Текст книги "Кармен и Бенкендорф"
Автор книги: Сергей Тютюнник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Что-то около тридцати, плюс-минус три года. Хотя выглядит молодо.
– Ты в номере один живешь? – деловито спрашивает Анна, не замечая моего пошатнувшегося настроения.
– С приятелем, журналистом. Но он сейчас в Москве... В общем, пока один.
– Слава Богу, – Анна смотрит на меня в упор.
– Сейчас приду в себя... Не сверли меня взглядом, – я опускаю голову и кажется окончательно трезвею.
Лифт останавливается, я раскланиваюсь с дежурной по этажу и судорожным движением руки открываю дверь своего номера.
– Заходи, – киваю Анне и вхожу следом. – Подожди, я сейчас.
Беру плитку шоколада в тумбочке и топаю к дежурной.
– Ох, Андрюша! И ты туда же! – качает головой добрая толстая женщина и тяжко вздыхает.
– Зульфия Тимуровна, голубушка! – я кладу ей на стол шоколадку. – Не ругайтесь!
– Только чтоб тихо! – вполголоса произносит дежурная и сгребает "взятку" в ящик.
Анна уже без своего красного пуховика, но в таком же ярко-красном свитере ручной вязки. Она сидит на постели, положив ногу на ногу, и покачивает носком сапожка. На ее черных волосах блестят капельки погибшего снега.
Я сбрасываю свою камуфляжную куртку, стряхиваю воду с фуражки и выдыхаю:
– Проскочили, слава Богу! – снимаю– китель и остаюсь в рубашке с погонами. – Утром ты была в желтом свитере, а сейчас – в красном...
– Женщина, если захочет, может кожу сменить, а ты о каких-то там тряпках.
– Кожу может сменить только змея, – вношу существенную поправку.
– Ну, разница невелика, – говорит Анна с ухмылкой.
– Ты меня пугаешь. Я нуждаюсь в алкогольном допинге.
– Не суетись! У тебя чай есть? – Анна смотрит на меня, вытянув смуглую шею.
– У меня есть все: чай, кофе, водка и даже вино "Южная ночь".
– Какой ты запасливый...
– Подношения туземного населения и залетных журналистов. Ну что, с чая начнем?
– Лучше с кофе. Растворимый, надеюсь?
– А как же, – и я кидаюсь включать электрический чайник.
– Фена у тебя, конечно, нет. Надо бы волосы просушить, – и Анна запускает руку в свою черную волнистую гриву.
– Такие волосы – надо, – говорю я протяжно, сделав ударение на слове такие.
– Комплименты для жены оставь, – Анна режет меня взглядом.
– Ты хочешь, чтобы я рассказал о жене? – воспринимаю ее фразу как намек.
– Нет, я и так знаю. Жена покладистая блондинка, педагог или медик. Ребенок детсадовского возраста – конечно, одаренный. Квартиры нет. Денег не хватает. Быт заел. Обоим хочется чего-то другого, но никто не знает чего. Жизнь медленно движется к своей конечной цели, то есть к смерти.
– Что ты с этой смертью заладила сегодня? – я вытаскиваю из кармана сигареты.
– Чувствую.
– Что? Запах смерти, разлитый в воздухе, как вино?
– Это у меня был приступ изящной словесности. Но суть остается, – Анна закуривает. – Настроение сегодня какое-то "смертельное".
– Типун тебе на язык, – я достаю банку кофе и наливаю в стаканы кипяток. – Кстати, у тебя презервативы есть? А то я СПИДа боюсь. Не хочется умирать от любви.
– Есть. И боюсь я не меньше тебя. Группа риска, – и снова, запрокинув голову, пускает кольца дыма в потолок.
– Анна – это псевдоним, или твое настоящее имя?
– Настоящее. Кличка у меня – Кармен.
– Это что, из-за черно-красного прикида?
– Из-за этого тоже.
– Плюс яркая внешность – а еще что?..
– Ты задаешь слишком много вопросов, – холодный, пронизывающий взгляд Анны мне неприятен.
– Ничего удивительного. На то я и журналист, – поспешно отхлебываю кофе и обжигаюсь.
– Давай для разнообразия сделаем так: я буду задавать вопросы, а ты отвечать и, по возможности, искренне, – в глазах ее вспыхивает неожиданный интерес.
– Это любопытно. Но есть нюанс. Я арендовал тебя... – говорю, кусая губы, – ...на час. Время идет. Я ничего не успею.
