вопросов.

Княгиня Надежда Петровна Орлова. Середина 1920-х годов

Прежде всего, речь идет о давних связях князей Орловых с Великим Князем Николаем Николаевичем, включая родственные отношения непосредственно Николая Владимiровича, женатого, как известно, на племяннице Царского дядюшки.

Нам не раз приходилось (в том числе и в наших книгах) рассматривать позицию Великого Князя как в отношении его Царственного Племянника, так и в связи с расследованием цареубийства, одной из ключевых фигур которого был Н.А. Соколов.

Нестыковке этой поражался и английский исследователь Джон Стюарт: «Холодность Великого Князя по отношению к Соколову удивительна, особенно в свете его тесной дружбы с князем Орловым».

Михаил Николаевич Гирс. Иллюстрация из номера газеты «Petit Journal» от 9 января 1931 г.

В дополнение к показанной нами ранее роли, которую сыграл Николай Николаевич в судьбах расследования, приведем любопытный отрывок из интервью, которое 30 декабря 1930 г. в Париже помянутый нами Ксавье де Отеклок взял у М.Н. Гирса²¹⁸.

Согласно оценке французского журналиста, это был один из «самых таинственных» пунктов этого дела.

«Вопрос: Приказал Вам Великий Князь перед смертью избегать всех дальнейших исследований документов Соколова и не предавать погребению реликвий, хранителем которых он вас сделал?»

Отвечая, дипломат ни в малейшей степени не отрицал самого факта «приказа», а также своего подчиненного по отношению к отдававшему распоряжение Великому Князю положения.

Сам ответ журналист предваряет важной ремаркой: «Страшное волнение отразилось на лице моего собеседника, и он ответил сдавленным голосом:

Ответ: Великий Князь поступал, вполне сознавая, что он делает. Он был большой патриот и также большой друг Франции. Он был рабом своего долга. С его точки зрения эти бумаги и вещи государственной важности. Они больше не принадлежит и не могут принадлежать только одной какой-нибудь фамилии [т. е. Российской Императорской Семье. – С.Ф.].

Эти все вещи могут быть пересмотрены только в том случае, если прерванное в 1919 г. [иными словами Николай Николаевич и Гирс следствие 1920–1923 гг., позволившее прийти к важнейшим выводам, не признавали. – С.Ф.] может быть снова продолжено в восстановленном русском государстве.

Великий Князь Николай умер, говоря своим приближенным: “Не забывайте России!” И, верьте, мы ее не забываем, чем и объясняется положение, кажущееся вам таким странным».

Этим «кажущимся таким странным» было сокрытие Царских Мощей, вещественных доказательств и материалов следствия от Русского народа и всего мiрa.

В свое время осознание этой роли Великого Князя стало большим ударом для генерала М.К. Дитерихса, что нашло отражение в его письме 1933 г. к А.А. Вонсяцкому:

«Следственное производство с вещественными к нему доказательствами, со следовавшим за ним судебным следователем Соколовым, были представлены мною в марте 1920 года Великому Князю Николаю Николаевичу. По некоторым причинам я не считаю возможным подвергать огласке обстоятельства, почему это следственное производство с приложенными к нему реликвиями останков Членов Царской Семьи не получили, на мой взгляд подобающего к себе отношения».

Отношение Н.А. Соколова к Николаю Николаевичу также было вполне определенным. О нем в 1927 г. сообщил земляк и друг следователя, профессор Алексей Иванович Шиншин: «…Мой покойный друг следователь Николай Алексеевич Соколов, правый монархист по убеждениям, относившийся очень отрицательно к деятельности, поднятой вокруг имени Великого Князя Николая Николаевича…»²¹⁹

Трудно, конечно, предположить, что Николай Алексеевич не знал о настрое князя Н.В. Орлова. Но какой у него был выход, учитывая отношение к нему большинства эмигрантов-монархистов? Да и о масштабах этого сотрудничества за его спиной он вполне мог и не догадываться.

Одновременно, это обстоятельство является одним из важнейших свидетельств неискренности князя Н.В. Орлова по отношению к внешне, казалось бы, протежируемому им Н.А. Соколову.

