Текст книги "Карагач. Книга 1. Очаровательная блудница"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

4

В тридцатом году прошлого века ясным летним днем над Карагачем пролетел первый аэроплан, немало перепугав тогдашнее кержацкое население. Гонимые скитники однозначно решили, что железная тарахтящая птица в небе появилась как предвестник конца света, и стали к нему готовиться. Тогда они еще не знали, каким он, конец, будет, посему наделали себе домовин, в том числе и малым детям, и с той поры спали в них, скрестив на груди руки и прочитав на сон грядущий заупокойную.

Однако светопреставление началось только зимой, когда на реке встал прочный лед и открылся санный путь. Специальный отряд НКВД, сопряженный с представителями местной власти, приступил к ликвидации последних лежбищ недобитых белобандитов, нашедших пристанище в потаенных старообрядческих скитах, монастырях и поселениях, разведанных летом с аэроплана. Это была официальная версия того карательного похода по Карагачу.

Будучи сами гонимыми вот уже триста лет, кержаки принимали у себя и давали кров всем прочим гонимым – независимо от веры, убеждений и образа жизни. Кроме того, староверы умышленно прятались по лесам, не желали подчиняться Советской власти, участвовать в строительстве светлого будущего, тем самым подавая дурной пример местному населению, сгоняемому в колхозы, – в стране полным ходом шла коллективизация. Каратели использовали уже проверенную тактику обметного невода: заехали через горный перевал к истоку Карагача и двинулись вниз по течению, точно зная, что рыба всегда устремляется против него и попадает в кошель. А недалеко от устья, в районе Красного Залома, были выставлены засады, секреты и заслоны, чтобы отлавливать самых хитрых беглых раскольников, норовящих миновать обмет.

В горных поселениях конный отряд появился внезапно, поэтому ни убежать, ни спрятать свои драгоценности кержаки не успели. Молодые крепкие староверы были на промысле, ибо в разгаре ловчий соболиный сезон, и на становищах оставались в основном старики, женщины да ребятишки. Бойцы брали их тепленькими, выводили из домов, в первую очередь отнимали оружие – все, вплоть до старинных фузей, рогатин и ножей, – и выгоняли скот. Ценности и особенно старинные богослужебные книги реквизировали, после чего избы и хозяйственные постройки поджигали. Людей же с крупным рогатым скотом сбивали в колонну или обоз, у кого были лошади и сани, и небольшими партиями, малым ходом, по льду, гнали в сторону Усть-Карагача. И чем дальше уходили вниз по реке, тем более разрасталась эта медленно бредущая, давно готовая к концу света и самоотпетая лавина раскольников, и тем чаще полыхали за спинами потаенные скиты и деревни.

Однако от Сухого Залома молва о нашествии «анчихристов» уже летела впереди, и кержаки помоложе, дабы спасти себя и свою веру, бежали в урманы и болота, но оставшиеся старики, женщины и дети совершали деяние неслыханно греховное, непотребное – предавали книги и иконы земле, с отпеванием, как покойников, и хоронили иногда в долбленых для себя колодах. Но чаще засмаливали в бочки, наскоро копали глубокие ямы в подполах – мерзлоту было не взять – и зарывали. А если совсем недоставало времени, то снаряженные бесценным священным добром бочки попросту топили в озерах, привязав камень или мешок с песком. И даже просто зарывали в снег. Выносить из домов книги и иконы каратели не позволяли, и кто не успевал спрятать, тот страдал еще пуще, чем страдал бы от собственной смерти, ибо все это отнимали силой, пересчитывали, составляли опись и сдавали в обоз.

Однако улов был настолько малым, что каратели свирепели и сначала допрашивали стариков, где книги и ценности и куда спрятались бандиты, после чего пытали уже всех подряд. Несколько человек, в том числе женщин, избили до полусмерти, а одного немолодого кержака, вышедшего с вилами, застрелили и спустили под лед. В то время на Карагаче еще существовал старообрядческий толк молчунов – тогда еще их так называли; эти самые ярые приверженцы древнего благочестия даже под пытками не открывали ртов, не плакали и не стонали, даже дети, и это еще больше бесило энкавэдэшников.