– Ладно, успеешь, – вздыхает Анна и улыбается краем ярко накрашенного рта. – Я сделала недельную норму и никуда не тороплюсь.
– Ну, а я тем более не спешу. Завтра воскресенье, – я намеренно пропускаю фразу "сделала норму", чтобы не усиливать неприятное чувство.
– Итак, поехали, – Анна берет длинными пальцами стакан с кофе и отпечатывает на его ободке губную помаду. – Насчет твоей семьи – угадала?
– В общем, – киваю, – да. Но есть небольшое уточнение. Мы с женой разбежались. И еще... – я набираюсь мужества и выдаю постыдную правду: Я, видимо, никогда не любил свою жену.
– О-ля-ля! – Анна демонстративно цокает ухоженными ногтями по темной полировке стола. – Неожиданное заявление. Не думала, что ты настолько расчетлив и корыстолюбив... Наверняка, тесть – генерал?
– Нет. Никакой меркантильности в выборе не было, – я ныряю в свое мутное прошлое. – Тесть у меня обычный, каких сотни, без существенных для меня связей.
– Что же тогда подвигло тебя на женитьбу, если это, конечно, не банальная внеплановая беременность боевой подруги?
– Я когда-то сильно любил женщину. Она была замужем. Я любил долго, несколько лет. На эту любовь ушло столько сил и страстей, что, пожалуй ничего не осталось другим. Холостяковал, пока начальство не намекнуло: старый капитан, ни разу не женившийся, – это подозрительно: пахнет или голубизной, или импотенцией.
– И ты четко выполнил указание начальства, – Анна зло ухмыляется.
– Зачем же так, – я прихлебываю кофе и опять обжигаюсь. – Просто понял, что больше никого полюбить не смогу. А годы, действительно, идут...
– Что-то есть бабье в твоих стенаниях... – кривится Анна и тушит сигарету в пепельнице.
– Ну, баба – тоже человек, – пытаюсь я острить.
– И ничто человеческое тебе не чуждо, – обрезает Анна и снова берется за стакан.
– В общем, да. И вообще, почему я должен скрывать нормальные человеческие чувства? – Я начинаю злиться. – Я достаточно силен, чтобы не стесняться своих слабостей.
– Ух ты, – подначивает меня гостья.
– Да! – я вскакиваю с кровати, делаю шаг к окну и резко сдвигаю штору в сторону. – Вот шел сейчас по улице – снег падает, в крови коньяк бродит, красота вокруг... А я иду, пою и думаю: влюбиться бы в кого-нибудь! Так, чтоб от бессонницы простыню на себя наворачивать и плакать в подушку, чтоб нервы – в струну и сердце надрывалось. Как десять лет назад...
– Слушай, классная у тебя служба! – теперь уже заводится Анна. Солдаты и офицеры в окопах околевают, а пьяный майор шляется по городу и от скуки любви ищет! И нашел, – со стуком ставит стакан на стол. – За двадцать баксов.
– Да ладно тебе, – подрубленный под корень, отхожу от окна и падаю на кровать. – Все у меня было: и окопы, и ранение, и медали, и даже орден... Я здесь, в Доме правительства, две недели всего. А до этого по траншеям да землянкам кочевал. Вот в этих самых туфлях и "пьяных" брюках с кантом...
– Что же ты полевую форму не взял, раз на войну ехал? – глаза Анны неожиданно теплеют.
– Ты, блин, как старшина на строевом смотре. В чем был в редакции, в том и полетел. Команду дали: "борт" ждет, – я в самолет и сюда. А тут месиво кровавое – очередное "усмирение горцев". Не до смотрин: кто в камуфляже, а кто при параде...
Повисает неловкая пауза. Я достаю сигарету из пачки на столе и закуриваю, глядя в окно: редкие уличные фонари подсвечивают тихий снегопад.
– Ладно, не сердись, – Анна пересаживается ко мне на кровать, кладет ладонь на мою трясущуюся руку и терпеливо ждет, пока я успокоюсь. – Так ты здесь уже месяц?
– Да. Послезавтра, в понедельник, должен приехать кто-то на смену. А я двину домой, где ждет меня холодная постель, пьяные соседи и в душе – сама понимаешь...
– А куда тебя ранило?
– Да не совсем ранило. Это я перегнул от волнения. Профессиональная брехня... Контузило меня.
– Что это значит? – моя ночная гостья близко наклоняется ко мне и заглядывает в глаза.
