Текст книги "Заговор"

Автор книги: Сергей Шхиян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Что это с тобой? – спросил я.

– Н-не знаю, – с трудом ворочая языком, ответил он.

Я потрогал его голову, на темени ближе к затылку вздулась большая шишка.

– Убили! – опять с места в карьер завопила наблюдающая за моими действиями Аксинья. – Убили! Помогите!

– Прекрати выть, лучше принеси из ледника кусок льда, – прикрикнул я.

– Зачем?! – на той же трагической ноте завела она.

– К шишке приложишь! Если льда не найдешь, то воды, что ли, холодной из колодца принеси, будешь тряпку мочить и к голове прикладывать.

Аксинья разом замолчала, кивнула и побежала добывать лед.

– Ну, мы пойдем, – откашлявшись, сказал «парламентер», – извините, ошибка вышла.

– Хороша ошибка, парню голову разбили, двери покорежили, женщин до полусмерти напутали, а кто за все это ответ держать будет? – возмутился я. – Сейчас позовем хозяина, целовальника, определим ущерб...

Мое предложение квартет бойцов выслушал, но оно им не понравилось. Мужики разом насупились и начали переглядываться между собой. Как и во все времена, на Руси судиться и возмещать ущерб не любят.

– Ну, ты, это, того, этого, – недовольно сказал «парламентер», – зачем нам целовальник, мы и так можем уйти. Извинились, чего тебе еще!

– Точно, – добавил здоровяк, – ты того, не доводи да греха!

– Вы думаете, что раз вас четверо, так я с вами не справлюсь? – спросил я. – Очень даже справлюсь. Вас, – указал я на старшего и здоровяка, – из самострелов положу, а этих, – кивнул я на двух оставшихся молчаливых участников события, – саблей покрошу! Вам это надо?

– Это еще посмотреть надо, кто кого покрошит! – пробурчал здоровяк, но невольно отступил к выходу.

– Ладно, что зря спорить, чего ты от нас хочешь? – спросил старший.

– Сначала расскажите, что это за Алексашка, и почему вы за ним гоняетесь?

«Парламентер» подумали миролюбиво объяснил:

– Вор он, вот и весь сказ. Набрал товара в долг, пообещал, что когда продаст, с хозяевами расчесться. А сам взял да и сбежал. Нас купцы и наняли его отыскать и долг с взыскать.

– Понятно, значит, это ваше ремесло людей ловить и долги выбивать?

– Ну, ремесло не ремесло, но добрым людям, чем можем, помогаем.

– И сколько вы за такую работу берете? – не без задней мысли поинтересовался я.

– Смотря кого надо сыскать. За Алексашку купцы пять ефимок посулили. Только этого мало, мы за ним уже попусту вторую неделю по всей Москве гоняемся.

– А сколько возьмете доставить мне сюда одного человека? – спросил я.

– Это смотря кого. Может, ты царя закажешь привезти или первого боярина!

– Царь мне не нужен, а нужен мне управляющий одной купчихи из Замоскворечья.

– Тоже сбежал? – понимающе улыбнулся он.

– Нет, не сбежал, в этом и сложность. Его нужно прямо из подворья увезти.

– А много у них там людишек? – сразу же задал старший конструктивный вопрос.

– Много, я там видел человек до сорока мужчин и женщин.

– Сорок! – повторил он и даже присвистнул. – Это же целая рать! Сколько нам народа перебить придется! Такая работа дорого стоит!

– Никого бить не нужно, – испугался я такого радикального решения вопроса, – управляющего там все ненавидят, и народ подобрался в основном пьющий, за бутылку не то, что врага, мать родную продадут.

– Все равно, дело серьезное, – задумчиво сказал он, уже начиная набивать цену, – просто так туда не полезешь... Вы как, мужики? Возьмемся?

– Это как хозяин решит, – сказал до сих пор молчавший участник «бандформирования», – если не поскупится, то почему не помочь доброму человеку.

– А ты как, Еремей? – спросил он здоровяка.

– Если живого предоставить, то дороже будет стоить, – ответил тот. – За мертвого проси половину.

– Лучше живого, мне с ним поговорить нужно, – торопливо уточнил я условие подряда.