Эта «странность» делает вполне возможной и другую, о которой мы поговорим далее…

Письмо князя Николая Орлова

В прошлой главе мы писали о том, что в составе серии статей французского журналиста Ксавье де Отеклока «Что стало с Русским Царем», вышедших 1930–1931 гг. в парижской газете «Petit Journal», 11 января 1931 г. было опубликовано письмо князя Н.В. Орлова «Le prince Nicolas Orloff dans une lettre qu'il nous adresse apporte des precisions sensationnelles sur le mystere des reliques de la famille imperiale».

Парижская газета «Petit Journal», 11 января 1931 г.

В отличие от других статей цикла, переведенных на русский язык и опубликованных в эмигрантских газетах (парижском «Возрождении» и белградском «Царском Вестнике»), письмо это было почему-то там проигнорировано.

Публикуя перевод этого важного (для лучшего понимания личности князя Николая Владимiровича Орлова) документа, выполненного для нас Николя Д., мы вводим этот источник в сферу внимания исследователей Царского дела.

КНЯЗЬ НИКОЛАЙ ОРЛОВ

В полученном нами письме вносит сенсационные уточнения в дело о загадке останков Императорской Семьи.

Высокопоставленная российская персона, князь Николай Орлов, внимательно следивший за расследованием следователя Соколова, прислал нам весьма интересное письмо, которое подтверждает результаты нашего расследования и свидетельствует об огромном интересе, вызванном Екатеринбургской тайной среди тех, кто остался верен памяти Николая II:

Я бы наверняка предпочёл хранить молчание по вопросам, поднятым в ходе расследования «Petit Journal», касательно останков Императорской Семьи, так как я русский, и мне безконечно больно об этом говорить. Однако, мне более не позволительно хранить молчание, оставляя без ответа некоторые утверждения. Промолчать означало бы допустить обоснованность этих утверждений, чего я не могу сделать ни при каких обстоятельствах, во-первых, из-за понимания мною важности самого вопроса об убийстве Царя и Его Семьи, и, во-вторых, из-за личной привязанности, да и чисто русской верности памяти об этом выдающемся человеке, каковым был следователь Соколов, чьим другом и соратником мне довелось быть.

Сначала о самом человеке. Высказывалось предположение, что он был как бы «загипнотизирован собственным расследованием», которому он придавал значение куда как большее, чем то, о котором можно судить по полученным результатам. Ужель «загипнотизирован»? Да, если подразумевать под этим то, что он привязался телом и душой к той задаче, которую он считал своим долгом перед своей страной, и которая состояла в том, чтобы пролить свет на этот вопрос, о важности которого не только для России, но и для всей мiровой истории мне будет дозволено высказаться ниже. Но если под этим имеют в виду, что Соколов был своего рода «фантазёром», помешанным, то нет, позвольте мне протестовать против этого самым категорическим образом. Соколов был достойным человеком: мещанин по происхождению, он благодаря своим исключительным профессиональным качествам – а не в силу какой-либо протекции – приобрёл репутацию блестящего следователя ещё задолго до революции.

Живя с детства среди русских крестьян и будучи наделен острым аналитическим умом, он прекрасно понимал простых мужиков, при том что такого понимания не хватает многим русским. Когда вспыхнула большевицкая революция, он был вынужден бежать и прятаться в лесах при содействии симпатизирующих ему крестьян, а вскоре без колебаний отправился в путь длиною более тысячи километров, которые он преодолел преимущественно пешком, выдавая себя за нищего странника, чтобы добраться до Сибири, где разворачивалось движение Колчака, и где, как он чувствовал, он мог понадобиться. В предисловии к своей книге «Судебное расследование убийства Русской Императорской Семьи» (Изд-во Payot et Со.), Соколов с присущей ему скромностью рассказал, как он был выбран адмиралом Колчаком для расследования гибели Царя и Его Семьи. В действительности Соколов был представлен Колчаку, как человек исключительной ценности, и сам Адмирал, будучи человеком действия, сразу понял, что перед ним стоит именно тот, кто ему нужен, а именно талантливый следователь, человек неукротимой энергии, исключительно честный и верный.

Когда я встретил Соколова в Париже, он только что передал г-ну Гирсу, на условиях, упомянутых в расследовании «Petit Journal», досье, вещественные доказательства и, наконец, останки Жертв, собранные его трудом и спасённые из сибирского разгрома благодаря рыцарственному и прекрасному в своей простоте жесту генерала Жанена. Передо мной был человек, глубоко удрученный, страдающий физически и морально из-за отношения к себе, с которым он столкнулся, и из-за того, что было уготовано результатам проделанной им работы.