– Миной нас накрыло. Теперь, когда сильно переживаю, то теряю слух и в голове звенит.
– О, Господи! – Анна закрывает рот ладонью, чтобы скрыть улыбку, но глаза сияют и выдают ее настроение.
– Ну что ты хихикаешь?! – и сам не могу удержаться от смеха. – Да, глохну и звеню...
– Как мудозвон, – Анна приваливается спиной к стене и трясется от хохота, вздрагивая упругим телом; и я впервые угадываю под свитером ее высокую грудь.
– Смех смехом, а шуба кверху мехом, – говорю я протяжно, не отрывая взгляда от двух холмов, растягивающих красный свитер.
– Шуба? Какая шуба? – переспрашивает Анна и часто-часто моргает.
– И не только шуба, – цежу я сквозь зубы и не знаю, как сдержать руки. Они рвутся к полулежащей рядом женщине. Изогнувшись всем телом, как змея, Анна отрывает спину от стены и выпрямляется.
– Ты хочешь, чтобы я уже разделась? – взгляд ее тускнеет, и плечи опускаются.
Я не успеваю ответить. В дверь громко стучат.
V
Я выхожу в коридор, притворяю дверь спиной и вижу мятый камуфляж и мятое красное лицо Олега – следователя из Генеральной прокуратуры. На этаже у нас его называют Прокуратором. Он немногим выше меня, но гораздо шире. Его рыжие волосы взлохмачены, а глаза воспалены так, что белки кажутся розовыми.
– Старина, извини, – он дышит на меня густым водочным перегаром. – Я к тебе сегодня ночью заходил?
– Заходил, – отвечаю, стараясь не дышать носом.
– И что? – глаза его округляются.
– Ничего, – удивляюсь я его реакции. – Попросил бутылку водки в долг и ушел.
– В номер не заходил?
– Нет.
– Ничего не помню. Автопилот. Третий день бухаем, – Олег говорит почти шепотом, оглядываясь в сторону дежурной по этажу, кривит губы и играет желваками.
– Видел и слышал, – мои губы сами расплываются в улыбке.
– Чё, слышно было? – следователь смущенно чешет лохматую рыжую голову.
– Ну, Олег! Вы третью ночь подряд хором поете одну и ту же песню "Виновата ли я...". Скоро весь этаж будет вам подпевать, – мы тут, наверное, все одинаковы...
– Да, заменщик ко мне приехал. Завтра в Москву улетаю. Все. Труба. Пора печени передых дать, не то умру, – и он опускает розовые глаза.
– Так тебе что – похмелиться?
– Нет, не в этом дело... Я к тебе в номер ночью не заходил?
– Сказал же – нет... Чего ты мнешься?
– Дело вот в чем, – Олег снова лезет веснушчатой пятерней в свою шевелюру и дышит на меня перегаром: – Ты не заметил, при мне пистолет был?
– Да черт его знает, не обратил внимания. Что, пистолет потерял?
– Хрен его знает. Может, и потерял, а может, и свистнули, – и Олег тяжело вздыхает мне в нос.
– Кто мог свистнуть? Заменщик?
– Понимаешь, тут такое дело, – следователь опять опускает глаза и играет желваками. – Вчера ночью бабу здесь в "Интуристе" снял, в кабаке на втором этаже.
Сторговался за двести баксов. Ты представляешь? – зловеще шепчет Олег. – За двести долларов! По московским тарифам. Хотя здесь ей красная цена двадцатка... Правда, баба красивая – спасу нет! Кличка – Кармен...
Сердце мое, срезанное навахой [Наваха – кривой испанский нож: холодное оружие], катится по ступеням нутра и, ударяясь, отдается в голове. Я закрываю глаза. Мой воспаленный мозг начинает вибрировать и звенеть. Этот звук мне знаком еще с момента, когда накрыло миной. Я открываю глаза и вижу розовые белки под рыжими ресницами следователя. Он энергично шевелит губами. Я почти ничего не слышу из-за гула в своей ударенной голове. Олег жестикулирует веснушчатыми руками и вдруг замирает. И трогает меня за плечо...
– Эй, ты чего? – пробивается наконец ко мне сквозь звон в ушах. Андрюха, ты где?
– Вы что, хором ее драли? – очухиваюсь от короткого приступа.
– Кого? – изумляется Олег, вперив в меня водянистый серый взгляд.
– Бабу. Кармен. – Я еле слышу то, что говорю.
– Почему хором? Мужики спать легли. Вернее, отрубились. А я вразнос пошел, – шепчет Олег и оглядывается на дежурную.