С людьми такой категории я сталкивался впервые. Они отличались даже от лесных разбойников. Те были в основном беглые крестьяне, вынужденно занимающиеся грабежом, и никакой особой свирепости я у них не замечал. Эти же ребята так спокойно и добродушно говорили о чужих жизнях, что общаться с ними стало весьма неуютно. Я подумал, что такой цинизм, невозможный в добропорядочном, тем более религиозном, обществе и приводит людей к смутным временам. Отсюда, видимо, и растут уши всякого терроризма. Стоит только кому-то перестать уважать чужую жизнь, как и его собственная не будет стоить ломаного гроша.

– За живого две ефимки, за мертвого одну, – подумав, назвал цену «парламентер».

– А какая скидка за ущерб? – специально сварливо спросил я, чтобы они не держали меня за лоха.

– Магарыч, – сказал старший.

– Что значит магарыч? – не понял я.

– Магарыч себе оставишь, – объяснил он.

– Ладно, пусть будет по-вашему. Когда выполните работу?

– Ну, если дашь аванс... – начал он.

– Не дам, полный расчет, когда привезете управляющего.

«Парламентер» покривился, но возражений не придумал, ответил так, будто дело уже решилось:

– Постараемся сегодняшней ночью, крайний срок завтрашней.

Это меня устраивало, и мы ударили по рукам. Я назвал адрес, растолковал, как туда доехать и забраться в усадьбу. Потом мы обговорили остальные детали. Распрощавшись с бандитами, я взялся за своего рынду, Он до сих пор толком не пришел в себя, лежал с открытыми глазами, стонали время от времени спрашивал, что с ним случилось.

Я осмотрел его голову. Шарахнули его по затылку от души, но никаких особых повреждений, кроме шишки и рассеченной кожи, на голове не оказалось. Когда вернулась Аксинья с куском источающего слезы льда, я обвернул его тряпкой и велел держать на месте ушиба.

Едва все устроилось, пришел хозяин, узнать, что тут у нас был за шум. Я рассказал, что какие-то люди искали Алексашку. Услышав это имя, кабатчик сердито плюнул прямо на пол и выругался. Оказалось, что шустрый коммерсант действительно здесь жил, но обманул и его, не заплатил за постой и вдобавок что-то украл.

Все время, пока продолжалась кутерьма, Прасковья вела себя удивительно тихо. Я даже подумал, что она сильно испугалась или прихворнула. Однако едва мы оказались вдвоем, Аксинья вышла, а Баня заснул, она подошла ко мне и, прямо глядя в глаза, спросила:

– Ну что, ты ее видел?

– Кого? – удивился я, не понимая, о ком она спрашивает.

– Как кого! Конечно, крестную!

– Видел, – сознался я, начиная понимать, откуда дует ветер.

– И как она тебе? Понравилась?

– Хороша! – ответил я с глупой мужской откровенностью. – Первый раз я ее не рассмотрел, а теперь вволю налюбовался!

Прасковья, холодно улыбнулась и непроизвольно пожала плечами.

– И что ты в ней такого нашел?!

– Ну, как сказать, – начал я, – она такая, – я обозначил жестом форму виолончели, – и совсем еще не очень старая. Я бы даже сказал, молодая. И лицо у нее такое, ну, и фигура...

В конце концов, настал и мой час мелочно отплатить ей за смены настроения в самое неподходящие моменты. Пусть поймет, что на земле кроме нее существуют и другие женщины, способные нравиться мужчинам.

– Так ты хочешь сказать, что она лучше меня?! – воскликнула девушка звенящим от обиды голосом.

Вопрос был слишком прямой и некорректный. Так я ей и сказал, подбирая подходящие старорусские слова. В конце тирады лицемерно утешил:

– Вы совсем разные, и каждая хороша по-своему!

Прасковью такое утешение не устроило, она зло взглянула на меня и оборвала разговор. Мне в тот момент было не до ее уязвленной женской гордости, я подумал, что, если этой ночью привезут управляющего Ивана Никаноровича, то мы окажемся уже впятером в маленькой комнате, куда в любую минуту может зайти хозяин или кто-нибудь из его работников. Кроме того, лишь только я его отпущу, наше местоположение окажется засвеченным.