И все же главной добычей этой обметной ловли, где крылья невода должны были схлопнуться, оказалось мало чем примечательное для стороннего глаза место в среднем течении Карагача, называемое Зажирная Прорва. Там староверы издавна наладили литье медных складней, крестов и крестильных крестиков, разносимых потом странниками по всей Сибири. В потаенных кедрачах, в глубокой, пробитой в известняках норе-пещере стояло несколько печей, работающих на березовом угле, с искусными дымоотводами, чтоб дым рассеивался даже в морозную погоду, а вокруг, на поверхности, жили литейные мастера и горшечники, которые кроме посуды лепили и обжигали керамические формы или вытачивали их из камня. Особой художественностью и изяществом эти поделки не отличались, однако в позапрошлом веке, когда стал иссякать источник самородной меди, приносимой сюда алтайскими староверами, карагачевские умельцы стали использовать подручный материал – золото, которое мыли на только им известных россыпях, причем в значительных количествах. Этот металл кержаки по старинке называли в своем кругу жиром, поэтому и залом близ становища литейщиков стал называться Зажирным – для стороннего уха звучание этого слова никак не сочеталось с драгоценным металлом.

Первые упоминания о золоте Карагача появились еще в середине девятнадцатого века. Полицией купеческого города Томска был схвачен старовер толка непишущихся странников, при котором обнаружили восемь фунтов золотых изделий в виде литых старообрядческих крестов, нательных образков и ладанок, о чем было доложено генерал-губернатору и получено распоряжение провести самое тщательное следствие о происхождении изъятых драгоценностей. Допрос с уговорами и пытками ничего не показал, кержак хранил молчание, но при тщательном осмотре его одежды нашли письмо, писанное на тонком берестяном листке и искусно спрятанное в голенище кожаного сапога. Некий Анкудин, сын Пименов с Карагача, просил кержака Иринея Замятина отдать за него свою дочь Евдокию, которой посылал нательный золотой образок: мол, коли согласен, то пусть же Мелентий-странник на обратном пути означенную девицу и приведет ему в жены. У старообрядцев была вечная проблема с женитьбой: не хватало невест и опасались греховного кровосмешения.

Так впервые золото соединилось с рекой Карагач. Следствие по этому делу длилось чуть ли не до революции – верно, Анкудин успел жениться на Евдокии, нарожать детей и умереть; и дети его повзрослели, а полиция вкупе с жандармами все еще рыскала вдоль строптивой сибирской реки с не менее строптивым, тайным ее населением, и никак не могли выйти ни на кержацкий прииск, где, по подсчетам, добывалось не менее трех пудов золота в год, ни на литейное производство. С началом Первой мировой войны дело это было отложено и, похоже, потом забыто и списано в архив, где и кануло на долгие годы, обратившись в устное предание о том, что на Карагаче когда-то мыли золото, но не промышленным, а старательским, лоточном малопродуктивным способом.

Вероятно, командиры карательного отряда НКВД об этом знали и невод свой заводили так, чтобы Зажирная Прорва с ее ювелирами и литейками оказалась в самой середине и никто не выскользнул. Однако и здесь надежды не оправдались: добычей стала какая-то мелочь в виде золотого мусора, который получается при отливках, да горсть неплавленого песка. Мастера успели все попрятать, в том числе формы и инструменты, и еще снесли до основания печи, а вход в литейку подорвали артиллерийскими снарядами – это и послужило доказательством, что кержаки принимали и прятали у себя остатки белогвардейских банд.

С жителями Зажирной Прорвы поступили как с врагами и даже в плен не взяли: всех взрослых мужчин после долгих и бесполезных допросов и пыток – требовали указать россыпи – отвели подальше, расстреляли и спустили под лед; стариков, детей и женщин повели в Усть-Карагач отдельной колонной и пешими по глубокому снегу.

