Текст книги "Земля сияющей власти"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

2

За два года работы спецотдела Арчеладзе по заданию «папы» подготовил четыре законспирированных базы в Москве и Московской области и одну, пятую – некий резервный «отстойник» на случай особого положения, – в Нижнем Новгороде. Причем на всех была создана полная мобзакладка авто– и авиатехники, оружия, боеприпасов, средств связи, комплектов документов прикрытия и денежного довольствия в валюте. Все это делалось якобы для того, чтобы получить полную независимость спецотдела на все случаи жизни, а значит – объективность в розыске исчезнувшего золотого запаса. Арчеладзе знал, что при резком изменении политической обстановки в России он должен был уйти со всей своей командой на нелегальное положение, вплоть до лучших времен или специального распоряжения «патрона».

И он ушел, хотя обстановка в государстве никак не изменилась…

Он представлял себе, что такое – выйти из подчинения «папы». Великая тройка – Колченогий, Комиссар и «патрон» немедленно соберутся, обсудят ситуацию, и непременно начнется обширный поиск и ликвидация – в том числе физическая – всего спецотдела. Разумеется, адреса всех баз были известны «патрону», тем более этой, учебно-тренировочной на Клязьме, а уходить и ложиться на дно следовало надежно и немедленно. Конечно, безопаснее сейчас было исчезнуть из Москвы, например, в Нижний Новгород – именно так и решит Великая тройка, и поиск начнет оттуда, поэтому Арчеладзе остановился на самом, по его логике, удобном и нужном сейчас варианте – уйти на базу, которая проходила под кодовым названием «Душегрейка». Она располагалась на территории столицы, а точнее, под ней – в бесчисленных подземельях Москвы. Организовали ее в ту пору, когда спецотдел исследовал возможность вывоза золотого запаса по системе подземных коммуникаций. Если в руках есть точная карта, шифры кодовых замков и ключи от многочисленных железных решеток и дверей, можно стать в этих подземельях вездесущей тенью, всепроникающим духом нижнего мира столицы.

Все это было в спецотделе. Мало того, «папа» взял под контроль весь этот нижний мир. Однако и карты, и шифры, и универсальные ключи – все осталось в сейфе. Поэтому, прежде чем перебазироваться, Арчеладзе послал Воробьева в отдел, где уже хозяйничали люди Комиссара. К счастью, оказалось, что оккупирована лишь дежурная часть, хотя опечатаны все кабинеты. Вероятно, полный захват планировался с началом рабочего дня. Имея ключи и определенную сноровку, Воробьев без особых трудов проник в кабинет и открыл нужный сейф. Конечно, ему приходилось спешить и сильно рисковать, работая без всякой поддержки и обеспечения, поэтому он вместе с компьютерными дискетами и ключами случайно прихватил три пакета из красного пластика, оборудованных самоликвидаторами. Он был хорошим оперативником, но всю жизнь его преследовал рок – в самый критический момент происходила какая-нибудь оплошность, вроде пресловутого кота, выпущенного из квартиры Зямщица во время проведения литерных мероприятий. Эти пакеты из того же ряда. Два из них можно было попросту уничтожить, чтобы не наживать лишней головной боли: они касались агентуры зарубежного отделения, а вот третий значительно осложнил ситуацию, точнее, мог осложнить. Это были личные инструкции «патрона», определяющие действия спецотдела и его начальника при объявлении чрезвычайного положения в России, то есть часа «Ч». Проделав своеобразные манипуляции, Арчеладзе вскрыл пакет, ознакомился с инструкциями и понял, что теперь он «папе» – личный и смертельный враг, поскольку написанные собственноручно бумаги – мощнейший компромат, подтверждающий давнюю мысль полковника о готовившемся Великой тройкой государственном перевороте.

