Текст книги "Русский город Севастополь. Книга первая"
Автор книги: Сергей Шаповалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Траншей-подполковник
– Разрешите обратиться!
Перед подполковником Тотлебеным предстал юноша в форменном сюртуке прапорщика инженерной службы. Высокий, тонкий, с задорным взглядом. Тотлебену почему-то он напомнил жеребёнка. Глаза тёмные, с искоркой. Лицо какое-то кавказское: брови черные, нос прямой, острый. Над верхней алой губой едва пробились юношеские усы.
Тотлебен не очень любил шустрых юнцов. Может потому, что сам в детстве рос болезненным ребёнком. В юности из-за слабого сердца так и не смог окончить курс в инженерном училище, но военную службу не бросил. В свои тридцать шесть выглядел старше лет на пять.
Подполковник сидел за рабочим столом в просторной горнице с низким потолком. Вошла пожилая валашка в пёстрой косынке, в белом переднике. Принесла на подносе крынку молока и каравай пшеничного хлеба. По-хозяйски отодвинула в сторону бумаги, над которыми работал Тотлебен, и поставила молоко с хлебом перед подполковником.
– Благодарю, – буркнул Тотлебен.
– Разрешите представиться! – Голос звучал звонко.
– Представляйтесь! – кивнул Тотлебен.
– Прапорщик Кречен, прибыл в ваше распоряжение, – доложил юноша.
Тотлебен оглядел его новенький сюртук. Пуговицы блестели, словно звезды. Белый крест выпускника инженерного училища слева на груди.
– Только выпустились? – сухо спросил он.
– Так точно! Главное инженерное училище.
– Ах, вот, как, – потеплел лицом Тотлебен. – Ну, и как там сейчас, в училище?
– Превосходно! Но я уже его закончил.
– И как закончили?
– С отличием! – довольно выпалил прапорщик Кречен.
– Это хорошо! Ну, коль прибыли в моё распоряжение…. – Он развёл руками. – Не желаете свежего молока…, вот, хлеба. Хлеб здесь отменный пекут.
– Благодарствую, но прошу меня простить, – уже отобедал.
– Как хотите, – пожал плечами подполковник.
– Разрешите отправиться к квартирмейстеру?
– Зачем? К квартирмейстеру не надо, – остановил его Тотлебен.
– А как же? – не понял Павел, слегка растерявшись.
– Вы разве не знаете? Осада с Силистрии снята. Меня направляют в Севастополь.
– Как, снята? – На лице Павла появилось недоумение и разочарование. – Война окончена?
– Насчёт: окончена или нет – не знаю. Пока только отступаем. Что дальше будет – не спрашивайте. Но вы, если желаете, можете подать рапорт и остаться в Дунайской армии. Правда, генерал Шильдер тяжело ранен. Сейчас в госпитале в Калараше лежит. Меня командируют к князю Меньшикову в Крым. Не имею представления, кто будет инженерной частью заведовать, так что рапорт можете подать на имя командующего, князя Горчакова.
– А куда отступаем? – растерянно спросил Павел.
– Куда, куда? Экий вы любопытный, – недовольно усмехнулся Тотлебен, разворачивая белую льняную салфетку. Кликнул денщика: – Иван, нарежь хлеб и половину возьми в дорогу. – Вновь повернулся к Павлу: – Куда скажут, юноша, туда и отступим.
Павел задумался.
– Позвольте с вами, в Севастополь?
Тотлебен вскинул на него сердитый взгляд, который явно говорил: на кой черт мне этот молокосос? Ещё раз внимательно осмотрел юношу. В мундире – полный порядок. Сапоги надраены, хоть он и с дороги. Аккуратный. Глаза честные. Тотлебен, как истинный тюрингский немец, обожал аккуратность во всем. Поразмыслил, решил: шут с ним – пусть едет. На всякий случай предупредил:
– Дорога не близкая. И на кой вам, прапорщик в Севастополь?