И мало кто одолел эту дорогу…

Добыча карательного отряда к концу этого замета оказалась совсем уж невеликой: судя по царским еще подсчетам, на Карагаче проживало более тысячи кержаков, не считая странствующих. А привели чуть более трехсот, да и то в основном женщин, детей и стариков, с которыми возни больше, чем пользы.

Скот и лошадей обобществили и передали в местный колхоз, реквизированные книги и ценности, что не осело в карманах карателей, пошли в доход государства, а что делать с кержачками и их детьми – сразу решить не могли. Их сначала не разлучали и поселили в бараках Усть-Карагача под строгую комендатуру. Однако ночами из тайги стали являться их беглые либо бывшие на промысле мужья, отцы и братья, и каждое утро на перекличке ссыльно-поселенок недосчитывались. Похищали их настолько дерзко, внезапно и безвозвратно, что ни одной потом не нашли. Оставшиеся, конечно же, все видели и знали, но молчали и наверняка еще способствовали побегам. И вот тогда в одну ночь у староверок отняли детей, посадили на баржу и увезли в некий приют для воспитания из них советских граждан, а вскоре и женщин с оставшимися стариками переправили сначала будто бы в Мариинск и оттуда железной дорогой на строительство какого-то канала.

Но кержаки продолжали ходить ночами в Усть-Карагач и искать своих жен, сестер, дочерей и сыновей. Поселок тогда был еще волостным центром, с исполкомом, милицией, комендатурой, открыли даже три школы – две для детей и одну для неграмотных взрослых. И вот сначала начали пропадать молодые учительницы, присланные из Томска, Кемерова, Новосибирска и прочих городов Западно-Сибирского края. Будто бы ночью неизвестные бородатые мужчины неслышно забирались в учительскую избу, накидывали на несчастную девушку тулуп, заворачивали и уносили, а иногда учительниц средь бела дня хватали прямо на улице, садили в сани и увозили. Грешили на кержаков, мол, женщин у них угнали, вот они и воруют себе жен в Усть-Карагаче и уводят в свои тайные таежные берлоги. Но был слух, что молодые девчонки сбегали сами, поняв, в какую каторжную глухомань они угодили. По крайней мере, не раз высылали погоню и лишь единожды отбили учительницу: оказалось, верно, кержак унес, и когда его окружили в тайге, как зверя, он отпустил девчонку, а сам утек. Она была хоть и молодая, но рослая и полная, пудов на шесть, так этот похититель взвалил ее на горб, как мешок, и пробежал так на лыжах верст двадцать, прежде чем его настигли! Учительница потом рассказывала: руки у него, как у медведя, облапил так, что не шевельнуться было, сначала еще кричала, а как в лес утащил, что проку голосить? Ну и ехала у него на спине молча, потом даже понравилось, ибо где на Карагаче взять такого крепкого мужика, чтоб на руках носил?

А в разлив, сразу после ледохода, подожгли сразу исполком и милицию, стоящие на берегу, – свидетели видели двух бородатых на обласах, приплывших сверху. После этого пустили вооруженную пулеметом погоню из пятерых опытных милиционеров, выросших на Карагаче и хорошо его знавших. Они поднялись далее Красного Залома, почти настигли поджигателей и даже вступили с ними в перестрелку, но что произошло далее, так никто и не узнал. Через двое суток всех пятерых нашли в заломе без единой царапины, и обласа прибило целехонькими, только затопленными, и даже пулемет оказался в одном из них…

Вот тогда и заговорили, что гонимые кержаки то ли прокляли путь по реке, то ли заклятие поставили, сказав, что новой власти никогда более не ходить по Карагачу, а кто пойдет, тот уж назад не вернется.