Сражаться с «патроном» не входило в планы Арчеладзе, достаточно было одного противника – Интернационала, которому и была объявлена война. Теперь «папа» мог стать ощутимой помехой, вязать его действия, висеть над головой дамокловым мечом. А полковник предполагал на определенном этапе начать большую игру с Великой тройкой, жаждущей контакта с Интернационалом. Воробьев постарался и, по сути, открыл второй фронт…

«Патрон» в своих инструкциях предписывал после объявления часа «Ч» немедленно эвакуировать спецотдел со всеми материалами групп «А» и «Б» на одну из секретных баз, расположенных вне города, а Кутасова с командой на базу в Москве. После этого, действуя строго конспиративно, произвести аресты лиц, список фамилий и адресов которых прилагался. Были здесь имена известных и весьма популярных политиков самого разного толка – занимающих очень высокие посты или находящихся в опале, – целого ряда журналистов влиятельных газет и телевидения, крупнейших банкиров, директоров заводов, заметных в обществе юристов, работников МИДа, некоторых ученых из военно-промышленного комплекса и лидеров самых разных партий и движений. Из каких соображений, по какому принципу «папа» составлял эти «черные» списки, разобраться без специальных исследований было практически невозможно. На первый взгляд все казалось полной бессмыслицей, поскольку в одном строю оказывались ярые поборники демократии и неистовые коммунисты, правозащитники и бывшие генералы, покрывшие себя славой держиморд, монархисты и либералы, а то и вовсе далекие от политики люди. Всех арестованных следовало вывозить на загородную секретную базу по выбору самого начальника спецотдела, но туда, где можно организовать небольшой тайный концентрационный лагерь, и содержать заключенных до особого личного распоряжения «патрона». Кроме того, был отдельный и короткий список фамилий и адресов – тоже в не менее странном подборе, – по которым Арчеладзе, под личную ответственность, обязан был выслать круглосуточную негласную охрану из числа наиболее подготовленных оперативников, дабы пресечь возможные теракты.

Очевидно, в кажущейся бессмыслице существовала строгая и четкая закономерность: бывший партийный босс, зубы съевший в аппаратных играх, рассчитал и спланировал все до последней мелочи. И не учел единственное – вольнолюбивую и непредсказуемую натуру самого Арчеладзе. Впрочем, до недавнего времени полковник и сам бы не поверил, что может оказаться в сегодняшнем положении, что объявит личную войну Интернационалу и тем самым поставит себя вне закона. Так что «патрон», моделируя его поведение в особых условиях, предугадал все точно и был уверен, что начальник спецотдела выполнит инструкции до последней буквы.

Пожалуй, так бы оно и случилось. Однако Арчеладзе сам себе стал казаться непредсказуемым и даже отлично помнил момент, когда это случилось, когда он ощутил первый толчок этого самого вольнолюбия.

И было как-то несерьезно, даже смешно признаться себе, что этот миг наступил, когда, стоя перед зеркалом, обнаружил, что у него на голове начинают расти волосы, а на подбородке щетина – признак мужского начала…

Более весомые причины бунта появились позже – пережитое унижение, Капитолина, зарезанный, как баран, старик Молодцов и, наконец, убийство Витьки Нигрея.

И все-таки отсчет времени начался с того первого восторга…

Он считал, что первый и довольно ощутимый удар противнику нанесен расчетливо и дерзко: три «легионера смерти» остались лежать в квартире Арчеладзе, четвертый, однорукий, со стрелой в груди, оказался в мусорном контейнере, неподалеку от целого куста редакций популярных газет. И было два пленных – Виталий Борисович, захваченный в доме Зямщица, и только что прибывший в Москву новый миссионер Альфред Каузерлинг, похищенный из гостиницы «Россия».