– Вот идиот! – в сердцах воскликнул я.

Что обозначает слово «идиот», Прасковья не знала, поэтому непонятный эпитет приняла на свой счет, вспыхнула до корней волос и резко ответила:

– Ну и ладно, тогда иди и целуйся со своей Веркой!

Я машинально кивнул, представляя, что теперь вместо отдыха мне придется идти искать новую квартиру.

– Да, действительно, придется идти. А эта, как ты говоришь, Вера, – вернулся я к прежнему разговору, – внешне очень приятная женщина.

Девушка опять дернула плечом, кажется, хотела сказать что-то резкое, передумала и села на скамью перед слепым окном.

– Ты здесь присматривай, чтобы все было в порядке, – попросил я, – а мне придется отлучиться.

Обиженная Прасковья не повела бровью, но я постарался этого не заметить, быстро собрался и пошел на конюшню седлать лошадь.

Глава 14

Квартирная проблема в Москве существовала всегда. Этот город притягивает к себе людей больше, чем может принять и разместить. Те, кому не достается от благ тепла и комфорта, терпят бытовые лишения, но почему-то все равно стараются остаться здесь навсегда. И все, в конце концов, как-то устраиваются. С такой надеждой на счастливый исход я и отправился искать новое пристанище.

Этой ночью мне повезло дважды, и я попытался продлить полосу везения столько, сколько будет угодно фортуне. Потому, ничтоже сумняшеся, заехал в первую попавшуюся слободу и спросил у какого-то неспешно идущего человека в синем кафтане, не сдается ли тут в наем приличная изба. Прохожий оказался довольно оригинальным типом, он остановился, не спеша осмотрел меня с головы до конских ног, ничего не ответил, повернулся и пошел своей дорогой. Такое невежливое отношение могло задеть кого угодно. Меня, во всяком случае, задело. Конечно, он имел полное право не помогать незнакомому человеку, но все-таки не так нарочито небрежно, Я решил заставить его понервничать, догнал и поехал рядом, тесня лошадью с дороги. Однако он продолжал неспешно шествовать, не поворачивая в мою сторону голову, как будто не замечал неожиданной докуки. Ситуация сложилась забавная. Я уже решил сдаться и ехать своей дорогой, как вдруг человек остановился и насмешливо на меня посмотрел и спросил:

– Тебе что, дороги мало?

– Нет, но я подумал, что тебе будет приятно со мной прогуляться.

Вопрос и ответ оказались так себе, не отличались ни остроумием, ни оригинальностью. Я, чтобы не усугублять собственную глупую шутку, остановил лошадь, собираясь повернуть назад, однако прохожий почему-то тоже остановился. Весело на меня посмотрел и спросил:

– Надолго тебе изба нужна?

– Если хорошая, надолго.

– Сам-то ты кто будешь?

– Приезжий, – ответил я, не углубляясь в собственную биографию, – в Москве по торговым делам.

– Ладно, езжай за мной, есть у меня на примете то, что тебе нужно.

– Я знал, что сегодня мне повезет, – сказал я, из вежливости спешиваясь, – далеко идти?

– Нет, тут у нас все близко, – ответил он и пошел Дальше в прежней своей манере, не обращая на меня никакого внимания.

Не знаю чем, но этот оригинал мне понравился, хотя внешне напоминал сытенького хомячка и смешил своей вальяжной самоуверенностью. Он шел, не оглядываясь, а я следовал за ним, держа коня под уздцы. Остановился толстячок возле высоких дубовых ворот. Мы с донцом последовали его примеру.

– Здесь, – коротко сказал прохожий. – Понравишься хозяйке, будет тебе изба.

То, что хозяин не он, меня немного разочаровало, однако выбирать не приходилось, хозяйка так хозяйка. Провожатый ударил железным кольцом в ворота, и они, как по волшебству, открылись. Привратника за ними почему-то не оказалось. Я специально оглянулся – возле ворот никого не было. То ли они отворялись «автоматически», то ли воротный страж успел укрыться в будку.