Большевики в предрассудки не верили и поскольку жиру на реке не взяли, разорив скиты, узрели иную, ясно видимую драгоценность – лес, в основном кедровый, ибо советские люди массово овладевали грамотностью и требовалось неимоверное количество карандашей, которые в то время делали практически только из этой мягкой, поддающейся перочинному ножу древесины кедра. В Усть-Карагаче начали строить завод по производству карандашной дощечки, а в далеком Томске – фабрику, откуда на лето и привезли полсотни комсомольцев, студентов индустриального техникума. Цеха завода заложили на самом берегу и тут же поставили палаточный городок, в котором и жили молодые строители.

В первую ночь бесследно исчезла двадцатилетняя студентка, но так как платье нашли на берегу, решили, что она пошла ночью купаться и утонула. Однако еще через несколько дней пропали сразу три девушки, вместе с комсомольским вожаком Раей Березовской, и опять будто бы видели обласа с бородатыми на реке. Городок строителей взяли под круглосуточную охрану, по реке выслали поисковый наряд, который будто бы настиг похитителей и чуть не отбил девушек. Но злобные кержаки бросили Раю Березовскую в воду с камнем на шее и сказали, что перетопят всех, если погоня не отстанет. Милиционерам пришлось отказаться от преследования, они вернулись в Усть-Карагач и рассказали историю, как погибла комсомольская вожачка. Правда, ее тело потом долго искали в реке, не нашли – верно, замыло, но именем Раи Березовской назвали улицу в Усть-Карагаче, посадили аллею и даже соорудили символическую могилу с крашеным гипсовым изваянием, выполненным каким-то знаменитым скульптором. Кто знал ее, говорили – как живая.

Завод построили за лето и запустили, но через несколько лет весь кедрач, что был поблизости от поселка, вырезали, пустив на карандаши. Фабрика же в Томске только-только набрала мощность, и стало не хватать дощечки, вот тогда и решили сделать Карагач сплавной рекой. В среднем и нижнем течении он хоть и был равнинным, неспешным, извилистым, но начало брал с гор и, несмотря на обманчивый сонный нрав, сохранял характер горячего, вольнолюбивого горца. Следовало обуздать и поставить под седло этого необъезженного скакуна: взорвать и растащить заломы, заковать в обоновку и пустить молевой сплав, затянув устье петлей сортировочной запони. Там уже набивать кошели и водить их далее по Чилиму, куда впадал Карагач, до железной дороги.

Лес по высоким террасам и материковым берегам был нетронутым, первозданным, с реликтовыми борами, массивными кедровниками, это не считая елово-пихтового чернолесья – за полвека не выпилить. По Чилиму пришел паузок[14]14
  Паузок – речное плоскодонное парусное гребное судно, на которое перегружается груз из другого судна, не могущего перейти через перекат во время мелководья.


[Закрыть] со взрывчаткой, пригнали заключенных, зарядили первый малый залом недалеко от устья, рванули – и получилось. Правда, дно подзасорили топляком, но брешь в плотине пробили значительную. Что течением не снесло, растащили воротами и русло в этом месте очистили. Следующим на очереди был Красный Залом, по кубатуре замытого, напластованного веками леса и коряжника раз в сорок больше прежнего. Заположили сто пятьдесят пудов аммонала, отвели подальше спецконтингент и бабахнули от души. Кедры в три обхвата вместе с корневищами, сорокаметровые сосны с кронами разметало на полверсты, плотина рухнула, и возникшая от перепада уровня воды двухметровая волна, насыщенная битой древесиной, понеслась по руслу, докатилась до пришвартованного к берегу паузка со взрывчаткой, опрокинула его и поволокла вниз по течению. А стронутый с векового места лес, в основном топляк, не просто разнесло по реке, но вперемешку с текучим донным суглинком туго набило в горло первого взорванного залома и запечатало его наглухо, образовав настоящую подпорную плотину – хоть электростанцию ставь! Местные жители несколько дней черпали сачками оглушенную нельму, пока она не завоняла, после чего на заломе открыто поселилась семья медведей, пришедшая на запах падали, и кормилась, пожалуй, месяц, отпугивая всех встречных и поперечных.