Перебравшись в «Душегрейку», Арчеладзе приказал Кутасову не высовываться наверх и в течение трех дней тщательно обследовать все прилегающие к базе подземные коммуникации и подыскать удобные места для новых, запасных баз в противоположных частях нижнего мира столицы. Бывший мосфильмовский трюкач в пору длительного безделья в спецотделе уже занимался обустройством «Душегрейки», отлично ориентировался в катакомбах и имел свой, «личный» выход на поверхность – через подвал жилого дома на Каланчевской улице. Личный, потому что обнаружил его сам и оборудовал дополнительными средствами, исключающими проникновение кого бы то ни было. И потому, что жил в этом доме… Воробьев получил задачу отслеживать ситуацию в городе и контролировать действия Великой тройки. На следующий же день он принес первую весть о действиях Комиссара, а значит, и «патрона»: все остающиеся сотрудники отдела поголовно и с соблюдением секретности были арестованы и помещены в четыре конспиративные квартиры, где началось дознание, именуемое служебным расследованием. Однако уже через сутки всех отпустили, и по причине неожиданной: жены, дети и родственники созвонились между собой и устроили на Лубянке небольшую, но крикливую демонстрацию, с угрозами сделать арест достоянием гласности.

Одну глупость Комиссар уже сделал. Но в другом он реабилитировался. Труп однорукого со стрелой канул в безвестность. Каждое утро Арчеладзе сам выбирался из «Душегрейки» – во-первых, чтобы не одичать, во-вторых, купить свежие газеты. В прессе было все, что угодно, кроме информации о загадочном убийстве с применением редкого оружия – арбалета. А журналисты должны непременно клюнуть на такой средневековый способ преступления! Ладно, их могли не допустить в квартиру Арчеладзе, где остались лежать легионеры в кожаных плащах, но тут-то, в сотне метров от редакций? Значит, «папа» приказал тщательно прятать все концы, оставленные подчиненным ему начальником спецотдела, ибо ему, ищущему контактов с Интернационалом, сейчас не выгодно любое подозрение, связанное с убитыми легионерами и похищенным Альфредом Каузерлингом. «Патрон», а вместе с ним и Комиссар будут молчать как рыбы, и, мало того, будут оправдывать и каким-то образом объяснять исчезновение Арчеладзе, порой даже прикрывать его, и одновременно вести лихорадочный поиск ушедшего в подполье полковника.

Он их тоже хорошо вязал… Если считать, что операция с одноруким убийцей не получилась, то ее следовало непременно повторить, только уже предусмотреть тактику противника. Великая тройка больше всего сейчас боялась огласки своих тайных замыслов и деятельности, и потому, чтобы навсегда отсечь ее от Интернационала, надо было организовать эту огласку. Следующим на очереди был пленный Виталий Борисович, вероятно, исполнявший роль резидента, организатора целой серии «самоубийств» и подложных версий об исчезновении золотого запаса.

Он многое знал и умел молчать. Воробьев, а затем офицеры из группы Кутасова пытались вытряхнуть из него хоть какую-нибудь информацию, однако он готов был идти на эшафот, сохраняя верность каким-то своим идеалам и клятвам. Мало того, он догадывался, что Арчеладзе занимается самодеятельностью, и начинал постепенно наглеть, пытаясь завербовать полковника в свой Легион и обещая простить все прегрешения.

– Служить я вам не буду, – напоследок сказал ему полковник. – А вот ты мне послужишь. Не живой, так мертвый. Твой труп найдут сегодня утром в мусорном контейнере при большом стечении московского люда и журналистов. Ты станешь пятым из Легиона, казненным по нашему ритуалу – стрелой. Думаю, мой замысел понятен?

– Сучья страна! – выругался Виталий Борисович. – Ничего, идиоты, дождетесь натовских танков… А можно было и без них.

