Текст книги "Возвращение Каина"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

5

Молнии и зарницы от них уже не гасли на небе, и яркие сполохи пробивали лиственную завесу, освещая землю под кронами зеленым, рдеющим огнем. Гром нескончаемо гудел над головой, словно по небосклону катился и катился гигантский жестяной куб. Все живое замерло, спряталось, и жеребчик, больше не надеясь на спасительную защиту хозяина, стал под дуб и прильнул к нему, вздрагивая телом.

Аристарх Павлович пел, пока слышал свой голос. И когда умолк, неожиданно увидел подполковника Ерашова, стоящего под деревом. Алексей Владимирович был одет в легкую летнюю форму, а в руке его был небольшой «тревожный» чемодан.

– Алексей Владимирович! – нараспев произнес Аристарх Павлович. – Тиимать!

Пожал ему руку и, не сдержавшись, обнял, похлопал по спине. Но ничего больше сказать не смог.

– Хорошо ты пел, Аристарх Павлович, – улыбался половиной лица Алексей. – Стоял, слушал… Мороз по коже… Чей конек-то? Красавец!.. Неужели коня завел?

– Ага! Ага, тиимать! – засмеялся Аристарх Павлович.

– Не пора ли разворот и на базу?! – крикнул он, указывая в небо. – Сейчас накроет!

Они вышли на аллею и скорым шагом, с оглядкой, заспешили к дому. Жеребчик пошел нехотя – то ли боялся открытых мест, то ли смущал его незнакомый человек. Перед домом они побежали, но ветром сорвало пилотку у Алексея, и пока он догонял ее, на землю обвалился ливень и за десять секунд промочил насквозь.

– Теперь все равно! – опять засмеялся он – вторая половина лица, обожженная и стянутая, оставалась без всякого выражения. Аристарх Павлович увлек его за собой на парадное крыльцо и достал спрятанные ключи.

– Погоди… Почему сюда-то? – опешил Алексей. – Ты же на втором живешь…

Аристарх Павлович замотал головой и открыл замки, впустил гостя. Тот недоуменно огляделся, похоже, признал мебель, поскольку жил у Аристарха Павловича, когда занимался обменом квартиры.

– Неужели поменялся с этим?

– Ага! – радостно сказал Аристарх Павлович.

– Ага-то ага… – вздохнул Алексей. – Да напрасно. Обманул он тебя! Неужели без доплаты?.. Погоди, а что ты так молчишь странно? Что случилось?

Аристарх Павлович содрал прилипшую майку, помаячил Алексею, чтобы переодевался, и стал писать. Коротко, в нескольких словах, изложил, что потерял речь и теперь может лишь петь.

– Так пой! – обрадовался старший Ерашов. – Это же прекрасно, когда человек не говорит, а поет…

Он смеялся и радовался, однако Аристарх Павлович заметил, что приехал Ерашов, чем-то глубоко озабоченный, и лишь встреча, гроза и ливень отвлекли его, как бы размочили ссохшуюся корку, но внутри оставался крепкий сухарь гнетущей заботы.

– Да, нет худа без добра, – переодеваясь, заметил Алексей. – Мы ведь с тобой через стенку станем жить! Кажется, и дверь была…

Аристарх Павлович довольно распахнул дверь внутри кухни, соединяющую квартиры. И в тот же миг вспомнил о кладе, и ему нестерпимо захотелось достать его, вывалить перед старшим Ерашовым, однако сдержала внутренняя обеспокоенность гостя. Такие вещи надо делать, когда на душе покой, когда неторопливая беседа либо, напротив, настоящая радость. Удивлять тоже нужно уметь…

Алексей прикрыл дверь и, стараясь не шуметь, вернулся к камину.

– Потом объявлюсь… Скажи мне, Кирилл приехал?

Аристарх Павлович потянулся за карандашом, но старший Ерашов приказал:

– Пой! И не стесняйся! Пусть привыкают.

– Приехал! – пропел стыдливо Аристарх Павлович. – Да в город убежал… А ты один? И где твое семейство? Ребята где?..

– Пока один, – вымолвил он и не сумел скрыть тревоги. – И то всего на одну ночь. Завтра утром назад. Я в Москву прилетал… по делам, в командировку. Ну вот и завернул…

– Когда ж совсем? – спел Аристарх Павлович и взялся растапливать камин: летом в доме, особенно в дождь, было холодно.

