Текст книги "Наш колхоз стоит на горке"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

ИНДИВИДУАЛЬНЫЙ РАЗГОВОР

Лодырей в Березках, если считать – собьешься. Хватало их и по мужской, и по женской линии. Были такие, что целыми сутками семечки только лузгали, на печи от зари до зари лежали.

– Работа – не волк, – говорили они, – в лес не убежит. Поле – не лошадь с телегой, тоже далеко не уедет.

Самыми отъявленными байбаками во всех Березках были Филимон Дудочкин и Степан Козлов, тот, что когда-то, при председателе ипподромном, ходил в Маркизах.

– Да, придется кое с кем провести индивидуальные беседы, – заявил председатель, – поговорить по душам, с глазу на глаз, разъяснить кое-что им получше.

Лодыри пронюхали о предстоящих беседах.

– Хорошо, что с глазу на глаз, – говорил Филимон Дудочкин, – а то, если председатель начнет стыдить при всех, сраму не оберешься.

На одном из общих колхозных собраний Савельев, взяв слово, обратился к сидящим в зале:

– Филимон Дудочкин здесь?

– Здесь, – отозвался Дудочкин.

– Так вот, Филимон Дудочкин, есть у меня к вам разговор. Индивидуальный, – подчеркнул председатель. – С глазу на глаз. Поэтому другие, – Савельев вновь повернулся к залу, – могут наш разговор не слушать и даже идти по домам.

Но, как только председатель сказал, что разговор индивидуальный, с глазу на глаз, никто из сидящих не хотел идти по домам и все навострили уши.

Не испытывая терпения прочих, Савельев тут же, при всех, отхлестал ленивца. Церемониться с ним не стал. Задавал вопросы ехидные: может, руки у Филимона из глины? Нет ли у Дудочкина волдырей на боках от лежания? А если есть, пусть, не стесняясь, скажет.

– Не стесняйтесь, товарищ Дудочкин. Тут ведь медпомощь, наверно, нужна? Лекарства от тех пузырей на теле?

И обещал от колхоза посильную помощь. Конечно, под страшный хохот всего собрания.

Короче, на этой индивидуальной беседе крутился Дудочкин, как карась на сковороде. И то, пожалуй, карасю было легче.

Это смерть, говорят, красна на народе. Позор же на народе вовсе не красен.

После собрания Дудочкин подошел к председателю с явной обидой. Какая же это беседа с глазу на глаз, когда все люди в три уха слушали? А потом он ссылался на Степана Козлова. Почему, мол, не Степана Козлова, а его, Дудочкина, первым взяли в столь лихой оборот? А ведь всем известно, что именно он, Козлов, а вовсе не Дудочкин самый великий в Березках лодырь.

На первое недоумение Савельев ответил так:

– А что? Разговор велся с глазу на глаз. Как и было обещано. С одной стороны – Дудочкин, – говорил председатель, – с другой стороны – колхоз. Вот и выходит, два собеседника.

В отношении Степана Козлова председатель сказал:

– Ну что же: вызовем на беседу и Степана Козлова. Однако как раз Козлова не пришлось вызывать. Учел он горький опыт Филимона Дудочкина и сделал из этого должный вывод.

А вообще-то Савельев еще на пяти собраниях проводил индивидуальные разговоры. С шестого нужда в разговорах пропала.

ТЕТЯ ГРИША И ДРУГИЕ

Жил в Березках дядя Гриша, был женат на тете Лизе.

Однако сложилось так, что называли дядю Гришу не дядей, а тетей. И вот почему.

Тетя Лиза – бригадир в полеводческой бригаде. Дядя Гриша – по учету. Ходит он с большим блокнотом. Цифры разные выводит. Карандаш у дяди Гриши – самый важный инвентарь. В общем, этот дядя Гриша при жене и при бригаде вроде как бы секретарь.

Тетя Лиза как мужчина: «да» так «да», а «нет» так «нет». У нее в большой бригаде, посчитайте, как в полку, – все расписано заране: по минутам, по часам.

Тетя Лиза – бригадир. Тетя Лиза – командир.

Ну, а как же дядя Гриша? Дядя Гриша – по учету. Цифры ставь – вот вся работа. В общем, женская работа. Ни заботы, ни труда.