– О чем говорили? – не унимаюсь я.
– С кем? С бабой, что ли?
– С Кармен, – выдавливаю я из себя.
– Да ни о чем. Что с ней разговаривать? "Рембрандта читала? – У койку!" Вот и весь разговор. За двести баксов я еще ее уговаривать буду! Но я тебе скажу: баба – блеск. "Не глаза, а острый нож. Глянешь – сразу упадешь". Не помню, кто поет.
– Олег, кончай! – мне не хочется больше его слушать.
– Чё кончай? Дело-то в том, что после ее ухода пистолет пропал!
– Ты уверен? – сомнение грызет меня.
– Да что я – пацан, что ли? – шипит Олег и оборачивается в сторону дежурной. – Все-таки в военной прокуратуре работаю, а не в ларьке на базаре. Ты тоже, скажешь... Я утром проснулся: в номере бардак, голова вдребезги, и перчатки бабские на тумбочке лежат...
– Черные или красные? – выпаливаю я, и сердце мое дергается и сжимается в колючую точку.
– Красные. Кожаные, – автоматически отвечает следователь. – Я опохмелятор включил и с горем пополам почти все вспомнил... Слушай, вдруг осекается Олег. – Ты почему про перчатки спросил?
– Просто так, – отвечаю, стараясь говорить спокойно и не отводить глаза.
– Андрюха, ты меня за идиота не держи, – крутит головой следователь. Я к тебе в дверь постучал, потому что уже всех тут на этаже на уши поставил. А Зульфия Тимуровна, – и Олег кивает в сторону дежурной, сказала, что ты подругу привел:
брюнетка в красном пуховике. Колись, старик! Я хочу сделать этой бабе шмон, – и водянистые глаза его наливаются свинцом.
– Во-первых, баба – из пресс-службы местного парламента. Во-вторых, она уже голая: в постели лежит, меня дожидается. А ты весь кайф ломаешь, говорю, сам не знаю почему, но стараюсь врать убедительно.
Олег буравит меня своим тяжелым взглядом, затем сникает и рыжей пятерней теребит вздыбленную макушку:
– Я про пистолет не сразу-то и подумал. Проснулся, смотрю: портмоне на месте, двухсот долларов, конечно, нет. Но черт с ними, с деньгами! Зато остальная сумма не тронута. Я и успокоился. А к вечеру стал вещи собирать (завтра же улетать), глядь – пистолета нет! – и Олег хлопает веснущатой лапой по пустой кобуре. – Я всю гостиницу обегал. Говорят, эту блядину в кабаке днем видели, а потом куда-то исчезла... Андрей, что делать?!
– Что делать? – медленно произношу я. – Не знаю. Ищи.
– Да где искать?! Весь номер перерыл, баба исчезла... Она ствол сегодня на рынке продаст – и я хрен кому чего докажу!
– Олег, я вряд ли тебе помогу, – разговор тяготит меня.
– Придется везти в Москву трофейный и говорить, что перепутал в суматохе боя, – размышляет вслух следователь и дергает скулой.
– Это вариант, – одобряю я и протягиваю руку. – Счастливо!
– Пока, – Олег жмет мою ладонь красной пятерней. – Найду эту суку убью!
И я вижу его удаляющуюся широкую спину, обтянутую мятым камуфляжем.
VI
Я закрываю входную дверь на ключ и вхожу в задымленную комнату. Анна сидит на постели с сигаретой в руке.
– Почему так долго? Я устала ждать...
Я смотрю в окно, на медленный тихий снегопад. Огней почти нет. Город спит.
– У тебя лицо – как перед расстрелом, – тихо говорит Анна.
– Никогда не видел, какие бывают лица перед расстрелом, – четко, с расстановкой выговариваю я и перевожу взгляд на свою странную гостью. Можно подумать, что ты видела.
– Перед расстрелом – нет, – так же четко, как и я, произносит Кармен. Но предсмертное выражение лица наблюдала.
– Даже так! – не верю я, опускаюсь на кровать и приваливаюсь к стене. И часто?
– Нет. Раза два. – Анна затягивается сигаретой и неотрывно смотрит на меня.
– Любопытно, – и тоже тянусь к пачке "Золотой Явы".
– Что произошло? – меняет тему Кармен. – Ты бледен, как...
– Как кто? Как декадент?..