– А скоро, Аристарх Павлович, скоро, – со вздохом сказал Алексей и придвинулся к камину. – Как хорошо, камин, тепло… Скоро! Устал летать, устал воевать. Домой хочу.

– А с кем воюешь нынче?

– С кем?.. – Алексей задумался и чему-то усмехнулся без радости. – По правде сказать, и не знаю с кем… То ли со своими, то ли сам с собой… Кирилл-то надолго ушел?

Аристарх Павлович снова потянулся к бумаге: он не привык еще петь в разговоре. Было трудно начать первое слово, ибо приходилось сначала мысленно пропеть его, потом потянуть горлом звук и как бы вплести в него речь. Лучше было петь песни или еще легче – подпевать…

– Да пой! Пой, Аристарх Павлович! Петь – это же награда!

– Вернется скоро. – Аристарху Павловичу хотелось скрыть правду, чтобы не расстраивать гостя. – Понравился он мне, хороший парень…

– Два года не виделись, – сказал Алексей. – Последний раз курсантом. И вот поди же ты – лейтенант! Самое лучшее время!.. Как Полина Михайловна? Жене письма пишет каждую неделю…

– Меня за чуб таскала. – Аристарх Павлович засмеялся. – Суровая сейчас, какой была – не вспомнить…

Алексей достал из чемодана бутылку водки, поставил на стол:

– Давай за встречу, Аристарх Павлович!.. Заодно и погреемся.

У Аристарха Павловича екнуло сердце. Он покосился на кухню: ну, скажут соседки, ты нам мужиков всех поспоил!.. Но делать нечего, не скажешь ведь, что позавчера они тут с младшим Ерашовым гусарили… Он принес посуду, нашел кое-какую закуску и включил самовар. Алексей повернулся к камину боком – дрова уже разгорелись – и ссутулился, уронил руки между колен. Он переоделся в выцветшую старенькую гимнастерку, которые носил вместо халатов, пижам и прочих домашних вещей, и напоминал теперь усталого, измордованного войной бойца, которых Аристарх Павлович так много видел после Отечественной. И даже рыжеватые пышные усы его напоминали фронтовые – эдакую солдатскую гордость.

Они выпили – вроде бы и слова какие-то говорили бодрые, и чокались со звоном хрусталя, да и водка была хорошего розлива, но как-то невесело. Аристарха Павловича томила мысль о Кирилле – куда исчез, где бродит? Алексей же вообще погрустнел и теперь сидел, озирая пространство комнаты.

– Да… Знаешь, Аристарх Павлович, где мы с тобой сидим? Знаешь, наверное… В парадной зале… Ведь здесь балы устраивали, принимали гостей, танцевали… Эх, сколько с того времени перегородок выстроено! Среди них теперь и капитальных стен не найдешь.

Трудно было сказать, о чем он в самом деле тоскует – о перестроенном, запущенном доме либо о том, что скрывает от посторонних глаз и таит в себе, как военную тайну. В прошлый его приезд он был совсем не такой, вина не пил, а веселился и голосом гремел командирским:

– Приеду сюда – все восстановлю! А начну с парадного. Обязательно ротонду! И веранды по обе стороны! У меня все чертежи есть. Хочу, чтобы дом стоял и смеялся!

– Вообще ты молодец, Аристарх Павлович! – вдруг похвалил он. – Не следует нам сдавать парадных зал врагу. Хорошо, что ты теперь здесь. Ты не стесняйся только, пой. Акустика здесь отличная.

Он налил водки, поднял бокал, однако сказал не сразу, а словно вдруг ощутил резкую боль, и помедлил, переждал ее.

– Давай выпьем за наш дом. Чтобы не строили в нем новых перегородок, не делили на клетушки… На барские комнаты и людские, на этажи и подвалы… За дом!

Ему вроде бы стало получше, и обожженная половина лица слегка разгладилась, размягчела стянутая кожа.

– Мне неловко просить тебя, Аристарх Павлович… Я тебя в парке послушал – так глубоко зацепило… Спой романс! Порадуй душу!

Аристарх Павлович был готов петь для него сколько угодно и с радостью, но он в тот же миг подумал, что на песню сюда немедленно заглянет Надежда Александровна и спросит, где Кирилл. А еще увидит старшего Ерашова, который почему-то домой не идет, а загулял у соседа… Но и отказать Алексею Владимировичу он уже не мог: если там, в парке, под грохотом грозы его зацепило, то как его сейчас не подивить, как не порадовать ему душу, отягощенную неведомой нуждой?

И пусть сбегаются все сюда, пусть раскрываются все тайны…

– Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная! Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда!

В самом деле, на пение немедленно явилась Надежда Александровна, и, как женщина простая, она не скрыла изумления при виде старшего Ерашова, однако и прервать песню не посмела – стояла и слушала, и душа ее тоже отзывалась…

– Твоих лучей небесной силою вся жизнь моя озарена. Умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда!

Старший Ерашов помолчал, затем потряс головой и вдруг крепко обнял Аристарха Павловича, почти сломленного последними словами романса, ибо пока пел он – любовался каждым! И кажется, не пел эти слова, а всего лишь отдавал им – прекрасным! – голосовую дань. И будто сам, повинуясь небесной силе, лег в могилу и видел оттуда сияющую звезду над собой…

Алексей в том же порыве обнял и Надежду Александровну, и та, расчувствовавшись, мгновенно заплакала и ничего не спросила.

– Я скоро вернусь, – сказал Алексей. – Пойду сдаваться Полине Михайловне…

И, приобняв Надежду Александровну, ушел в свою квартиру. Аристарху же Павловичу, и так опечаленному пением, стало одиноко. Он вспомнил про жеребчика, оставленного под ливнем, и засуетился, отыскивая дождевик. Потом махнул рукой и, как был в тренировочном костюме и тапочках, так и вылетел на улицу. Ливень чуть поослаб, однако прямо по траве к озеру катила лавина пузырящейся воды. Жеребчик спокойно стоял под навесом парадного и, обмахиваясь хвостом, разбрызгивал воду. Аристарх Павлович размотал повод, окрученный на шее, и потянул Ага к сараю. Тот двинулся и вовсе не хотел бежать, хотя Аристарх Павлович понукал его и дергал за узду. Заперев жеребчика, Аристарх Павлович устремился назад и тут увидел двух женщин в целлофановых мешках, надетых на головы. Они бежали от теплицы и махали ему руками. Под навесом парадного Аристарх Павлович подождал их, стряхивая с себя воду, и неожиданно узнал бегущих! Одна из них была Валентина Ильинишна, другая – Наталья Ивановна, женщина предпенсионного возраста. Они влетели на крыльцо и содрали с себя мешки: обе мокрые насквозь, озябшие, босые.

– Аристарх Павлович, миленький! – взмолилась Валентина Ильинишна. – Пусти погреться! Видим, у тебя дым из трубы идет!

Аристарх Павлович с удовольствием распахнул перед ними дверь. Женщины в доме вдруг застеснялись, затоптались у порога, и он подтолкнул их к огню, а сам открыл шкаф, где хранились вещи покойной жены, и наугад вынул два платья – одно летнее, легкое, другое совсем мало ношенное, вечернее, из тяжелой бордовой ткани. Женщины ушли в ванную переодеваться, Аристарх же Павлович вынес давно кипевший самовар и стал выставлять на стол посуду: ах, если бы еще Кирилл благополучно вернулся, и был бы день сплошных радостей!

– Ой, как хорошо! – Валентина Ильинишна появилась из ванной в вечернем платье, лишь чуть ей большеватом. – Спаситель ты наш, Аристарх Павлович…

Аристарх Павлович никогда не видел ее в платье, разве что в своих фантазиях-встречах. И оказалось, что эти фантазии были реальностью: она совершенно преобразилась, стала мягкой и женственной, и какой-то вместе с этим беззащитной. Она теперь расчесывала волосы и сушила их у камина.

– Мы, наверное, не ко времени, – застеснялась Наталья Ивановна. – Ты уж прости нас, Аристарх Павлович. Погреться больше негде, а крыша в теплице – решето! Говорим, говорим начальству…

– У тебя что, гости, Аристарх Павлович? – спросила Валентина Ильинишна, показывая на стол. – Или просто так, в одиночку?

Она опять говорила с каким-то намеком, или уж ему чудились эти ревностные нотки в ее голосе, поскольку он хотел их слышать?

– Ага! – засмеялся Аристарх Павлович.

– В одиночку, да? А почему тогда два бокала? – хитровато прищурилась она, чем вообще смутила Аристарха Павловича.

В это время появился старший Ерашов и немного подпортил разговор, потому что женщины, поздоровавшись, не сводили с него глаз, особенно Наталья Ивановна. На Алексея все так смотрели в первые минуты: изуродованная половина лица притягивала взгляды и внимание.

– Вот у нас уже и компания! – Старший Ерашов вышел заметно повеселевший, и Аристарх Павлович напрягся: неужели бабушка Полина не сказала, что Кирилл дома не ночевал?

Хотя женщины и засопротивлялись, однако Аристарх Павлович достал еще два бокала, и Алексей разлил водку.

– Ничего, для сугрева, – сказал он. – Где же вы так накупались?

– Не успели добежать, – предупредительно объяснила Наталья Ивановна. – В одну минуту до нитки… А в теплице каплет, и согреться негде.

– Странно, – вдруг задумавшись, проронил старший Ерашов. – В Москву прилетел – точно такая же гроза и ливень… Сюда приезжаю – опять. Это я вам грозу привез!.. Ну что, дорогие мои? Сядем потеснее у огня, согреемся и будем жить. Будем жить!

Женщины выпили для порядка, но от тепла и неожиданного избавления вдохновились, расслабились.

– Не думали не гадали к столу попасть, – заулыбалась Наталья Ивановна. – Думали: как в автобусе поедем? Все же поприлипло…

– Вот так всю жизнь, – подытожил Алексей. – Не знаешь, куда идешь, что тебя ждет… Самое главное, знать, зачем идешь. – Он спохватился: – Ну ладно! Аристарх Павлович! Давай еще, а?

Он хотел спросить, знает ли, что Кирилл не пришел ночевать, и уже взял карандаш, но старший Ерашов отобрал его и бросил в камин.

– Давай, Аристарх Павлович! Знаешь какую? «Ямщик, не гони лошадей».

– Ага, – сказал Аристарх Павлович.

Женщины недоуменно переглядывались. Аристарх Павлович потянул звук, больше для того, чтобы сладить с волнением, и запел:

– Как грустно, туманно кругом, тосклив, безотраден мой путь. А прошлое кажется сном, томит наболевшую грудь!

И ему стало хорошо, оттого что глаза Валентины Ильинишны широко распахнулись и рот приоткрылся. В груди его, вместе с радостью пения, заклокотала другая радость – подивил! Подивил ее! Пусть не в лесу, пусть не в белой рубахе, но ведь и так застыла, пораженная! И потому он припев начал тихо, сдерживая мощную пружину голоса, чтобы распрямить ее, выбросить к концу. И это сдерживание было угадано ею, и она замерла в предчувствии этого броска.

– Ямщик, не гони лошадей. Мне некуда больше спешить. Мне некого больше любить. Ямщик, не гони лошадей!

Когда Аристарх Павлович допел до конца, Валентина Ильинишна уже попривыкла, что голос этот исходит из его молчаливых уст и что это его язык произносит слова; она уже слушала песню и жила ею.

– Надо же, надо же… – проронила Наталья Ивановна и осеклась.

– А теперь давай что хочешь, – подперев голову руками, сказал старший Ерашов. – Хорошо как, Господи…

И Аристарх Павлович запел то, что очень хотел спеть для Валентины Ильинишны, ибо слова были словно написаны для них двоих.

Он, по сути, признавался ей в любви…

– День и ночь роняет сердце ласку, день и ночь кружится голова. День и ночь взволнованною сказкой мне звучат твои слова…

Она слушала и вдохновляла Аристарха Павловича; она словно говорила – еще! Еще, миленький… у меня кружится голова…

И он старался еще сильнее закружить ее, завертеть в вихре и сделать послушной, покорной воле своего голоса.

– Только раз бывает в жизни встреча, только раз судьбою рвется нить. Только раз в холодный хмурый вечер мне так хочется любить!

Валентина Ильинишна все как-то отводила взгляд, чуть привыкнув к неожиданному дару Аристарха Павловича, а тут подняла на него глаза и уж больше не могла оторваться. По крайней мере ему так казалось.

– Тает луч пурпурного заката, синевой окутаны цветы. Где же ты, желанная когда-то, где, во мне будившая мечты?

Последнюю фразу он спел, глядя в глаза Валентины Ильинишны, и это было так откровенно, так явно, что заметила Наталья Ивановна и слегка обомлела. Женским чутьем она поняла, в чем дело, поняла, для кого тут поют. И то, что сокровенное отношение было замечено, смутило Аристарха Павловича; он хотел допеть, сделать паузу и поцеловать руку Валентины Ильинишны. Однако теперь ему стало неловко, к тому же старший Ерашов сидел, слушал в прежней позе и что-то сильно переживал: большие усы его шевелились, как живые, – то ли губы кусал, то ли зубами скрипел…

И повисла долгая пауза, лишь камин постреливал угольками, и осторожная Наталья Ивановна бесшумно подгребала их тапочком к железному листу. Аристарх Павлович сидел с опущенной головой и чувствовал на себе взгляд Валентины Ильинишны.

– Убедил ты меня, Аристарх Павлович, – распрямившись, сказал Алексей твердым и трезвым голосом. – Все, хватит. Настрелялся досыта… Только домой, и никуда больше!.. Семью всю соберу сюда, под одну крышу!.. Детей своих буду поднимать сам. Пожить охота, Аристарх Павлович! Мне ведь тридцать два… а я как старик стал. Все! Приеду, полк сдам – и в отставку!

Он налил в бокалы, поднял свой и засмеялся весело, по-детски показывая белые зубы.

– За тебя, Аристарх Павлович! За твой… талант, что ли, за песню!

– Удивительно! – прорезался голос у Натальи Ивановны. – Мы же не знали, что он так-то может! – стала она объяснять Алексею. – Сроду не думали не гадали! Раньше-то, до болезни, он часто бывал у нас в теплице, а потом перестал… И вот надо же! Надо же!

Только Валентина Ильинишна промолчала, и молчание ее было приятно Аристарху Павловичу, дороже, чем самые откровенные слова. Она сейчас напоминала ему ту Валентину Ильинишну, с которой он встречался на несколько мгновений в своем воображении. И потому он тоже молчал.

Это было их первое свидание, тайное, хотя рядом были люди, и бессловное, как мечталось.

Еще бы одно такое или два! И тогда бы возникла истинная надежда, появились бы отношения между ними, установилась бы понятная для двоих молчаливая связь. Да Наталья Ивановна, что-то заметившая, а что-то и домыслившая, без умысла и по доброте душевной все испортила, превратила в пошлую игру. Похоже, рюмочка развязала ей язык.

– Товарищи, товарищи! – вдруг подскочила она. – Вот сидит Аристарх Павлович, замечательный человек, красивый мужчина. А вот наша Валечка, молодая, красивая женщина, добрая и хозяйственная. И оба они – одиноки!

– Наталья Ивановна, не нужно, – морщась, попросила Валентина Ильинишна. – К чему это? Сядь, помолчи…

– Отчего же – не нужно? – подхватил неожиданно старший Ерашов и тем самым поддержал неуместную, стыдную игру. И сделал это наверняка оттого, что ему похорошело, что он наконец после долгих раздумий и колебаний принял решение – в отставку.

– Очень даже нужно! – воспряла Наталья Ивановна. – Давайте их рядышком посадим и полюбуемся. Какая пара!

Аристарх Павлович чуть лишь удержался, чтобы не выругаться. Он уже не мог взглянуть на Валентину Ильинишну; и та, смущаясь, отводила взгляд, протестовала:

– Ну что ты придумала, Наташа? Ну перестань, в самом деле…

Видимо, Алексей наконец сообразил, что вмешиваться в эти отношения не следует – все-таки умный мужик! – засмеялся тихо и ушел к окну курить в открытую форточку. Аристарх же Павлович собрался с духом и проревел густым басом:

– Дадите мне сказать? Или я тут и слова не имею?!

Наталья Ивановна закрыла рот и будто бы обиделась. Зато Валентине Ильинишне это очень понравилось, потому что она смотрела с благодарностью и, как показалось, даже с восхищением.

Однако не дали ему сказать слово, поскольку старший Ерашов крикнул от окна:

– Смотрите!.. Что они делают?! Смотрите!

Его призыв подбросил женщин, все было забыто. Они сунулись к окну, замерли, и Аристарху Павловичу ничего не оставалось делать, как тоже подойти…

Сразу отлегло от сердца: под дождем младший Ерашов танцевал на аллее вальс, кружил девушку, обряженную в свой мундир, кружил умело, самозабвенно, и она доверялась его воле. Они приближались к парадному, можно было рассмотреть их лица… Все стояли у окна не шелохнувшись: не хотелось ни говорить, ни петь, ни думать, поскольку этот танец под ливнем был выразительнее, чем слово или самая изощренная фантазия ума.

Аристарх Павлович вдруг ощутил прикосновение к своей руке, опущенной вниз. Рука Валентины Ильинишны оказалась рядом, и скорее всего в порыве радостного очарования она сжала ему кисть и тем самым как бы утвердила свой восторг в высшей его точке. Он осознал этот жест, душа возликовала, но в тот же миг он понял, что в жизни Валентины Ильинишны никогда и ничего подобного не было, а ее женская суть просила, нет – требовала взрыва такой стихии!

Она верила в некую романтическую любовь и, возможно, потому так долго оставалась одинокой; либо, напротив, единожды испытав ее, не признавала больше никаких, иначе выраженных чувств.

Возле крыльца Кирилл подхватил девушку на руки, взбежал по ступеням и заорал:

– Палыч! Палыч! Открывай двери шире!

Аристарх Павлович распахнул дверь. Кирилл внес девушку и в первое мгновение обомлел, но все-таки сказал заранее приготовленную фразу:

– Палыч… Смотри, какую невесту нашел! Какую красоту…

И замолк, уставившись на брата. А спохватившись, поставил невесту на ноги и, удерживая ее за руку – отпустить боялся! – кинулся к Алексею, обнял одной рукой:

– Алеша… Братик Алеша!

– Ну хватит, лейтенант! – Старший Ерашов отстранил брата. – Привел невесту показать и тут же про нее забыл.

– Вот такой балбес, – сказала она, извиняясь. – Он меня уже бросал… На кладбище, среди покойников. Ужас!

Кирилл сладил с неожиданностью и встал рядом с невестой. С них текла вода…

– Анна Ледяева, моя невеста, аспирантка географического факультета пединститута, – отчеканил он. – По пути из загса попали под ливень, слегка промокли, страшно хотим есть.

Аристарх Павлович снова бросился к платяному шкафу, но там уже не было другого вечернего платья, а нашлось повседневное, сиреневое и почти не ношеное. Между тем Кирилл продолжал, указывая на брата:

– Алексей Ерашов, брат, подполковник… или полковник?

– Действительно балбес, – сказал старший Ерашов. – Сначала предложи барышне сухую одежду!

– Видишь, в самом деле подполковник! – продолжал Кирилл. – Командир! Откуда он взялся здесь – не знаю. Наверное, упал с неба. Он летчик. И уже падал шестнадцать раз. А это – Аристарх Павлович! Настоящий кавалер гусарских войск! У него даже настоящая лошадь есть, сабля и вот такой кольт. Мы с ним по ночам пьянствуем и стреляем.

– В кого? – спросила Аннушка.

– Просто так, в белый свет!

Аристарх Павлович подал ей платье. Женщины вдруг засобирались.

– Вы уж простите нас, – запела Наталья Ивановна. – Дождик вроде кончается, дойдем…

– А это кто? – громким шепотом спросил Кирилл, склонившись к Аристарху Павловичу.

– Это друзья Аристарха Павловича! – ответил старший Ерашов. – Наталья Ивановна и Валентина Ильинишна.

– Очень приятно! – козырнул Кирилл в своем прежнем ребячьем восторге. – Честь имею!.. Друзья Палыча – мои друзья! Сейчас мы будем пить шампанское!

– Мы совсем некстати, – стеснялась Наталья Ивановна. – У вас все тут по-семейному…

– Не отпущу сегодня никого! – вдруг пропел Аристарх Павлович и повел Аннушку к двери ванной. – Загуляем, запьем и ворота запрем!

Кирилла он отправил переодеваться на кухню.

– Может, нам перебраться… в ту половину? – спросил старший Ерашов. – Неудобно тебя стеснять…

– Гулять будем в парадной зале! – пробасил Аристарх Павлович. – Сам говорил, тут балы учиняли!

– Тогда я пошел за Полиной Михайловной! – обрадовался Алексей. – Перенесу ее сюда. И узнаю, скоро ли обед. Устроим праздник, Аристарх Павлович!

За обедом старший Ерашов ненавязчиво и аккуратно переключил все внимание гостей и домашних на молодых, сам же, под предлогом перекура, вышел на улицу и сначала побродил возле дома. Мысль сама собой зацепилась за дело приятное и долгожданное – восстановление утраченных деталей особняка. Построить деревянные веранды по обе стороны парадного особого труда не представляло. Во время войны они были попросту разобраны на дрова жильцами дома, и остались кирпичные фундаменты, на которых теперь стояла штакетная изгородь палисадников. Ротонда же была каменной и поднималась от парадного на высоту двух этажей и там смыкалась с крышей. Она придавала дому основной облик, как бы концентрировала в себе изящество и легкость всего строения. Двенадцать белокаменных колонн, лепной карниз и полукруглый свод, разумеется, посчитались архитектурным излишеством, принадлежностью барской жизни и были снесены еще в двадцатом году, когда дом, за исключением комнат бабушки Полины, разгородили на клетушки и поселили семьи рабочих лекарственной фабрики. По рассказам бабушки Полины, эти рабочие очень жалели разрушенной ротонды, поскольку были людьми образованными и культурными, и, похоже, таким образом из них вытравляли мещанское представление о красоте. Через семь лет фабрика вылетела в трубу, какие-то предприимчивые люди купили этот дом по дешевке, снесли перегородки и, установив новые, сделали восемь фешенебельных по тем меркам квартир и даже попытались восстановить ротонду: нэп снова потребовал красоты и роскоши. Из-за дороговизны белого камня попытка не удалась, и предприниматели распродали квартиры с молотка, разумеется, за исключением одной – Полины Михайловны, которая жила здесь безвыездно. С тех пор жильцы в доме не менялись, разве что уходило одно поколение и приходило другое. Может, поэтому дом и сохранился, по крайней мере его внутренняя целостность. И даже значительная часть мебели павловского времени, разболтанная, ободранная и продавленная, все еще служила жильцам.

Забота о белокаменной ротонде захватила его с той поры, когда он делал обмен. Мысль Алексея вращалась сначала вокруг деревянных колонн, изготовленных из толстых стволов, потом вокруг железобетонных мощных опор электропередачи, но всякий раз снова возвращалась к камню: любая подделка не украсила бы дом, а обезобразила его. Тесаный белый камень создавал неповторимую структуру и узнавался даже ночью. Он оставался на доме – карниз первого этажа поддерживался декоративными пилястрами из этого материала, но в последний ремонт их побелили известью и испортили красоту камня. А выход оказался очень простым, хотя и трудоемким: выяснилось, что белый камень с древних пор добывали в этих местах и где-то в окрестных лесах сохранились даже старые каменоломни. Следовательно, навозить его, освоить каменотесное ремесло и самому не торопясь вытесать новые колонны. Можно было, конечно, заказать, да где сейчас отыскать мастеров? И если отыщешь, каких же денег будет стоить такая работа? Не зря во времена нэпа отказались от этой затеи…

От дома мысль его перебросилась к лесопарку, и он неторопливо побрел боковой аллеей. Вот это был настоящий праздник – просто так ходить возле родового дома, по парку, насаженному многими поколениями. Ходить и не просто любоваться, не наслаждаться тем, что есть, а по-хозяйски, не спеша думать, как и что поправить, сделать, достроить. Земные эти заботы последнее время приходили ему в голову даже во время боевых вылетов, и, может, потому он уже дважды спасался и горящие вертолеты не разбивались о землю, а принимались ею?

Весь парк когда-то был в сорок пять гектаров, да в шестидесятых Институт вакцин и сывороток отвоевал себе пять из них, где размещался фруктовый сад. Конечно, сад был запущен, одичал, выродился, но прививками его можно было омолодить и возродить заново многие редчайшие сорта яблонь, слив и абрикосов, способных плодоносить в средней полосе. Сад вырубили и настроили конюшни, и удивительное дело – от корней пошли побеги, набрали силу, без всякого человеческого вмешательства облагородились и стали приносить полновесные плоды, хотя по всем законам их ожидало окончательное вырождение. Узнав об этом, старший Ерашов задумал развести на территории Дендрария новый сад: если в тридцать два выйти на пенсию, можно все успеть!

В первую же очередь он решил собрать всю семью под одну крышу своего родового гнезда. Та давняя детдомовская мысль не исчезала никогда, разве что в иную пору начинала казаться нереальной. У сестры и братьев постепенно заводились семьи, квартиры, свои дела, которые привязывали их, делали неподъемными и незаметно разводили всех по своим блокам, как в детском доме. Вера после юридического факультета работала следователем, потом районным прокурором и сейчас была одним из заместителей мэра Петербурга. Зато ей совершенно не повезло с замужеством, и когда она в последний раз развелась, вдруг проявила страстное желание уехать из Питера и поселиться со старшим братом. Несколько писем так обнадежили старшего Ерашова, что он считал уже дело это решенным. А Вера так же неожиданно перестала мечтать о родовом гнезде и сообщила, что открывает свою фирму – юридическую контору. Василий же после нахимовского училища плюнул на морскую службу и подался в профессиональные спортсмены. Несколько лет катался на байдарках по всему миру, попал в олимпийскую сборную, а в девяностом году заключил контракт с какой-то шведской командой и вообще уплыл из России. Правда, этой весной контракт закончился и Василий вернулся домой с женой-шведкой и малышом. Что у него теперь на уме? Олег же и вовсе не подавал никаких надежд. В семнадцать лет с ним приключилась какая-то странная история. По здоровью он не попал в суворовское и потому остался на попечении сестры. Она все писала, что Олег учится отлично и вообще растет хорошим и честным парнем. А в восемьдесят четвертом, когда Алексей впервые попал в Афганистан, его вдруг вызвали в особый отдел и, покрутив вокруг да около, как всегда это делалось, сообщили, что брат Олег осужден за хулиганство на пять лет лишения свободы. И никаких обстоятельств дела, кроме одного – Олега почему-то судили закрытым судом. Сначала он не обратил на такой факт внимания и случайно, в разговоре с военным юристом, выяснил, что закрытый суд – совершенно ненормально для хулиганства. После госпиталя он заехал к Вере и ничего толком не добился, а она-то, следователь прокуратуры, должна была знать, за что посадили брата! Олег отсидел ровно пять лет, хотя в эти годы для кого только не объявлялось амнистии. Потом Вера писала уже в Грузию, куда перекинулась часть Алексея, что Олег работает в газете, получил однокомнатную квартиру, но с ней совсем не общается. И вообще ни с кем из братьев отношений не поддерживает – отбился от семьи напрочь. Во время путча он оказался среди защитников Белого дома и даже получил медаль. Старший Ерашов несколько успокоился: брат наконец как-то определился в жизни, плохо или хорошо, но сориентировался и прирос к ней. Да не тут-то было! И года не минуло, Олега вновь посадили, и опять за хулиганство. Алексей досрочно выпросил отпуск и отправился в колонию, где брат отбывал срок. Двое суток ждал его в комнате свиданий, бродил возле забора и постепенно выкидывал скоропортящиеся продукты – Олег отказался выйти на свидание, и старшему Ерашову чудилось, будто он, сидя за колючей проволокой, выглядывает в окно, смеется и кажет фиги, как было в детдоме. На сей раз его выпустили через год, и Вера сообщила, что он вернулся в Питер и живет один, никому не открывая дверь. И вот лишь нынешней зимой Алексей получил от него первое письмо. «Я не хочу жить в этом мире, – словно самоубийца, писал он. – Нет ничего святого – только ложь, стяжательство и вездесущая мерзость. Прости меня, что я не вышел к тебе на свидание, поверь, со стыда сгорал, не знал, что тебе и сказать. Прости за всю горечь, которую я принес тебе вместо любви. Не ведал, что творил. Теперь мне стало легче – я пошел к Храму и сейчас живу послушником в монастыре. Это еще не монашество, как ты сам понимаешь, а подготовка к нему. Работаю целыми днями на реставрации, таскаю бетон, кирпич, вожу на тачке мусор. Но возможно, через год мне предстоит вообще уйти из этого мира, и я заранее прошу у тебя благословения, как у отца. Благослови меня, Алеша. В письме так и напиши: „Благословляю тебя на святое дело”. Я должен показать его своему духовнику…»