Текст книги "Физика (Рассказы)"

Автор книги: Сергей Солоух

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Давайте, конечно. Только Сибкредит предупредите.

– Обязательно. А еще хотел спросить. Мне можно... Можно сегодня уже не возвращаться?

– Можно.

"Надо бы самому предупредить Демина, – мелькает мысль. Приходит в голову: двухминутный перерыв связи, даже не заметите... Надо бы. Было бы правильно, конечно."

Но вместо этого Васильев включает первую скорость.

– Вы сами себя превзошли, – говорит ему Антонина Гавриловна, открывая дверь. – Я была уверена, что опоздаете. Какое приятное исключение. Даже раньше обещанного.

Между тем Лизка уже в колготках и кофточке. Через полчаса точно была бы в сапожках. С книжкой в руках на маленьком стульчике в прихожей.

– Вас подбросить?

– Нет, спасибо, тут же дворами два шага, да и в магазин надо зайти.

Тем лучше.

– До свидания. Спасибо, что посидели.

Поземка перебегает улицу Марковцева на красный свет. Белые суслики за белыми мышами. Полки. Орда.

Домой не хочется. Совсем.

Лиза, слушай, а давай поедем в Сосновый бор. Посмотрим белок.

– Они, наверное, уже все в домиках, – говорит ребенок. Отражается в зеркальце.

– А вот мы поедем и посмотрим.

Как можно дальше. Как можно дальше.

На часах без двадцати семь. Лева представляет себе кабинет Лапина. Буква Т стола и О двери. Как игра "виселица". Угадай пропавшую букву.

Бреславская, Чертков, Данилов, Гусев... Тоже мне проблема.

Чайковский настигает у въезда на заправку. За деревней Красной. Наушник вытащил, а вот прибор не обесточил. Сам виноват.

– Лев Петрович, – голос Лапина необычайно ласков, – ну и что это за детская выходка? Какую-то бумажку накатал, хорошенькое поздравление. Несерьезно. Рабочий разговор. Обмен мнениями. Надо привыкать. За вами же коллектив, целое направление. Ай-ай-ай. Я тут переговорил с нашим новым коммерческим, Олегом Анатольевичем. Посоветовались. Резервы есть, думаю, сможем скорректировать ваш план развития. А то действительно, все Гусеву или Данилову. Загордятся, особенно Алексей Витальевич. В общем, давайте, завтра ровно в десять жду. Готовьте предложения. Договорились?

"Вот же козел, хитрая бестия! – думает Лева. – Действительно два фокуса. С колесами и без. Чертяка".

– Договорились. Завтра в десять.

– Ну и молодцом.

– Вас с днем рождения, – говорит Васильев в уже оглохший, отбившийся пластик. И сам себе изумляется. И краснеет от стыда. А потом поднимает глаза и видит в зеркальце – ничего. Никто ничего не заметил. Обошлось. Как всегда. Ребенок дышит. Лизка спит. Он, Лева, тормознул. Остановился на повороте. Не вышло. Застрял. До следующего раза. А она едет. Летит к веселым белкам в расписных домиках. По небу. На облаке. И ничего ей не мешает.

Елизавета Львовна.

Васильева.

ТЕПЛО

Крестики и нолики.

Прутики кустов и мелкие полыньи. Полупрозрачность теплого воздуха над ними.

– Папа, а кто в реке курит?

– Русалки, наверное, – говорит Лева.

– Нет, русалки хорошие, – не хочет соглашаться Лизка, – про них мультфильм есть.

– Тогда водяной.

"Про него тоже мультфильм есть", – вспоминает Лева. Но ребенок молчит. Значит, еще пока не видел. Верит на слово.

А оно у Левы надежное. Когда-то дал сам себе. Пообещал не курить. И все. Уже шесть лет хороший. Золотой.

На середине реки, за заснеженным островом, рыбаки. Черные точки. Птичий помет. Про них точно мультфильма нет. Только про серого с хвостом.

– Папа, а почему мама звонила медленно-медленно?

Лева останавливается. Полозья санок перестают скрипеть.

– Это как медленно-медленно?

– Она ведь в Новосибирске?

– Конечно.

– Когда мама звонит из Новосибирска, то всегда бегом-бегом, а сегодня шагом. Медленно-медленно. Почему?

"Оказывается, ребенок различает город и межгород. Надо же!" – думает Лева.

– Смотри, – говорит он, – птица опять улетела!

Скульптура называется "Река-труженица". Кажется, так. Возлежит. Ковано-сварной каркас на высоком камне. В том месте, где набережная переламывается. Ухает вниз к воде и ивам. В Левином детстве это место звалось извозом. Только девка еще не протягивала руку к зениту. И медную птаху никто не отрывал от ее железной ладони. Удивительное постоянство.