– Ну все! – резко говорит Анна и давит окурок в пепельнице порывистым движением. – Ты не поэт, майор. – Хватит! Если у тебя испортилось настроение, не надо его портить мне. Я не греческая гетера и не японская гейша – душу твою ублажать за двадцать баксов. Я простая русская проститутка...
– Немецкая, – равнодушно вставляю я.
– Хорошо. Немецкая. В общем, я ухожу.
– Если ты покажешься в коридоре, – произношу я медленно, с расстановкой, – у тебя будет именно такое выражение лица, какое ты видела у других перед смертью. Тебя могут убить, – и смотрю на Кармен выжидающе.
– Не поняла. Объясни.
– Объясняю: тебя там ждет Олег – рыжий следователь из прокуратуры. Ты у него ночью была?
– Была. Ну и что?
– Пистолет брала? – я хищно выпускаю дым из ноздрей и сверлю взглядом удивленную Кармен.
– Какой пистолет? – пожимает плечами Анна, и волна ее волос скатывается на одно плечо. Она держит паузу несколько секунд, и в глазах ее вдруг вспыхивают озорные искры:
– Где мой черный пистолет? На Большой Каретной!... Где меня сегодня нет? – цитирует Высоцкого Кармен и хохочет: – Этот идиот не может найти свое оружие!
Я слежу за Анной. Она хохочет, запрокинув голову, и не может остановиться.
– Что тут смешного? – устаю я от ожидания ответа.
– Я спрятала его пистолет и перед уходом забыла достать.
– Куда спрятала?
– В надежное место – в мусорную корзину, – Анна поворачивается ко мне и аккуратно вытирает набежавшие слезы.
– Зачем? – искренне удивляюсь я.
– Как зачем? Чтоб не убил, – просто объясняет Кармен и облизывает губы.
– Он хотел тебя убить? – я вскакиваю и подхожу к ней вплотную.
– Хотел. Приговорил к расстрелу, – Анна поднимает на меня слезящиеся глаза. – Я же говорила, что запах смерти витает здесь в воздухе, как сигаретный дым.
– Ты говорила, что он разлит, как вино в старом погребе.
– Это аллегории. Кстати, про вино. Ты говорил, у тебя есть "Южная ночь".
Неплохо бы сейчас осушить стакан в ознаменование отмены расстрела.
– Подожди с вином, – не могу переключиться. – Ты говорила о смерти.
– Я говорила: неважно, на что похож ее запах, но я дышу этим "ароматом" уже почти сутки.
"А за что он хотел тебя убить? За двести долларов?" – лихорадочно соображаю я. Отхожу к окну, прячу руки в карманы и продолжаю дознание:
– Он хотел тебя убить за деньги?
– Ну, что ты! На Руси за деньги убивают редко...
– Странно. За что же убивают на Руси чаще? – завожусь я.
– А за дурные помыслы, – вздыхает Кармен, и глаза ее тускнеют.
– Что же это за помыслы такие?
– А всякие. Дурные помыслы носят в себе дурные люди, а дурные люди это инородцы. А поскольку я нерусская, что очевидно, да еще зовут меня Кармен, то я, соответственно, вынашиваю всякие черные мысли. Общий заголовок – "Как Россию погубить".
– Ты это серьезно? – лицо мое, наверное, перекашивается.
– Вполне. Если иметь в виду первоисточник, то есть твоего рыжего москвича из прокуратуры.
– Ты хочешь сказать, что он обвинил тебя в развале великой империи и приговорил за это к расстрелу?
– Именно так, – согласно кивает Анна.
– Брэйд сив кейбл, – подытоживаю, – то есть "бред сивой кобылы", – и открываю шкаф, чтоб достать бутылку вина.
– Это сейчас смешно, – уже спокойнее говорит Кармен, – а прошлой ночью мне было совсем не до смеха.
– Ты что, не видела, в каком он состоянии? – со стуком ставлю бутылку на стол. – Он же был пьян, как сволочь.
– Я это поняла только потом. Ведь ходил ровно, говорил четко и внятно.
– Называется автопилот. У большинства офицеров так. Строевая выправка как на параде, речь поставлена – хоть Верховному главнокомандующему рапортуй, а утром проснется – ничего не помнит, хоть режь его.
– Ну, видала я и других офицеров. Штормило так, что от стенки к стенке заносило.
– Таких меньшинство, – я достаю складной охотничий нож, чтобы открыть бутылку.