…Если вы думаете, что дядя Гриша был человеком хилым или больным, то это вовсе не так. На спор дядя Гриша мог поднять лошадь. Подлезет под нее, поднатужится и оторвет от земли. Оторвет, а для большей убедительности еще и пронесет несколько шагов на себе. Ипподромный председатель Рыгор Кузьмич Губанов из-за этого с особым уважением относился к дяде Грише.

Так что прозвали в Березках дядю Гришу Тетей совсем не за слабую силу, а как раз за то, что, обладая сложением богатырским, выполнял он работу женскую.

Дядя Гриша в Березках далеко не один. Уж как-то сложилось в этих Березках, трудно сказать почему, но пристроились здесь мужчины на легкие разные службы: бухгалтер, кассир, счетовод, учетчик, еще раз учетчик, третий учетчик, четвертый, пятый, сторож ночной, сторож дневной и все такое же прочее разное. Есть такие, как и дядя Гриша: им бы за место трактора плуг за собой таскать, и все же тоже лезут в учетчики.

А главное, мужчин в Березках совсем немного.

И вот Савельев решил провести мужское собрание.

Посыльная при правлении Нютка Сказкина все избы как вихрь обежала и всем многозначительно объяснила, что собрание только для них, для мужчин, мол, в виде особого к ним уважения.

Колхозники, те, что мужчины, были, конечно, таким особым вниманием к ним польщены. Сбежались все до единого, словно коты на сало.

Начал Степан Петрович собрание так:

– Здравствуйте, казаки!

Мужчины довольно загудели и ответили дружно, словно солдаты.

– Здравствуйте, богатыри! – продолжил Савельев.

И снова ответ богатырский.

– Здравствуйте, генералы и адмиралы!

Тут уж кое-кто почувствовал скрытый недобрый смысл. А дед Опенкин даже хихикнул.

– Здравствуйте, колхозные витязи!

И дальше Савельев прочитал им доклад: как пеленки стирать, как лучше резать для щей капусту, чем оттирать чугунки и кастрюли, как более ловко держать ухват. Причем говорил без улыбки, на полном серьезе и все величал собравшихся: казаки, богатыри, генералы да адмиралы. Эти «генералы» и «адмиралы» на фоне пеленок, кастрюль и ухватов звучали особенно как-то здорово.

Дед Опенкин стал хохотать до ика, ибо к нему это вовсе не относилось. Дед в свои семьдесят лет все еще выходил на полевые работы. Посмеивались и другие. Однако те, к кому это в первую очередь относилось, сидели чернее тучи.

Не выдержал первым старик Празуменщиков. Но почему именно он – непонятно. Старик был уже давно на заслуженном отдыхе, и это относилось к нему еще меньше, чем к деду Опенкину. Видимо, обиделся старый за мужскую всю половину.

Встал Празуменщиков, стукнул палкой об пол:

– Хватит, Степан Петрович, не глупые – поняли.

– Ну раз поняли, значит, хватит, – согласился Савельев. И распустил собрание.

Однако еще большего сраму набрались мужчины на следующий день. С утра у избы, где находилось правление, появился экстренный выпуск стенной газеты (первый за десять последних лет). То-то собралось народу!…

В газете был помещен отчет о прошедшем собрании. А ниже шли карикатуры. Есть в Березках Филька-художник. Так этот Филька так мужиков на женский манер разукрасил, что ядовитее не сделал бы и сам «Крокодил».

Сельские сороки немедля разнесли весть о мужском позоре по всей округе. Березовским мужикам без насмешек нигде не стали давать прохода. Получилось так, что хоть беги из родных Березок на Дальний Восток или на Крайний Север.

Казаками, генералами и адмиралами березовских мужчин еще и сейчас называют в районе. Хотя в этом деле давно уже здесь все изменилось. И теперь, если о них говорить «казаки» или «богатыри», – так это надо только в прямом и хорошем смысле.

ПИСЬМА

– Женихи у нас не валяются. Нет, не валяются, – говорил дед Опенкин.

И это чистая правда. Не мужское – бабье у них село.

Прошла война по мужской его половине, словно коса по полю.

Отгремела война пожарами. Получила свое сполна. Новая поросль пошла в Березках. Не военные ветры дуют. Однако, как войско во время боя, продолжают Березки нести урон. Уходят отсюда парни.