Мы вошли во двор, аккуратно вымощенным желтым известняком. Такой роскоши я в Москве еще не встречал, даже в Кремле дороги были мощены дубовыми плахами или грунтовые, а пешеходные дорожки дощатые. В середине двора стоял довольно большой одноэтажный дом с резными досками вдоль крыши, почти нормальной величины окнами, украшенными резными же наличниками.

– Вот это да! – только и смог воскликнуть я.

– Эта хозяйские хоромы, – пояснил провожатый, – та, что нужна тебе, дальше во дворе, ее отсюда не видно.

Я с интересом осматривал усадьбу. Все здесь было непривычно глазу: и сама богато украшенная господская изба, и многочисленные дворовые постройки, типичные для богатых подворий, и обычно срубленные кое-как, здесь же аккуратные и красиво отделанные резьбой. В этом странном месте даже забор был прямой и ровно поставленный и не напоминал наши родные изгороди, похожие на пьяного, только что вышедшего из кабака.

– Нравится? – поинтересовался провожатый.

– Первый раз вижу такое красивое, ухоженное имение, – без лести, вполне искренне, похвалил я, – кто здесь живет?

– Скоро узнаешь, – ответил он. – Раз нравится, то пошли в дом.

Он так и сказал, «в дом», хотя это латинское название жилища, позже ставшее в русском языке самым распространенным, еще почти не употреблялось в Московии, все жилые помещения обычно именовали избами.

Мы подошли к невысокому, красиво украшенному резьбой крыльцу, где я привязал к коновязи лошадь. Только теперь я обратил внимание на то, что вокруг совсем не видно людей. Обычно в таких больших, богатых дворах всегда толклись многочисленные слуги, бегали дети, разгуливали домашние животные. Здесь же не было видно ни одной живой души.

Когда мы вошли внутрь дома, не меньше, чем мощеный двор, меня удивило его внутреннее убранство. Дом оказался меблирован по западному образцу. Обычную обстановку русских жилищ этого времени составляли встроенные лавки и полати, которые делались сразу же при строительстве. Здесь же были в основном «самостоятельные» предметы интерьера, вроде полок, сундуков, стульев. Причем все хорошего Качества. Кроме того, поражала идеальная чистота: выскобленные до желтизны полы и стены, хорошо промытые стекла.

Мне становилось все любопытнее посмотреть на хозяев, вернее хозяйку такого продвинутого жилища. Обстановка явно опережала свой век, она больше соответствовала эпохе царя Алексея Михайловича, чем теперешний моде.

Из сеней мы прошли в большую, парадную комнату с резными сундуками вдоль стен и большим дубовым столом по середине. На стенах висели дорогие европейские гобелены на мотивы рыцарских романов и куртуазной любви.

– Погоди здесь, – велел провожатый, – я пойду, доложу.

Я остался стоять, рассматривая тканные картины из средневековой европейской жизни. То, что это настоящие произведения искусства, было понятно с первого взгляда. Любоваться рыцарями и прекрасными дамами мне пришлось довольно долго. Мне уже надоело ждать, когда вернулся новый знакомый. Выглядел он смущенным, что никак не подходило к его недавней небрежной вальяжной.

– Ничего не получится, хозяйка заболела, выйти не сможет, – извиняющимся голосом сказал он.

– Что с ней? – спросил я. Уходить просто так, не удовлетворив любопытства и не повидав женщину будущего, мне не хотелось.

– Заболела, животом мается. Я зря прождал, пока обо мне доложат, а она не допустила. Видно не судьба.

– Если болеет, то я могу ее посмотреть, – предложил я.

– Ты? Зачем тебе на нее смотреть? – не понял он.

– Не просто на нее посмотреть, а узнать, чем она болеет, – объяснил я.

– Ты что, в лекарстве понимаешь? – удивленно поинтересовался он, с интересом рассматривая мой военизированный, никак не лекарский «облик».

– Понимаю, – коротко ответил я.

– Тогда погоди, я сейчас спрошу.

Он опять ушел, а я, покончив с осмотром гобеленов, принялся изучать мебель. И эти изделия, судя по породам дерева и тонкой работе, были явно иноземного производства. Перед одним сундуком, украшенным тонкой резьбой и инкрустациями, я даже присел на корточки, за чем меня и застал вернувшийся толстячок.

– Нравится? – вежливо спросил он. – Очень.

– Пойдем, хозяйка ждет.

Мы прошли через внутреннюю дверь, миновали темный коридор и попали в светлицу, в которой и оказалась спальня хозяйки. Еще молодая, если судить по лицу, женщина лежала, утопая в перинах на широких полатях. Две девушки в темных сарафанах сразу же, как только мы вошли, отступили в сторону. Я поздоровался, но в ответ услышал только тихий стон. Больная попыталась приподнять голову, но охнула, и ее начало рвать. Девушки бросились ей помогать. Мне пришлось отступить и ждать, пока не кончится приступ. Когда обессиленная женщина снова откинулась на подушки, я заглянул в таз с рвотными выделениями.

Похоже, что у бедняги была язва желудка с кровотечением.

– Давно это у нее? – спросил я одну из девушек.

– Со вчерашнего вечера, – ответила она.

– Все время живот болит или временами?

– Временами, то схватит, то отпустит, – слабым голосом сказала больная.

– Сейчас я попробую тебе помочь, – пообещал я, снимая свою амуницию и присаживаясь на край полатей. – А вы пока выйдите, – попросил я девушек и провожатого.

Они помедлили, но, дождавшись разрешающего жеста хозяйки, вышли. Мы остались с ней вдвоем.

– Лежи спокойно и закрой глаза, – попросил я, начиная экстрасенсорный сеанс.

Спустя полчаса моего лечения больная успокоилась и заснула. Я вышел из светлицы и старым путем вернулся в парадную комнату. Там меня в одиночестве ждал провожатый.

– Ну, как она? – спросил он.

– Спит, думаю, скоро выздоровеет.

Он утвердительно кивнул, но без особой радости. Это меня удивило, но никак не побудило вникать в их здешние дела. Визит и так занял много времени, а вопрос с жильем так и оставался открытым.

– Кто она такая? – спросил я, указав головой в сторону хозяйской спальни.

– Как кто, воеводская вдова Анна Глебова! – значительно сказал он.

Я не только не слышал о такой вдове, но даже о самом воеводе, и потому просто кивнул. Вдова, так вдова.

– Ладно, мне пора ехать, – сказал я, – думаю, хозяйке теперь будет не до жильцов. – Передай ей, пусть ест только отвар постной говядины, пареные овощи и каши. Ничего жирного ей нельзя. Если у меня будет возможность, я еще раз ее навещу.

– Погоди, – остановил меня. – Так ты и правда лекарь?

– Правда.

– Тогда не в службу, а в дружбу попользуй мою жену, она головой который день мается. А избу под постой я тебе найду, не сомневайся. Можешь хоть и у меня жить.

Предложение был заманчивым, и я согласился. Мы окончательно познакомились. Звали моего провожатого Иван Владимирович Горюнов, при царе Федоре Иоанновиче он служил подьячим в Сибирском приказе, во времена Годуновых остался без службы и теперь, при новом царе, хлопотал по инстанциям, надеясь вернуться на прежнюю должность.

Жил Иван Владимирович в конце улице в изрядном подворье, правда, не шедшем ни в какое сравнение с владением воеводской вдовы.

У его жены, симпатичной, полной женщины с добрым лицом, как мне показалось, была обычная мигрень. Моих способностей вполне хватило на то, чтобы избавить ее от головной боли.

В благодарность меня пригласили отобедать, а потом мы сговорились и о жилье. Для временного пристанища небольшой избы на задах двора подьячего нам вполне хватило, к тому же туда был свой вход с соседней улицы, что мне было очень удобно во всех отношениях.

Я дал небольшой задаток, мы ударили по рукам, и я вернулся домой.

Глава 15

После давешних утренних событий у нас все как-то разладилось. Баня сник, целый день не вставал с постели и к тому же громко стонал. На мой взгляд, ударили его не так уж сильно, чтобы изображать умирающего. Я подозревал, что таким образом он пытается реабилитироваться за ночное ротозейство. Его верная подруга посильно ему подыгрывала и временами начинала в тон подвывать. Прасковья ходила сама не своя, маялась от ревности, и тяжелые вздохи перемежала уничижительными взглядами. Мне это порядком надоело. Предполагая, что концерт не кончится и ночью, я решил поехать ночевать к Ивану Владимировичу.

Когда я сказал, что уезжаю, Прасковья сразу же вскинулась, обо всем догадалась, иронически усмехнулась и взглянула с таким снисходительным пониманием, что я невольно почувствовал себя нашкодившим пацаном.

– И куда ты собираешься ехать на ночь глядя? – спросила она.

– Переночую в новой избе, боюсь, как бы ее не пересдали кому-нибудь другому, – не совсем вразумительно ответил я.

– А как эту избу нынче называют? – спросила Прасковья. – Случаем, не Вера Аникиевна?

– Кто о чем, а вшивый о бане, – ответил я народной пословицей.

Однако народная мудрость девушку не убедила.

– Тогда почему ты меня не берешь с собой, боишься, что помешаю? – ехидно спросила она.

– Если хочешь, можешь ехать, только, мне кажется, тебе здесь будет удобнее, – лицемерно ответил я.

– Позволь мне самой решать, что мне удобно, что нет! – вполне по-взрослому отрезала Прасковья.

Скрывать мне было нечего, спорить и что-то доказывать не хотелось, и я согласился:

– Хорошо, тогда поехали вместе!

Девушка победно взглянула, явно наслаждаясь одержанной маленькой победой, и от полноты чувств даже закружилась по комнате. Я же твердо решил, что наши с ней отношения ни в какие иные качества, кроме соседских, переходить не будут.

До нового места жительства было недалеко, так что туда мы отправились пешком. Прасковья перед выходом в люди принарядилась и теперь величественно выступала по правую от меня руку. Это была наша первая прогулка вдвоем. Вечер был субботний, и по всей Москве звонили в колокола, призывая паству в вечерне. Погода стояла тихая, летняя, так что улицы были полны гуляющих людей. Постепенно настроение у меня улучшилось, и я взял девушку под руку. Она прижала ее локтем к своему теплому боку, и мы вполне мирно добрались до двора подьячего. Только теперь Прасковья, кажется, окончательно поверила, что я сказал ей правду, и тоже развеселилась.

Мы заглянули в господскую избу, справиться о здоровье хозяйки, но оказалось, что все ушли в церковь, и мы сразу же направились в свою избушку. Прасковью очень веселили наши постоянные переезды. Это было понятно, обычная жизнь обывателей была так скучна и однообразна, что любые перемены воспринимались как развлечение.

Наша новая квартира состояла из небольшой комнатушки с подслеповатым окошком, прорубленном так высоко, что было непонятно его назначение: выпускать через него дым очага или освещать помещение. Однако Прасковье здесь понравилось. Сначала она внимательно осмотрела все скудное имущество, что здесь нашлось, посидела на лавках, перетряхнула перины, стерла пыль со стола и, кажется, была уже не прочь помыть полы. Короче говоря, повела себя как настоящая хозяйка.

Не знаю, какую радость испытывают женщины, сразу же в любом подходящем месте начиная наводить порядок и вить гнездо, но то, что им это нравится, я уже наблюдал многократно.

Пока девочка резвилась, я исподтишка за ней наблюдал, все больше укрепляясь в решении не переходить в наших отношениях всем известную черту. Пожалуй, и надо это с грустью признать, она была слишком хороша для меня и наделена таким мощным женским темпераментом, что достойна лучшего мужа.

Пока мы устраивались, из церкви вернулись хозяева, и дворовая девка от их имени пригласила нас ужинать. После моих медицинских успехов отношение ко мне как жильцу поменялось. Теперь я стал нужным и полезным в хозяйстве человеком.

Прасковью приглашение обрадовало. После того, как соперничество с крестной отошло на второй план, она казалась совсем другим человеком. Собираться нам было недолго, только встать на ноги, так что вскоре мы уже сидели за изобильным столом бывшего чиновника. У Ивана Владимировича оказалась большая семья. Кроме жены, за столом присутствовали сыновья и дочери. Малышей за общий стол не допустили, но они не сдавались, заглядывали в трапезную, шалили и шушукались за дверями.

