Текст книги "Звездные раны"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

И можно бы отправляться в путь, только как привязать к Тоболу устремление «Абендвайса», направляющего свои экспедиционные группы тремя путями, один из которых вообще не ясен: как можно в центр Западной Сибири доставить людей морским путем? Да, не исключено, что немецкие суда и подводные лодки достигали Обской губы, а как дальше? По Оби и Иртышу? А потом, местность, где поймали «геолога», была горная, с лиственничным лесом, а тут равнина, и камешка-то не сыщешь…

Не вяжется. К тому же легче, разумнее и ближе забрасывать «воздушную» группу с запада на немецких самолетах, чем использовать японскую авиацию с востока, куда еще нужно ее на чем-то привезти. Да и места вокруг Тобольска довольно плотно заселены, наверняка поблизости стояли воинские части и работали военные заводы, эвакуированные из западной части СССР…

Следующая подборка документов более реально высвечивала картину Беловодья, если рассматривать ее с точки зрения немцев и их способов доставки экспедиционных групп да и с точки зрения раскольников, ищущих Звездную Рану. Зейский метеоритный кратер располагался на границе Якутии и Хабаровского края, действительно в местах, где, кроме охотников, никто и не ходит. Относительно недалеко до Охотского моря, где орудовали японские надводные и подводные суда, морская и наземная авиация. Местность подходящая, плоскогорье, лиственничные леса, однако посередине кратера, на две трети его площади – глубокое озеро и называется – Светлое. А белая вода в понятиях еще недавнего прошлого значит светлая, потому и говорят – белый свет. И практически не замерзающее (только бывают забереги в некоторых местах, если зимой дует сильный студеный ветер с севера), значит, и здесь горячие подземные источники. Иначе бы не выжили некоторые виды доледниковых водорослей, рыб и моллюсков. Но если верить все тем же землепроходцам, сохранилась тут не только доледниковая, а и более древняя живность.

Вообще все землепроходцы обладали удивительным чутьем на все необычное, и если где проходили, после них практически никаких тайн не оставалось. Они пытались объяснить все вещи и явления, встречающиеся на пути, и порой так точно, что всем последующим поколениям исследователей оставалось лишь подтверждать первоначальное заключение. Скорее всего они иначе воспринимали мир – весь в комплексе, как единое творение Божье, как живой, существующий во времени организм, и наука о природе в те времена была единой – естествознание. Когда же началась узкая специализация по направлениям и темам, все смешалось и стало подобно притче о том, как слепые изучали слона на ощупь.

Так вот слух о существовании Звездной Раны с удивительным озером не миновал Ерофея Павловича Хабарова, и он не подручных своих послал – сам отправился посмотреть. И увидел он не чудовище, как бы написал наш современник, а животное, имеющее огромное, в тысячу пудов, туловище, покрытое чешуей, длинную шею и совсем маленькую головку. Живет оно постоянно в воде, питается водорослями и всплывает лишь по ночам, а на сушу выходит редко и только когда на островах в океане случается «сотрясение земли». По берегам озера есть стойбища тунгусов, которые давно привыкли к животному, называют его Соха и спокойно ловят рядом рыбу.

Интерес к теплому необычному озеру и его обитателю время от времени возникал у многих странствующих, но после Хабарова никто больше не видел динозавра близко, и лишь редким счастливцам удавалось понаблюдать издалека вздымающуюся над водой шею с маленькой головкой. Мог ли Рудольф Гесс заинтересоваться этой легендой так, чтобы, несмотря на риск и невероятные трудности, посылать сюда экспедицию под войсковым прикрытием? Будто у него других проблем не было в сорок третьем году…

И почему раскольники, ищущие Беловодье, не признали его в зейской астроблеме? Не потому ли, что в озере дьявол живет? Да и как признать, если котловина кратера не годится для жизни человека: низкие, заболоченные берега, относительно теплый, но сырой климат…

Самым любопытным в отношении этой звездной раны было то, что все материалы по ней, в том числе и описание кратера Хабаровым, было кем-то изъято из нормальных, общедоступных архивов и запрятано в секретный архив, несколько отделов которого открыли совсем недавно, и то для узкого круга лиц.