А ведь он имел право надеяться на нечто лучшее, нежели то, с чем он столкнулся в российских кругах, когда он представил им материалы своего расследования и останки Царской Семьи. Наконец, никто не мог легкомысленно отнестись к тому, что сделал Соколов. Само по себе вопиющее убийство, совершенное по приказу центрального правительства, не просто Того, кто был Главой, воплощением национальной России, Того, кто сражался на стороне союзников, но и всей Его Семьи, Его невинных Детей и верных слуг, стало фактом первостепенной важности. Отметим, что Советы никогда не отрицали казни Царя: более того, они говорили об этом в открытую. То, что они хотели обойти молчанием, это было убийство юных Княжон и Наследника – убийство Детей, которое они стремились скрыть от глаз ужаснувшегося мiрa.

Соколов часто повторял, что история зверского убийства Императорской Семьи отразила в себе всю историю, всю изнанку русской революции. И действительно, все интриги запечатлелись в ней и оставили там свои следы – следы, должным образом запротоколированные и удостоверенные – не будем забывать – в ходе судебного расследования. От ужасных интриг вокруг зловещей фигуры Распутина, которую использовали для натравливания масс на трон, до миссии, возложенной немцами на загадочную личность Яковлева, и вплоть до жестокого приказа из Москвы зарезать всех – все те важные факты, которые привели Россию к погибели, находят своё отражение в екатеринбургском деле…

Слышны инсинуации на тему, что, якобы расследование Соколова вовсе не имеет того значения, которое он ему придавал. Однако, давайте прочтём его книгу и попробуем уже после этого, только не кривя душой, заявить, что это дело рук «загипнотизированного».

Соколов не был человеком, стремившимся получить личную выгоду от своей работы. Он был человеком, чья скромность поражала всех, кто сближался с ним. Он считал, что на него была возложена миссия, которую он должен выполнить, и он честно выполнил её в меру своих сил. Передавая результаты своего расследования, он имел право ожидать, что те, кому он их передал, придадут им всё то значение, которое имели эти результаты, и что будут приняты все меры, чтобы представить взорам не только россиян, но и всего мiрa, всю правду в ужасном сиянии её чудовищной наготы. Говорят, что расследование не было завершено: под этим понимают, что если бы позволили обстоятельства, вполне вероятно, что Соколов располагал бы ещё большим количеством доказательств и показаний. Но уже того, что он собрал, было достаточно, чтобы доказать, что именно произошло в подвале Ипатьевского дома и рядом с шахтами в непосредственной близости от урочища Четырёх Братьев, совершенно достаточно при условии отсутствия предвзятости и желания любой ценой скрыть безпощадное сияние правды.

Соколов не мог не передать собранные материалы г-ну Гирсу, поскольку действовал он по совершенно определенным распоряжениям, которые и генерал Жанен считал за честь исполнить. Но вынужден он было это сделать с тяжёлым сердцем и будучи полон горечи, так как полностью осознавал судьбу, которая их ожидала.

Можно было подумать, что круги, с которыми он имел дело, сделают всё, чтобы рассказать правду о судьбе Царя и Его Семьи: образ Николая II, ставящего на карту Свою честь, во имя чести Своей страны, и не только Свою жизнь, но и жизни Супруги и Детей; печальные останки, жалкие безформенные обломки, в которых, вероятно, смешались останки Царя и Его Семьи с останками Их смиренных слуг, не являются ли они символом, весьма благочестивым и святым предметом, вокруг которого могли бы объединиться русские люди?

Однако, никто не хотел рассматривать это дело под таким углом, никто не захотел объединиться и хотя бы признать сам факт гибели Царя, не подлежащий при этом никакому сомнению: ибо это помешало бы многим интригам, многим точкам зрения, многим личным амбициям, о которых я бы не хотел распространяться…

Очевидно, если посмотреть на вопрос с точки зрения одного генерала, однажды спросившего Соколова: «А Ваши анализы крови окончательно доказали, что это кровь Императора?», то можно было бы сделать вывод о том, что расследование Соколова было неудовлетворительным. Однако, если подойти к нему с точки зрения логики и непредвзято, то мы должны отдать должное тому, с таким мастерством было проведено это расследование.