– Говорят, Крым похож на Италию, – романтическим тоном ответил Павел.
– Чего? – усмехнулся Тотлебен. – Степь там голая да горы репеём поросшие. Тоже мне – Италия.
– Море.
– Да, море, – нехотя согласился Тотлебен. – Но учтите, я люблю порядок. – Он достал из кармана сюртука массивные серебряные часы на цепочке. – У вас есть полчаса справить бумаги в канцелярии и прибыть ко мне с вещами.
– Слушаюсь!
– А звать-то вас как, прапорщик Кречен?
– Павел Аркадьевич.
– Павел. Ага, – качнул неопределённо головой Тотлебен. – А меня – Эдуард Иванович. И учти, Павел, характер у меня – не сахар. Лодырей терпеть не могу.
– А я знаю, – просто ответил прапорщик. – Мне о вас рассказывал батюшка мой. Вы с ним вместе служили в Риге.
– Ах, вот оно что! Тот-то вижу взгляд знакомый! Полковник Кречен! Конечно! – вспомнил Тотлебен. – Ух, Кречен, Кречен, Аркадий Петрович, кажись.
– Уже – генерал-майор, – смущённо поправил юноша. – Но в отставке.
В горницу вошёл молодой поручик.
– Ваше превосходительство, все готово к отъезду. Карета заложена, багаж загружен.
– Иван, ты кофры приготовил? – крикнул Тотлебен.
– Так точно, ваше высокоблагородие! – Выскочил из соседней комнатки денщик с черными густыми усами.
– Посуду уложил?
– Так точно, все до блюдечка, до ложечки.
– А трубу мою подзорную?
– Ах, трубу, – виновато протянул денщик. – Сейчас погляжу.
– Вот, все самому проверять надо! – запыхтел подполковник, затем обратился к поручику: – Выгружайте весь свой скарб из кареты. Я один поеду.
– Простите, не понял, – изменился в лице поручик.
– Знакомьтесь: прапорщик Кречен, ваш попутчик и товарищ до Севастополя. Попросите в штабе ещё одну карету.
– Так, Эдуард Иванович, эту еле дали….
– Значит, потребуйте! – твёрдо сказал Тотлебен. – Или вы желаете пешком за мной бежать со своими чемоданами? У вас денщик есть? – обратился он к Павлу.
– Никак нет!
– И солдата потребуйте кучером, – приказал он поручику. И вновь к Павлу: – Чего застыли, Кречен, осталось пятнадцать минут в вашем распоряжении. Поручик Жернов покажет, где штаб.
***
– Как я рад вас видеть! – Поручик Жернов искренне пожал руку Павлу. Он был старше лет на пять. Лицо простое, широкое, рябое. Усы жёсткой щёткой торчали над верхней, по-детски алой губой. Кареты тронулись по пыльной дороге. Солдатик небольшого роста в серой длинной шинельке лихо посвистывал, подгоняя лошадей.
– Путешествовать с нашим подполковником – сплошная мука. Все ему не так. Все не нравится, – жаловался поручик Жернов. – А с вами мы прокатимся весело. У вас книги есть?
– Да. – Павел достал из небольшого саквояжа, что стоял в ногах, два томика в теснённом переплёте.
– Байрон! – загорелись глаза у Жернова. – А вторая? Евгений Онегин. Отлично! Будем декламировать. – Он раскрыл книгу, хитро усмехнулся, увидев дарственную надпись. – Ого, какие тонкие завитушки. Сразу видно – женская рука. Дорогому другу на долгую память, – прочитал он. – Кто же она? Судя по почерку – истинная красавица.
– Не то слово, – вздохнул Павел. – Внизу её подпись.
– Наталья Александровна Пушкина. Постойте, – глаза поручика чуть не вылезли из орбит. – Это та самая….?
– Да. Та самая, дочь Александр Сергеевича.