Тетушки очень хорошо изучили характер журналиста, знали – не станет перескакивать в конец книги, как нетерпеливый читатель, и уложили материалы в папку так, чтобы прочтенными оказались все их труды. Балганский метеоритный кратер на Таймырском полуострове открыли всего четверть века назад, хотя об этой котловине известно было с конца прошлого. Но несмотря на это, он сразу же притянул внимание Сергея Опарина. И не смущало, что там нет микроклимата, а есть суровый арктический, что и земли там нет – лишь заболоченная тундра с вечной мерзлотой да каменные развалы.

Два обстоятельства захватили сознание: тетушки целиком скопировали труд одного самодеятельного ученого из Кирова по фамилии Неверов, который основательно, со всеми выкладками, доказывал (и доказал!), что родиной человечества является Таймырский полуостров, а тогда еще не полуостров, а огромный материк, выдающийся в Ледовитый океан до Северного полюса, впоследствии ушедший под воду: наполз гигантский ледник и продавил земную кору. До него там был прекрасный, тропический и субтропический климат, о чем говорят месторождения каменных углей, иногда лежащих под очень тонким слоем породы. А Балганская котловина вообще была раем земным, память о которой и сохранилась в народе, как сохранились древние, доледниковые названия гор, рек, озер и целых стран. И стала легендой, Землей Санникова, тем самым Беловодьем, ибо предки наши отлично разбирались в геологических структурах и точно определили, что впадина эта – звездная рана. Протопоп Аввакум, бывший в ссылке сначала в Забайкалье, затем на Европейском Севере, где и мученическую смерть принял, мог слышать эту легенду, и потому кричал из огня – ищите страну счастья!

Ученый Неверов своим трудом все ставил с головы на ноги, однако опрокидывал и разбивал вдребезги общепринятые научные концепции, свергал бронзовые кумиры мирового масштаба, и они, эти кумиры, упекли его в психлечебницу, его работу – в закрытый архив, чтобы не распространялась ересь среди советского народа, рабочий класс которого был безбожным и твердо верил, что произошел от обезьяны на севере Африки.

И второе обстоятельство подводило прочную базу под пристальный интерес немцев к этой звездной ране. В начале семидесятых годов в Балганском кратере открыли алмазы космического происхождения – несметные сокровища, и содержание их на тонну породы в сорок раз превышало даже самые богатые месторождения. Открыл алмазы геолог Насадный, он же и доказал, что Балганская котловина – метеоритный кратер, но немцы могли все это знать намного раньше, еще до войны. Не лекарство от поражений на фронтах, не мистические заклинания искал Рудольф Гесс – драгоценности, капитал, который нужен был вовсе не для продолжения войны – ее исход для него уже тогда был предрешен, если вспомнить откровения фон Шнакенбурга; он заботился о будущем нации, о ее выживании после сокрушительного поражения. А для этого требовались средства, легко реализуемые ценности или возможности, имея, например, огромный запас алмазов, захватить в свои руки весь мировой рынок.

Вот откуда это потрясающее упорство в достижении цели! И географически Таймыр расположен так, что Северным морским путем можно подойти на судах и субмаринах, имея дополнительные топливные баки на борту, достичь на самолетах с японских территорий, и не исключено – добраться сухопутьем. Захватить плацдарм в пустынном арктическом районе страны, где нет войск, а прикрытие северных портов и охрана Севморпути довольно слабы и лишь обеспечивают проход английских судов с самым лучшим в мире углем из шахт Нордвика. Захватить и, удерживая его, добывать алмазы, покуда не закончится война. Открывать еще один фронт в Арктике у России не хватило бы сил, потому немцев бы терпели на Таймыре до победы на западных фронтах.