Парень есть парень – военная служба. Ушел из Березок – прощайте Березки. Парня назад не ждут. Нужны ему эти Березки. Любые открыты ему дороги, другие манят его пути.

Сколько жителей этих Березок, молодых и плечистых парней, – на шахтах Донбасса, в цехах Криворожья!

Сколько их на уральских заводах, среди казахстанских степей!

А сила Сибири, сила Востока разве без этих парней из Березок, как в сказке, сейчас растет?

Понимал председатель, что и Сибирь, и Донбасс, целина и Урал – это тоже для всей страны. Там тоже без рук ничего не сделаешь. Но и Березки не ради одних Березок. И на Березках Россия держится. Пусть малые они в фундаменте. А вынь из основы хоть камушек, и в опоре уже изъян.

Как же ушедших вернуть в село?

– Трудное это дело, – говорили Савельеву. – Ой же и трудное, ой же и сложное!

Степан Петрович это и сам понимал.

– Не интересно у нас в Березках, – объясняли Савельеву, – особенно тем, кто молодежь. – Село есть село, нет городской культуры. Ни театра тебе, ни клуба чтоб клуб, ни улиц мощеных, а дома – развалюхи.

Другие говорили более прямо:

– Рыба где глубже ищет. Мал в Березках у нас трудодень.

И это понятно Савельеву. Правда и в том и в другом.

Но разве повысишь колхозный доход, разве построишь мощеные улицы и вместо прогнивших избенок – дворцы, если некому строить, мостить и доходы множить, если мало в колхозе рабочих рук?

Заколдованный прямо круг. Словно рота вошла в окружение.

Решил председатель прежде всего обратиться к тем, кто находился сейчас на армейской службе. Узнал адреса у родителей – номерные различные почты. Сел за специальные письма.

Писал не от себя, а как бы от всех – от правления и от колхоза.

Горы золота не обещал, писал по-мужски, серьезно. И про заколдованный круг, и про многие те недостатки, которые были и есть в Березках. Однако тут же сообщал и о планах колхоза, говорил о будущем и села, и района. Получилось из этих писем, что именно тот, к которому каждое из них адресовано, и есть великая надежда колхоза, что слава и жизнь Березок зависит лишь от того, вернется ли он домой или тоже в земли другие двинет.

Не очень в Березках верили в эти письма, а все же ответов ждали.

Первым ответ пришел от Никиты Халдеева. Благодарил Никита за честь, за письмо, а что же касалось главного, то написал: мол, с дружками решили давно ехать в Сибирь, друзей подвести не может и все другое в этом же роде.

– Эх, председатель, – шутили в селе над Савельевым, – что им твоя агитация! Да их на аркане в село не затянешь.

Другие еще яснее:

– Да разве человека словами теперь возьмешь? Ты бы тысячу им для начала, тогда бы другое дело.

РАКЕТЧИК

– Степан Петрович! Степан Петрович!

Савельев сидел в правлении, когда вбежала посыльная Нютка Сказкина.

– Приехал! Приехал! – кричала Нютка.

– Да стой ты! Кто же приехал?

«Возможно, опять ревизор, – подумал Савельев. – Или начальство опять из центра». А Нютка снова свое:

– Приехал! Приехал! – и чуть ли сама не пляшет. – Васька приехал! Васька, Шишкин. Натальи Евсеевны сын.

– Шишкин! – Степан Петрович поднялся.

Шишкин – один из тех молодых солдат, к которым были посланы колхозные письма.

Через минуту явился и сам приехавший.

Форма еще солдатская. Ремень. Фуражка. Защитного цвета рубаха. На рубахе медаль «За отвагу».

Взял парень под козырек:

– Шишкин, Василий. Бывший ракетчик. – И держит в руках письмо от колхоза. – Согласно письму, – чеканит солдат, – прибыл, товарищ председатель, в ваше распоряжение.

Глянул на парня Степан Петрович: красавец, орел, богатырь!

– Неужто приехал? – поразился и сам Савельев.

– Так точно, – ответил солдат.

Смотрит на парня Степан Петрович: словно разведчик с Большой земли к ним в окруженную роту прибыл.