Резидента пустили в расход, и едва его труп со стрелой оказался в мусорном контейнере, Воробьев обзвонил более десятка газет и все телевизионные каналы. Представляясь работником милиции, он сообщал о загадочном убийстве – дежурные репортеры едва не визжали от удовольствия. Скоро к контейнеру начали подъезжать редакционные автомобили, а там еще не было ни милиции, ни «скорой помощи», поскольку Воробьев звонил им в последнюю очередь, как житель дома, во дворе которого собралось много машин и людей – вроде бы намечалась бандитская разборка. До приезда оперативной группы журналисты уже отыскали труп, но, знающие толк в криминалистике, не трогали его и старались не затаптывать следы: снимали его на пленку, записывали телерепортажи с места происшествия и начинали собственные расследования, поднимая с постелей жителей близлежащих домов. Минут двадцать Воробьев бродил среди этой гомонящей возбужденной толпы и уехал, когда на помощь бойцам РУОПа, первым прибывшим на место происшествия, приехали коллеги с Лубянки. С уст газетчиков не сходило слово «стрела», так поразившее журналистское воображение.

Арчеладзе сам разрабатывал эту операцию и следующим шагом наметил инспирировать утечку информации, которая бы притянула внимание прессы к «папе» и Колченогому – пусть они попробуют объяснить, кто этот человек, расстрелянный из арбалета. Конечно, они вряд ли станут давать интервью по этому поводу, однако всякое их нежелание, отказ разговаривать с журналистами вызовет лишь убежденность последних, что «серые кардиналы» каким-то образом связаны с неординарным убийством. И пусть себе роют, копают – такая у них работа – и, дай Бог, вытащат информацию, что этот труп со стрелой – не первый. Сейчас конец года, идет подписка на следующий, и те издания, что не имеют бюджетной подпитки, будут рыть изо всех сил, чтобы выжить. В свою очередь, навстречу им станут копать сотрудники правоохранительных органов и тоже, чтобы выжить. Рынок есть рынок: продается все, что имеет спрос, в том числе и оперативная информация секретного характера. Оставалось лишь наводить газетчиков на нужных людей, подталкивать их на верный путь. Естественно, все это следовало делать после соответствующей реакции репортеров.

А реакция эта оказалась совершенно неожиданной: буквально на следующий день во многих изданиях появились публикации о трупе, найденном в мусорном контейнере, а вечером по телевидению проскочил короткий сюжет, снятый на месте происшествия, с невразумительным комментарием об очередной тривиальной мафиозной разборке. И нигде ни слова о стреле! Все либо обходили способ убийства, либо называли причиной смерти ножевое ранение. Что касается личности потерпевшего, то тут царил полный разнобой. В одной газете, ссылаясь на достоверные источники, убитого называли Виталием Моисеевичем Ройтманом, отставным полковником тыловой службы, много лет прослужившим в Западной группе войск, с чем и связывалась его смерть, дескать, много знал о беспорядках и хищениях военного имущества, потому и убрали. В другой, опять же из «достоверных источников», утверждали, что имя его – Аркадий Борисович Лоух, человек, имеющий двойное гражданство, бизнесмен, причастный к торговле недвижимостью за рубежом, а в России, на своей родине, он занимался скупкой акций «Газпрома», некоторых нефтяных компаний, а также произведений искусства, разрешенных к вывозу за рубеж. В остальных газетах лишь перепевали подробности этих двух версий, изредка и довольно сдержанно дополняя, что Ройтман-Лоух когда-то работал в Фонде мира, в Министерстве иностранных дел, почему неоднократно включался в правительственные делегации для ведения переговоров с компанией «Де Бирс» о продаже алмазов.

Никто из репортеров упорно не замечал стрелы! Ни в этот день, ни на следующий. И никто не трактовал убийство как загадочное, словно заведомо зная и называя единственную причину – мафиозные разборки. Под эту статью в России можно было упрятать что угодно и тем самым сразу же погасить интерес в обществе, давно привыкшем к стрельбе, трупам, взрывам, к войне за передел государственной собственности. Столь оперативно и четко управлять свободной прессой сам «папа» был просто не в состоянии, ибо занимался иными «государственными» делами; подобные действия под силу были только Колченогому, бывшему идеологу партии, сохранившему не совсем понятное влияние на средства массовой информации. В их единомыслии прослеживалась определенная установка – подчеркнуть уголовный характер преступления, без всяких политических подоплек. И ни одна самая свободная газета не захотела или не посмела ослушаться, должно быть, ясно представляя, что немедленно перекроют кислород.

