Текст книги "Чёрная сова"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Прозвища тоже даются не случайно. В прошлой жизни ты был великим певцом.

– В прошлой я был офицером. Три месяца...

Она не вняла его закоренелой тоске.

– Спой мне что-нибудь. Луноход говорил, что у тебя оперный голос.

– Я в этой жизни не пою.

– Сделай исключение, для меня...

– Даже для тебя не могу.

У Терехова в сознании все-таки торчал гвоздь противления. Словно кто-то подсказывал: нельзя поддаваться искушению, покупаться на примитивную замануху, однако воля ослабла и трепетала, как оторванный пустой карман. Ещё бы немного, пожалуй бы, и запел, но в этот момент пришла, а точнее вернулась мысль, которая вертелась целый день, и опять касалась она вопроса небывалой щедрости Репьёва. Сначала кунг с солдатами, потом чуть ли не самое драгоценное – женщину в помощницы. Только чтобы скорее убрался с плато и не мешал! Возможно, это у однокашника последний и самый неубиваемый козырь: изголодавшийся мужик непременно увлечётся модельной девицей! По гусарским нравам, грех такую отпускать, тем паче, что созданы все условия для романтических приключений.

Но вот же какая зараза: стоит приблизиться – так и подступает тошнота!

Ужинали они и пили вечерний кофе возле костра, на улице, нерачительно растрачивая драгоценный запас дров: Терехову показалось, будто оба отдаляют минуту, когда придётся забираться в замкнутое пространство кун-га. Оба думают об одном и том же и сопротивляются искушению, которому бы в прошлой жизни легко поддались или вовсе посчитали за взаимное и естественное влечение друг к другу.

– Может, пожалеем топливо? – предложила она, не желая отрываться от живого огня.

Вероятно, вспомнила, зачем сюда явилась. А он только что бросил в костёр три крупных полена, выхватывать которые уже было поздно.

– Догорят – и пойдём, – обречённо ответил Терехов. – Не пропадать же добру.

Дрова полыхали, как в кузнечном горне с поддувом, хотя ветер ещё был вечерний, слабый, и догорели быстро, ничуть не оттянув время и крамольные мысли. Печку в кунге он разжигал лишь на ночь, опять же из экономии дров, и теперь как-то туго, с напряжением соображал, как лучше сделать. Если вообще не топить, сослаться на забывчивость, появится искус забраться в один спальный мешок, натопить – через четверть часа не только из спальника выскочишь, а придётся раздеваться до трусов. Репей всё продумал в своей дачке на колёсах, путешествуя с подругой по Укоку, не учёл лишь подобной ситуации. А может, учёл и такой коварно сближающий момент...

Пока он боролся с собой, заметил ещё одно движение души помощницы: она перестала поднимать глаза от огня, стала покорной, как овца, которую привели на заклание. Должно быть, уговорила себя и теперь сидела, торопливо курила. Терехову вспомнилось, что французы дают приговорённому к казни рюмку водки и зажжённую сигарету, прежде чем сунуть головой под нож гильотины. Усмехнулся про себя и уже хотел озвучить пришедшую мысль, но Палёна прикурила от головни очередную сигарету, затянулась уже без удовольствия и вдруг вложила фильтр в губы Андрея.

– Жалко выбрасывать, – виновато объяснила она.

Он уловил вкус её губ и ощутил рвотный рефлекс. Но подавил его, набрав в грудь дыма и воздуха, вынес, вытерпел, переборол! И сразу стало легко, мгновенно отлетели жидкие кисельные мысли о сопротивлении. Швырнул окурок в огонь и сказал твёрдо:

– Пошли спать.

Взял руками за талию, развернул и подвиг встать на ступеньку лестницы в кунг. И даже сквозь толстую куртку ощутил трепет её тугого тела. Причём кожа под одеждой была какой-то очень гладкой, даже скользкой и холодноватой, как у рыбы. Но это всё было надёжнее, реальнее, спаси-тельнее, чем нетающий призрак рыжеволосой с лошадьми.

Она уже поставила ногу, но встрепенулась.

– Там холодно!

– Затоплю печь.

Помощница всё же высвободилась из его рук и отступила к костру.

– Нагреется – приду.