– Рыжий пил много. Я даже сообразить не успела, как все началось. Он спросил, как меня зовут. Я говорю – Кармен. "Ты испанка?" – "Нет, говорю, – немка". – "Врешь, немцев черноволосых и черноглазых не бывает!" Я объясняю: у меня мать армянка, а отец – немец. "Скажи что-нибудь по-немецки!" – "Гутен абенд", – говорю. "Все?". – "Все". – "Опять врешь, стал возмущаться. – Ты засланная экстремистка. Хочешь выкрасть уголовные дела на своих родственников?!" Тут меня затрясло. Ну, думаю, черт с ними, с этими двумя сотнями баксов, надо линять. А он пистолет достает: "Выходи на балкон! За шпионаж против России ты приговариваешься к расстрелу!" Ну, думаю, песец ко мне подкрался незаметно. Но сама судорожно соображаю, как же переломить его настрой. Ведь убьет сдуру и фамилии не спросит.
– Кстати, как твоя фамилия? – вдруг вырывается у меня.
– Кох. А что такое? – теряется Анна.
– Ничего. Просто так спросилось.
– Да. Так вот, приставил он пистолет к моему лбу и читает мне "приговор", то есть несет какую-то ахинею про коварные замыслы и покушение на государственный строй. В общем, полный мрак...
Я срезаю ножом неподатливую пластиковую пробку и смотрю на Анну. Она говорит разгоряченно и ходит туда-сюда по комнате с сигаретой в руке. Красный ее свитер кочует вдоль стены.
– И тут меня осенило! Ладно, говорю, товарищ майор, можете опустить пистолет. Вы достойно прошли проверку... Он опешил. "Какую проверку?" спрашивает. А я чувствую – рука уже дрогнула. Ага, думаю: есть трещинка! Надо туда клин вбивать...
Пробка с бутылки срезается окончательно и летит куда-то под стол, отвлекая Анну. Мы оба смотрим на пол, не находим пробку и почти одновременно машем на нее рукой.
– ...И говорю ему: я, мол, и правда, засланный казачок, но не со стороны экстремистов, а из ФСБ. Дескать, секретный агент Федеральной службы безопасности.
Тут он и совсем руку отпустил. Все, думаю, теперь ты – мой. И давай ему горбатого лепить, что, мол, имелись сведения о продаже некоторыми сотрудниками федеральных следственных органов секретных сведений (в том числе материалов следствия) за деньги – экстремистам. И мы, агенты, проверяем теперь эту информацию... Короче, уболтала его. Поверил.
Анна устало плюхается на кровать и, глубоко затянувшись, заканчивает рассказ:
– Остальное – дело техники. Влила в него водки. Долго говорила о величии России и кознях врагов. Он вскоре завял. Я уложила его в постель (отдохните часок, товарищ майор!), пистолет спрятала, деньги взяла и ходу. Перчатки, правда, забыла в спешке. Жалко. Такие трудно достать красная кожа.
– Так вы что, даже не ложились? – изумляюсь я, и сердце мое подпрыгивает от радости.
– Да какая тут постель? – таращит глазищи Кармен. – Из него в тот момент такой "Трахтенберг" был, как из козьей задницы гармонь.
– Боже! – хлопаю себя ладонью по лбу. – А мне такого наплел, что конь не перескочит... Но зачем же деньги взяла? – вырывается у меня наивный вопрос.
– Как зачем? – взвивается Анна. – Во-первых, мы договорились с ним о цене еще в ресторане. "Кармен, я забираю тебя до утра. Плачу двести баксов!" – куражился, как настоящий крутой. А во-вторых, мне полночи мозги засирают, к голове пушку приставляют – расстреливать ведут на балкон, а я должна кланяться и вежливо благодарить? Я тебе уже сказала: терпеть не могу, когда из меня дурочку делают. – И я снова замечаю в ее глазах дурной огонек. – Я таких вещей не прощаю. Пусть этот придурок еще спасибо скажет за то, что я его дочиста не обобрала. Могла бы и пистолет, и бумажник с документами "приватизировать". И черта с два нашли бы вы меня в ближайшие полгода. Залегла бы на дно, как камбала, и в песок зарылась.
– Да, серьезный ты человек, – вздыхаю я и наливаю вино в стаканы. Оно клокочет и пузырится. – Ну, давай выпьем за торжество разума над пулей-дурой.
– Не над пулей-дурой, а над идиотизмом, – Кармен берет стакан и чокается, обжигая меня взглядом.