Он еще раз поразился гениальности архивных тетушек, которые подобрали материалы по звездным ранам так, что они, кроме всего прочего, были связаны одной общей фамилией – Насадный, специалист по астроблемам, который обследовал и сделал свои заключения по всем трем кратерам. И не потому ли каждый документ, относящийся к космическим катастрофам, немедленно переносился «бумажными жучками» в закрытый архив?

Правда, оказалось много документов, вычлененных в особый раздел, написанных на немецком, английском и французском языках и не имеющих перевода. Сергей кое-как владел немецким, однако не в такой степени, чтобы прочитать и понять смысл, например, секретной дипломатической переписки. Наскоро он пробежал взглядом но некоторым бумагам и определил, что речь там идет о периоде революции и первых годах советской власти, потому что кто-то, владеющий всеми языками, прочел и сделал пометки на русском, расшифровывая отдельные места. Всю эту иностранщину он оставил на будущее и сосредоточился только на материалах по Таймыру.

О том, что там выстроен и законсервирован суперсовременный город со всей инфраструктурой и даже городским зимним садом под стеклянным куполом, он узнал случайно из длинной, бестолковой, но тоже секретной информации о том, что в Балганах, рассчитанных на двадцать тысяч жителей, заложен на складах резервный и мобилизационный запас продовольствия, всех необходимых расходных материалов для поддержания жизнедеятельности городских служб, предприятий общественного питания и объектов гражданской обороны.

Там оставалось все, вплоть до противогазов на каждую душу населения и специальной камуфляжной краски, которой следовало покрыть купол зимнего сада в случае начала военных действий.

Единственное, что обескураживало и удерживало Опарина от восторга, – климат. Разве может земля обетованная девять месяцев лежать под снегом, окутанная морозом, ветрами и полярной ночью? Хотя бы какие-нибудь горячие источники, теплые озера, гейзеры – ничего! И летом температура воздуха поднимается не выше пятнадцати градусов. Даже в самом благоустроенном городе жить там может лишь здоровый крепкий человек, который и так счастлив, потому что молод и думает, что все главное еще впереди. Да и то недолго жить, чтоб не подорвать здоровье, и с обязательной конкретной целью, например, зарабатывать деньги на другую, более подходящую жизнь в подходящем месте…

Он уже был на грани разочарования – надо же, пройти такой круг, по трем звездным ранам, и не найти ни одной, где бы утомленному жизнью человеку стало наконец хорошо, где бы он ощутил себя пусть не в раю земном, но хотя бы чуточку счастливым!.. Он чувствовал себя обманщиком, посулившим найти Беловодье, но нашедшим лишь сокровища, в которых уже не нуждается старый человек, которые приносят одно несчастье.

Он готов был заплакать, сам обманутый, как ребенок, и вдруг наткнулся на карты. В первый миг он не мог рассмотреть, что же это, ибо сквозь наворачивающиеся слезы все двоилось и сливалось в радужные сполохи. Проморгавшись, он всмотрелся в линии материков, в желто-розово-красные завихрения, напоминающие волосы красавиц в палехской росписи, вчитался в пояснительные тексты и, не выдержав, заплакал. Горячие слезы падали на карту теплых течений Мирового океана и, сливаясь, огибали острова и материки…

Неверов рассчитал и предусмотрел все. В течение ближайших пятидесяти лет ожидалось глобальное потепление климата! Гольфстрим и все иные океанические реки, несущие райскую благодать южному полушарию, отталкиваясь с одной стороны от берегов Чили, с другой – от Бразилии, меняли свой вечный курс, заворачивали к Гренландии и в узкую горловину Берингова пролива. А далее! А далее они огибали всю арктическую зону России, согревая северные моря и Ледовитый океан, и, словно два вихря, сшибались и свивались в единую косу вокруг Таймырского полуострова и Северной Земли, лежащих точно посередине Евроазиатского континента.