– Вы не шутите? А откуда? Вы её знаете? Вот, так-так!
– Приходилось видеться, – скромно ответил Павел.
– Странный вы человек, Павел Аркадьевич, – задумчиво произнёс Жернов, внимательно разглядывая дарственную надпись. – Сын генерала, крутитесь в высшем обществе, а напросились в какую-то дыру, да ещё к нашему подполковнику. Ладно, я из Воронежской глуши. У моего отца полсотни душ не наберётся. Мне выбирать не приходилось: куда послали – там и служу.
– Простите, но я не виноват, что родился в семье генерал, – сердито ответил Павел.
– Ох, не дуйтесь! – постарался примириться Жернов. – Простите. Ерунду сболтнул. Почитаем вслух? – предложил он.
– Давайте, по две страницы каждый, – согласился Павел.
Севастополь
Александр вылез из машинного отделения на верхнюю палубу. В руках он бережно нёс две жестяные кружки, наполненные темным машинным маслом. Поставил аккуратно жестянки на деревянный настил. Расстелил кусок ветоши и пролил немного масла из каждой посудины. Масло оставило темно-рыжие пятна. Алесей наклонился и внимательно рассматривал разводы на ткани, тёр пальцем, подносил к носу.
К нему широкой морской походкой, чуть вразвалочку подошёл капитан Бутаков, высокий, крепкий, как большинство черноморских офицеров. Поглаживая рыжеватый жёсткий ус, спросил:
– Ну, что наколдовали Александр Аркадьевич?
– Кажется, я нашёл причину падения мощности машины. Поглядите на масляные пятна, – показал Александр холстину.
– Думаете, масло виновато?
– Именно.
– Боцмана сюда! – тут же приказал Бутаков вахтенному матросу.
Прибежал боцман, здоровенный седой моряк с густыми баками.
– Машинному отделению какое масло отпускал? – строго спросил капитан.
– Дак, то, что из Николаева привозили, Григорий Иванович.
– Ничего не подмешивали? – задал вопрос Александр.
– Ну, того, что из Николаева…. Его вечно не хватало. Так мы конопляное доливали, – чистосердечно признался боцман. – Так, ведь, масло, он и есть – масло.
– Надо промыть маслонасос и все патрубки, – сделал вывод Александр.
– Ох, Карчук! – погрозил капитан боцману. – Выпороть тебя надо!
– Так масло же, оно и есть – масло, – жалобно оправдывался боцман. – Я конопляным все смазываю: болты, блоки, вентиля…. – и ничего.
– Александр Аркадьевич, поломка серьёзная? – беспокоился Бутаков.
– Нет, ерунда. Это даже не поломка – так, техническая неисправность. Разберёмся. С двумя механиками справлюсь за день, может – за два. Машины хорошие, новые. Продуем, промоем, где запеклось – счистим….. Под полной нагрузкой «Владимир» должен не меньше восьми узлов давать.
– Что вы! – расплылся в довольной улыбке капитан. – Мы десять давали, да ещё при волнении. – Если что понадобится – сразу ко мне обращайтесь.
– Слушаюсь, Григорий Иванович.
Александр распрямился. Снял кожаный фартук и нарукавники. Во рту стоял противный металлический привкус, который всегда остаётся, когда долго находишься рядом с механизмами. После духоты машинного отделения свежий морской воздух слегка пьянил. Солнце резануло по глазам. Палуба слегка подрагивала. Машины урчали ровным, тихим басом. Из труб клубами валил чёрный дым. Спусковой клапан пронзительно загудел, выпуская струю пара.
Босые матросы, закатав штанины и подвернув рукава, драили «машками» палубу, начищали орудия, стоявшие на поворотных платформах, соскребали угольную копоть с поручней. Между двух черных дымоотводных труб над палубой возвышался металлический капитанский мостик. Справа и слева по бортам высокие кожухи гребных колёс. На кожухах вверх килем лежали шлюпки.