Обновленный и вечно живой Интернационал существовал в России сам по себе, не желая связываться с властью, однако власть, взращенная на идеях интернационализма прошлых времен, продолжала придерживаться прежних канонов, жила старым жиром и, вероятно, ее теперешние интересы по многим параметрам совпадали с задачами Интернационала. Возможно, поэтому он и не хотел мешать режиму, идущему «верным путем».

Так что наводить прессу на след самого Хозяина было бесполезно, и бессмысленно было ждать «бунта на корабле». Очевидно, скудная и своеобразная газетная информация предназначалась исключительно для Арчеладзе, вдруг восставшего против «отца родного». Колченогий, Комиссар и «папа» отлично знали, кого он пускает в расход и выбрасывает на помойки. И этот Триумвират сейчас демонстрировал перед полковником свою силу, как бы предупреждая о бесполезности борьбы с ним.

Любая, даже самая мудреная операция Арчеладзе не могла получить публичного резонанса. Полковник не исключал, что сейчас по приказу «папы» Комиссар делает тщательную зачистку малейших следов и косвенных улик, которые бы могли приоткрыть тайну, кто этот человек, хладнокровно расстреливающий из арбалета «легионеров смерти».

В руках полковника еще оставались козыри, но играть ими следовало теперь с великой осторожностью, поскольку «папа» только и ждал, когда горячий и азартный Арчеладзе выбросит все свои карты, особенно ту, где был «черный» список лиц, приговоренных к аресту и заключению в секретный концлагерь.

Пленный миссионер Альфред Каузерлинг ждал своей участи, оставаясь убежденным, что арестован спецслужбами – впрочем, до определенного момента так оно и было.

Арчеладзе беседовал с миссионером только один раз – официальный допрос трижды проводил Воробьев. Арестованный неизменно утверждал, что он производитель полиграфического оборудования, живет в Нижней Кастилии, приехал изучать российский рынок в надежде найти сбыт своей продукции. Поэтому-де ищет влиятельных людей, чтобы заключить сделку не с частными лицами, а с государством. И ему все равно, кто эти люди, какой партии, убеждений и каково их прошлое. В России у него есть единственный знакомый работник МИДа Зямщиц, с которым они встретились несколько лет назад в Мадриде на посольском приеме. Он-то и организовал протекцию и знакомства, преследуя исключительно коммерческие цели.

Легенда у миссионера была отработана и подкреплена многими подробностями и даже вещами, оказавшимися при нем в гостинице: записная книжка, где имелось три десятка телефонов крупных фирм, торгующих полиграфическим оборудованием, запонки и булавки для галстука с символикой собственного предприятия. И можно было не сомневаться, что его предполагаемые российские партнеры получали от него каталоги с рекламой и предложения о сотрудничестве по факсам. Будь это в мирное время, Арчеладзе бы ни в коем случае не стал брать Каузерлинга без тщательных и долгих оперативных мероприятий, но была война, и действовать приходилось в условиях боевой обстановки.

Перед разговором с миссионером полковник заготовил и через Воробьева поместил в рекламные газеты (слава Богу, эти Колченогий под своим контролем не держал!) объявление следующего содержания: «Всемирная ассоциация „За новый мировой порядок“ проводит рекламную распродажу новейшего и оригинального напитка – эликсира любви „Валькирия“. Единственный раз вкусив его, вы навсегда откажетесь от алкоголя и наркотиков. Только в России и нигде больше вы можете приобрести божественную „Валькирию“. Первый в мире производитель эликсира любви – фирма „Валькирия“! Официальный представитель ассоциации, кастильский миссионер Альфред Каузерлинг готов прочитать лекцию о волшебном напитке любовных грез и ответить на все ваши вопросы…»

Далее указывались адрес фирмы «Валькирия» и контактные телефоны.