– Правда. – Лизка привстает с санок. – У нее там птенчики, наверное.

– Где? – изумляется Левка.

– Ну там. – Дочь взмахивает рукавицей. – Там, куда она летает. На небушке.

Последний мартовский снег, как драгметалл. Отражает свет и луны, и солнца. Слепит. Скольжения не будет никакого, но, может быть, и к лучшему. Настоящая скорость пугает Лизку.

Крестики превращаются в кресты. А нолики – в нули. Устье Искитимки цепь перекатов. Вода сверкает внизу. В авоське стволов и веток. Журчит, впадая в Томь. Круглый год. Кто и где льет в нее кипяток? Какие эльфы и гномики?

– Папа, а почему никто сегодня не пришел? Даже собачки не гуляют.

Лева смотрит вверх. Туда, где тополя, дома и нимфа – мать полей. На белой девственной глади – три параллельных линии. След – "аргомака", санок с рулем. И больше ничего. Первопроходцы.

– А все уже настроились на оттепель. Переоделись. Только мы с тобой морозов не боимся.

– Собачки не переодеваются, – подумав, говорит Лизка. – Они всегда в шубке. Ты бы хотел стать собачкой? Понарошку?

День вопросов и ответов. У самого Левы был только один. Да и то позавчера, в четверг.

– Разве в субботу хоронят? – спросил он у Светки.

– Теперь делают все, – ответила жена и заплакала. Узнала от матери, как умирала тетя Калерия. Она просто сказала: "Скоро весна". Сказала и закрыла глаза.

Маленькая и очень терпеливая женщина, Калерия Гавриловна. Думала, еще чуть-чуть перенеможется – и будет свет. Но зима оказалась выносливее. Теперь вот черная студеная земля лежит на боковой аллейке Южного кладбища. Как раз, наверное, сейчас посыпалась. На красную крышку. Падает.

А Лева уже второй день с Лизкой. Ведь мама на курсах в Новосибирске. И вернется только завтра.

– Ну что? Катаемся? Кто первый забежит на горку?

– Лиза! Лиза!

Ага, сейчас истопчем снежный покров. Манную кашу без примеси варенья. Как всегда. Ложкой истычем, а есть не станем. Дети.

Смешного колобка в синем комбинезоне хватает ровно на полгоры. Возле пары старых карагачей она останавливается. И ждет сани. Экипаж.

Ладно, карета подана.

Закладывать виражи, заворачивать у последнего столбика чугунной ограды и съезжать к самой воде Лизка не очень любит. Ведь неизвестно, кто там прячется. Кто живет под ветками и наледью. Но после трех проходов по прямой, строго вперед, Лева уговаривает дочку скатиться. По белому, еще не тронутому. К живому перекату, незамерзающей воде.

Техника старинная, пионерская. Работает левая нога, пятка. Ныряет, зарывается. В лицо летят снежинки, а в ухо – ветер. Но получилось. Вписались. И санки скатываются. Только рулем довернуть немного. Летят вдоль берега. По кромке.

– Ну как? Здорово?

– Папа, – вместо ответа Лизка встает и быстро прячется за Левину спину, – там бабушка с палочкой. И собачка.

Впереди, метрах в тридцати от санок зеленое пятно. И рыжая стрелка. Семь ног. Одна деревянная. Местная старушка с клюкой. Из бывших, советских. Живут еще такие в доме наверху. Сталинском, желто-красном. С колоннами и эркерами. Ничего примечательного, тем более пугающего. Всем хочется глянуть на воду. Полюбоваться жизнью. Особенно в конце зимы.

Между тем болонья за спиной Левы деликатно шуршит.

– Папа, а можно мне залезть на коника?

Это значит – сесть на шею. Ножки свесить. Высоко подняться над землей. Много выше ушастого коккер-спаниеля. Симпатичная мордашка. И не из дешевых.

– Давай! – говорит Лева. Два раза Лизке повторять не надо. Есть.

Лева встает. Собака воюет с воробьем. Обыкновенным, вкусным. Не латунным. С ветки на ветку прыгает. А собака с кочки на кочку. Мимо летит. Не останавливается. Зато бабка любопытна. Живые серые глаза и лисья шапка.

– Здравствуйте. – Лева кивает головой и Лизкой. Ходока проще пропустить. Тропка узкая, и тащиться по колено в снегу не хочется. По щиколотку лучше. Гуськом, один за другим.

– Здравствуйте, – отвечает бабка и смотрит на Васильева. Долго и внимательно. Фотографирует. Без вспышки. А потом показывает остренькие вставные зубки.

– А ведь я вас знаю, молодой человек. Вы зять Калерии Гавриловны Росляковой? Правильно?

Левка не знает, кем он приходился покойной сестре своей тещи. Зять? Ну, пусть зять. Звучит получше деверя и шурина.

– Да. Именно так.

– То-то я смотрю на вас. Думаю, видела. Видела тогда в онкологии Калерию с каким-то молодым человеком. Мы с ней вместе работали. В Энергоснабе. Очень плохо она тогда выглядела. Очень плохо. Прямо никакая. Оклемалась? Нет?

"Ах, ты, старая, гнусная грымза! – думает Лева. – Вылезла погулять. По лестнице спустилась от площади Пушкина. Приковыляла. Ни раньше, ни позже. И ведь, действительно, могла видеть. Возил. И не один раз. Возил Калерию Гавриловну на химию. Было. Пока Светка сама не сдала на права".

– А у меня сынок – зав. отделеньем в онкологии. На капельницы к нему ходила, – не умолкает бабка, лопочет. – А Калерия у него-то и наблюдалась. Только, сказал, чудо поможет вашей подруге. Только чудо. Господи Исусе".

А рожа – такое солнышко. Лучики – морщинки. И губы накрашены. Слюна розовая и, кончики клыков. Словно сама воробья съела. Живьем. Только сейчас заметил. Плохой ты, Лева, физиономист. И вообще не наблюдателен. Учись у ребенка. Учись, пока не поздно.

– А вот чудо и случилось! – бухает Лева Васильев, говорит решительно и вдохновенно. – Произошло. Оно самое. Все нормально. Обливания помогли. Рассосалось. Вчера как раз уехала к подруге в Германию. На полгода.

– К Заре Михайловне? – темнеет бабка. Зеленеет. Под стать пальтишку становится. Драпу в рубчик. – Да вроде бы никогда особенно и не была близка с Вайнштоками? Ну надо же!

Лева разводит руками. Вернее, одной. Второй крепко держит Лизку за коленку. Уж извините.

– Чапа! – кричит бабка. – Чапа, немедленно вернись! В реку упадешь, глупая ты псина!

Палка орудует, как шило. Дырокол. Ходко пошла старушка. Обиженно сдавать страницу берега в архив.

– Чапа!

Лева с Лизкой на плечах тоже выходит на запорошенную тропинку. Санки сзади. Широкими полозьями зализывают дыры в снегу. Большие и маленькие.

Медленно, не торопясь. Пусть все исчезнет. И снова воздух станет прозрачным. Без цветных примесей. На все четыре стороны света.

А мартовское солнце старается вовсю. Желтые блики играют в мелкой воде Искитимки. Бесполезные золотые рыбки.

"Вот так и попрощался с Калерией, – думает Лева. – Вместе со всеми. Получилось. Само собою. Действительно, Господи, прости".

– Папа. – Лизка пригибает голову и шепчет прямо в ухо. – Папа, а почему ты обманул чужую бабушку?

– Разве обманул?

– Да. Баба Лера ведь никуда не уехала. Она же дома. Мы же ее не провожали. Не отвозили в аэропорт. И на вокзал не отвозили.

Лева молчит. Чужую бабушку – это цветочки. А вот собственную дочь – уже целое искусство. Но выбора нет.

– Знаешь, малыш, – говорит Левка, – это не обман. Это сказка. Ты думаешь, только детям рассказывают волшебные истории? Нет. Бабушкам и дедушкам тоже.

– Но они же не верят. Ни в Железного дровосека, ни в Буратино.

– Вот поэтому им и рассказывают сказки друг про друга.

За спиной тишина. Ребенок задумался. Лева чувствует холодок. Вокруг своей собственной шеи. Циркуляцию воздуха, а не крови.

Угловой дом на вершине крутого склона смотрит на Васильева всеми своими черными окнами. Можно подумать, тоже осуждает. Заодно с парой, что телепают там. Все еще тащатся вверх по извозу. Все меньше делаются и меньше. Но совсем исчезнуть не торопятся. Не спешат.

Вообще остановились. Мальчишки помешали старушке. Точно! Какой-то там воспитательный момент. У чугуна и камня, возле "Реки-труженицы".

– А давай не на мне поедешь, а на санках, – предлагает Лева. Поднимает двумя руками дочь и ставит на снег.

Лизка садится на сиденье, как Емеля. К Искитимке передом, а к рулю задом. Лева бы охотно присоединился. Но кто-то должен бдить. Всегда. Смотреть в оба.