Александр прошёлся на бак парохода. Перед взором открылся город во всей сияющей белизне. До берега около одного кабельтова. Море чистое, изумрудное, с белыми пузырьками медуз. Прямо по носу просматривалась Корабельная сторона с Южной бухтой Севастополя. На мыске у самой бухты рукотворной скалой возвышалась Павловская батарея. За батареей шли одноэтажные приземистые строения магазинов и казарм. Потом сама Корабельная слобода: маленькие домики разбросанные вкривь и вкось. Над слободой вырастал Малахов курган. Левее спускались две балки: Аполлонов и Ушаковская. За балками синели вершины невысоких гор. Надо же, как красиво! – подумал Александр. Не похож этот белый город на грязный Портсмут или на серый Кронштадт. Есть в нем что-то очаровательное, белокаменное. Если только на Одессу смахивает немного. Но Одесса какая-то воздушная, несерьёзная, как барышня, а Севастополь более напоминал бравого матроса. За Павловским мысом проглядывались Александровские казармы: длинное здание в три этажа. За казармами зубцы третьего бастиона.
Направо от бухты лежала Южная сторона. Белые домики, красные крыши, зелёные бульвары. У самой воды – Графская пристань. Портик на пестумских колоннах. Под портиком к пристани каскадами спускалась каменная лестница. Правее едва заметный домик в три окна. За ним, так называемый, «Екатерининский дворец»: одноэтажное здание с покатой черепичной крышей. Вправо до Артиллерийской слободки тянулось длинное строение Николаевской батареи. Сводчатые амбразуры в два яруса, массивная круглая башня у самой воды. За пристанью высился купол Михайловского собора. За собором шли дома высокие, с богатой отделкой. Над всеми строениями возвышалось здание Морской Библиотеки. Рядом гранёная башенка с островерхой купольной крышей. За библиотекой виднелся храм Святых Петра и Павла с белокаменными колоннами. Храмы необычные, – приметил Александр, – будто с античных времён остался. Разве же это православная базилика? Парфенон – да и только. Направо от Николаевской батареи, у самого моря круглая башня Александровской батареи. Из-за неё выглядывал мысок древнего Херсонеса с развалинами старинного, забытого города.
В самой бухте происходило оживлённое движение. Шаланды подходили к пристаням. К ним подкатывали длинные фурштатские телеги, доверху груженные. Грузчики переносили в шаланды мешки, бочки, ящики….
Александр прошёлся на корму. За кормой Северная сторона. Берег у воды пологий, но постепенно возвышался. Наверху проглядывались низкие стены Северного форта. А у самой кромки тянулись палатки, какие-то лачужки, крытые соломой, а местами – парусиной. Суета, толкотня, шум…
– Что это за цыганский табор? – спросил он у вахтенного.
– Рынок, ваше благородие. Все, что хочешь можно купить: от солёной рыбы, до турецкой сабли в серебре.
У пристани в правильных пирамидах складировали ядра и бомбы. Лежали лодки, вытащенные для просушки и смоления. За лодками кучи плетёных туров. На пристани толкались матросы в белых просторных рубахах. Иные работали: что-то грузили, таскали, другие бездельничали, разлёгшись за лодками, или играли в карты.
– Зачем столько туров? Полевые укрепления собираются строить? – спросил Александр.
– Кто ж его знает, ваше благородие. Армию нынче к Севастополю собирают. Корабли чужие по морю шныряют. Будет что-то….
***
Рано утром катер с «Владимира» пристал к Графской пристани. Капитан Бутаков, а вслед за ним мичман Кречен сошли на деревянный настил. Солнце едва встало, и белые дома города казались желтовато-огненными. Даже листва в высоких каштанах горела утренним пламенем.