Как только опубликовали эту рекламу, Арчеладзе явился в камеру миссионера.

– Господин Каузерлинг, российским спецслужбам известно о вас и вашей деятельности если не все, то очень многое, – с порога заявил он. – Ваш знакомый, Зямщиц, давно работает на нас и не случайно сразу же по приезде в Москву привозил вас на дачу к моему руководству, после чего я получил задание арестовать вас. Нет, я не собираюсь вести длинные дискуссии, перевербовывать, убеждать. Вы же человек опытный, искушенный и прекрасно осознаете, что потерпели полный провал. И теперь есть смысл поговорить на другом языке, на языке профессионалов.

– Я вас не понимаю, – без малейшего напряжения проронил кастильский миссионер.

– А напрасно! – пожалел полковник. – Должно быть, вам известно, что случилось в России с вашими предшественниками?

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Хорошо, объясню. Известный вам Джонован Фрич бесследно исчез на территории Северного Урала вместе с вертолетом. Его сын, – Арчеладзе положил фотографии перед Каузерлингом, – оказался, говоря по-русски, молодым балбесом, бабником и очень скоро попал в наши руки. Должно быть, вам известно, какие инквизиторы работают в КГБ? Мальчик сломался после нескольких допросов, и мы его скоро отпустили на волю. А ему тут же надели струну на шею, от гавайской гитары. Видите на снимке?

Он видел, хотя прикидывался, что фотографии его не интересуют. И знаком был с этим способом ритуальной казни, потому что на холеном лице постепенно таял румянец. Возможно, он не знал, что спецслужбам известно о ритуальных убийствах Легионом своих проштрафившихся миссионеров с помощью гитарной струны. И это было немудрено, поскольку об этом знал пока что один Арчеладзе…

Полковник допускал, что из конспиративных соображений каждого нового миссионера не посвящают в перипетии судьбы предыдущего. Так было принято во многих разведках мира, когда по каким-либо причинам меняли резидентов. Не исключено, аналогичное правило существовало и у них. Однако фамилия Фрич ему была не просто знакома, Каузерлинг знал эту семью, ибо вслед за растаявшим румянцем здорового, жизнерадостного человека появилось навязчивое движение глаз – чуть вправо, туда, где веером лежали снимки задушенного Кристофера. Арчеладзе вынул пакетик с нейлоновыми струнами и бросил его на стол с левой стороны от миссионера.

– Видите ли, господин Каузерлинг, – продолжал он, – в России на протяжении многих лет существовал Коминтерн, так сказать, учебник, по которому наши спецслужбы изучали международную деятельность вашей организации, ее цели, задачи, методику работы… Но все меняется в этом мире, время требует развития и усовершенствования, новой символики и ритуалов. Вот и эти струны появились не так давно. Насколько помню, в недалеком прошлом было принято именитым жертвам отсекать головы, не так ли? А еще раньше – травить ядом, использовать кинжал определенной формы…

– Что вы хотите от меня? – заметно взволновался миссионер. – Что вам нужно? Я въехал в вашу страну на законных основаниях, законов не нарушал…

– Да в общем-то лично от вас мне ничего не нужно, – пожал плечами Арчеладзе. – Действительно, нарушений не зафиксировано, и мы вынуждены вас отпустить.

– Отпускайте! В чем же проблемы?

Полковник выложил перед ним газету с объявлением о концерте Кристофера Фрича в Доме культуры завода «Рембыттехника». И сразу отметил: Каузерлинг отлично знал русский язык!

– Я бы отпустил, – с сожалением вымолвил Арчеладзе. – Но в газетах может появиться вот такое объявление… Вам перевести текст?

– Меня это не интересует, – спохватился он и отбросил газету. – Я требую освобождения!