Так уже было! По всему Заполярью цвели поистине райские, тропические сады, а если еще учесть не заходящее летом солнце, то другой, более благодатной, земли не сыскать на всей планете. От прошлого сейчас остались только пласты каменного угля, лежащие чуть ли не на поверхности, и многочисленные кладбища мамонтов. Но зато у этого озерного, изрезанного сотнями рек огромного полуострова вместе с Северной Землей было будущее!

В томской больнице Неверов находился уже более пятнадцати лет, значит, ждать оставалось не так уж и много…

Сергей Опарин спохватился, когда закончил чтение и обнаружил, что все еще находится на помойке за магазином. Свезенные со всего света овощи и фрукты зачастую не выдерживали пути, а чаще всего – цены и кошельков покупателей, гнили и оказывались в контейнерах, где превращались в зловонную, но сладкую кашу и служили пищей для мух. Он и не заметил, отыскивая страну счастья, что заморский продукт уже валится из баков на землю, превращаясь в грязные лужи, подтекающие под ноги, и что он снова со всех сторон заставлен пустыми картонными коробками, так что не видно заходящего солнца…

6

Когда пришла радиограмма с известием об аварии, Зимогор даже не удивился, но и не обрадовался, ибо всякая радость по этому поводу была бы слишком мелкой местью старому человеку, и он ограничился сакраментальной фразой:

– Ну, что я вам говорил?

Начальник экспедиции лишь взбагровел, схватил метровую деревянную линейку и в сердцах изломал ее в щепки, рубя письменный стол, как шашкой.

– Сволочи! Всем головы поотрываю! Начальника партии под суд! Старшего мастера – под суд!

Говорят, в прежние времена он не был таким нервным, напротив, отличался волей и каменным хладнокровием.

Теперь же в гневе Аквилонов мог бы отдать под суд кого угодно без разбирательств и причин, сказывались старые, времен военного коммунизма, нравы, когда в шестидесятых начальник специального геологоуправления при Министерстве обороны был в звании генерала, обладал прокурорскими полномочиями, ходил с маузером и носил прозвище – Иван Грозный. Правда, теперь он постарел, давно снял погоны, демилитаризировался, из управления сделали экспедицию, лишили особого статуса и держали его в начальниках по одной причине: умел выживать в любых условиях, в том числе и в невыносимых рыночных, куда он вписался с ходу и безболезненно, сохранив при этом свои старые нравы. И оружие ему оставили – огромный маузер с магазином на двадцать патронов, личный подарок маршала Гречко. Прозвище ему заменили, стали звать Иван Крутой.

Для того чтобы обвинить Зимогора и снять его с должности главного геолога, ему потребовалось ровно одиннадцать секунд.

– Езжай, разберись и назови мне виновных! – приказал Аквилонов, собирая щепки, и вдруг швырнул их снова на пол. – Не то сказал!.. Если не сможешь спасти мою честь – спаси честь экспедиции. Помню, предупреждал… Но не убедил меня! А должен был убедить! Я ведь старик, Зимогор, а с нами тяжело… Езжай, найди причину, пока Ангел свою стаю туда не привел.

Он был побежден! Он сломался, разлетелся в щепки, как дубовая линейка в его руке. Однако Зимогор не испытал мстительных чувств, напротив, первый раз увидел перед собой гордого, но чувствительного человека…