Говорили, что необходимо дождаться появления «законного органа, который изучит дело и материалы Соколова и выскажет своё мнение». Да, но где взять такой «законный орган»? Разве громогласное провозглашение истины не было законным правом тех, кто получил эти материалы? Разве в том, чтобы всеми способами скрывать правду о том, каков был конец Царя, не заключается большой грех?

У кого-то не хватило смелости подойти к этому вопросу прямо. Кто-то укрылся за формулами «юридической некомпетентности». Кто-то говорил Соколову: «Все, что мы хотим от Вас – это чтобы Вы вели себя тихо и помалкивали».

Но именно этого Соколов не мог принять. Моё сотрудничество с ним было полезным в следующем: так как круги, от которых можно было бы ожидать поддержки, её не только не предоставляли, не только не отдавали должное работе Соколова и не признавали её результаты блестящими и заслуживающими похвалы, но, напротив, стремились помешать ей и скрыть её за завесой молчания и забвения, я смог убедить Соколова в необходимости, вопреки всему и всем, обнародовать результаты его расследования. Но чего только не было сказано Соколову, когда новость о публикации его книги произвела в этих кругах эффект разорвавшейся бомбы! Один высокопоставленный российский деятель, оставивший для этого свой обычную дипломатическую сдержанность, так и заявил Соколову, «что он будет привлечён к ответственности будущим национальным российским правительством за злоупотребление доверием и нарушение профессиональной тайны…»

Сам Соколов предпочёл бы, чтобы истина была провозглашена кем-то другим, а не им. Он хорошо говорит об этом в предисловии к своей книге. Побуждая его написать эту книгу, оказывая ему всю моральную поддержку, я считаю, что тем самым помог ему выполнить свой долг перед нашей несчастной страной и тем самым выполнить и свой собственный долг. Я делал это намеренно и сознательно. Возможно, настанет день, когда Национальная Россия обратится к этому вопросу во всей полноте. Я не знаю, застану ли этот день, чтобы с высоко поднятой головой выступить в защиту памяти Соколова, но даже если мне этого не доведётся, я думаю, что вердикт мне известен заранее.

Князь ОРЛОВ.

Поездка в Америку

Уже авторы первых публикаций о Н.А. Соколове понимали, в чем состояла одна из главных трудностей, с которым столкнулся следователь при расследовании цареубийства.

На его долю, читаем в одном из первых газетных некрологов, «досталась невыносимо тяжелая задача расследования гнусного и надругательства и злодеяния, совершенного в Екатеринбурге над Царской Семьей по воле Свердлова, Шаи Голощекина, Юровского, Войкова и их кагала». Более пространно о том же «пятом пункте» следствия писал в декабре 1924 г. знакомый Николая Алексеевича А. Ирин²²⁰.

Его автор, сам хорошо знавший следователя, писал о том, что еще до приезда Соколова в Европу «евреи, через посредство продажных людишек, пытались прокричать на весь мiр, что к екатеринбургскому преступлению евреи никакого касательства не имеют».

Сначала они пытались, «если не подорвать вовсе доверие к работе Соколова, то, по возможности, ослабить впечатление, могущее быть от оглашения некоторых обстоятельств цареубийства».

Генри Форд

Затем их коноводы (Д.С. Пасманик и Г.Б. Слиозберг) заявились к следователю лично и в разговоре «долго нащупывали возможность превратить Шаю Голощекина, Янке ля Юровского, Сафарова и подобных им псевдонимов в русских людей. […] Эти господа утверждали, что главным виновником цареубийства был Ленин». А когда Николай Алексеевич отказался, они развили вокруг него «бешеную интригу».

Именно этот аспект расследования вызвал большой интерес у американского автомобильного магната Генри Форда (1863–1947), вступившего как раз в то время в конфликт с рядом влиятельных еврейских организаций в США и их лидерами.

В чем состоял этот интерес, можно понять из небольшой заметки «Еврейские документы», напечатанной в белградской газете «Новое Время» 18 апреля 1924 г., то есть сразу же по возвращении Н.А. Соколова из поездки в США:

«В Америке еврейство страшно недовольно известным миллиардером Фордом, который бросил в лицо всему еврейству обвинение в убийстве Царской Семьи. Еврейство заволновалось и затеяло против Форда процесс, обвиняя его в клевете. Одновременно с этим, очевидно, сделан нажим: евреи всех стран объединяйтесь против Форда! И объединение началось купно с покупкой продажных христианских перьев».