– Чудесное утро, – вздохнул полной грудью Бутаков. – Устали, Александр Аркадьевич? Всю ночь в машинном провозились. Хоть бы раз вылезли в кают-компанию чайку выпить.
– Ерунда, – махнул рукой Александр. – Куда же я весь в масле в кают-компанию явлюсь? Главное – все исправили. Теперь наш «Владимир» будет бегать не хуже коней Посейдон.
– Ох, не знаю, что бы я без вас делал, – сокрушённо покачал головой Бутков. – До этого инженер был из англичан, старый моряк, опытный, и в машинах разбирался отлично. Но поступил приказ: всех иностранцев исключить. Представляете, каково мне было без механика? Случись что – и пароход в корыто превращается. Хорошо, что вас прислали. – Вдруг взгляд его просветлел: – Глядите-ка, сам Павел Степанович пожаловал.
На фоне белого портика Графской пристани выделялась тёмная фигура адмирал Нахимов. Высокий. Чуть сутулил плечи. Руки сцеплены за спиной. Золотом горели на плечах эполеты. В петлице поблескивал Георгий. Фуражка с небольшим козырьком сдвинута на затылок. Он внимательным ястребиным взглядом осматривал гавань.
– Зачем адмирал в столь ранний час пришёл на пристань? – удивился Александр.
– Он всегда приходит утром оглядеть гавань, хоть в дождь, хоть в снег. Корабельная привычка – вставать с третьей склянкой. Павел Степанович без моря жить не может. Видите, как широко ноги расставил и покачивается, будто на палубе стоит.
Они поднялись по ступеням лестницы.
– Доброе утро, Павел Степанович! – поздоровался Бутаков.
– Доброе, Григорий Иванович, – добродушно улыбнулся Нахимов. – Вы с вахты?
– Так точно. С машиной всю ночь провозились.
– Ах, посмотрите! – указал Нахимов на гавань, нахмурив брови. – На фрегате «Коварна» как неряшливо убраны паруса! Сегодня же сделаю выговор Николаю Максимовичу. Вы только взглянете, – недовольно всплеснул он руками. – У «Кулевича» один якорь сорвало. Вон, как его развернуло. Там что, вахтенный уснул?
– Павел Степанович, «Кулевич» в море готовиться выйти, – объяснил Бутаков. – Вон, к нему пароход «Крым» подвалил. Сейчас из гавани выводить будет.
– Ну, посмотрим, за их манёвром. – Нахимов попросил жестом трубу у адъютанта. Не отрываясь от окуляра спросил: – Как чувствует себя «Владимир»?
– Пыхтит. В море рвётся, – весело ответил капитан Бутаков. – Хочу вам представить моего нового механика, мичмана Кречена. Что голова, что руки – все на месте.
Нахимов отдал трубу обратно адъютанту. Взглянул внимательно на Александра.
– Рад видеть вас, – пожал руку. – Вы где практику проходили?
– Во флоте её величества. Два года на паровых фрегатах.
– Это замечательно! Два года в английском флоте – большой опыт. Такие люди нам просто необходимы, особенно сейчас. Послушайте, приходите как-нибудь вечерком ко мне на чай. Надо многое обсудить по поводу новшеств во флоте. Вы только по машинам специалист?
– Изучал, так же, артиллерийские системы на подвижных платформах.
– Тем более! Жду вас непременно. Григорий Иванович, – обратился он к Бутакову. – Вы уж заходите вместе с мичманом сегодня же вечерком на ужин.
– Обязательно, Павел Степанович, – пообещал Бутаков.
– Павел Степанович, опять к вам просители, – недовольно сказал адъютант Нахимова, молодой лейтенант в новеньком мундире. За его спиной стояли старики в выцветших матросских куртках, старухи в серых платках, босоногие дети.
– Ну, коль пришли, пусти их, – разрешил Нахимов.
Его тут же окружила толпа. Все галдели, перебивали друг друга.