И тогда еще было предчувствие, что Аквилонов больше не поднимется…

Авария на скважине в Горном Алтае как бы подразумевалась изначально, и откровения Ячменного не звучали такими уж откровениями. Дело в том, что еще до заброски сюда людей и техники он, будучи тогда главным геологом, приезжал сам, чтобы задать точку для скважины – вбить железный репер, определившись на местности. Заказчик требовал точности чуть ли не до миллиметров и независимо от того, удобно будет размещать там буровую или нет. Поэтому Олег взял с собой топографа с теодолитом и сам таскал рейку, когда делали инструментальную привязку. Конечно, с точки зрения разумности следовало бы задать скважину не на альпийском лугу, а на километр ниже, поближе к воде, которой требуется огромное количество на алмазном бурении: внизу был густой лес – не нужно натягивать маскировочные сети, и текла приличная горная речка, так что нет смысла прокладывать трубопровод, ставить дополнительные насосы и копать зумпф для сброса и отстоя отработанной промывочной жидкости. Но воля и инструкции заказчика были жестки, да и деньги, отпущенные на этот проект, весьма соблазнительны: в экспедиции с финансированием последнее время было худо, а один этот заказ позволял безбедно прожить целый год, поскольку Аквилонов и проектный отдел сумели спрятать в смете почти семьсот тысяч «лишних» долларов.

Заказчик смету не урезал ни на цент, и тогда Иван Крутой расщедрился, отдал в партию Ячменного экспериментальный буровой станок.

Когда Зимогор с топографом, медлительным, пенсионного возраста человеком, бродили по весеннему, только что вытаявшему альпийскому лугу с рейкой и мерной лентой, откуда-то сверху к ним спустился алтаец средних лет, кривоногий, низкорослый человек в пастушьей одежде: в этих краях держали когда-то огромные стада пуховых коз, и все местные жители были пастухами. Теперь колхозы рассыпались, но пастухи остались, хотя занимались бог весть чем.

– Ты кто? – спросил он без всяких прелюдий.

– Я землемер, а ты? – между делом отозвался Олег.

Но вместо ответа пастух оперся на посох и прищурился.

– Зачем ты меряешь землю? Хочешь продать?

Сквозь спокойствие местного жителя проглядывало тяжелое недовольство.

– Почему же обязательно продать? – засмеялся Зимогор. – Начальство сказало – измерить, вот и меряю.

– Измеришь и продашь! Всё уже продали, осталась одна земля!

– Да я ничего не продаю! – еще веселился он. – Да и кому нужно покупать горы?

– Начальники твои продадут! – был ответ. – Откуда приехал?

– А ты-то кто такой, чтобы спрашивать?

– Я хозяин этой земли!

На самом деле земля тут была прекрасная, разве что пахать и сеять нельзя, повсюду камень, – только любоваться. Но кто сказал, что Бог создал землю, чтобы от нее только кормиться? Должны же быть и места, сотворенные, как полотна художников, для радости глаза и души. И Господь, имея высший талант живописца, после унылых Алтайских степей расщедрился на краски и форму, вдохновился и написал картину «Горный Алтай», а в ней еще одну – «Манорайская впадина».

Зимогор тихо шалел от красоты и иногда непроизвольно останавливался и замирал: хотелось смотреть вдаль, и когда глаз медленно достигал горизонта – окоема, как говорили в старину, – что-то происходило, зрение становилось невероятно острым, орлиным, так что он за десятки километров начинал видеть мельчайшие детали: крошечный водопад, горного козла на тающем леднике, птиц кедровок в пышных кронах кедров…

И еще было предощущение радости, ожидаемой неизвестно откуда и по какой причине.

Вероятно, то же самое видел и топограф, потому что время от времени старательно пыхтел и сетовал, что здесь оптика атмосферы имеет какие-то особые свойства.

Но было и горе в этой земле. Оно валилось в буквальном смысле с неба, через считанные минуты после каждого старта космического корабля в Байконуре. Отработанные первые ступени, попросту говоря, емкости с остатками ядовитого топлива, падали в Манорайскую котловину, будто их магнитом сюда притягивало. Если же случался неудачный запуск, то сам корабль почти всегда падал именно здесь, и, вероятно, от таких катастроф остались черно-бурые пятна пожаров по зелени леса. Для сбора ступеней и дезактивации земли на месте падения была создана специальная бригада «отработчиков», но она, как и все здесь, давно развалилась из-за недостатка средств. Мудрые и наивные хозяева этой земли тащили упавшие чуть ли не на их головы трубы к себе домой и пытались приспособить для хозяйственных нужд, чтоб добро не пропадало. Травились сами, больными рождались дети, ни с того ни с сего умирали совершенно здоровые люди, скот – обо всем этом было подробно изложено в справке, полученной Зимогором перед поездкой на Алтай.

Хозяин этой земли, стоящий сейчас перед ним, смотрелся совсем жалко: драный длинный дождевик, шапчонка, стоптанные на один бок кирзачи. Экипированные с иголочки, обряженные в хороший армейский камуфляж (спецодежда поставлялась заказчиком), Зимогор с топографом выглядели как агрессоры-захватчики.

– Если ты хозяин, позаботился бы о своей земле, – выговорил ему Олег, – пока ее совсем не запакостили. А то скоро не то что продавать – и ступить сюда нельзя будет, колючей проволокой обтянут.

Он не понял Зимогора, подумал, спросил со скрытым вызовом:

– Зачем – обтянут проволокой? Чтобы продать?

– Да кто ее купит? – чуть не закричал Олег. – Не земля, а зараженная зона! Чернобыль!

– Земля нас кормит, – опять ничего не поняв, проговорил хозяин.

– Как она кормит? Чем? Скот сдох, зверье разбежалось! Да здесь даже шишки с кедров бить нельзя! Воду пить!

Алтаец прищурился, окончательно спрятав глаза.

– Нам деньги дают, пособие. Кто живет здесь – всем дают.

В той же справке о коренных жителях Горного Алтая говорилось как о древнем мудром племени с особым укладом жизни и культурой, но от общения с этим хозяином у Зимогора складывалось иное представление: либо местные жители сумасшедшие, либо это проявление детскости народа.

– От вас просто откупаются, – попытался он вразумить алтайца. – Причем копейками. Сколько тебе платят? Сто рублей! И то не вовремя?

Тот не хотел слушать, упорно стоял на своем.

– Люди сказали, ты пришел, чтобы посмотреть, что лежит в нашей земле, а потом продать.

– Да тебе же наврали! Обманули! – не выдержал и встрял топограф. – Можем заверить: твою землю никто не тронет. Только сам не отдавай! И не позволяй загаживать ее!

Алтаец не поверил и обиделся, посмотрел на пришельцев и ушел назад, в гору.

А топограф до самого вечера никак не мог разобраться и определить, где же находится точка в самом деле: то ли на сотню метров ниже, то ли выше. Делал один промер – получал одни данные, но контрольный давал совершенно другие цифры. Он сначала не признавался, пыхтел над своей тетрадкой и картой, выверял теодолит и вновь просил Зимогора побегать с рейкой. Олегу наконец это надоело.

– Да сколько можно! – возмутился он. – Как первый раз замужем.

– Ничего не понимаю, – сдался топограф. – Цифры не бьют. Что-то с теодолитом… Попробуем еще ход протянуть от репера. Где-то у уреза воды должен стоять…

Часа полтора он рыскал вдоль речки и вернулся ни с чем: когда-то установленный репер или смыло половодьем, или кто-то уничтожил его, что было не в диковинку. Однако поделился своими догадками, мол, здесь в послеобеденное время атмосфера дает сильное преломление луча и невозможно быстро вычислить погрешность без специальных измерений и таблиц.

– И что же будем делать? – не скрывая раздражения, спросил Зимогор. – Ночевать, что ли?

– Подождем вечера, – предложил тот с тусклым и настороженным взглядом. – Внизу намного теплее, и когда температура уравновесится, оптические свойства атмосферы станут реальными…

Вечером они еще раз прошагали с теодолитом и мерной лентой от речки до каменного развала по краю альпийского луга, затем к его центру, и топограф окончательно увял.

– Не сходится… На хрен, не знаю! Погрешность в сто сорок два метра! Такого быть не может. Оптика атмосферы здесь ни при чем. Инструмент тоже… Такое чувство, будто кто-то мешает.