В Европе одним из первых, сообщает далее автор статьи, «подал голос […] еврейский публицист Познер», происходивший из разветвленной семьи выходцев из России, одинаково тесно связанных с американскими деловыми кругами, коммунистическим движением, советскими спецслужбами и британской разведкой. Наиболее известным представителем этой семьи сегодня является, российский тележурналист Владимiр Владимiрович Познер.

Несомненно, что один из важных выводов следствия, заключавшийся, по словам А. Ирина, в том, что «главными убийцами Царя были евреи», как нельзя лучше соответствовал интересам Форда.

Таким образом, всё дело отнюдь не сводилось к скончавшемуся еще в 1920 г. пресловутому банкиру Джейкобу Шиффу, о чем иногда пишут, впрочем, как и к любому другому конкретному лицу.

В связи с этим последним обстоятельством, один из занимающихся исследованием схожих проблем посетителей моего ЖЖ (Az Nevtelen), пусть и играя явно «на понижение», дал Шиффу забавную, но не лишенную всё же определенного интереса характеристику: «он был типом наподобие покойного Березовского: жадный, невероятный болтун и фантазер». (При том, что, заметим, и подлинное лицо БАБа также весьма невнятно. Да и представить его эдаким наивным простачком трудновато.)

Возвращаясь же к Форду и Соколову, резюмируем: ценность для промышленника следователя заключалась не только в выводах, к которым он пришел, но также в его статусе, получившего официальное назначение лица, добытых им материалах и возможности, используя все эти преимущества, дачи им на предполагавшемся процессе непосредственных свидетельских показаний.

Борис Львович Бразоль

Одним из тех, кто, скорее всего, обратил внимание Генри Форда на Н.А. Соколова, был тесно сотрудничавший с американским промышленником русский эмигрант Борис Львович Бразоль (1885–1963). В это время он работал в издававшейся Фордом газете «The Dearborn Independent», а также был одним из инициаторов публикации там «Протоколов сионских мудрецов».

Вот как описывает это предложение очевидец – автор статьи «На могиле Н.А. Соколова», укрывшийся за псевдонимом А. Ирин, исходя из дальнейшего повествования, тесно связанный с Б.Л. Бразолем.

«Историю поездки Соколова к Форду, – пишет он, – можно изложить в двух словах.

В прошлом году, приблизительно в это время [статья А. Ирина написана была после кончины следователя, последовавшей 23 ноября 1924 г., вышла же она в середине декабря. – С.Ф.], я получил предложение поставить в известность Соколова, что его работой интересуется известный автомобильный король Форд, в виду предстоящего процесса Форда с евреями.

Дело, как известно, заключалось в том, что евреи были оскорблены утверждениями Форда, что главными убийцами Царя были евреи. Форд поэтому был очень заинтересован в сущности соколовской работы и изъявил желание лично расспросить его о результатах следствия. На мой взгляд, судьба давала прекрасный случай раскрыть глаза всему мiрy.

Не помню, кому именно, быть может и мне, пришла мысль, что было бы хорошо, если бы Соколов на предстоящем процессе имел возможность выступить свидетелем, что дало бы возможность полностью осветить роль евреев в деле цареубийства.

Мне и одному из общих наших друзей стоило много усилий, чтобы убедить Соколова ехать в Америку, так как он все время боялся обвинительного вердикта истории. Я же исходил из сознания целесообразности в обстановке текущей минуты. Суд над убийцами должен быть, и чем скорее, тем лучше. Не все ли равно для тожества истины, если первоначальным судом будет суд Соединенных Штатов? Бог даст, мы доживем и до вердикта суда родного…

Наконец, все формальности были улажены и Соколов выехал в Америку. Меня в это время во Франции не было и я не знаю всех последующих обстоятельств этого события. Я также вовсе не в курсе того, что произошло в Америке».

В вышедшей в 1976 г. книге «The File of Tsar» английские журналисты Энтони Саммерс и Том Мангольд пишут: «Октябрь этого [1923] года ознаменовал начало новой причудливой страницы в жизни Соколова. В документах военно-морской разведки мы обнаружили неприятный рассказ о том, как Соколов встречался с Генри Фордом, американским автомобильным магнатом.