Уж сколько шума было в тот день в Березках! Сбились колхозники с ног. Каждый Васю к себе зовет. Всюду ему угощение.

А девки, девки, невесты, красавицы, мчались к калиткам, смотрели в окна, глазели во все глаза.

Шишкин идет, ракетчик. Медаль у него на груди «За отвагу». Если медаль, да чтоб в мирное время, значит, парень вдвойне герой.

Идет по селу ракетчик. Чеканит ракетчик шаг.

ПОПОЛНЕНИЕ

На расспросы колхозников, что же его назад привело, Вася отвечал по-солдатски, коротко:

– Прибыл для прохождения новой службы. Усмехались колхозники:

– Ну, ну, как тебе будет служба…

На вопрос о медали Вася делал таинственный вид:

– За заслуги, но… не для разглашения.

Долго гадали об этой медали. Может, он самолет-разведчик какой державы заморской сбил? А может, в те дни отличился, когда Гагарин поднялся в небо? Или спас кому жизнь во время лютого шторма или землетрясения.

Ракетчик о заслугах своих молчал.

Зато тараторила Нютка. Вообразила девчонка, что Вася летал на Луну.

– У нас бы в газетах о том писали, – сбивали у Нютки и пыл.

Но Нютка была упрямой:

– Он, может, с секретным летал заданием? И срок об этом писать не вышел.

Медаль утверждала в необычном геройстве.

После Васи в Березки приехали и еще трое из демобилизованных солдат. Правда, один из них ненадолго. Присмотрелся, пожался и снова исчез, словно и вовсе сюда не заглядывал.

Однако и двое, а с Васей и трое – это для начала тоже немалый клад.

Воспрянул духом теперь Савельев. Стал наводить справки о тех, кто раньше разъехался по разным, и ближним и дальним местам. И этим отправил письма: мол, приглашаем. Родные Березки и ждут, и надеются.

Учел председатель и то, что не помешает и чем-то конкретным привлечь людей.

Главный вопрос для людей – жилище.

Вот и уговорил Савельев колхозников для возможных в селе новоселов построить пока хотя бы три дома.

Предложение вызвало спор.

– Строить для дяди! Сами с дырявыми крышами.

Поспорить поспорили, однако затем уступили. Все понимали важность такого дела. К тому же сам Савельев был неуступчив и крут.

Заложили три дома.

И, представьте, на новые письма Степана Петровича люди опять откликнулись. И даже не трое, а сразу четверо. Пришлось срочно браться за новый дом.

Однако потом, после приезда первых, установили такой порядок: дом получай, вселяйся, но тут же и сам берись за строительство нового – теперь для других, не ты последний в село приехал, ждем и иных пополнений.

Умно получилось. Понемногу, не в раз, не в два, а все же люди в село потянулись.

КАВКАЗСКИЕ ГОРЫ

В каждой краюхе хлеба – человеческий труд и пот.

Тысячи разных работ ведутся в колхозе в течение года. Осенняя пахота. Весенняя пахота. Землю рыхлят, боронуют. В бугристых местах ровняют. Вывозят в поля навоз и тонны химических удобрений. Весной стараются снег на полях удержать, чтобы не быстро таял, а постепенно землю водой поил. Но это лишь часть, а не все работы. В колхозах фермы, в колхозах строительство, в колхозах много других хлопот. За севом идет прополка. За прополкой другие идут дела.

Но самое лучшее, самое горячее время в Березках – это когда обмолот.

Обмолот как бы венчает людей усилия.

Когда побежит по лоткам зерно, когда кавказским хребтом насыплется, тут-то и захватит у каждого дух. Вспомнится каждому путь тот нелегкий, которым пахарь любой прошел, те тридцать потов, которыми каждый из них изошел, чтобы этим кавказам выситься.

В дни уборки и в дни обмолота неузнаваемы наши Березки. Гулом комбайнов полнится небо. Минута дороже часа. Час приравняешь к суткам. Сутки здесь кормят год. Тут невольно возьмешь и крикнешь:

– Время, остановись! Солнце, замри на небе!

Конечно, в колхозе есть комбайны. Они и косят и тут же на поле молотят зерно. Но это не тот обмолот. Обмолот настоящий идет на колхозном току. Центр обмолота – сама молотилка. Все внимание ей. Она, как царица, в подобное время.