– Ради бога! Ступайте на все четыре стороны. Только есть полная гарантия, что окажетесь в мусорном баке со струной на шее.

– Почему я должен быть… со струной на шее? – возмутился он.

– А потому, что попали в руки иезуитов из КГБ, известного на весь мир своими зверствами при допросах. Ведь так же говорят о нас? Попали в руки и признались во всем. Выдали все свои замыслы, с которыми пожаловали в Россию. Нарушили свои клятвы и обычаи…

– Я не могу выдать того, чего не знаю! За кого вы меня принимаете?

– Как же, господин Каузерлинг? А это что? – Полковник бросил миссионеру несколько рекламных газет с объявлением. – Откуда мне стали известны такие подробности об эликсире любви, о фирме «Валькирия»? Вам нужен перевод? Или справитесь сами?

Он читал быстро, бегло, и потому несколько раз возвращался к началу – не мог что-то уяснить…

– Я… не давал такой рекламы! – наконец сказал миссионер. – Это провокация!

– Абсолютно верно, провокация, – согласился полковник. – Объявление инспирировано российскими спецслужбами… Но откуда мы получили такую информацию? Из какого источника?

Каузерлинг вскинул тяжелые, потемневшие глаза.

– Вы действительно… иезуит!

– А у кого учился? По каким учебникам? – Арчеладзе ухмыльнулся. – Кое-что устарело в них, но принципы – вечны: разделяй и властвуй. Мы унаследовали вашу школу. Конечно, несколько отстали в развитии, не поспеваем за временем, но зато обогатили ее своими, русскими качествами. Например: тяжело в учении – легко в бою, бей врага его же оружием…

– Что вы намерены предпринять? – вдруг успокоившись, спросил Каузерлинг. – Предупреждаю: никаких показаний я не дам!

– А я и не жду! К тому же ничего нового все равно не услышу. Поэтому сейчас вам завяжут глаза, отвезут и отпустят возле гостиницы «Россия». Вас давно ищут по всей Москве, и мое руководство решило вас освободить, пойти навстречу вашим друзьям. Надеюсь, перед ними будете так же откровенны, как и передо мной.

Арчеладзе вручил ему на память рекламные газеты и передал его в руки Воробьева. Прежних возможностей наблюдения за объектом, так чтобы водить круглосуточно и всюду, теперь не было, однако полковник рассчитывал, что с Каузерлингом расправятся быстро – с Фричем долго не канителились, и потому отпустил приманку под присмотром бойцов Кутасова. Он не ждал клева крупной рыбы: если новому миссионеру вынесли смертный приговор, то появится сообщение в газетах об очередном концерте на струнных инструментах, затем придут исполнители – легионеры в кожаных плащах – и хладнокровно задушат жертву. После этого каждый из них должен получить по стреле и отправиться по мусорным контейнерам Москвы.

Интернационал не терпел провалов, тем более не прощал измены и судил своих по малейшему подозрению в прямом или косвенном пособничестве врагу. Коминтерн без колебаний отдавал под сталинский топор на первый взгляд совершенно безвинных людей и организовывал им всеобщую анафему, тогда как иных, наоборот, спасал, и никто не мог этому помешать. Миссионеру Троцкому позволили беспрепятственно выехать из России вместе со всеми архивами и немалыми ценностями. Неуправляемый, хотя и воспитанный на идеях интернационализма, Сталин не посмел помешать ему и в бессилии лишь поливал своего противника грязью. А великий идеолог «перманентной революции» тем временем сеял семена своих идей в Южной Америке, но стоило ему слишком возомнить о себе и отклониться от тогдашнего курса, как тут же получил альпенштоком по голове – в то время еще не давили струнами.