Кое-где у нас еще встречался оставшиеся со времен монголо-татарского ига порядок разделения дома на мужскую и женскую половину, но у подьячего все было по извечным законам, и женщины сидели вместе с мужчийами. Семья Горюновых оказалась не только хлебосольной, но дружной и веселой. Мне последнее время редко случалось присутствовать на таких приятных семейных сборищах.

Алкоголь за столом не главенствовал, но под хорошую закуску в меде и сладком вине никто себе не отказывал. Постепенно все разгулялись, и началось настоящее веселье. Мать с дочерьми завели песни, от которых пахнуло такой языческой стариной, что я диву давался, каким образом они сохранились в народной памяти с прошлого тысячелетия. За песнями последовали пляски, тоже не без влияния старинной обрядовости. Ничего подобного я еще не встречал. Участия в таком представлении я принять не мог, и доне досталась роль единственного зрителя. Прасковья же вполне естественно влилась в общий строй. У нее оказался высокий, хорошо поставленный голос, и она не ударила лицом в грязь, ни в хоровом пении, ни солируя.

Гуляние продолжалось до первых петухов. Когда настало время заканчивать веселье, Иван Владимирович тактично успокоил разыгравшуюся молодежь и громко сказал, что время ложиться. Как по команде женщины приступили к уборке, а мужчины вышли подышать свежим ночным воздухом.

– Хорошо у вас здесь, – сказал я хозяину.

– Да, хорошо, – задумчиво подтвердил он.

Мы стояли вдвоем в темном дворе под опрокинутым звездным небом.

– Не знаешь, как там наша вдова? – спросил я.

– Утром проведаю, сегодня было недосуг.

Я вспомнил, что больше всего меня удивило в ее усадьбе, и спросил:

– Никогда еще не видел такого порядка, людей вроде нет, а кругом замечательная чистота.

– Что ж тут удивительного, она своих холопов порет за любую промашку. Отсюда и порядок, он у ее холопов на спинах кнутом написан.

– Не может быть! А с виду такая тихая!

– В тихом омуте черти водятся. Анна Ивановна женщина серьезная. Если что не по ней, то берегись. Я ее, честно говоря, как огня боюсь. И сама богата, и родня у нее знатная.

– Так зачем же ты меня к ней на постой хотел сосватать?

– А ты прохожих конем не топчи, – засмеялся он, – что тебе, дороги мало?!

– Твоя правда, – в том же тоне ответил я. – Значит, я зря вдовушку лечил, ее дворня мне спасибо за это не скажет.

– Зря, – легко согласился подьячий, – ее бы лучше батогами полечить. Скверная женщина.

– Почему тогда ты сказал ей, что я лекарь?

– Выслужиться хотел, – честно сознался Горюнов. – Может, замолвит словечко перед роднёй, чтобы снова на службу взяли!

В это время к нам подошли его сыновья, и разговор прервался. А чуть позже вышла из дома Прасковья, помогавшая женщинам убирать со стола. Я распрощался с хозяевами и взял девушку под руку, исключительно для того, чтобы она не спотыкалась в темноте. После чего мы пошли к себе.

– Тебе весело было? – спросила Прасковья, заглядывая мне в лицо.

– Да, очень, – искренно ответил я, невольно сжимая девичий локоток.

Легкий хмель бродил у нас в крови, вечер был теплым и праздничным, и кончилось это тем, что возле самого порога мы поцеловались. Я прижал к себе ее легкое тело и вопреки здравому рассудку никак не мог отпустить. Прасковья замерла, запрокинув разгоряченное лицо. Мне не оставалось ничего другого, как вновь наклониться к ней и надолго завладеть ее неловкими губами. Оторвался я от нее только тогда, когда нам не хватило дыхания.

– Сладко-то как, – тихо сказала девушка, а я уже поднимал ее на руки и нес в избу.

– Скорее, – шептала она, когда я в потемках стаскивал с нее одежду. – Какой ты неловкий!

– Сейчас зажгу свечу, – прошептал я, боясь, что-нибудь ей повредить.