Аммонала больше не было, поскольку оставшийся затонул и замылся в новообразовавшийся полукилометровый залом вместе с паузком. Заключенных угнали на лесоповал, ибо надеялись на молевой сплав и заранее готовили лес на нижних складах. Работы по очистке прекратили до следующего половодья.

Весной же пригнали еще один паузок с водостойкой взрывчаткой. На сей раз военные саперы щедро и по науке зарядили залом и так уже поджатый напором льда, отвели подальше все, что может пострадать, и покрутили взрывную машинку. Земля вздрогнула так, что начали валиться подмытые берега, закачались прибрежные деревья, в крайних избах Усть-Карагача вылетели стекла, гигантский столб воды вперемешку с грязью и рваной древесиной взмыл к небу сажень на сто, но когда все улеглось, залом оказался на месте и разве что стал ершистым от вздыбленных карчей. Мало того, песчаные и суглинистые яры, рухнув в воду, были вынесены к залому и на нем осели, образовав теперь уже водонепроницаемую плотину, армированную лесом. Ниже весенняя река начала мелеть, а выше разлилась таким половодьем, что затопило даже высокие беломошные боры. Вода гигантским потоком переливалась через гребень, образуя невиданный в этих краях семисаженный водопад, и теперь не то что зарядить, но и подступиться к залому было невозможно.

В это же время началось резкое таяние снега в горах, уровень зеркала подскочил сразу на несколько метров, под воду ушел лесной лагпункт, много заключенных потонуло, спаслась лишь пятая часть – кто успел выскочить из барака и забраться на деревья.

Но самое главное – затопило нижние склады, где лежал подготовленный к сплаву, но еще не спущенный лес. Штабеля бревен подняло, рассыпало и повлекло вниз к образовавшейся плотине. Стоящий торчком коряжник не позволил баланам[15]15
  Баланы – бревна, приготовленные для сплава.


[Закрыть] преодолеть водопад, кедровый ассортимент в считаные часы набило так, что вырос над водой нерукотворный деревянный мост, от которого на десяток верст встал молевой[16]16
  Молевой – вид лесосплава, при котором материалы транспортируются, не связанными между собой.


[Закрыть], плотный затор. Пропустить его через залом уже было невозможно, многие тысячи кубов высокосортного кедра, сосны и пихты были загублены безвозвратно. Начальник лесного лагеря, он же начальник заготовительного пункта, застрелился, когда приехали арестовывать; следом за ним повесился только что назначенный начальник лесосплава, который в общем-то был невиновен, а командир саперов, руководивший взрывными работами, выдал продукты личному составу, встал на лыжи и ночью по насту ушел в неизвестном направлении. Говорят, спрятался у кержаков, принимающих всех гонимых…

Упершись в плотину, Карагач словно размышлял несколько дней, подтапливая высокую террасу, затем выбрал неожиданное направление и двинул свои воды через песчаный материковый берег, через древнюю пустыню, где заметно прослеживался дюнный ландшафт, покрытый корабельной сосной. Причем, будучи верен характеру своему, пошел поперек: говорят, сначала между песчаными, замшелыми волнами появилась вода – долгая цепь небольших луж, которая, как ни странно, не стекала по прогибам, а накапливалась – размачивала песок, заставляя его оплывать и просаживаться. То, что совершили древние ветра, за тысячелетия нагромоздив пятисаженные валы, воды Карагача в считаные дни раскиселили, разжижили в текучий плывун, и по нему, как по проторенному следу, с горским нравом устремила река всю свою скопившуюся мощь. Новое русло пробилось всего за одну весну, причем широкое, полноводное, с высоченными ярами по обеим берегам, что бывает весьма редко на равнинных реках. В Чилим вынесло столько песка, что при впадении посередине реки образовался высокий остров. Устье отодвинулось на пятнадцать верст от села Усть-Карагач, и его стали называть Белоярская Прорва – красивее ее было не найти по всей Сибири: течение медленное, вода зеркальная, голубая, на белые берега глянешь – шапка валится. Но Карагач не изменял себе: снесенный по пути столетний сосняк малой частью уплыл в Чилим, а большей – набился в новый залом, который и перегородил прорву раз и навсегда, причем неподалеку от устья, будто выставив заслон на пути всех, кто пожелает без трудов и забот пройти водою в глубь карагачских дебрей. И если на иных заломах, даже самых долгих и высоких, можно было обтащиться низким пойменным берегом, что и делали местные жители, когда отправлялись вверх по делам ловчим и шишкобойным, то здесь из-за могучих и почти отвесных крутояров такой способ не годился.