Арчеладзе верил в неотвратимость наказания – иначе бы Интернационал давно раскололся, измельчился на тысячи партий, течений и сект, как бывало со всеми международными либеральными организациями. Однако, похоже, старые учебники не очень-то годились для нового времени: отпущенный на волю Каузерлинг безбоязненно поселился в той же гостинице и стал приводить себя в порядок после десятидневной отсидки. Тем временем загородную фирму «Валькирия» осаждали в буквальном смысле. Раскаленные от звонков телефоны были отключены, но вокруг стояло около двухсот машин, и это были не просто желающие изведать эликсира любви, а, судя по разговорам и поведению, многочисленные и враждующие между собой бандитские группировки. Получилось так, что эта совместная фирма выпала из их поля зрения, оказалась ничьей, без «крыши», никому не платила дань, – в нынешней России такого не допускалось. Тут же, оценив высоту заборов, систему охраны «бесхозной» «Валькирии», опытный глаз определил, что за всем этим – золотое дно, Клондайк: при нынешней открытости общества нетрудно было навести справки, что здесь еще недавно располагался сверхсекретный Институт, специализирующийся на поисках кладов.

Казалось бы, новому миссионеру не могло быть прощения: трудно, или даже невозможно, было доказать его вину, выдачу секретов той же фирмы «Валькирия», однако сам факт пленения и наделавшая шуму реклама в газетах несомненно компрометировали Каузерлинга, открывали его второе лицо, и, по логике вещей, смертный приговор был неотвратим. Миссионер же преспокойно жил в гостинице, практически без охраны ездил по Москве и налаживал связи с фирмами, торгующими полиграфическим оборудованием. Арчеладзе ни на секунду не сомневался в истинной деятельности гостя из Кастилии, но он сделал для себя неожиданное открытие – матерый, вероятно, проверенный в деле миссионер имел право оставаться живым, даже если прошел через руки спецслужб и был раскрыт. По сравнению с молодым, хотя именитым своим предшественником, он обладал иммунитетом и особыми полномочиями. А через трое суток его пребывания на свободе открылось еще одно обстоятельство, заставившее полковника пересмотреть свои прежние выводы.

Бандитские кланы, собравшись под крепостными стенами «Валькирии», вели себя так, как стая волков над единственным беззащитным ягненком. Они не собирались штурмовать фирму, хотя насмерть перепуганная охрана день и ночь сидела с пулеметами на чердаках и сторожевых вышках; крутые бритоголовые русские мужики с золотыми цепями на крепких шеях угрожали оружием только друг другу, поскольку никак не могли поделить меж собой золотого тельца. Назревала кровопролитная разборка – место в Подмосковье было подходящее для войны, отдаленное и глухое, к тому же милиция к таким крупным тусовкам и на выстрел не приближалась. Паханы, сойдясь на майдане, никак не могли договориться, и обстановка нагревалась с каждым часом. Многочисленные шайки кое-как разобрались по интересам и территориальной принадлежности, таким образом создав две враждующие стороны. Братки уже в открытую разгуливали с автоматами, обряжались в бронежилеты, делились патронами, ручными гранатами, потягивали «смирновскую» и ширялись героином. И вот в самый критический момент, когда схватка казалась неизбежной, в обоих лагерях противников сначала возник глухой и маловразумительный ропот, затем злобное и бессильное недовольство. А через несколько минут братва попрятала оружие, расселась по машинам и, обгоняя друг друга, умчалась в сторону столицы.

Отслеживая ситуацию возле «Валькирии», Воробьев от такого оборота пришел в недоумение – вести радиоперехват он не мог, а создавалось полное впечатление, что паханы противостоящих сторон получили то ли команду по радио, то ли весьма серьезное предупреждение. И в самом деле, спустя полчаса с разных сторон к стенам фирмы «Валькирия» внезапно выдвинулся многочисленный эмвэдэшный спецназ, поддерживаемый БТРами и плотными цепями ОМОНа, а в воздухе начал барражировать «крокодил» – пятнистый военный вертолет с ракетными подвесками. Закованные в броню и сферические каски, вооруженные до зубов бойцы встали под стенами и выставили боевую технику, взяв в кольцо всю территорию фирмы.