Герман Бернштейн (1876–1935). Фото 1929 г.

В Соединенных Штатах Генри Форд участвовал в судебном процессе по обвинению в антисемитизме, начатом группой сионистов, в которую, случайно был вовлечен Герман Бернштейн (1876–1935), журналист, посылавший сообщения из Екатеринбурга в 1918 году».

Об этом целенаправленно, а вовсе не «случайно» работавшем на Шиффа журналисте, секретаре Американского еврейского комитета, сотруднике Коминтерна и ОГПУ, нам приходилось уже не раз писать, в том числе и в связи с участием его в дезинформации по цареубийству.

Но продолжим нашу выписку из книги английских журналистов: «Форд связался с председателем Русского Национального общества Борисом Бразолем, и решил, что Соколов и его исследования могли бы быть ему полезны.

Согласно документам американской разведки, только что рассекреченным в 1972 году, расследование Соколова “…показывает в результате, что убийство Императорского Семейства было спровоцировано евреями и, фактически, было проведено группой палачей, среди которых только трое не были евреями… оказывается, что Бразоль знал о существовании этих материалов и с учетом отношения Генри Форда к евреям и его неограниченных средств, решил рассказать об этом Форду, считая, что последний может это использовать для противоеврейской пропаганды, в то же время монархисты получат большую популярность во всем мiрe, включая Россию”.

Эта уловка помогла и Форд направил одного из своих исполнителей со специальным заданием в Европу, чтобы привлечь к работе Соколова и проверить его документы. В парижской квартире состоялась встреча, в которой участвовали покровитель Соколова князь Орлов, американский полковник Лайдиг и бывший корреспондент “Times”, которого звали Фуллертон.

Полковник Филип Лайдиг / Philip Mesier Lydig. Фото с паспорта. 1915 г.

Лайдиг сказал, ссылаясь на человека Форда, что у них аналогичное отношение к евреям, и что Форд может позаботиться о том, чтобы работа Соколова была опубликована в Америке. Вечеринка закончилась приглашением Соколова в Фонтенбло и он согласился на участие».

Прежде чем продолжить, следует рассказать, хотя бы вкратце, об американских участниках той встречи.

Полковник Филип Лайдиг (1867–1929), происходивший из уважаемой нью-йоркской семьи, родился в Бронксе. Окончив в 1889 г. Гарвардский университет, прошел курс в области финансов в Берлинском университете, после чего работал некоторое время биржевым брокером.

Начало первой мiровой войны застало Лайдига в Карлсбаде. Его учеба в Германии, с одной стороны, и участие в Испано-Американской войне 1898 г., с другой, оказались востребованы в странах Антанты (США в то время в войне еще не участвовали). Известно, что Лайдиг занимался закупкой материалов и лошадей для нужд сначала Французской, а потом и Русской армий. В частности, он снабжал ремонтным конским составом казачьи части.

В 1915 г. Лайдиг присоединился к Русской армии, где возглавлял американскую службу медицинской помощи. Оказавшись свидетелем революционных событий в России, он написал ряд статей, в которых рассуждал о причинах и предполагаемых последствиях переворота.

Место захоронения полковника Филипа Лайдига на бруклинском кладбище

После окончания войны полковник Лайдиг жил по большей части в Европе. Он и скончался 16 февраля 1929 г. во Франции, в Ницце, куда за неделю до этого он прибыл из Парижа.

Тело Лайдига перевезли в США и погребли в семейном склепе на кладбище Green-Wood в Бруклине (штат Нью-Йорк).

Другим участником той вечеринки в Фонтенбло был американский журналист Уильям Мортон Фуллертон (1865–1952) – личность гораздо более интересная.

Окончив Академию Филлипса в Андовере (штат Массачусетс), он учился в Гарварде, получив там в 1886 г. степень бакалавра искусств.

Уильям Мортон Фуллертон

После непродолжительной поездки в Европу и работы журналистом в Бостоне, в 1890 г. он покинул Америку, поступив в Париже в газету «The Times». Там Фуллертон оставался вплоть до 1910 г., когда решил попробовать себя в независимой журналистике.

Фуллертон написал несколько книг, а когда разразилась первая мiровая война, поступил на службу офицером. После войны он стал печататься в известной французской газете «Le Figaro», в которой сотрудничал вплоть до своей смерти, последовавшей в Париже 26 августа 1952 г.