– Плохому танцору всегда мешает одно место, – пробурчал Зимогор, чувствуя при этом необъяснимую и какую-то пугающую настороженность.

– Придется ждать ночи, – обреченно сообщил топограф. – Попробуем по звездам… Или рано-рано утром…

И тоскливо поглядел в небо, которое вместе с сумерками заволакивало серыми тучами.

Зимогор на это ничего не сказал и подался вниз по склону – к Манорае.

«Уазик», на котором они приехали из Барнаула, оставался на дороге в трех километрах, и можно было бы переночевать в кабине, однако по-весеннему разлившаяся речка, шумящая под навесом высокого густого леса, смотрелась сверху уютной, теплой и привлекательной, особенно другой ее берег со стеной кедровника. Дальше начиналась сама Манорайская котловина – слегка всхолмленная равнина с островами леса на вершинах, за которой синели далекие горы и белые гольцы, покрытые снегом.

Как виновника ночевки, Зимогор отправил топографа к машине, чтобы принес продукты, воду, припасенную в городе, и спальные мешки, а сам не спеша спустился вниз и выбрал место на берегу, где, судя по горам перепревшей шелухи от кедровых шишек, каких-то деревянных приспособлений и ям, когда-то работали шишкобои. Здесь, внизу, было совсем тепло, земля оттаяла, несмотря на плотную стену леса, и, кажется, от нее исходило марево. Олег развел костер, чтоб указать место топографу, а сам побрел в глубь старого кедровника. Блеклая, прикрытая тучами заря едва пробивалась сквозь кроны, и в этом косом, искажающем реальность свете он вдруг заметил, что на полянках уже растет высокая, не по сезону, бледно-зеленая трава. Это показалось так странно, будто из ранней весны он ступил в лето, и не хотелось верить своим глазам.

Зимогор сначала пощупал траву, затем нарвал пучок без разбора и потом шел и нюхал ее, словно букет цветов. В некоторых местах гигантские деревья вообще не пропускали света и становилось темно, а под ногами мягко пружинил толстенный хвойный подстил, на котором и травинки не было. Зато через час неспешной ходьбы впереди засветилось красно-зеленое, расчерченное стволами кедров пространство и появилось полное ощущение, что там горит лесной пожар. Олег даже прибавил шаг и очутился на бескрайней луговине с травой по пояс. Над цветами гудели припозднившиеся пчелы, вилась мошкара, ярко пахло нектаром, зеленью – точь-в-точь как на покосе летом!

Вообще-то подобного быть не могло, ибо на дворе стоял конец апреля и за речкой, на каменистом борту впадины, еще лежал метровый леденелый снег; от воды, от нагромождения глыб и даже от альпийского вытаявшего луга с полегшей прошлогодней травой несло холодом. А превышение всего-то метров на двести! Зимогор лег в траву, вдохнул аромат – благодать! – парное тепло от земли, какие-то крупные свечеобразные белые цветы с запахом каштана, мелкие розовые вроде колокольчиков и знакомые – душица, золототысячник, ромашка обыкновенная. И птицы щебечут, комары звенят!

Не хотелось верить, что все это от заразы и яда, падающего с неба…

Внезапно он услышал крик, вернее, эхо его, неразборчивое, и будто бы высокий детский голос. Кричал кто-то невидимый, возможно, очень далеко, и звук лишь отражался в стене кедрача за спиной Зимогора.

– Ого! – откликнулся он. – Ого-го-го!

Послушал минуты две, но никто не отозвался. Он решил, что зов этот почудился, и пошел было к опушке леса, и тут эхо повторилось, причем он явственно услышал слово, вернее, имя, звучание которого в этом глухом и безлюдном месте если не поразило, то озадачило.

– Оле-е-е!.. – донеслось лишь эхо, и вдруг ему захотелось подурачиться.

– Я здесь! – отозвался он. – Я здесь! Эй, кто зовет?!

– Это я зову! – откликнулся радостный женский голос.

Обескураженный и удивленный, Зимогор сначала побежал на эхо, к кедровнику, однако потом сообразил, что кричат в обратной стороне – где-то в лугах с лесистыми курганами, тающими в сумерках.

– Где ты? – спросил он. – Кто ты?

Собственный голос звучал непривычно, будто чужой, со стороны.

– Оле-е-е!.. – вновь закувыркалось строенное эхо.

– Эй, кто ты?! Покажись! – Он помчался по лугу. – Дай взглянуть на тебя!

В лугах отчетливо послышался заливистый девичий смех.

– А найди меня! Найди!

Зимогор на сей раз точно засек место – голос доносился с каменистого холма, точнее сказать, кургана, поросшего старыми соснами. Метров двести он пролетел на одном дыхании и, когда очутился у подножия, вдруг услышал крик слева – со стороны такого же лесистого кургана.

– Оле-е-е! Я здесь! Иди ко мне!

Она не могла перебежать незамеченной: между островками леса был чистый луг и косой свет, падающий от зарева на востоке, давал длинные тени от любого предмета, чуть возвышающегося над травой.

Своя собственная тень расчеркивала пространство и тянулась метров на пятнадцать…

Не веря ушам, Зимогор стал подниматься на крутой склон кургана – словно кто-то из камней пирамиду выложил, и снова услышал голос слева:

– Меня там нет! Я здесь!

Она видела его!

Олег на сей раз пошел шагом, вглядываясь в даль. Остров сосен, откуда кричали, находился в полутораста метрах; скорее всего это были разрушившиеся каменные останцы, впоследствии затянутые дерном и лесом. Незаметно уйти с него можно было лишь в двух направлениях – назад под прикрытием кургана или строго на восток, по теневой дорожке, растянутой по лугу до следующего лесного острова. Но когда Зимогор остановился перед холмом, незримая и неуловимая обитательница Манорайской котловины позвала с противоположной стороны.

– И там меня нет! Я здесь!

– Тебя нет нигде! – крикнул он.

– Я есть! Есть! – засмеялась она.

– Но где же ты есть?

– Ты не умеешь слушать. Остановись, замри и слушай!

Олег выслушивал тишину минут десять, улавливая каждый шорох, пока не убедился, что ни рядом, ни на лугу никого нет. И сразу же ощутил облегчение. Наверное, это были причуды акустики, обычные в горах…

И потом еще часа полтора бродил по опушке леса, пока в котловине совсем не стемнело, хотя на горизонте еще сияли багровые заснеженные гольцы, и убеждал себя, что все услышанное – всего лишь собственные фантазии, безудержный разгул воображения, подстегнутого внезапным летним пейзажем среди ранней весны, запахом травы, тепла и тоскующей мужской души. И почти убежденный, нарвал большой сноп травы и пошел назад, чувствуя всю дорогу, что ему хочется оглянуться назад.

У костра уже хозяйничал топограф.

– Видал? – спросил Олег, сразу ощутив знобящий холод реки и снега. – Как в сказке…

Спутника трава заинтересовала лишь тем, что он отыскал в снопе и отложил отдельно подходящую для чая. И высыпая в котелок с водой пакет горохового супа, весело выругался.

– А я думаю, что за преломление?.. Большая разность температур, восходящие теплые потоки! Весь и фокус! Утром атмосфера уравновесится, отстреляем точку…

После ужина Зимогор предложил пойти на ночевку в лето, на луг, однако топограф побоялся оставлять без присмотра свои приборы, а тащить с собой тяжеловато, нарубил кедровых веток, сделал постель и забрался в спальник у костра.

– Знаешь, там потрясающая акустика, – осторожно попытался сманить его Зимогор. – Слышны какие-то голоса…

– Да это все специфика атмосферы, – сонно пробурчал топограф. – Ну и положение гольцов, разумеется…