Кержацкое заклятие все еще держало реку…

Чтобы взять древесину в недрах тайги, прорубили широкую просеку по берегу, с началом зимы намораживали ледяную дорогу и лес вывозили на специальных розвальнях с подсанками[17]17
  Подсанки – маленькие короткие санки, привязываемые на длинной веревке к большим саням при перевозке длинных предметов (бревен, досок).


[Закрыть], запряженных парой быков. Во время войны на лесосеки стали присылать колхозниц из далеких колхозов, поскольку мужиков забрали на фронт, и тотчас опять начались похищения девушек и женщин. Жили они на лесоучастках, разумеется, без охраны, и пропадали не только из бараков по ночам, но и днем, прямо с лесосек, чаще совсем молоденькие и парами, поскольку деревья валили по двое лучковыми пилами. Бывало, обомнут снег вокруг сосны, запилят на вершок и пропадают, оставив лучок в резе. И ни следов тебе, ни лыжни – словно по воздуху улетают! Несколько раз следствие наводили и пришли к заключению, что колхозницы попросту сбегают от непосильной трудовой повинности, ибо двух или трех потом обнаружили в своих колхозах, а винят во всем незримых и явно не существующих кержаков. Говорят, за военные годы на Карагаче бесследно исчезло более двадцати незамужних девиц, солдаток и вдов. И только одна вернулась – будто бы вырвалась от староверов и, умея хорошо бегать на лыжах, добралась до лесоучастка. По рассказам, была она в какой-то старинной одежде, на шее золотой крестик, под шалью платочек кашемировый, но видно, от страданий на голову ослабла, заговаривалась, хохотала беспричинно или плакала, жалея какого-то Дорю, за коего будто бы была отдана замуж. Ее поместили в районную больницу Усть-Карагача, лечили и осторожно допрашивали. Будто она первая и назвала имя Раи Березовской, которую знать прежде никак не могла и которую будто видела на тайном становище кержаков. Мол, у нее уже трое детей, четвертым беременна, никуда отсюда уходить не хочет и ей не советовала.

Столь странное заявление посчитали за бред душевнобольной и не поверили…

В конце войны всех женщин убрали с лесосек и пригнали пленных, соорудили лагерь, натянув колючую проволоку в одну нитку и поставив единственного часового с винтовкой: устрашенные глухоманью, глубокими снегами, морозами, бурным весенним Карагачем и непроходимыми болотами, немцы никуда не бежали. Они считали, что попали в ад, и с безропотной терпеливостью сносили наказание, с любопытством и ужасом взирая на местных жителей. Но самое интересное, когда в сорок шестом году пленных стали отпускать в Германию, десятка полтора вдруг отказались возвращаться на родину, причем толком не могли объяснить, почему. Большую часть этих добровольцев все же отправили домой, но несколько немцев осталось на лесоучастках, завели семьи, нарожали детей, и никто из них не пожалел о своем выборе.