Личность Уильяма Фуллертона недавно стала предметом интереса со стороны американской писательницы и исследовательницы Мэрион Джесси Мэйнвэринг (1922–2015). Ее книга «Тайны Парижа. Поиски Мортона Фуллертона»²²¹ за весьма короткое время (в 2000–2001 гг.) выдержала семь изданий.

Это тщательно документированная биография, с привлечением архивов и свидетельств очевидцев, с которыми Фуллертон был связан, и всё еще продолжавших жить в Париже, Лондоне, Испании, Португалии, США…

Это был «талантливый, умный, изощренный и амбициозный» человек, пишет биограф Фуллертона, но также и «эгоистичный и безпринципный, подлец и мошенник, однако его подавляющее окружающих личное обаяние привлекало к нему друзей и любовников обоих полов».

Издательская обложка книги: Marion Mainwaring «Mysteries of Paris: The Quest for Morton Fullerton». University Press of New England. 2001 г.

Книга, читаем в аннотации, «раскрывает подробности его карьеры, как писателя и шпиона, его любовные похождения с [американской писательницей Эдит] Уортон и другими женщинами, его тесную дружбу с [писателем Генри] Джеймсом, а также его отношения с Оскаром Уайльдом, Джорджем Сантаяной, Полем Верленом, Теодором Рузвельтом и многими другими».

По словам автора книги, у Фуллертона «была контактная сеть, очень впечатляющая, включая Королевских Особ, президентов, политиков, писателей и других известных людей того времени, и всё еще… призрачная, скрывающая что-то…»

Николай Алексеевич Соколов

Таков был этот человек, с которым Н.А. Соколов и князь Н.В. Орлов и после своей поездки в Соединенный Штаты, вернувшись во Францию, продолжали сохранять весьма тесные отношения, чему сохранились материальные свидетельства, которые мы предполагаем опубликовать далее.

Не забудем также и о том, что первые контакты князя Н.В. Орлова (а через него и Н.А. Соколова) в эмиграции с американцами документально фиксируются уже в июле 1922 г., когда проживавший в Париже гражданин США Вильям Астор Чанлер предоставил в распоряжение следователя материалы и предметы, принадлежавшие Г.Е. Распутину, приобретенные им через своего соотечественника, майора Красного Креста мистера Бекмана, купившего их в Вене у сильно нуждавшейся дочери Царского Друга – Матрены Григорьевны Соловьевой.

Чем же закончилась та встреча в Фонтенбло осенью 1923 года?

«Форд, – читаем в книге Саммерса и Мангольда, – пригласил следователя в Америку, все затраты оплачивались, и Соколов вместе с его покровителем направились в Соединенные Штаты.

По прибытии в Бостон, как Соколов, так и Орлов дали интервью прессе. Князь заявил, что он “приехал в Соединенные Штаты с целью установить возможные связи с автомобильным концерном”».

Рассказывая далее о поездке к американскому автомагнату, нельзя сбрасывать со счетов страстное увлечение автомобилями отца Н.В. Орлова – старого князя, приглядывавшего за Царским гаражом и часто лично возившего на «моторах» Государя. Эти знания предмета и интерес – в ходе общения с Фордом – могли в какой-то мере помочь налаживанию контактов.

Кстати, что касается поездки, то не так уж и трудно было бы выяснить сами даты въезда и выезда из США Н.А. Соколова и князя Н.В. Орлова, как известно, тщательно фиксировавшиеся и доступные исследователям, а уже исходя из них, можно было бы просмотреть американские газеты, в которых можно было бы разыскать информацию об этом визите и, наконец, найти те самые интервью, сопровождавшиеся, скорее всего, фотографиями.

…Но вот и описание самой встречи в книге Саммерса и Мангольда – с неожиданным выходом на сцену Великого Князя Николая Николаевича, совершенно очевидно пытавшегося осуществлять контроль за следователем через благодетеля последнего князя Н.В. Орлова, о чем мы писали в предыдущих наших главах.

Итак, публикуем соответствующий отрывок из книги «The File of Tsar», исправляя ляпы русского перевода (включая искаженные имена) и опуская отсебятину не очень-то сильных в событиях Русской истории английских журналистов: