Текст книги "В октябре"

Автор книги: Сергей Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Григорьев Сергей Тимофеевич
В октябре

Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ

В ОКТЯБРЕ

Повесть

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

Ключ от чердака

Домовой

Синие глаза

Сестра милосердия

Обрывок газеты

Угощение

Винтовка

Выздоровление

В погреб!

Камень

Во мраке

Перемирие

Ликующее знамя

________________________________________________________________

Ключ от чердака

Судаковский дворник Ферапонт надел тулуп, собираясь на ночное дежурство у ворот. Позванивая связкой ключей на большом крыльце, дворник строго наказывал сыну:

– Запрись, Еванька, на крюк да и ложись спать. Не вздумай опять к Варкину в лазарет бежать. Забью! Он добру не научит.

– Я, папанька, почитаю маленько. Варкин мне книжку дал.

– И в книжках проку мало. Я тебе говорю – ложись спать! Федор Иванович опять скажет: "Что это ты, Ферапонт, всю ночь электричество жжешь?" Спи, и баста! Скидай сапоги! Давай сюда!

Ферапонт взял Ванюшкины сапоги под мышку, щелкнул выключателем и вышел на двор. Еванька запер дверь на крюк, прислушался к шагам отца. Отец ничего не забыл – не вернется. Еванька в темноте осторожно откинул крюк и, не ложась, дожидался. Сердце у него стучало...

Кто-то снаружи нашарил рукой скобку и осторожно потянул дверь. Ванюшка поспешно лег на постель и прикрылся. Дверь приоткрылась... Из двери пахнуло крепкими духами. Шурша накрахмаленной юбкой, в комнату вошла девчонка и шепотом довольно строго позвала:

– Еванька!

– Есть такой! – солидным басом ответил Еваня, зевнув, и присел на постели.

– Варкин велел тебе ключ от чердака из связки у отца вынуть... Вынул? Давай мне.

– Да, "вынул"! Отец спал, а кольцо с ключами в руке держал. Федор Иванович ему приказал никому ключей не давать. "А то, говорит, ответишь!" Время-то аховое! Варкин – мастер приказывать, а сам хоронится.

Аганька горестно хлопнула ладошками:

– Еванька, чего делать-то?

– Поди скажи Варкину, чтобы сам сейчас пришел. В такое дело вашему брату, девчонкам, путаться нечего.

– Ух ты мне! – Аганька подбежала к Еваньке, поднесла к его носу кулак и, вея юбкой, выбежала вон.

Прошло несколько минут, и в сторожку вошел солдат Варкин. Он ничуть не хоронился. Еще издали услышал Еванька его песню:

Возле речки, возле моста,

Возле речки, возле моста,

На Волхонке!

Возле речки, возле печки,

Возле речки, возле печки,

У заслонки.

Войдя в сторожку, Варкин привычной рукой нашел выключатель и зажег свет. Левая рука у Варкина на перевязи, в толстой гипсовой повязке.

– Чего сидишь во тьме египетской? Ну-с, в чем дело?.. Без сапог? Где ключ? – спросил Варкин.

– Без сапог: отец унес. Ключ у отца. Да не беда! Я побегу к отцу и скажу: "Папанька, Варкин пришел, спирту принес..." Он все кинет...

– План хорош, но спирту нет.

– Ну, выдумай еще...

– Лучше не выдумаешь. Попробуем. Беги. Медлить нельзя. Ты скажи отцу: "Я посторожу, поди выпей с Варкиным". Погоди. Слушай. "Они" скоро начнут приходить – не сразу, а по одному, по двое. Всех их семеро. Спросишь: "Кто такие?" Каждый должен сказать: "Мушка". Ты отвечаешь: "Москва". Понял?

– Чего проще! А ты их всех знаешь?

– Всех до одного! Да с ключом-то не ошибись, не забудь: от чердака!

– Понес! – ответил Еванька, выбегая вон из сторожки.

Варкин сел и, играя на перевязанной руке, как на балалайке, запел в ожидании Ферапонта:

Возле речки, возле печки,

У заслонки,

Пекла баба пышки с маком

Для девчонки.

Еванька побежал босиком по ледяным плитам дорожки к воротам.

Ферапонт грузным медведем сидел в дворницком тулупе и валенках на низком табурете у калитки сквозных железных ворот.

– Папанька, Варкин пришел, спирту принес! – крикнул Еванька, впопыхах ткнувшись головой с разбегу в грудь отца.

– Да ну? – радостно изумился, пробуждаясь от дремы, Ферапонт. Верно?

– Сам сказал.

– Как же быть-то? Вот история!

– Ты поди, а я посторожу. Поди скорей! – торопил Еванька отца, переступая по плитам босыми ногами. – Беги бегом!

– Ишь ты какой шустрый! Я уж сто лет не бегал.

Ферапонт встал, нашел в связке ключ от калитки, отомкнул большой навесной замок и, выйдя за калитку, посмотрел в одну сторону переулка и в другую. Вышел за ворота и Еванька.

– Что еще за чудеса?!

Вдали, со стороны Пречистенки, погас высокий газовый фонарь. За ним второй, третий... И ближе стало видно, что по улице, перебегая со стороны на сторону, движется фонарщик Горбунчик с длинной бамбуковой палкой и "привертывает" фонари. Фонарщик подбежал к фонарю против калитки и оставил вместо яркого зеленого огня маленький синий глазок. Ферапонт строго спросил:

– Чего это в такие дни свет гасишь?

– Наше дело такое, – ответил Горбунчик, остановясь, чтобы вздохнуть. – Прикажут – гаси, велят – зажигай!

– Экономия газу, что ли? – спросил Ферапонт.

Но Горбунчик побежал уже со своей волшебной палкой к следующему фонарю. В переулке стало темно.

У Еваньки от холодного камня ломило ноги.

– Папанька! Ждет Варкин-то!

– Варкин? Ну ладно. Сядь. Надень тулуп. Да гляди никого не пускай. Наши-то, никак, все дома?

– Костя управляющев, никак, не пришел.

– Шляется по ночам! Ну, его пустишь. А больше никого...

Ферапонт запер калитку, скинул тулуп и пошел к сторожке. Ванюшка закутался в тулуп с ногами. Блохи дружно принялись "чкалить" голые ноги мальчишки.

– Вот это так! Важно! – с удовольствием бормотал Еванька, разыскивая в связке знакомый ключ от чердака. Найдя, он снял ключ с кольца.

Согревшись, Еванька задремал. Его разбудил тихий стук скобой в калитку. За калиткой во тьме стояли двое с ношей в руках.

– Вы чьи будете? – спросил Еванька, вылупляясь из тулупа.

– Свои.

– А все-таки?

– "Мушка".

– "Москва". Пожалуйте! – Еванька отомкнул калитку и пропустил двоих во двор, озираясь на освещенные и не задернутые шторами во втором этаже окна.

Один из вошедших тихо спросил:

– Куда идти-то?

– Вон в ту дверь. Там вас девчонка Аганька встренет.

Неся что-то тяжелое, двое пошли к дому и по дороге обошли светлые пятна из окон, лежащие на булыжнике двора. Еванька смотрел им вслед. Они вошли, смело открыв незапертую дверь дома. Оттуда выскочила и вихрем примчалась все так же в одном платье Аганька:

– Ключ-то? Ключ-то почему им не отдал? Эх, ты!

Еванька протянул ключ. Аганька схватила ключ и умчалась.

Домовой

К воротам подошли последние двое.

Еванька впустил их и затворил калитку. Они несли за ручки тяжелый плоский ящик.

– Идите прямо, там девчонка сторожит. Она покажет, куда идти.

Вскоре прибежала Аганька и вернула ключ.

Еванька завел ключ от чердака в кольцо, запер калитку на замок и приготовился уснуть у ворот в теплом с блохами тулупе, уверенный в том, что Варкин с отцом будут долго "прохлаждаться". Заснул и видит сон, что он маленький в деревне, бежит по лугу и увидал над цветами пеструю, синюю с белым, бабочку. Еванька подкрался – и вот бы накрыть, рукой схватить, как вдруг брякнуло железное кольцо и грубый чей-то голос крикнул:

– Дворник, открывай!

Еванька вскочил, долго смотрел сквозь решетку калитки и не мог понять, кто стоит там, в форменной фуражке, подпоясанный ремнем, с патронной сумкой, с винтовкой за плечом, дулом вверх.

– Дворник, открывай! Заснул? – строго крикнул натужным басом вооруженный и захохотал.

Еванька узнал, что это Костя, сын управляющего, и нарочно для важности сказал басом:

– Никого чужих не велено пускать.

– Чего ты, дурак, испугался! Не узнал меня, что ли? Открывай, заговорил Костя своим обычным голосом.

– Не узнал? Подумаешь, обрядился! Мне сказано: вооруженных никак не пускать.

– Пусти, я тебе винтовку покажу!

– Это мне без надобности.

– Так я тебя застрелю из ружья! Открывай, собачий сын!

– Сам кот суконный!

Костя просунул сквозь калитку дуло. Еванька схватил ружье за конец обеими руками и повис под ним, зажав ложу ружья в завитках решетки. Костя напрасно пытался вырвать винтовку.

– Что за шум, а драки нет? – весело спросил с улицы кто-то, подойдя к воротам.

– А! Андрюшка! – радостно воскликнул Костя. – Вот погляди на этого типа. Его оставили посторожить, а он меня не пускает. Понимаешь?

– Понимаю... Еваня, отомкни калитку. Пусти нас. Брось винтовку, сказал Андрей.

– Тебя пущу, а его нет.

Еванька выпустил из рук ружье и приоткрыл калитку. Костя первый ворвался во двор, оттолкнул Еваньку, за ним вошел Андрюшка.

Еванька набросился на Костю и ударил его по лицу. Костя отмахнулся и кинулся бегом к дому, открыл своим ключом американский замок, юркнул в дверь.

– Ты что это за него заступаешься? Бить бы его надо! – ворчал Еванька, запирая калитку.

– Пускай пока балуется, – солидно ответил Андрюшка. – Добалуется.

– А ты где до полуночи шатался-мотался?

– Я-то? Я от Варкина ходил. Тут, брат, такие дела!

– Ну, сказывай скорее!

Мальчишки зашептались.

* * *

Первая в доме Костю увидала на лестнице, выбежав на стук двери, Аганька.

– Ах, страсти какие! – воскликнула она. – Какой юнкер пришел!

– Тсс! Погоди, Аганька, я хочу сделать маме сюрприз.

– Ступай, ступай! Папаша тебе голову намылит...

– Очень я боюсь!

Костя, не раздеваясь, с винтовкой прокрался коридором на цыпочках по ковровой дорожке к раскрытой двери в столовую. Оттуда слышны были раздраженные голоса отца и матери.

Костя притаился за дверью.

– Где он шляется? Я хотел бы знать, где он шляется в такие дни? спрашивал, ходя по столовой вдоль окон, отец Кости, Федор Иванович.

У Кости стукнуло сердце. Он взял винтовку наизготовку и вошел в столовую.

Анна Петровна вскрикнула, откинувшись на спинку стула, и закрыла лицо руками.

– Хорош! – проворчал Федор Иванович и, подойдя к двери, щелкнул выключателем: зажглись все лампочки в люстре над столом, все бра по стенам. – Любуйтесь им, сударыня!

– Костя!.. Боже мой! Что же ты не разделся? Снимай все!.. Аганька! Вот дрянь! Все тут вертелась, подслушивала, а теперь пропала. Федор Иванович, догадайтесь позвонить.

Федор Иванович нажал кнопку звонка.

Анна Петровна повертывала сына перед собой, как куклу, целовала в румяные щеки, подернутые персиковым пушком.

– Да что это такое? – сказала Анна Петровна, расстегивая Костино пальто. – У тебя разорвано пальто? Оторвана пуговица? Фуражка в пыли?!

– Должно быть, он уже был в сражении, – буркнул Федор Иванович.

– Костя, у тебя царапина на щеке. Синяк под глазом. Что случилось?

– Все это пустяки, мама. Я подрался с мальчишками. Они хотели у меня отнять винтовку. А пальто я разорвал об нашу калитку... Папа, завтра восстание!..

– Какие мальчишки?! – гневно воскликнула мать.

– Восстание? Против, кого? – спросил отец.

Костя протянул отцу измятый листок. Федор, Иванович вслух прочел:

"К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, – это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!

Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов.

25 октября 1917 года, 10 час. утра".

– Эти прокламации расклеивают на стенах, – пояснил Костя. – Нас послали их срывать.

В дверях появилась старшая горничная Лизавета Ивановна, прямая и строгая. Она пренебрежительно покосилась на Костю и спросила Анну Петровну:

– Вы звали? Что угодно?

– Ах, Лизавета Ивановна, оставьте меня в покое! Прошу вас, чтобы никто...

– Ну-ка, ну-ка, я погляжу на моего соколика, на купидона моего, на моего красавца! – лепетала старая няня, выплывая из-за горничной серой утицей. – Ай и хорош! Ну прямо юнкер, а не гимназист!

Из-за косяка выглядывала, сияя глазами, Аганька.

– Да что же ты не разденешься? Снимай амуницию-то, – приговаривала нянька. – Да умойся. Юнкер! Прямо юнкер... Поставь ружьецо в угол, сними поясок!

Федор Иванович рассмеялся:

– Ему нельзя. Он так и спать будет, в полном снаряжении.

Анна Петровна схватилась за виски:

– Няня! Лизавета Ивановна! Уйдите! Все уйдите!

Костя поставил в угол винтовку, снял пояс с патронами, скинул пальто и фуражку на руки няни и сел за стол, к поставленному для него прибору. Няня и Лизавета Ивановна вышли, плотно притворив за собой дверь.

– Поди сначала вымой руки, а потом садись за стол, – сказал отец.

– Слушаю, папа!

Костя ушел умыться.

– Какие мальчишки? Как они посмели? – хрустя пальцами и взводя глаза, вопрошала Анна Петровна розового купидона на расписанном потолке.

Купидон целился куда-то стрелой и, лукаво улыбаясь, молчал. Не ответил и серебряный самовар, к которому затем обратилась с вопросом Анна Петровна, и даже совсем смолк, перестав кипеть. Молчали и стены. Молчал и Федор Иванович, к которому наконец обратилась его супруга. Он налил себе красного вина, отпил немного и закурил. Закинув голову, он пускал колечки, пронзая их тонкой струйкой дыма, и прислушался: с чердака над сводом доносились какие-то шорохи, стуки.

– Какие мальчишки? Я вас спрашиваю, Федор Иванович! – повторила Анна Петровна.

– Должно быть, у нас на чердаке расплодились крысы. Возятся, как лошади, – ответил Федор Иванович.

Костя вернулся в столовую умытый, с приглаженными щеткой мокрыми волосами. Шрам на щеке и глаз припудрены. Костя переоделся в пижаму расшитую венгерскими шнурами, обулся в туфли-шлепанцы.

Он молча сел за стол и принялся за еду. Мать, успокоенная его домашним видом, опять спросила:

– Какие мальчишки тебя били, мой мальчик?

– Да они не били, а только хотели отнять оружие. Наши мальчишки Еванька с Андрюшкой. Дворников и кучеров...

– Что? Что?.. Федор Иванович, слышишь? Ты должен велеть кучеру и дворнику, чтобы они наказали своих сыновей.

– Хорошо, матушка, хорошо! Можно это отложить хоть до завтра?

– До завтра? Можно.

– Ну, а теперь давай поговорим серьезно. Винтовку и патроны я у тебя отбираю.

Костя взглянул на мать, прося поддержки. Анна Петровна сказала едко:

– Твой отец хотел сам драться на улицах, да не достал ружья.

Федор Иванович махнул рукой, задел стакан с вином и пролил на скатерть.

Рассердясь на свою неловкость, он встал и вышел из столовой.

Часы глухо и мягко пробили три. Где-то отозвались в другой комнате другие жидким серебристым звоном.

Мать и сын притихли.

– Поздно. Ты завтра спи дольше. Тебе надо отдохнуть...

Анна Петровна прижала к груди голову сына и баюкала его, укачивая. Вдруг она вздрогнула и застыла...

Над сводом столовой ей послышались шаги.

– У нас кто-то на чердаке...

– Крысы, мама...

Анна Петровна, боясь дышать, потянулась к звонку.

Вошла Лизавета Ивановна и, ни на кого не глядя, принялась убирать со стола.

– Лизавета Ивановна, у нас чердак заперт? – спросила Анна Петровна.

– Конечно, – тихо ответила горничная.

– Ключ где?

– Ключ у Ферапонта, – так же тихо и ровно ответила горничная, продолжая работу.

– Никто не ходил на чердак?

– Никто. Мы не сушим на чердаке.

– Там кто-то есть... Вот послушай... Да перестань же стучать посудой!

Лизавета Ивановна притихла. Что-то стукнуло сверху.

Анна Петровна вздрогнула:

– Кто же это?

– Это домовой, – ровно и тихо ответила горничная, собирая серебро со стола.

– Что за вздор! – Анна Петровна рассмеялась.

– Нет, не вздор! Он уходит из дому... Он собирает пожитки. Укладывается...

– Фу! – отдулась Анна Петровна. – Позовите дворника, кучера и Михайла Семеныча – пусть осмотрят чердак сейчас же.

– Все спят. А дворник дежурит.

– Мама, чтобы тебя успокоить, я пойду сейчас на чердак, и один, предложил Костя.

– Ночью на чердак не ходят! – заявила Лизавета Ивановна.

– Нет-нет, я не пущу тебя! Конечно, все это вздор! Пойдем, милый, спать...

И, обняв сына, Анна Петровна увела его из столовой.

Синие глаза

Утро встало над Москвой серое, холодное. Легкий ветерок подметал улицы, кидая в лицо прохожих противную холодную пыль. Над городом нависло густое облако колокольного звона. Разбитыми клячами тащились по улицам обшарпанные трамваи, увитые по бокам роями серых солдат, и непременно с мальчишкой на "колбасе" последнего вагона. У хлебных и овощных лавок стояли бранчливые очереди.

– Кто за вами? Я последний! – произнес обычную формулу Андрюшка Кучеров, становясь в очередь.

– Становись, – не оборачиваясь к Андрюшке, сказал солдат с белыми мучными пятнами на спине и аккуратно свернутым мешком под мышкой.

– А ты читал, чего на стенах наклеено? Листочки Военно-революционного комитета. В Петербурге началось. Керенского прогнали, – сказал Андрюшка.

– Полно врать-то! – оглянулась женщина впереди мешочника.

– Ты за хлебом?

– За хлебом.

– Что это у тебя карточек так много? – спросил солдат.

– Я за весь дом. Да еще у нас раненые в лазарете... У меня пропуск на двоих.

– А у тебя тоже много. Ты что, тоже из лазарета?

– Вроде этого.

– К нам теперь и от нас без пропуска ни туда, ни сюда. Юнкера, наверное, теперь до Манежа распространились.

– А документы, – осторожно спросил солдат, – спрашивают?

– Обязательно.

– Батюшки светы! А я из дому ушла рано! – всполошилась баба. – Ни юнкеров, ни пропусков не было. И документов нет – одни карточки. Уважаемый, – обратилась она к солдату, – будь любезный, запомни меня. Я за пропуском побегу. Запомни синие мои глаза...

– Верно, красавица, глаза синие! – подтвердил солдат.

– Не пустят, – заметил Андрюшка.

– Все одно побегу... Граждане, запомните мои синие глаза. У меня трое малых ребят дома.

Она покинула очередь и хотела бежать, но в эту минуту на Волхонку от Моховой влетел грузовик. В кузове тесной кучей стояли, качаясь и толкаясь, юнкера и стреляли назад вдоль улицы из винтовок с примкнутыми штыками.

Очередь прижалась к окнам магазина. Вслед за грузовиком из-за угла вывернулся второй. В нем густо стоял народ в картузах, с винтовками без штыков, направленными вперед; не стреляя, грузовик гнался за юнкерами. Женщина с синими глазами кинулась поперек улицы, хотела прошмыгнуть между грузовиками. Юнкерские пули защелкали по мостовой. Женщина вскрикнула и упала ничком.

Второй грузовик круто повернул, едва не вылетев на панель, чтобы не задавить женщину. Грохнули и с этого грузовика выстрелы, и он помчался дальше, нагоняя юнкеров.

Очередь разбежалась. Из всего народу осталось только двое: солдат и Андрюшка.

– Теперь я первый, – сказал солдат, – а ты последний.

Улица в обе стороны несколько минут была совсем пуста. Гремели запоры железных ворот. Из окон запертой продовольственной лавки смотрели на улицу испуганные продавцы.

Солдат подошел к женщине, посмотрел: взяв под мышки, подвинул ее к краю тротуара и повернул навзничь.

– Готова! – сказал солдат. – Ловко ударили гады! Ладно! Запомню я, милая, твои синие глаза!

Женщина лежала мертвая, строго улыбаясь, и, широко раскрыв синие глаза, смотрела в серое небо.

К лавке подъехал полок на дутых шинах. Из-под брезента смотрели буханки. Вкусно запахло свежим черным хлебом... Лавка открылась... Продавцы начали выгружать хлеб и вносить в лавку, поглядывая на убитую. Извозчик слез с козел, снял шапку и спросил солдата:

– Чего это?

– Юнкера балуются!

– Так...

Солдат отвел Андрюшку в сторону и сказал, бегая белесыми глазами по сторонам:

– Вот что, хлопчик: пропуск у тебя на двоих?

Андрюшка прищурился:

– Видать, товарищ, документов нет? Давай сюда карточки!

Солдат отдал карточки Андрюшке.

Хлеб разгрузили. Извозчик сказал:

– Положите, товарищи, женщину на полок. Чего ей тут валяться! Свезу куда надо.

– И то!

Тело подняли, положили на полок и прикрыли брезентом. Извозчик погнал рысью лошадь с места.

Из двери лавки выглянул заведующий.

– Невелика нынче очередь у нас, – сказал он, обращаясь к солдату и Андрюшке. – Пожалуйте, граждане!..

Солдат и Андрюшка вошли в лавку. Барышня, отстригая купоны, удивилась:

– Что это у тебя, Андрюшка, столько новых карточек?

– А у нас в лазарете народу прибыло, – кивнул Андрюшка в сторону солдата.

Тот отдал честь и распустил свой большой мешок.

Пока они получали хлеб и укладывали его, в магазин набралось один по одному порядочно народу.

Волхонка была пуста. Трамваи не ходили. Женщины и мальчишки с котомками перебегали от одной лавки к другой. Далеко били одинокие выстрелы. Где-то близко застучал пулемет...

– Куда нести-то? – спросил солдат.

– Прямо переулком, за угол, – ответил Андрюшка. – Мы из судаковской усадьбы.

На углу, под каменной стеной судаковского сада, похаживал, ежась от октябрьского холодка, юнкер.

– Пропуск! Куда столько хлеба несете?

– У нас лазарет, товарищ, – ответил солдат. – Пропуск на двоих...

– Проходите.

– А покурить есть?

– Проходи! – грозно крикнул юнкер.

Солдат завернул за угол и крикнул:

– А золотых погонов тебе не носить!

Юнкер рассердился и выскочил за угол, вслед за солдатом. В тот же миг на другом углу, по гребню орловских конюшен, прочертило огнем, и, словно кто коленкор разорвал, раздался залп. Пули исщербили штукатурку ограды и шмелями гудели, улетая. Юнкер юркнул под защиту каменной стены. Солдат с Андрюшкой побежали к воротам судаковского дома...

У калитки дежурил Еванька. Он живо отодвинул засов и впустил солдата и Андрюшку во двор.

– Здорово! – сказал, опустив мешок на землю, солдат и вытер со лба пот рукавом.

К ним подошел Варкин. Он и солдат остро взглянули друг другу в глаза. Варкин начал быстро задавать солдату вопрос за вопросом, сам сейчас же отвечая:

– Какого полка? – "Сто восемьдесят восьмого запасного". – В командировке? – "Точно так". – Документы? – "Украли". – На какой мы сейчас стоим платформе, товарищ? – спрашивал Варкин.

– Мы сейчас на платформе за немедленный мир.

– А насчет земли? Отобрать у помещиков. Немедленно! Ясно? Про бедноту слыхал?

– Сам бедняк!

– Вижу. Ну, Аника-воин, ладно, оставайся. Зачислен на довольствие.

– Покорно благодарим.

– Проходи во флигель, пока господа не заметили. Хлеб поступает в общий котел... Андрюшка, скажи Лизавете Ивановне. Хлеб – на весы. Ну-ка, Еванька, подсоби...

Андрюшка с помощью Еваньки поволок мешок с хлебом на кухню.

Сестра милосердия

Костя ушел из дому после утреннего кофе и обещал прийти к завтраку. Отец и мать смотрели из окна столовой за тем, как Костя в новой шинели с широкой белой перевязью над левым локтем прошел через двор бодрым военным шагом. С винтовкой на плече, он в такт шагам помахивал правой рукой.

Когда калитка затворилась за Костей, Анна Петровна вернулась к столу и, обращаясь не то к мужу, не то к портрету, украшенному лаврами, несколько раз повторила:

– Что же нам делать? Что делать? Что нам делать?

Федор Иванович внимательно посмотрел на жену. Положив руку на плечо жены, Федор Иванович сказал ласково, но наставительно:

– В подобных случаях надо сохранять самообладание, не терять себя. А для этого надо вообразить, что ровно ничего не случилось, и делать все, что мы бы делали всегда.

– А что будете делать вы?

– Я? Я буду то же делать, что делал вчера. А именно: посмотрю, какие еще вещи можно убрать из картинной галереи в спальную комнату. Там есть еще место. Вынуть полотна из рам мне поможет Архип.

– Вы забыли еще одно очередное дело... Я просила вас...

– Забыл, дорогая. Что именно? Напомни.

– Вы забыли, что вашего сына избили вчера дворовые мальчишки.

– Ага! – вспомнил Федор Иванович. – Чтобы кучер и дворник поучили мальчишек. Да, да! Забыл. Сделаю сейчас же. Я буду в галерее.

И Федор Иванович вышел.

Вошла Аганька без зова. Видно было, что она горит нетерпением что-то рассказать.

– Барыня, голубушка, какие страсти Андрюшка говорит! На Волхонке в очереди юнкера женщину убили...

– Что за вздор!

– Да нет, верно!

– Ступай! Пошли Лизавету Ивановну – одеваться. Да посмотри, были ли дворник и кучер у Федора Ивановича.

И Анна Петровна прошла к себе.

Аганька сбегала за Лизаветой Ивановной, потом накинула платок и выбежала во двор. Ей было весело и жутко: уже со всех сторон теперь на улицах слышались выстрелы. Пулеметная стрельба делалась гуще и чаще. В воротах мелькнул автомобиль с красным крестом в белом круге на брезентовом верхе.

На дворе пусто. Шальная пуля срезала лист с ясеня и чокнула в стену, взбив пыль от штукатурки. Аганька взвизгнула и козой прыгнула под дерево, будто хотела укрыться от дождя. Передохнула и степенно направилась в сторону кучерской, откуда слышался отчаянный вопль Андрюшки. Форточка в окне у кучера Архипа была, словно нарочно, открыта, чтобы все слыхали.

– Ой, папынька, не буду! Никогда больше не буду! Миленький, довольно! – кричал, взвизгивая, Андрюшка.

Аганька подкралась к окну и, заслонив лицо руками, прильнула к стеклу. Сердце ее замирало, ей стало жаль Андрюшку.

Сквозь запыленное окно Аганька увидела, что кучер Архип сидит у стола, попыхивая "носогрейкой" и ухмыляясь в широкую бороду, Андрюшка скачет перед ним, мечется из угла в угол каморки, приплясывая, выкрикивая на разные голоса:

– Ой, больно, больно! Папынька! Я устал! Будет, что ли?

– Вали, вали еще! – весело прикрикнул Архип и затрясся от смеха.

Андрюшка кинулся к ведру с водой, зачерпнул воды чашкой, напился и опять принялся кричать на разные голоса.

– Ну, будет! – сказал наконец Архип. – Садись обедать.

Андрюшка повыл еще немного потише, сел за стол, откашлялся и, отрезав хлеба от пайка, принялся за еду, весело глядя на отца. Кучер закрыл форточку.

Аганька, давясь от смеха, побежала от кучерской к сторожке. Дверь в сторожку заперта. Окно плотно занавешено, и, как ни старалась Аганька, ничего не могла разглядеть. Напрасно прислушивалась Аганька: в сторожке было тихо... Аганьке стало страшно. Она кинулась бегом к дому.

Обрывок газеты

– Эй, девушка! Стой! – крикнули от ворот. – Открывай!

За сквозной калиткой стояли трое юнкеров с ружьями. Серые их лица были строги. Аганька подбежала, чтобы открыть калитку. На засове замок...

Один из юнкеров стукнул прикладом в железный лист ворот. Ворота загудели.

– Открывай!

– Да ключ-то у дворника.

– Зови дворника сейчас!

Аганька кинулась к сторожке. Ферапонт Иванович, насупленный, сердитый, вышел сам, без зова, на стук в ворота из сторожки, позванивая ключами на большом кольце. Ничего не спрашивая, он отомкнул калитку. Юнкера вошли во двор.

– С вашей крыши стреляют. Полковник приказал осмотреть чердак. Зови хозяина или председателя домового комитета.

– Хозяин в Париже. Комитета у нас нету.

– Кто же у вас?

– Федор Иванович, управляющий.

– Зови его на двор.

Федор Иванович скоро явился на зов дворника. Пожимая руку старшего юнкера, он представился:

– Федор Иванович Ширяев, управляющий.

– С вашей крыши стреляют.

– Этого не может быть, господин прапорщик, – ответил Федор Иванович, прижимая руку к сердцу. – Чердак у нас всегда на замке. Мой сын сражается вместе с вами.

– Ключ вот, – показал Ферапонт Иванович.

– Полковник приказал осмотреть чердак и забить его наглухо.

– Пожалуйста! Пожалуйста!.. Аганька, что вертишься на дворе? Марш домой!.. Ферапонт, проводи.

Дворник пошел впереди по крутой каменной лестнице с треугольными ступенями на поворотах. За дворником шел Федор Иванович. Юнкера спотыкались на узких ступенях, следуя за управляющим.

– Уж и темень тут у вас! – проворчал старший в звене юнкер.

– Старинка. Деды строили. О свете и просторе не думали. Надо бы взять фонарь...

– А что, братцы, – сказал юнкер, шедший позади, – как они нас оттуда ахнут?..

Федор Иванович чиркнул спичкой и осветил испуганные глаза юнкера, шедшего за ним.

Все остановились, только Ферапонт Иванович подымался по-прежнему не торопясь, ступая уверенно по знакомым ступеням.

– Отмыкать? – спросил он сверху. – Да вы, господа юнкера, не бойтесь... с той поры, как трубы чистили, ни разу чердак не отпирался.

– Отмыкай! – приказал Федор Иванович.

Загремел засов, и дверь завизжала в петлях. На чердаке было тихо. Федор Иванович поднялся на верхнюю площадку.

– Мир и тишина, – сказал Ферапонт.

Сквозь запыленные "слухи" струился внутрь чердака неверный свет. Да и на дворе уже смеркалось. Чердак был завален и заставлен разным хламом. Из двери потянуло холодной чердачной трубной гарью.

Федор Иванович чиркнул спичкой и осветил пространство за дверью.

– Пыль, хлам, и больше ничего. Пожалуйте, господа!.. А если бы кто был на крыше, мы бы услыхали: железо загромыхает...

Юнкера приблизились, осторожно заглядывая внутрь чердака через плечо Федора Ивановича.

Водя спичкой понизу, Ширяев говорил:

– Извольте видеть: на пороге пыль чуть не с вершок. За порогом пыль. Если бы кто вошел, следы были бы как на первой пороше. И уж от трубочистов-то следы задуло пылью... Изволите видеть.

Федор Иванович присел и протянул руку со спичкой подальше – и вдруг смолк. Спичка обожгла ему пальцы и погасла; при ее вспышке Федор Иванович увидел на полу чердака свежий обрывок газеты с заголовком: "Русские ведомости". Среда, 25 октября 1917 года".

– Ну-ка, посветите еще, – попросил старший юнкер.

Руки у Федора Ивановича дрожали. "Расстреляют!" – мелькнуло у него в голове. Спички ломались о коробку, не зажигаясь.

– Да чего смотреть больше! – скучая, сказал задний юнкер (он так и не поднялся на площадку). – Ясно, ничего нет.

– Закрой дверь, – сказал отрывисто старший юнкер.

Быть может, и он успел рассмотреть предательский обрывок газетного листа, но не хотел пугать своих товарищей. Федор Иванович попятился от двери. Ферапонт прикрыл дверь, загремел засов и звякнул замок.

Федор Иванович чиркнул. На этот раз спичка зажглась. Водя дрожащим огоньком перед дверью, окованной полосовым железом, Федор Иванович приговаривал:

– Изволите видеть: дверь из двухвершковой сосны да еще окована. Крепко жили старики. Хлам... а и хлам берегли. И ход на чердак особый, прямо со двора, изволите видеть!

На дворе старший юнкер, строго глядя в глаза Федора Ивановича, приказал:

– Чердак забить. Ключ держите у себя. Вы ответите...

– Очень хорошо-с! Ну, а как наши дела вообще?

– Дела отличны. Кремль и город в наших руках. Прибыл полк казаков. На нашу сторону перешла и их артиллерия...

– Дай бог! Дай бог! – торопливо крестясь, бормотал Федор Иванович.

Юнкера тихо направились по дорожке к воротам. Ширяев смотрел им вслед. Юнкера остановились перед распахнутой Ферапонтом калиткой, о чем-то тихо совещаясь. Старший, а затем и тот, что не решился подняться к чердачной двери, вернулись, и старший сказал Федору Ивановичу:

– Я оставляю у вас на дворе часового. Так будет и для вас и для нас спокойнее.

Третий юнкер остался во дворе, у входа на чердак, двое ушли.

Федор Иванович приказал Ферапонту:

– Возьми десяток шестидюймовых гвоздей и заколоти чердак.

– Чего это дверь-то портить? – возразил Ферапонт.

– Делай что велят.

– Слушаю, сударь.

Ферапонт снял с кольца ключ от чердака и протянул Федору Ивановичу.

Засветив фонарь, с молотком и гвоздями дворник поднялся наверх по той же каменной лестнице и принялся заколачивать дверь. Гвозди не шли в старое, твердое, как кость, дерево и гнулись. Молоток высекал из шляпок искры.