Карагач долгое время не трогали, не дразнили, как спящего лютого зверя, пока не вспомнили легенду о литейщиках с Зажирной Прорвы и их тайных приисках. Первый геолого-поисковый отряд работал один полевой сезон в горной его части и результатов не принес: золотые россыпушки были, но в основном древние, на высоких террасах и бедные. Удача пошла, когда спустились на равнину – уже в середине семидесятых открыли и оконтурили первое россыпное месторождение с внушительными запасами, причем прирусловое, удобное для промышленной добычи драгой. Столь важное открытие на Карагаче было омрачено обстоятельствами, о которых по всей реке ходили уже легенды, но в их правдивость мало кто верил. Во время проведения предварительной разведки Сухозаломской россыпи со стационарного участка сначала пропала повариха – восемнадцатилетняя девчонка, нанятая в Усть-Карагаче. Искали месяца полтора, даже все работы приостанавливали, прочесывая окрестную тайгу, неделю вертолет кружил, лодки сновали по реке – не нашли. И дома у себя так и не появилась, если бы сбежала. И еще не окончились ее розыски, как днем, по пути из лагеря на шурфы, исчезла Притворова Галина, специалист по россыпным месторождениям, двадцати семи лет, замужняя, имеющая ребенка пяти лет, пришедшая в Карагачскую поисково-разведочную партию переводом из Салаирской экспедиции. Рассохин этих пропаж не застал, но не раз читал милицейские ориентировки, расклеенные по всем поселкам.

Два вертолета начальства, милиции и КГБ прилетело, привлекли к поиску штатных охотников, егерей, пожарных авиалесоохраны, наконец, на Ми-6 доставили вооруженный взвод десантников и мужа геологини, какого-то начальника. Восстановили события поминутно, с утра до момента исчезновения, возможный район, где может находиться женщина, оцепили, выбросив десант с вертолета, перекрыли возможные пути следования, использовали даже какую-то секретную технику, которая с высоты птичьего полета отслеживает любое передвижение теплокровных существ. В конечном итоге на переходе через болото из урмана в урман поймали пожилую и с нехарактерным поведением кержачку. На допросе она вела себя гордо, независимо, почти не молилась, как иные, и заявила, что она – Раиса Березовская, бывшая студентка Томского индустриального техникума, и что если ее не отвезут обратно в урманы, то придут ее сыновья и обязательно отомстят за мать. Сотрудники госбезопасности подняли старые дела, провели экспертизы, убедились, что эта старуха и впрямь бывшая комсомольская вожачка, но отпускать не стали, а по запросу переправили в региональное управление. Куда она потом делась – неизвестно.

Когда активные розыски завершились, Рассохин уже работал в партии и присутствовал на общем собрании, где выступал подполковник из УВД, читал лекцию по правилам безопасности работы в таежных условиях. Он и рассказал, будто от сухозаломских охотников-старообрядцев, весьма мирных и законопослушных людей, стало известно, что еще в тридцатых годах на Карагаче возник новый толк староверов, которых все другие кержаки называли погорельцами, однако сами они именовали себя огнепальными. К советской власти они относились злобно: были случаи, когда ловили, калечили милиционеров или вовсе губили, привязывая голыми на комарах, распиная на длинной жерди, поскольку испытывали к ним особую ненависть. Старообрядцы, весьма щепетильные в делах брака и семьи, брали невест только из своих, и не только девушек, тем паче мирских, но и иголку украсть – грех великий. Погорельцы же – кержаки, оставшиеся без жен, придумали свой устав, по которому невест следует непременно воровать, и все равно – отроковицы они или мужние жены. Главное, чтоб были детородного возраста, не калеки и не убогие. А еще они всяческие поганые, богохульные, с точки зрения иных староверов, игрища измыслили, за что преданы анафеме и заслужили отлучение от Христа и веры православной.