Хотела побыть одна, видимо, продолжая борьбу со старой жизнью. Терехов разжёг чугунную буржуйку и присел возле открытой дверцы. Мысли были такими же гудящими и пламенными: не Репьёв, а сама судьба делала ему подарок, и принять его было справедливо. И пусть будет то, что будет, главное сейчас – не думать ни о чём, тем паче о миражах, смакуя послевкусие её сигареты, как первый поцелуй.

Тесное помещение кунга нагревалось за десять минут, но она пришла раньше, и даже в тускловатом освещении ночника он узрел или, точнее, ощутил волну её решимости. Она поднималась и накатывалась из её уставшего взгляда и притомлённого голоса.

– Как здесь тепло!

– Сейчас будет жарко, – пообещал Терехов, помог снять куртку и подвернул плавающее кресло. – Ваш трон, сударыня.

А самого покривило от собственного кривляния.

Выданные ей солдатские сапоги и шерстяные носки она сняла сама, протянув к печке узкие ступни с мозолистыми твёрдыми пальчиками. Несмотря на размер, они были изящны и притягательны.

– Замёрзли? – он взял их в ладони.

– Чуть-чуть, – одними губами прошептала она и прикрыла глаза от удовольствия. – Какие у тебя руки горячие.

Теперь вместо рвоты жаркий ком подкатил к горлу и там застрял, враз усилив биение сердца. Палёна согрелась и сняла толстый свитер, оставшись в майке и обдав манящим запахом тела. Толстый двухслойный лыжный комбез ей тоже мешал, однако избавиться от него она сразу не решилась и ещё минуту сопротивлялась неким своим тайным мыслям. Даже лоб вспотел и чёрная прядка волос прилипла к виску.

– Мы же взрослые люди? – спросила сама себя.

И долго, испытующе смотрела ему в лицо, словно ждала каких-то слов или действий. Может, признаний в любви, пусть лживых, сиюминутных, но признаний. Не дождалась, решительно встала, освободилась от лямок и выпуталась из штанин. И он тотчас понял, отчего Палёна казалась скользкой на ощупь: балетное шелковистое трико в обтяг обрисовало её светившуюся в полумраке фигуру. Ткань не просвечивалась, однако телесный цвет добавлял ощущения обнажённости, и даже в полумраке было видно, что это ещё не кожа, а некая обманчивая вторая шкура, натянутая, чтобы подчеркнуть формы и одновременно защитить тело. Терехов ощутил знобящий толчок крови и демонстративно стал подкидывать в печку мелкие поленья.

– Ты занималась балетом? – спросил он.

– Да, в прошлой жизни! Это ещё заметно?

– Остались следы. У тебя походка танцовщицы.

– Балерины из меня не получилось, – вдруг призналась она, – как из тебя Шаляпина. Хотя я занималась с детства. Но это помогает по жизни.

Она насладилась свободой тела, теплом, неким трепетным блаженством, после чего как-то пронзительно взглянула на него и сказала совершенно трезвым, даже немного чужим голосом:

– Только давай не так сразу. Не люблю грубости.

– Я тоже, – согласился он. – Надо откинуть кровать, чтобы согрелась.

– Откидывай...

Он оттянул защёлки, плавно разложил царское ложе во всю ширь кунга и расстелил спальник. Палёна развернулась в кресле и посмотрела восхищённо.

– Даже зеркало во всю стену! Ну, Репьёв! В этом вагончике они жили, когда Ланду привёз... Любит вспоминать.

Хотела ещё что-то добавить, однако увидев, что зеркало затуманилось и стало непроглядным, замолчала. Терехов уловил всплеск некоего мстительного, ревностного мотива и только сейчас подумал, что Жора прислал в помощницы свою бывшую любовницу. Пусть даже не любовницу, но у них были какие-то отношения, даже взаимные обязательства. Ещё заметил, как на зеркале вызрели мелкие капли, а затем обильно хлынули слёзы. И это всё как-то невзначай отрезвило, снизило градус ожидания близости.

Палёна ничего этого не заметила, сидела спиной.

– Вокруг безмолвие и каменная пустыня, – мечтательно, словно читая строчки стихов, заговорила она. – Уютный тёплый вагончик и почти незнакомый, но сильный мужчина. Брутальный, влекущий, загадочный, с каменными ягодицами. Это признак мужской силы, а впереди целая ночь... Наверное, то же самое предвкушала Ланда. Тысячи женщин хотели бы испытать эти чувства.

Он ничего не ответил, но её собственные слова добавили решительности. Не дожидаясь, когда согреется постель, Палёна посмотрелась в плачущее зеркало, но не узрела в этом никакого знака и, словно парашютистка в открытую самолётную дверь, раскинув руки, прыгнула всем телом на ложе.

Сделала она это так мягко, легко, будто потеряла земное притяжение – кровать даже не содрогнулась. И ничто не могло хоть как-то поколебать пространство кунга, однако в миг её приземления раздался сильный электрический треск, как при коротком замыкании проводки.

Зеркальное мутное полотно на стене сначала покрылось радиальными трещинами, словно от мощного тупого удара в середину, затем, по спирали, выстрелило сотнями кривых осколочных ножей, густо осыпая пространство вокруг.

12

Палёна запоздало и пронзительно завизжала, отпрянула к противоположной стене и затем вскочила. В один миг она словно сама разбилась, рассыпалась, превратившись из самоуверенной, искусно владеющей телом балерины в перепуганную насмерть, угловатую девочку-подростка.

Терехов запоздало сдёрнул её с кровати, не понимая, что происходит, а зеркало продолжало рассыпаться, теперь выстреливая мелкими сверкающими стрелами. Ему досталось несильно, всего несколько мелких царапин, да и то все на руках, но Палёна угодила в эпицентр этого взрыва и оказалась усыпанной осколками, особенно левый бок – от шеи до бедра. Несколько царапин были даже щеках, а один осколок попал чуть выше брови, чудом не угодив в глаз.

Некоторые крупные осколки отлетели, почти не причинив вреда, но иные, льдисто-тонкие, прорезали тонкую ткань трико и впились в кожу.

Пережив первый испуг, помощница однако же быстро пришла в себя и теперь испытывала страх от вида собственной крови, выступающей на местах порезов. Терехов

растряс аптечку, нашёл бинт, йод и стал выдёргивать видимые осколки, прижигая ранки прямо поверх трико. Тусклый свет не позволял увидеть все, тем паче самые мелкие прокололи ткань и находились где-то на теле.

– Погоди, включу электростанцию! – он бросился было к двери, но был остановлен вскриком.

– Нет! Не оставляй меня. Я боюсь!

– Ну чего ты боишься? Я скоро...

Она вцепилась обеими руками.

– Не пущу! Вытаскивай так.

Андрей уже испятнал йодом весь левый бок, а она находила всё новые и новые места, где жгло или кололо. И только вроде бы справился и усадил Палёну в кресло, как она нащупала крупный осколок между грудей, вынуть который через трико было невозможно. Ко всему прочему, едва его подцепили, как из-под него обильно потекла кровь.

– Снимай! – приказал Терехов. – Или порву.

В глазах промелькнуло недоумение, но она всё же приспустила с плеч облегающую ткань, и та стала расползаться в местах порезов крупными дырами.

– А, теперь всё равно, – вдруг решилась она и стянула с себя трико, оказавшись лишь в трусиках, если можно было так назвать крохотный треугольник ажурной ткани.

Он хладнокровно выцарапал плоский, прилипший к коже осколок и придавил ранку тампоном, после чего огладил её руками, ощупью проверяя, нет ли впившегося стекла, и вдруг понял, что напрочь утратил всякое влечение к ней, ещё пять минут назад зажигающее кровь. Наоборот, где-то под ложечкой возник и назревал тошнотный приступ отвращения.

– Для тебя нарядилась, – вдруг призналась Палёна, угадав его чувства. – Чтобы совратить... Представляю, что сейчас обо мне думаешь! На кого я похожа в твоих глазах? Признайся честно.

– Похожа на палёную водку, – проворчал он, расписывая её йодом. – И имя у тебя подходящее...

Она мысленно что-то сопоставила и обиделась:

– А ты – на алкоголика!

– Я – на алкоголика, – согласился Терехов. – Знаю, что отрава, ослепнуть можно... И пью! Вернее, хотел выпить.

– Но бутылка разбилась! – мстительно засмеялась Палёна. – Ах, какая досада! Репьёв просчитался!

И уже через несколько секунд подняла глаза, наполненные блеском близкой истерики и слёз. Андрей грубовато вырвал осколок, не заметив заусенца, и заставил её вздрогнуть всем телом.

– Больно! Ты делаешь мне больно!

– Терпи.

– Плохая примета! Нет, дурная. Дурная примета! Зеркала никогда не бьются сами и просто так!

– Не кричи! – Терехов встряхнул её и усадил в кресло.

Из ранки на груди побежала струйка крови. Он сделал ещё один тампон, смочил йодом и приложил.

– Держи!

Палёна затихла, со страхом взирая на усыпанную осколками постель. Зеркальное полотно крепилось к толстому листу многослойной фанеры, который никак не касался кровати, был обтянут войлоком и прикручен к стене. Сделано всё крепко, надёжно, с учётом тряски либо перекоса и крена. И разбилось оно странно, словно от прямого удара извне, с улицы. Но между совершенно целой стеной кунга и фанерным основанием зеркала – воздух и спокойно проходит рука, бревном ударить – не пробьёшь!

– Внутреннее напряжение, – вслух предположил Терехов. – Со стеклом это бывает...

И сам не поверил в то, что сказал. Палёна сжалась в кресле, болезненно трогая тампоном ранку.

– Двенадцать лет танцевала в репзалах с зеркалами – и ничего... А тут – как ледяным душем окатило!

– Ничего себе душ, – проворчал Андрей.

– Я знаю, кто нас привёл в чувство! Я же ощутила присутствие ещё одной сущности! И не поверила...

Перед глазами Терехова вдруг возник женский образ, привидевшийся ему в окуляре теодолита: рыжие волосы наотлёт, кожаная безрукавка с ажурным замысловатым узором...

– Вздор! – рявкнул он и, хрустя сапогами по стеклу, шагнул к двери. – Глупость все это! Психоз!

– Она ведьма! Постой!

Андрей уже вышел на улицу и захлопнул за собой дверь.

Костёрчик под ветром догорел быстро, оставалось лишь тлеющее пятнышко под головнёй, испускающее искры. И это был единственный источник света: на Укок легла плотная туча, и непроглядное пространство казалось настолько густым и вязким, что его можно было трогать руками. Не отрываясь от стенки кунга, он прошёл вдоль, выдвинул блок с электростанцией, но запустить её не успел.

Рядом кто-то стоял – невидимый, неосязаемый на расстоянии, но источающий живое тепло. И он ощущал его, как сквозь облако ощущают незримое солнце. Впрямь будто незримая сущность...

Терехов протянул руки и шагнул вперёд.

– Кто здесь?

Показалось, что источник тепла тоже отдалился на шаг и замер. Нечто подобное он уже испытывал, когда обнаружил привязанную к камню серую кобылицу. Тоже появилось чувство некоего присутствия ещё кого-то, но тогда он подумал о пограничниках, ускакавших в дождливую мглу. Сейчас он отчётливо ощутил совсем близко, что за невидимой кромкой тьмы, как за тяжёлым занавесом, кто-то прячется. И дышит, словно заманивая дыханием!

Терехов ощупал пространство и на миг оторвался от стенки кунга. Пальцы коснулись некоего края, и воображение дорисовало картину: если сделать ещё один шаг, то можно откинуть этот занавес, как чёрную штору на окне. Ещё мгновение – и он бы мог поверить в существование духов, параллельного мира и прочие заморочки, но откуда-то донёсся крик:

– Терехов?! Ты где?!

Он оглянулся и увидел призрачную полоску света, падающего из приоткрытой двери. Увидел и ужаснулся: до кунга было шагов сорок! Но самое главное – он не помнил, как и когда отошёл так далеко. Терехов побежал назад, на свет, и оказалось, что расстояние до двери ещё больше. Вдруг сбилось дыхание, сердце забухало, сотрясая грудную клетку и отдаваясь толчками в ушах.

– Я здесь! – отозвался он, когда ощутил под руками железную твердь кунга.

Палёна стояла в проёме распахнутой настежь двери и куталась в наброшенный на плечи спальный мешок.

– Где ты был?! – со страхом спросила она. – Почти час зову, зову! Ты хотел бросить меня одну!?

– Станция! – выпалил он. – Хотел завести станцию.

– Зачем?!

– Чтоб свет был!

– А где свет?

– Не заводится, – соврал он. – Но заведу!

– Не оставляй меня! – она стала спускаться босиком. – Не отпущу!

И вцепившись в его одежду, спрыгнула на землю. Спальник свалился с плеч, а на улице было не выше нуля.

– Иди в кунг, – Терехов попытался оторвать её руки. – Ты же голая!

– Только с тобой пойду!

Электростанция запустилась с первой попытки, и сразу же над входом вспыхнул ослепляющий галогеновый прожектор, от чего хватка её рук ослабла, а потом она и вовсе отцепилась от его куртки. Андрей закутал её в спальник, подсадил в кунг и вбежал сам.

Вероятно, помощница и в самом деле долго держала дверь открытой и звала его: тесное помещение выстыло напрочь, хотя в печке светились угли. От яркого света потолочных ламп заиграли по стенам отблески осколков, напоминая танцевальный зал с зеркальным шаром. Кругом всё лучилось, но выглядело не праздничным – льдистым и холодным. Кроме того, на полу, особенно у входа, и даже на кровати остались крупные кровавые пятна.

– Я порезала ногу, – сообщила Палёна и показала ступню, замотанную полотенцем. – Наступила... И весь спальник колючий!

– Надо убрать стекло, – он сунулся в угол, где была щётка с совком.

– Сначала скажи, куда ты уходил? – потребовала она.

Терехов начал подметать пол, но тут же бросил эту затею, поскольку прежде следовало убрать осколки с кровати.

– Где ты был?! – с угасающей истеричностью спросила она. – Почти целый час?!

– Не знаю! – честно признался он. – Сиди на месте и не спрашивай.

– Говорила же: она – ведьма!

– Все вы тут ведьмы! – огрызнулся Андрей.

Палёна забралась в кресло с ногами, укрылась спальником и притихла. А он разобрал кровать на подушки, снял с них гобеленовые наволочки и вытряс каждую в открытую дверь, после чего ещё и выбил щёткой. И совершенно забыл, что спрятал папку с рисунками в одну из них. Хорошо, что дверь захлопывалась сама, наброски зверей, акварели разлетелись по кунгу и не попали на улицу. Палёна подняла те, до которых смогла дотянуться.

– Вот, опять знак! Это её творчество! Она рисует монстров и сама монстр!

Терехов отнял у неё наброски, собрал остальные и только тогда вымел за порог битое стекло и замыл кровь.

– Ложись... Только не прыгай больше!

Прихрамывая, она тихонько перешла на ложе, но не легла, а села в уголок.

– И это вытряхни, пожалуйста, – попросила жалобно, подавая спальник.

Терехов выбил его в дверном проёме и ощупал руками – вроде, чисто...

– Это ведьма разбила зеркало! – уверенно заявила Палёна. – И тебя чуть не увела. Она всё подстроила!

– А если Репьёв? – предположил он. – Из ревности, например...

– Из какой ревности? Если сам послал, чтоб я тебя... В общем, заманила в постель. Очаровала и заманила... Он отдал меня тебе. Подарил! Как бутылку палёной водки!

И рассмеялась над собственной шуткой.

– Ты не первая, – спокойно заключил Андрей. – Репьёв – парень щедрый... Но ты-то как согласилась? Или служишь у него срочную?

– Не служу, – глухо произнесла Палёна. – Люблю его...

Терехов вскинул голову. Она сидела, сжавшись в комок, хотя в кунге уже стало тепло, и с йодистыми пятнами на лице напоминала размалёванного циркового клоуна.

– Что так смотришь? – спросила с вызовом. – Странно, да? Это даже не любовь – болезнь какая-то, рабство. Но я счастлива, что она существует и держит меня на этом свете. Алтай и эта любовь меня спасли.

Палёна подползла к краю кровати, достала сигареты, закурила и легла на живот, лицом к Андрею. Сквозь маску клоуна пробивалась тоска и радость одновременно. И вообще все чувства у неё были сложными, многогранными или смешанными.

– Неплохой подарок тебе достался, правда? – нарочито засмеялась она. – Я же заметила алкоголика! Потому что знаю свои способности. И если бы не зеркало... Точнее, не Ланда... Вот же ведьма, как хитро вмешалась. Не позволила мне даже посмотреться в своё зеркало! Думаешь – я сумасшедшая?

– Зачем это надо Репьёву? – спросил он, испытывая отвращение к табачному дыму.

– Не догадываешься?

– Чтоб скорее убрался отсюда?

Рана на ступне её беспокоила, полотенце напиталось кровью.

– Перевяжи ногу...

Он размотал повязку и стал обрабатывать йодом глубокий порез. Стекло угодило в подушечку под большой палец, и если она завтра сможет ходить, то разве что на пятке. Или на пальчиках, как в балете.

– Ты влез, впутался в его жизнь, – наблюдая за руками, как-то отрывисто заговорила Палёна. – Я сразу это поняла. Но ты не виноват. Этого захотела Ланда. Иначе бы Георгий тебя уничтожил. А он пожертвовал мной, чтоб тебя спасти. Зацени! Нет, мы с ним даже не любовники. Никогда не прикасались друг к другу. Ему никто не нужен, кроме Ланды. Мы только друзья. Но он позволяет мне его любить. Позволяет держаться за его стремя. Поэтому я готова на всё. Репьёв сумасшедший, но всегда справедливый.

Слушая её, Терехов вдруг понял, отчего она говорит рублеными фразами – боится заплакать! Старается вложить слова между тайными всхлипами, а их, слов, входит туда совсем немного, и всхлипывает уже про себя, в паузах. Это был её давно приобретённый опыт, перешедший из прошлой жизни в текущую. Теперь ей, наверное, хотелось быть сильной, яркой и звучной, чтоб никто даже не догадывался, не подозревал, что она однажды уже была на этом свете.

Услышав всё это, Андрей ужаснулся, осознав, как близко стоял от пропасти, от точки невозврата: не разбейся зеркало – он сделал бы её ещё более несчастной, поскольку в те минуты испытывал волну плотского влечения. Но ведь были же предупреждения: мутило, тошнило от одного прикосновения к ней! Пересилил, переборол – и вот получил!

А Палёна подождала какой-то реакции на свой монолог или хотя бы немого выражения чувств, но ничего не увидела. Терехов тупо бинтовал ей ступню, как бинтуют мумию, и кровь всё равно проступала.

Она подавила скрытые слёзы или умело перевела их в смех.

– Знаешь, а я рада, что всё так случилось! Как здорово отомстила Репьёву!

Андрей завязал бинт, дотянулся и приоткрыл люк в потолке.

– Подними ногу вверх.

– Зачем? – чего-то испугалась она.

– Чтоб кровь остановилась.

Палёна перевернулась на спину и выставила ступню наружу, просунув в люк.

– Сразу жечь перестало! Знаешь, я благодарна Георгию. Мы с ним познакомились здесь, на Укоке. Я ведь сбежала на Алтай! Сейчас многие бегут сюда, ищут спасения от прошлого... В Питере я попала в Школу принцесс. Это мы так заведение Дормана называли. Ты что-нибудь слышал о нём? В общем, там готовили невест и любовниц для олигархов, которые об этом даже не подозревали. Дорман лично подбирал красивых образованных девиц и «воспитывал», применяя особые практики. Тогда меня звали Маргаритой... Тебе это интересно?

– Нет, – отозвался он, неготовый выслушивать исповеди, ибо физически ощущал болезненный разрыв разума и чувств.

– Короче, в прошлом году Дормана арестовали и посадили, – продолжала она, разглядывая потолок. – Школу признали организованной преступной группой мошенников. Олигархи даже не подозревали, куда уходят их капиталы. И ещё тоталитарной сектой. А мы разбежались. На Алтае я попала к учителю Мешкову. Сначала он провёл обряд имянаречения, назвал Малутой. Чтобы избавиться от прошлой жизни. Ты слышал: в Горном есть такой славянский шаман?

– Не слышал, – отозвался Терехов, хотя фамилия показалась знакомой, была на слуху.