– Постойте, не шумите! – потребовал Нахимов. – Все разом можно только «ура» кричать. Я же ничего понять не могу. Вот, ты, говори, что хотел, – обратился он к седобородому стрику в потёртой матросской куртке, на костылях, с деревянной культей вместо ноги.
– Павел Степанович, ангел наш, – прошамкал старик. – Внучки у меня две маленькие. – Он показал на чумазых девочек. Одной лет шесть, вторая года на три старше. – Мать, невестка моя, померла, отец их, сын мой, в море сгинул, в прошлом году. Он на бриге почтовом служил.
– Это тот, что затонул у Тарханкута? – уточнил Нахимов.
– Он самый.
– Ну, и чего ты хочешь?
– Я – то живу на инвалидную копеечку – хватает. Да тут, вот, крыша прохудилась, а починить некому. Мне с деревяхой со своей на крышу не залезть.
– Отчего не помочь старому служаке Позднякову? Двух плотников выдели, – обернулся Нахимов к адъютанту. – Пусть сегодня же пойдут крышу поправят. Да ещё чем помочь, посмотрят.
– Ох, спасибо, батюшка, Павел Степанович, – прослезился старик. – А вы разве меня помните?
– А как же тебя забыть? На «Трёх Святителях» служил в боцманской команде. Маляром, кажись?
– Так точно! – Старик распрямил спину. – Маляром.
– Помню, как ты вприсядку плясал. Ногу где оставил?
– Ай, в Наварине, будь она неладна. Ядро турецкое в борт треснуло, да мне щепки всю ногу искромсали. Фельдшер и отнял.
– Ну, иди с Богом, жди плотников. Что тебе надо, мать? – подозвал Нахимов сгорбленную старушку с клюкой.
– Кормилец мой недавно помер, – сказала жалобно старуха. – В рабочем экипаже был, да в доке бревном придавило.
– Помню, – кивнул Нахимов. – Был такой случай.
– Голодаю теперь. Мне бы рублей пять, ангел наш.
Нахимов вновь обернулся к адъютанту.
– Дай ей пять рублей.
– Павел Степанович, – развёл руками адъютант. – Денег нет.
– Как нет? Где же они? Недавно жалование получил, двух недель не прошло.
– Так, розданы все, и на проживание ушло….
– Хорошо. Из своих дай. Долг я верну.
– У меня у самого рубль остался, – извинился адъютант.
– Вот, незадача, – призадумался Нахимов. Обратился к капитану Бутакову и Александру. – Господа, войдите в положение. В счёт моего жалования. Не могу же я голодную старушку ни с чем отпустить.
Бутаков нашёл у себя в кармане два рубля. У Александра медяками ещё два рубля набралось. Адъютант с тяжёлым вздохом расстался и со своим рублём.
– С Богом, матушка. Вы кто такие? – спросил адмирал у очередных просителей, двух пожилых матросов. – Помню, видел вас на «Двенадцати апостолах».
– Марсовые мы, Павел Степанович. Срок отслужили, да поселились тут в Корабельной слободе.
– Чего хотите?
– Нужда у нас. На торговые суда нынче не устроиться – времена тревожные. Рыбаки боятся в море выходить: говорят, англичане всех задерживают. Без дела сидим. Дозвольте нам пристроиться к флоту, хоть за какие копейки.
– Ну, куда же я вас возьму? Снова в марсовые вы не годитесь. В ластовый экипаж, если только. В адмиралтейство ходили?
– Ходили. Без толку, – жаловались старые матросы.
– Подойдите в арсенал. Скажите: я послал. Есть во дворе арсенала телеги ломаные. Сможете починить какую из них?
– Так, руки на месте. Починим! – обрадовались матросы.
– Вот и хорошо. Лошадь вам дадут. Распоряжусь, чтобы вас приписали к рабочим ротам. Извозом заниматься будете.
– Благодарим премного, Павел Степанович!
– С Богом! Ступайте.
***
Вечером капитан Бутаков, а вместе с ним мичман Кречен, подошли к одноэтажному аккуратному дому на Екатерининском бульваре. За ними следовал ординарец капитана, бравый матрос, неся корзину, в которой весело позвякивали тёмные бутыли. Остановились перед небольшой дверью с массивной бронзовой ручкой. Из-за двери слышались звуки пианино, доносился аппетитный запах жареного мяса с луком. На стук, дверь открыл адъютант Нахимова, мичман Колтовский.
– Проходите, господа, – пригласил он.
Гостиная была небольшая. Три высоких окна выходили в сад. Из мебели: книжная этажерка с разноцветными потёртыми томиками, рядом тяжёлый комод. По стенам гравюры с морскими пейзажами. У противоположной стены от комода располагалось пианино. Вокруг собралось несколько офицеров. Играл молодой лейтенант. Нахимов заметил гостей.
– Прошу, господа, – подошёл он. – Что вы там принесли? Григорий Иванович, – неодобрительно покачал он головой, заглядывая в корзину. – Вино? Куда нам столько?
– Павел Степанович, оно же молодое, как компот, – оправдывался Бутаков. – Я всегда покупаю у одного старого караима. Уж он в вине толк знает!
– В столовую отнеси, – показал он матросу на дверь в соседнюю комнату. – Вот и славно посидим. Савелий гороховую похлёбку с барашком приготовил.
– Ох, Павел Степанович, у твоего Савелия чудесная похлёбка выходит.
– Сейчас ещё кефали жареной принесут. Знаю, что ты её не любишь, но камбалу не достали.
– Ну, почему же? – возразил Бутаков. – Люблю, просто, когда на берегу торчу, так чуть ли не каждый день мне хозяйка кефаль готовит. Сам скоро в кефаль превращусь. Она из крымчаков, упрямая. Я говорю ей: свинины свари. Она ругается сразу: свинина грязная, собака грязная. Ну, хорошо, барашка. Барашек ей дорого. Камбалы, говорю, нажарь. Камбала для неё вонючая. Никак не угодить.
В дверях появился ещё один офицер. С порога сообщил:
– Сейчас Истомин с Корниловым обещали быть.
– Как, и Владимир Алексеевич будет? – удивился Бутаков. – Он же домосед, каких свет не видывал.
– Скучает нынче Корнилов. Елизавету Васильевну в Николаев с детьми отправил. Тоскливо сидеть одному в пустом доме, – объяснил Нахимов.
Павел чувствовал себя немного скованно в новой компании. Все смуглые от южного солнца, живые, разговаривали громко, открыто. В Английском флоте офицеры, в большинстве своём, надменные, закрытые, чопорные….
Он принялся разглядывать иконы в углу у двери. Потом его заинтересовали сувениры, стоявшие на комоде. Большие перламутровые раковины, индийские слоники, вырезанные из кости, пузатый китайский болванчик с хитрой улыбкой, черепашка из зелёного камня. Посредине в золочёной рамке стоял портер адмирала с волевым лицом и строгим взглядом. Перед портретом лежал старый морской кортик в простых ножнах.
– Лазарев, Михаил Петрович, – пояснил Нахимов. – Наш отец и учитель.
– Вот он какой был. Я ни разу его не видел, – признался Александр.
– Три года уже, как ушёл от нас. Хотели на кладбище склеп поставить, но капитаны собрались и решили возвести Владимирский собор, где прах его и упокоим. Возле библиотеки уже фундамент заложили. – Нахимов поправил портрет. – Большой был человек. Великий. Он из нас из всех настоящих моряков сделал. Мы все – дети его. Флот поднял Черноморский. До него во флоте бардак был полный. А он, как пришёл, так сразу порядок навёл.
– Я слышал, что адмирал Лазарев настоял на комплектации флота пароходами, – вспомнил Александр.