– Не надо, я сама, – ответила она, легко выскальзывая из длинных одежд.

Во мраке избы я различил ее белое тело. Она отступала от меня в сторону лавки, на которой недавно взбивала перину, потом исчезла в темноте.

– Иди скорее, – позвала девушка ломким тревожным голосом.

– Сейчас, уже иду, – ответил я, срывая с себя последние одежды.

Мои руки сами нашли ее теплое тело. Девушка лежала на спине посередине постели. Я начал гладить ее грудь, удивляясь шелковистой нежности кожи. Прасковья вздрагивала, а когда руки касались самых чувствительных мест, тихо стонала. Мы оба молчали, я слышал только ее прерывистое дыхание.

– Поцелуй меня, сожми, раздави! Я хочу, чтобы ты сделал мне больно! – наконец попросила она чужим высоким голосом.

Я лег рядом и крепко ее обнял. Она прижалась и обвила меня ногами. Дальше все получилось само собой и слишком быстро кончилось. Слишком велико было возбуждение, чтобы хоть как-то я мог контролировать ситуацию.

– Тебе не очень было больно? – спросил я, целуя ее теплую, чуть солоноватую от пота шею.

Мы лежали рядом, и я просто держал ее за руку.

– Нет, я почти ничего не почувствовала, – помедлив, ответила она.

Я не понял, что она имеет в виду, но не стал переспрашивать и выяснять, что она этим хотела сказать. Неожиданно Прасковья приподнялась, обняла меня влажными от пота руками и прижалась к груди. Я гладил ее спину, чувствуя под пальцами косточки позвоночника, а она во тьме изучала мое лицо. Потом неожиданно спросила:

– А это большой грех?

– Кто как считает, – ушел я от прямого ответа. – Мне кажется, когда по любви, то совсем не грех.

– А ты меня любишь? – тотчас спросила она.

– Да, – ответил я, прижимая ее к себе.

Она завозилась, удобнее устраиваясь на моей груди.

– Тебе не тяжело? – заботливо спросила она, только чтобы не замечать, что я делаю руками.

– Нет, не тяжело, ты совсем легкая, – также не по теме происходящего действия ответил я.

– Ничего, стану настоящей женщиной, тоже войду в тело, – вдруг пообещала она, – тогда тебе не будет за меня стыдно!

Я невольно засмеялся.

– Ты это чего? – тревожно спросила она.

– А мне толстые совсем и не нравятся.

– Тогда как же крестная?

– Что крестная? – переспросил я, испугавшись, что Прасковья теперь, в самый неподходящий момент, затеет сцену ревности.

– Крестная же в теле!

– А с чего ты решила, что она мне нравится?

– Но ты же сам говорил! – возмущенно воскликнула она. – Значит, меня просто дразнил? А я, дура, поверила!

Прасковья отстранилась от меня, но я не отпустил, и она снова удобно устроилась у меня на груди.

– Ну, как тебе не стыдно! Я то думала, что ты...

– Обо мне и крестной ты сам все придумала, еще до того, как я ее впервые увидел. Так что ты меня к ней не припутывай. Ревность вообще глупое чувство, это та же зависть, боязнь, что кто-то может оказаться лучше тебя.

– Значит, тебе хорошо со мной? – сделала она из моих слов собственный вывод.

– Да, очень, и если тебе действительно не очень больно...

– Ну, какие вы все мужчины неромантичные, кто же о таком спрашивает! – воскликнула она, неуклюже тычась мне в лицо и вслепую отыскивая губы. – Раз уж это случилось, то чего теперь...

Конечно, Прасковья сказала совсем другие слова. До понятия романтизма было без малого два века, но я стараюсь передать общий смысл.

Дальше все было так, будто мы в пустыне, томимые жаждой, наконец, нашли оазис с тенью дерев и родниковой водой. Понятно, я, но откуда у этой девчонки оказалось столько страсти и плотской жадности, я не знаю. Больше мы не разговаривали, было не до того. Думаю это не я ее, а она меня измочалила так что в какой-то момент короткого отдыха я вдруг про. валился в черный сон, как будто на голову набросили одеяло.