VII
Выпить мы не успеваем. В дверь опять стучат, и я поднимаюсь из-за стола. Выйти в коридор не дают. Как только замок щелкает, раздается мощный удар и я отлетаю от двери, как мяч от стенки. В прихожей стоит разъяренный Олег. Он страшен в жажде мести. И я выставляю перед ним ладонь, как щит:
– Олег, спокойно! – кричу. – Никто тебя не обманывал. Только выслушай!
Красный от гнева, следователь прицеливается свинцовым взглядом поочередно в нас с Анной и рычит:
– Ну, гниды! Теперь я вас буду давить!
Он хватает меня за выставленную вперед руку и швыряет об стену. Я ударяюсь лицом и наблюдаю молнии перед глазами. А когда оборачиваюсь, вижу, что Кармен хватает со стола бутылку. Олег отбрасывает со своего пути журнальный столик, и тот с грохотом переворачивается. Стаканы с вином опрокидываются, и по полу расползается багровая лужа. Рыжая гора, затянутая в камуфляж, Надвигается на Анну с ревом: "Ах ты, сучка!", получает по макушке бутылкой и медленно оседает рядом с кроватью. Звон разбитого стекла я уже почти не слышу – у меня начинает гудеть в голове. Кармен проворно переворачивает рухнувшего Олега на спину – и садится ему на грудь. В ее руке мой охотничий нож. Она щупает залитую вином голову следователя и поворачивается ко мне. В ее глазах огни бешенства, а губы беззвучно шевелятся. Она что-то говорит мне, но я глух сейчас. Я опираюсь спиной о стену, медленно сползаю вниз и, усевшись на пол, тупо фиксирую происходящее: Анна с силой хлещет Олега по щекам...
Сознание возвращается к следователю раньше, чем ко мне – слух. У него мутные глаза, и он долго фокусирует взгляд сначала на перекошенном лице Кармен, затем на ноже, который она держит у его горла. Он молча слушает ее гневную речь. Анна кивает в такт своим словам, и черные волосы ее пляшут на плечах.
Перезвон колоколов в моей голове утихает только с появлением перепуганной Зульфии Тимуровны.
– Что тут у вас творится?! – доносится до меня ее готовый сорваться голос.
– Зульфия Тимуровна, не волнуйтесь вы так, – говорю каким-то чужим голосом. – Мы в момент все уладим.
– Да что ж уладим? Вы тут друг друга щас поубиваете, – и смотрит встревоженно на поднимающуюся с Олега Анну, вооруженную ножом. – Вчера омоновцы спьяну так подрались, что всю мебель переломали. Теперь вы. Я же просила, чтоб все было тихо. Щас военные со всего этажа сюда сбегутся...
Дежурная не двигается с места, следя за Олегом. Тот медленно встает на ноги и, ощупав мокрую голову, обводит всех тяжелым взглядом.
– Главное, мать, что никого не убили, – наконец разжимает он каменные челюсти и подходит ко мне вплотную. – Водка есть?
Я молча иду к шкафу, достаю бутылку и протягиваю пришибленному Олегу. Тот открывает ее тут же, поднимает с пола неразбившийся стакан и наполняет его на две трети...
– Чего ты его поишь! – взрывается затихшая было Кармен; она вдруг удивительно ловко выхватывает у следователя стакан и жадно, в несколько глотков, выпивает.
– Господи! – сокрушенно вздыхает Зульфия Тимуровна.
Олег, почти бесстрастно проследив за действиями Анны, берет у нее стакан со следами губной помады и повторно наливает на две трети водки. Выпивает точно так же, залпом, шумно выдыхает и вытирает рот веснушчатой лапой.
– Я скоро вернусь. Пропусти, мать! – и, потеснив дежурную, протискивается мимо ее большого тела в коридор.
– Перчатки не забудь! – кричит ему вдогон Кармен и закуривает, усаживаясь на подоконник.
– У вас есть веник, Зульфия Тимуровна? – обращаюсь к дежурной.
– Щас принесу, – отвечает женщина и выплывает из номера.
Я успеваю поднять опрокинутый столик и второй стакан, когда за спиной раздается хрипловатый голос Соломина:
– Что за шум, а драки нет?
– Драка уже кончилась, – отвечаю, оборачиваясь.
– Вижу кровопролитие, – золотая оправа очков у Соломина сверкает. Он, как всегда, в белой рубашке с галстуком, но без пиджака и жилета. Серые подтяжки перехватывают его старческие плечи. – Здравствуйте! – кивает Анне.
– Это вино, – поясняю, глядя в темные лужи, разлитые на полу. Знакомьтесь:
Кармен, то есть Анна.
– Очень приятно, Анна Кармен, – кивает седой головой Соломин, вынимая руку из кармана: – Я Виктор Алексеевич.
– Начальник пресс-службы федерального управления на Северном Кавказе, добавляю я, повернувшись к Анне, затуманенной сигаретным дымом, и решаю не уточнять значения слова "Кармен".
– Очень рада, – отвечает моя подруга, не отрываясь от подоконника.
– Вы, Аня, представляете какое-то издание? – интересуется дед как шеф прессслужбы.
– Нет, я вольный художник и представляю только себя, – резко говорит Анна.
Гипертонические, с лиловыми прожилками щеки Соломина вздрагивают. Они долго смотрят друг на друга – Соломин и Кармен.
– Простите за банальность, – наконец подает голос мой шеф, – но у меня действительно такое ощущение, будто я вас где-то видел.
– Вполне возможно, – в глазах Анны разгорается пьяный огонь. – Сегодня на брифинге, например.
– Дело в том, Виктор Алексеевич, что Анна пишет прозу, – раскрываю я "секрет". – Она автор двух повестей, опубликованных в "Юности". Так что вполне может быть...
– Кармен, Кармен, – задумывается Соломин. – Такая фамилия... Я бы запомнил. Но что-то... – он смотрит в грязный пол и качает головой.
– Она печаталась под псевдонимом, – вдруг нахожу выход из создавшегося положения. – Анна Кох.
– Кох? – переспрашивает Соломин и прячет руки в карманы темно-серых, всегда идеально отглаженных брюк. – Что-то знакомое...
– Генерал Кох – комендант Кенигсбергского немецкого гарнизона в годы войны, – хохмит Анна и криво улыбается.
Шеф не успевает отреагировать. Оттерев его от двери, в номер вваливается рыжий следователь.
– Держи, – он бросает Анне пару красных перчаток и, молча кивнув Соломину, поворачивается ко мне: – Уборщица мусор не выбрасывала, в номере не убирала! – и стреляет в Анну свинцовым взглядом. – Я перерыл все. Пушки нигде нет!
В комнате повисает жутковатая тишина. Я слышу гулкое биение своего сердца.
– Сейчас на ваших глазах, – левитановским голосом произносит Олег, – я буду делать этой бабе шмон!
– Что здесь происходит? – ошалев от ситуации, вопрошает Соломин.
– Эта женщина – проститутка, – повернув к деду красное лицо, чеканит Прокуратор. – Сегодня ночью она украла мой пистолет. Я его собираюсь у нее забрать.
У Соломина седые брови выползают выше золотого ободка очков и увеличиваются глаза.
– Где куртка? – рявкает Олег и, не дожидаясь ответа, направляется в коридорчик к вешалке, оттолкнув меня по дороге.
Красный пуховик виден всем. Сдерживая ярость, рыжий юрист ныряет рукой во все карманы... Ничего нет. Тогда он снимает куртку и ощупывает ее всю, мнет в сильных рябых лапах...
Анна со злой улыбкой наблюдает эту сцену, сидя на подоконнике с сигаретой в руке.
– Раздевайся, сучка! – кричит ей Олег, резко шагнув в комнату.
– Только подойди, козел! – шипит Кармен, не меняя позы. – Я тебе нос откушу!
Рыжий Прокуратор останавливается, как загипнотизированный. Соломин растерянно хлопает глазами. Я прислушиваюсь к своему дрожащему от напряжения телу.
Боюсь, что вот-вот зазвенит в голове.
– Хорошо. Я согласна на обыск. Но сделает это не рыжий кретин, а Андрей, – Кармен поочередно смотрит на нас – троих оцепеневших мужчин.
Она гасит сигарету и выпрямляется во весь рост.
– Иди сюда, Эндрю! – она протягивает ко мне ладонь. – Или, может быть, вы хотите меня ощупать, Виктор Алексеевич? – и бросает на деда иронический взгляд.
Я делаю шаг к Анне, и тут Соломин неожиданно срывается на крик:
– Что здесь, черт побери, происходит!? Немедленно прекратите этот балаган! – И трясущейся рукой достает из кармана платок.
– А происходит здесь белая горячка, кураж пьяного дебила из прокуратуры! – теперь уже повышает голос Кармен. – Он несет тут ахинею, а вы уши развесили!.. Не брала я у него никакого пистолета! Сам где-то по пьяни посеял и теперь целый вечер покоя никому не дает.