– Его тут все знают: проводит семинары, лечебные практики, книжки пишет... На самом деле – фольклор, танцы, игры. Мешанина из хороводов с тантрой и пением мантр. А в итоге то же самое, что у Дормана, только с этническим уклоном и маниакальным стремлением к многоженству. Дорману мы просто принадлежали, как вещи, как рабыни, пока он не находил клиента. Мешков благороднее, он в жёны берёт. У него их сейчас три, и все шаманки. Старшая – хозяйка гарема, она и жён подбирает шаману. Средняя – самая сильная – Лагута. Настоящая шаманка и ведьма, а на вид – просто ангел! Недавно третья появилась, костоправша. Остальных держит в любовницах. А когда-то третьей хотел меня взять!

– Что же не пошла? – равнодушно спросил Терехов. – Третья – не десятая...

И нарвался на жёсткий и колючий ответ:

– И десятой бы пошла в его гарем! Чтоб не быть одинокой! Ты знаешь, что такое одиночество в тридцать лет?

– В тридцать – не знаю, – отозвался Андрей. – В сорок – суровое.

Палёна его услышала, усмирила бунтующий голос.

– Мешков умеет делать жизнь окружающих женщин наполненной. Мотивациями и смыслом. Да, всё примитивно, на низменных чувствах, на сексе, на вожделении... Но в этом что-то есть! Особенно в тридцать, когда бунтует разбуженная женская природа.

– Такой мужчина, – ухмыльнулся Андрей, – а ты променяла его на вечного капитана с заставы?

– И не жалею! Это мой принц!

– Похожий на сутенёра...

Палёна не захотела слушать оскорбления в его адрес.

– Ночью Мешков повёз меня на Укок, – продолжала она с романтической откровенностью, – чтоб искупать в священной реке и приобщить к таинству шаманского духа. Обряд такой придумал. То есть я бы тоже стала шаманкой! И тут случилось чудо: я встретила Георгия! Представляешь: ночь, красное полнолуние, волки воют, а меня что-то потянуло, потянуло в каменную пустыню. Отошла на сто метров в сторону и заблудилась. Я и так тогда плохо ориентировалась в горах... Часа полтора шла куда-то, страшно, жутко, а сама шепчу: появись, отзовись, мой принц! Не поверишь – дозвалась! Вдруг смотрю – от красной луны скачет всадник, воин! Я вцепилась в стремя: возьми, не отдавай Мешкову! Меня же учили покорности воле мужчины. Пока ты в ложе и взираешь на турнир в честь тебя, ты – принцесса, а потом должна держаться за стремя своего рыцаря-победите-ля. Так вот: он скачет, а я держусь! Не вытерпел, взял в седло. Сначала на заставе жила, потом в Кош-Агаче устроил. А сейчас отдал тебе. Знает, что люблю его, и отдал.

Кажется, она ещё раз сглотнула слёзы, подавила всхлип и беззаботно потянулась. Видимо, искусство владеть собой в Школе принцесс было доведено до совершенства.

– Но я не жалею! И всё Репьёву прощаю. Он умеет любить, и если делает что-то гнусное, то всё во имя ослепляющей любви. Потом жалеет. Он бы и тебя давно ликвидировал, если бы ты проявил интерес к его Ланде! Ты знаешь, что Ланда тебя всюду ищет и ходит по пятам? Ждёт только момента... И сейчас чуть не увела тебя, Терехов! Ты хоть понял, где целый час проболтался? Если бы не закричала, ты бы уже нашёл своих лошадей. И скакал бы на серой кобылице в яблоках... за гнедым жеребцом. Ты – очередная жертва чёрной совы. А может, и добыча.

Её тайное, скрываемое несчастье прорывалось сквозь беззаботный тон и уже казалось таким огромным, что не вмещалось в пространство кунга. Оно, это несчастье, незримо источалось, как проникающая радиация, отравляло воздух и лениво утекало в космос сквозь приоткрытый люк. Андрею стало душно, хотелось выйти под ледяной ветер, однако он лишь посмотрел на дверь и сказал жёстко:

– Завтра уедешь на заставу.

Палёна вынула ногу из люка и перевернулась на живот.

– Я останусь здесь, с тобой.

– Всё равно ты не сможешь ходить.

– Смогу. И даже хромать не буду.

– Тебя учили повиноваться мужчине?

– Меня ещё учили ходить по стеклу и углям! А повинуюсь я теперь единственному, которого люблю.

– Ты что – охранять меня будешь?

Она достала сигареты, щёлкнула зажигалкой, но курить передумала.