Селились погорельцы по самым глухим углам и в основном по реке Карагач и ее притокам, жили малыми общинами, не признавали общепризнанных кержаками святынь, уставов, правил и прочих законов, вели скрытную жизнь и в случае малейшей опасности убегали в соры или заранее приготовленные, тщательно замаскированные с воздуха скиты, где вели себя настолько осторожно, словно дикие редкие звери в джунглях. Все представители толка погорельцев объявлены вне закона, поэтому всякий подлежит задержанию и аресту. Но этот подполковник предупредил, что в случае обнаружения следов их пребывания немедля сообщать органам и самим никаких мер к поимке не предпринимать.

Но и словом этот милицейский лектор не обмолвился, по какой причине возник такой толк, отчего его члены испытывают лютую ненависть к власти и почему именуют себя огнепальными.

На следующий год поисковый отряд спустился еще ниже по реке, и по левому безымянному притоку Карагача была открыта вторая россыпь, по запасам и содержанию золота втридевять богаче, чем первая. И тут своенравная река показывала свой поперечный нрав, ибо по всем правилам и законам уже размытые, снесенные вниз и переотложенные россыпи должны бы беднеть. После третьего полевого сезона к первым двум добавилось еще два месторождения – на Гнилой Прорве и еще ниже, в районе Широкого Залома. Не дожидаясь окончания промышленной разведки, было решено начать разработку.

Но чтобы завести драги к россыпям в Карагач, следовало разрушить восемь больших и малых заломов, начиная от нового, предустьевого, среди белых яров. На сей раз взрывчатки завозили немного, а баржами по Чилиму транспортировали специализированную мехколонну, пригнали земснаряд, который размыл приустьевой остров и расширил русло перед заломом, после чего рабочие с мотопилами насколько можно было изрезали деревья надводной части чуть ли не в чурки и спустили их вниз. Затем мощными буксирами и наземными лебедками стали растаскивать подводную, используя специальные «кошки». К середине лета проход в заломе был пробит, драги завели по Карагачу до следующего, спрятали пока что в устье притока и принялись расковыривать очередной завал. Технология уже была разработана, поэтому к ледоставу пробились и через него, и в результате драги вкупе со земснарядом оставили зимовать в безопасной старице где-то на середине пути между устьем и первой россыпью. Мехколонна же продолжала работать, двигаясь по зимнику от залома к залому и снося их надводные или, точнее, надледовые части. Будущим ледоходом должно было сорвать поднятый половодьем оставшийся лес-топляк, а буксиры довершили бы зачистку и провели драги к месторождениям.

Однако Карагач сдаваться не собирался, он всего лишь убаюкивал бдительность и готовил ловушку. Ледоход и впрямь сорвал два залома, утащил их к третьему, называемому Гиблым, и там надежно закупорил русло, как раз чуть выше места, где зимовали обе драги. В несколько дней вода вышла из берегов, хлынула в пойму, размыла высокую песчаную гриву и пробила ход в ту самую старицу, еще бывшую подо льдом. Образовалась новая прорва, куда и устремился поток; только что с завода четырехсоттонные драги и земснаряд, вмороженные в лед, поднялись вместе с ним и, никак не управляемые, поплыли вниз по течению. Буксиры пытались спасти положение и как-то зачалить ледяное поле с судами, затем сами суда, но подойти к ним близко было невозможно. Несколько смельчаков спрыгнули на льдину, добрались до земснаряда, вручную вращая лебедки, сбросили могучие якоря, но они не смогли пробить почти метровый крепкий панцирь, образовавшийся за зиму в стоячей воде старицы. Еще была надежда, что на одном из поворотов льдину прижмет к берегу или вынесет в залитую пойму, но чуда не случилось: через несколько километров драги с земснарядом впечатались в Гиблый Залом, словно по команде одновременно легли набок, и ледяные глыбы принялись крушить надстройки…

Спавшая потом вода обнажила мятое нагромождение ржавого железа и размотанные якорные цепи, змеящиеся по деревянной плотине, – сами якоря оказались почему-то замытыми по другую сторону залома, словно их перенесло по воде.