А на вершине, на изломе Притомской набережной, в воздухе палка. Старушка из Энергоснаба лютует. Мать эскулапа, убийцы Калерии Гавриловны. Кого-то и она хочет достать. Лично, сама. Бабанька в зеленом, луговом пальто.

Одного хорошо видно. Стоит у ограды в черной куртке. Ногу задрал, положил на железные перила. Прыгун, гимнаст. Брумель и Андрианов. В полной готовности. А второй мелькает. Красная куртка. То появится из-за плеч рукотворной русалки, то исчезнет. Что-то еще отламывают. Определенно. Два малолетних хулигана. Попались, акробаты.

Клюка трясется. Собака и человек – то в унисон, то в разнобой. Но слов не слышно. Зато видно. Старуха резко подалась вперед. Палка проткнула воздух. Бесенок в красной куртке спрыгнул с камня, слетел, сорвался – и по снегу, по крутому склону, снарядом, бомбочкой – к реке. Его товарищ в черном сигает следом. Через ограду перемахивает – и в том же направлении, но только колбасой.

Кто победил, не ясно.

– Я вас достану... негодяи! – уже доносятся отдельные слова. И подозрение оправдывается. Десять очков у хулиганов. Что-то там красное прилипло. Светится. Осталось на теле "Реки-труженицы". Еще пара шагов вверх, в гору – и Лева оборачивается.

– Лиза, смотри, твоя птичка-невеличка прислала Речке-Весне шапочку с небес. Как в этом... как в мультфильме...

Лизка бросает взгляд через плечо. Разворачивается всем телом, встает и все равно не верит своим глазам.

Правда, старая лыжная шапка. На ковано-сварном металле головы. Олени и стрижи. Узорчатая. Чудесная, с игольчатым помпоном. Шариком на ниточке.

– Ой, – говорит Лизка, – как у гномика! Только этих нет...

Она показывает руками.

– Да, – понимает Лева, – полей. Но их и не должно быть. Это же шапочка эльфов, а не гномов.

– Каких эльфов?

– Ну эльфов... сказочных, волшебных... которые воду в Искитимке зимой греют.

– Какое безобразие! Нет, вы видели? – Старуха ждет сочувствия, а может быть, и помощи.

– Простите, мы очень торопимся, – отвечает Лева. – Извините.

И мимо. Не останавливаясь. Под ветки рябин Притомской набережной.

– Молодой человек, имейте совесть! – доносится из-за спины, Остановитесь. Одна минута же. Снимите это безобразие. Мне не достать.

Под ногами бесконечная белая лента широкой дорожки. Справа черная невысокой ограды. Высоко и хорошо. Вся река видна и даже рыбаки за белым языком острова. Словно ветер раскидал мерзлую ягоду. И некому склевать. Счастье.

– Эта бабушка с палочкой, – говорит Лизка, когда замолкает вдали голос и лай глохнет, – она очень плохая. Очень.

Лева останавливается и оборачивается.

– Папа, – продолжает ребенок и встает на сиденье, – а давай посмотрим на реку. Может быть, мы увидим этих эльфов, которые шапку принесли. Или гномиков. Может быть, они еще не убежали обратно. К своим печкам. Это же они дымки пускают? Да?

– Конечно, конечно. Давай, – легко соглашается Лева. Посмотрим.

Он берет дочку на руки, поднимает и подходит к самой ограде.

Теплый воздух над ближними полыньями, словно тончайший шелк. Радужные нити. Одежда невидимых кочегаров. Кузнецов и косарей. Они славные. Не курят и не дергают девчонок за косички.

Лизка молчит. И Лева молчит. Очень красиво.

– Папа, – неожиданно говорит ребенок, – папа, ты не сказал, почему мама звонила медленно-медленно.

– Не сказал? – переспрашивает Лева.

– Не сказал. – Лизка поворачивает свою головку и смотрит ему прямо в глаза.

– Потому, что думает о нас с тобой. Просто думает о нас с тобой – и все.

На лице ребенка появляется удивительное выражение. Оно светится. Оно греет. Внезапно Лизка обхватывает Левину голову руками. В одно мгновение. Как мяч. Притягивает к себе. Прижимает и целует. В нос, в щеки, в губы. Горячо.

Дурацкий ком подкатывает к горлу Васильева.

– Скоро наступит весна, – говорит он. – Очень скоро. И в этих полыньях будут плавать уточки. Большие и маленькие. И мы их обязательно придем смотреть. Обязательно.

– Да, – отвечает Лизка, – да, очень скоро.

На белом снегу берега и реки тени. Бесконечная полоска крестиков ограды. И над ними два шарика. Два нолика. Две головы-головушки.

Папа и дочь.