Уходят бесконечным потоком снопы в молотилку, выходят чистым янтарным зерном, колхозной надеждой, ее богатством.

Первый день обмолота превращался в Березках в колхозный праздник.

Утро. Едва солнце проклюнуло небо. Еще не сбежала с травы роса. Еще деревья сонливо дремлют. А уже калитки в Березках поют на десятки различных тонов. Каждый спешит на улицу.

Весь первый день обмолота Савельев проводил на току. Работал на молотилке, становился к барабану и не сходил до самого вечера. Неутомим в работе Савельев. Руки проворны. Глаза – как у ястреба. Лишь не воронь – подавай ты ему снопы.

Смотрят колхозники на председателя:

– Любит, любит Савельев у нас обмолот. – И тут же старое вспоминают: – Он каждого пятого в нашем колхозе, считай, пропустил через обдирочный тот аппарат. С кого лень ободрал, кому спесь поубавил, многим мозги прочистил.

Смеются колхозники:

– Григорию Сорокину был обмолот. Филимону Дудочкину был обмолот. Ну, а Анисью Сыроежкину – эту просто, считай, провеял.

Глава третья
НА ПЕРЕВАЛЕ
«НЕ ПУЩУ!»

Нютка Сказкина – посыльная при правлении, та, что пялила больше других глаза на ракетчика, – явилась однажды к Савельеву:

– Степан Петрович, не могу я больше в посыльных.

– Ну что же, – сказал Савельев, – жаль расставаться, но одобряю. Куда собираешься?

– На ферму, Степан Петрович.

– Вдвойне одобряю.

Ну, имел же Савельев с Нюткой потом хлопот!

На ферме дела не ладились. Стадо увеличивалось медленно. Плохо было с молодняком. Надои держались на уровне очень среднем. Заведующий фермой Егор Тимофеевич Параев относился к работе недобросовестно.

Нютка с жаром взялась за дело. Оказалась она на редкость въедливой. Вначале засела за книги. И первый вывод, который сделала Нютка, начитавшись тех книг: чистота и порядок – вот что должно быть главным в коровнике.

За чистоту, или, как говорила сама Нютка, за «красоту», прежде всего и взялась девушка. Чуть что – Нютка бежала к Степану Петровичу. То белила нужны для стен, то доски для покрытия пола, то какие-то более совершенные ясли; наконец, достань ей железные трубы – в коровнике нужен водопровод. А поди достань эти железные трубы, если ты даже не частник, а целый колхоз.

– Выходит, на свою голову отпустил я тебя на ферму, – посмеивался Степан Петрович. Но доставал и белила, и доски, и даже трубы.

Потом Нютка взялась за проблему кормов. Снова читала какие-то книги, опять приходила к Савельеву, наседала, наступала, твердила:

– Не тот рацион. Не тот рацион.

И тут же ему – какой нужен для коров рацион. Вплоть до каких-то там витаминов. Вот и новая забота у председателя – доставай для коров витамины.

Наведя красоту в коровнике, Нютка тут же ввела санпост, то есть проверяла, насколько чисты у доярок халаты и руки, и вообще в коровник без халатов никого не пускала. Стояла, как часовой.

Савельев из-за этого даже имел неприятность. Приехал однажды в колхоз очень видный работник из района. Прошел, не заходя к Савельеву, прямо на ферму. По-хозяйски распахнул ворота в коровник, переступил порог.

– Стой! – закричала Нютка. – Стой!

Работник опешил, попятился. Подбежала Нютка и вовсе вытолкала его наружу.

Потом он, конечно, посмеялся над этой историей. Понял, в чем дело. Но тогда, в первую минуту, даже обиделся. О чем и сказал Савельеву.

– Ну и ну… – выговаривал, правда улыбаясь, Степан Петрович Нютке. – Ты что же, и мать родную не пустишь?

– Не пущу, – упрямо стояла Нютка. – И вас без халата, Степан Петрович, не пущу. Не полагается. Никому.

– Ну и ну… – вновь повторил председатель.

А через несколько дней зашел Савельев в коровник (конечно, в халате) и увидел такую картину. Расхаживает по коровнику Нютка, а рядом с нею Вася-ракетчик. В пиджачке Вася, без всякого халата. А Нютке хоть бы что. Глаза у самой светятся. Идет, словно плывет.