– Репьёв сказал: не оставлять одного. Ни при каких обстоятельствах. Ты же понимаешь: ведьма уведёт тебя, как только останешься без присмотра.

– Кто меня уведёт?! – чуть не закричал он, хотя уже знал кто. – Что ты несёшь?

Помощница вскочила, захлопнула люк, после чего села в позу лотоса, аккуратно подвернув забинтованную ступню, и прислушалась к шуму ветра за стенками. Таким образом она словно тянула паузу, пережидала, когда в нём перегорит вспышка гневного неудовольствия.

– Ты ей нужен, – вкрадчиво и примирительно сообщила она. – Только зачем – никто не знает. Чёрная сова любит потешаться над туристами, даже с учителями и шаманами шутит. Сколько их уже было с «похмельным синдромом»! – она рассмеялась. – Мешков – и тот угодил под её чары! Нет, шаман похмельем не страдал, но был с унизительным позором изгнан. Ланда пробудила всех духов плато Укок, и они так отмолотили несчастного шизотерического романтика, что Лагута едва спасла его от смерти! Лагута – вторая жена шамана. Чёрная сова перекрыла ему все пути! И теперь Мешков появляется тайно и редко. Репьёв говорил, что он всё равно ищет встречи с Ландой. Может, врал, потому что сам своего Ландыша ищет. Хотя оба от неё уже пострадали. А тебя до сих пор не тронула, бережёт! Значит, ты ей нужен. Возможно, понравился, хотя я так не думаю. Но Репьёв в этом уверен и никогда её не отдаст. Меня можно дарить, а всадница Укока принадлежит только Луноходу.

– Узнаю Репьёва, – успокаиваясь, обронил Терехов. – Однажды он уже делал мне такой подарок.

– Какой подарок?

– Девицу свою подарил, Светку. Сам махнул с третьего этажа, а его подруга назвалась Людмилой. Они были сёстрами-близнецами...

Она не дослушала и рассмеялась:

– Это очень забавная история! Ты не обижайся, Репьёв мне рассказал. Мы треплемся с ним, как два мужика... Жизнь вас женщинами повязала... И детьми тоже.

– Детьми? Что ты хочешь сказать?

– Репьёв уверен, что твой первый сын не от тебя. Твоя бывшая жена призналась. И назвала Егором, в память их любви.

– Имя Егору придумал я! – Терехов готов был взорваться, но сдержался, чувствуя неуместность своего гнева.

Палёна уловила его и съёжилась.

– Нет, конечно, пусть бы тебя увела чёрная сова, мне даже лучше. Появилась бы надежда... Но это будет пустая, бессмысленная надежда, Репьёва ничем не отбить. А я не хочу разрушать мир, в котором сейчас живу. Поэтому не оставлю тебя одного. Она здесь, совсем близко. Ходит вокруг, ждёт, возможно, слышит нас и смеётся.

Последние слова она произнесла липким, как паутина, шёпотом, заставив Терехова прислушаться. За стеной кунга урчала электростанция, и шумел ветер. Он выглянул в окошко, но там была темень, прожектор горел с обратной стороны, над входом.

– Сейчас увидишь – там никого нет! – и распахнул дверь.

Показывал ей, но более хотел посмотреть сам. И в тот же миг почудилось, что в прожекторном луче мелькнули конские задние ноги, послышался удаляющийся стук копыт – и всё исчезло. Палёна ничего этого видеть не могла, однако топот услышала.

– Вот! Ускакала на коне! Слышал?

– Ничего я не слышал, – назло ей отозвался Андрей. – Всё, замолчи! Хватит морочить голову! Сейчас выключу станцию – и спать.

– Не выключай! – она прыгнула с кровати и схватила за плечи. – Пожалуйста! Репьёв говорил, что Ланда боится яркого света. Потому что слепнет.

Андрей захлопнул дверь, содрал сапоги и лёг на край, где ещё поблёскивали приклеенные к фанере осколки зеркала. Палёна аккуратно задвинула оба засова и, даже не прихрамывая, вернулась на кровать. Села и с головой закуталась в спальник, хотя было жарковато.

– Так и будешь сидеть? – через минуту спросил он. – Не бойся, приставать не буду.

– Я не боюсь, – промолвила она, при этом смущаясь. – Терехов, можно тебя попросить? Ты только не сердись...