– Вот тут, – объясняет ракетчику Нютка, – новые ясли. А это – водопровод.

Повернула кран – зажурчала вода.

Постоял Савельев, повернулся, не захотел смущать Нютку, тихо вышел на улицу.

ПЕРВОЕ МЕСТО

Вася Шишкин оказался лихим в работе. Он быстро освоил трактор. Был принят в бригаду к Червонцеву.

Трактор в руках у Васи – словно игрушка, словно послушный конь. Любо было взглянуть, когда Шишкин ехал на тракторе в поле. Ракетчик не ехал. Он гарцевал.

Девчонки в такое время к колодцам быстрей бежали: мол, за водой. А сами лишь бы глянуть глазком на Васю. Мальчишки неслись за ним километр. И каждый их них половину бы жизни отдал, лишь бы оказаться на месте Васи.

– Джигит, джигит! – выкрикивал дед Опенкин. – Кавказец. Хаджи-Мурат. – Дед Опенкин в селе был начитанным.

В бригаде Червонцева установилась такая традиция. Каждую весну устраивали трактористы между собой соревнование на лучшего пахаря. Отводилась каждому равная доля земли. Условия для победителя – быстрее всех пропахать свою долю. Причем нигде не нарушив агрономической нормы – пахать на 20 – 22 сантиметра вглубь.

На эти соревнования собиралось чуть ли не все село. Даже дед Празуменщиков и тот приходил. Не говоря уже о деде Опенкине. Этот носился от трактора к трактору и истошно орал:

– Газу, газу, давай ему больше газу!

Редко кому удавалось побить Червонцева. Тут ему не было равных. По сути, борьба шла за второе, за третье место.

Впервые в этих соревнованиях принял участие и Вася Шишкин.

В селе стали поговаривать, что ракетчик бригадира побьет. Больше всех тут старалась Нютка:

– Конечно, побьет! На то и ракетчик.

И вот наступил день соревнований. Трактористы сели на машины. Моторы взревели.

Вася резким рывком сразу ушел вперед. Червонцев слегка замешкался. Но это было не ново. Все знали привычку Червонцева трогать машину последним. Словно хотел бригадир

убедиться, что все и у всех в порядке, своими глазами увидеть, как двинулся каждый. Так было и в этот раз. Но потом, пропустив всех вперед и плюнув поочередно на каждую руку, Червонцев взялся за рычаги. И вскоре нагнал ракетчика. Обошел его метров на сто. Так продолжалось два круга.

С третьего круга Шишкин с бригадиром сравнялся. И трудно было теперь гадать, кто же выйдет из них победителем. Ибо едва вырывался вперед Червонцев, как тут же Вася его настигал и обходил. И теперь уже бригадиру приходилось смотреть ему в спину.

Однако к концу соревнования Шишкин заметно сдал. Расстояние, между ним и Червонцевым все увеличивалось.

И, как ни кричал дед Опенкин, тыча рукой на Васин трактор: «Газу, газу, давай ему больше газу!» – было ясно: дело Васи проиграно. Финиш был рядом.

И вдруг. Вот ведь случись неудача – заглох у Червонцева трактор.

Ну, ракетчик, не мешкай – рви! Победа в руках у Васи.

Но… Что такое? Глушит ракетчик трактор. Бежит через поле к машине Червонцева.

– Ну и ну! – только всплеснули руками зрители. Подбежал ракетчик:

– Что там, Иван Панферыч?

Однако беды большой не случилось. Повозились минуту-вторую бригадир и Василий. Вновь заработал трактор.

Так и пришли они к краю поля: Червонцев – первым, Вася – за ним.

Долго обсуждали в Березках поступок Васи.

– Орел! – говорил дед Опенкин. – Суворовской школы солдат.

– Эка куда хватанул! – отвечали на это деду. – Ты поближе ищи примеры.

– Есть и поближе, – соглашался старик. И тут же начинал о себе, о прошедшей войне, о том, как завел он фашистов тогда в болото.

– Не было этого, не было! – возмущался старик Празуменщиков. – Ты просто, Лукашка, от страха с дороги сбился.

– Хви! – выкрикивал дед Опенкин.

И между стариками опять начинался спор.