– Верно. Не только в том его заслуга. Синопский бой выиграли благодаря бомбическим орудиям. Именно Михаил Петрович вооружил наш флот этими пушками. Сколько доказывал чиновникам из адмиралтейства: необходимы большие орудия на кораблях. Сколько бумаги исписал в Петербург! Просил, требовал, умолял – но все же добился своего.
– Вы долго служили под его началом?
– Долго. Почти тридцать лет. Я в его экипаже боевое крещение прошёл при Наварине. Михаил Петрович капитаном «Азова» был, я в лейтенантах; адмирал Корнилов мичманом служил; адмирал Истомин – тот вообще в гардемаринах ещё по вантам прыгал. Вы изучали сей славный бой?
– Да. В Англии о Наваринском бое много научных работ издано.
– И что о нем пишут?
– Восхваляют мужество и острый ум Адмирала Эдварда Кодрингтона. Как сей адмирал показал себя гениальным стратегом. Французский адмирал Анри де Риньи, будучи союзником, внёс большой вклад в победу. Но основная роль выделяется, все же, английскому флоту.
– Подождите, – удивился Нахимов. – А о русском флоте что ж?
– По мнению стратегов её величества, русский флот выполнял вспомогательную функцию и больше находился в резерве.
– В резерве? – недовольно переспросил адмирал.
– Именно так преподаётся история в Англии, – развёл руками Александр.
– Хороша вспомогательная функция, – неодобрительно покачал головой Нахимов. Обратился к портрету: – Вот, нам вся благодарность, Михаил Петрович: вспомогательная функция. – Горько усмехнулся и сказал Александру: – Представляете только наш «Азов» сжёг пять турецких кораблей, и среди них – флагман. Да, это мы сожгли адмиральский корабль, а не Эдвард Кодрингтон. После боя у нашего старика «Азова» в борту сто пятьдесят пробоин, из них семь – ниже ватерлинии. Мы чудом на плаву держались. Вот вам – вспомогательная функция. Да, Бог с ним, с Англичанами. Пусть себе победу забирают. У нас и без Наварины полно славных дел.
– Но как же! Синоп! – поддержал Александр адмирала.
– Синоп…, – Нахимов помрачнел. – Согласен с вами, – сказал он тихо. – Славное было дело….
– Славное? Гром о сей виктории до сих пор звучит эхом по Европе. В Лондоне, в адмиралтействе этот бой разбирала специальная комиссия.
– Разбирать-то они разбирали, да только понять господа английские офицеры одного не смогут.
– И чего же?
– Особый дух, который присущ только нашим морякам. Несгибаемый дух победы. Наш матрос не знает страха в бою, но и головы не теряет. На Черноморском флоте немного иные порядки, нежели в английском. И даже иные, чем в русской армии.
– Но, какие же, объясните, – попросил Александр.
– Какие? – Нахимов коротко пожал плечами. – Знаете, мичман, не принято среди сухопутных офицеров иметь уважение к солдату. Согласны? У вас же есть друзья среди сухопутных офицеров? Как они к своим солдатам относятся? Как помещик к крепостным. Я прав?
– Если по правде сказать – действительно, так и есть, – согласился Александр.
– А что Суворов и Ушаков нам завещали? Уважать и любить надобно нижних чинов. Солдаты победу своим трудом и кровью приносят. И если внимательно присмотреться к нижним чинам, понять их характер, чувства, помыслы, тогда служба нам представится в ином виде. Да и сами-то мы совсем другое значение получим на службе, коль будем знать, как нужно воздействовать на каждого матроса или солдата. Нельзя ко всем относиться одинаково, как к бездушным болванам. Подобное однообразие в действиях начальника показывает, что нет у него ничего общего с подчиненными. Он их вовсе не понимает. А понимать тех, кем ты командуешь, весьма важно. Разумеете меня, мичман? Именно из единения матросов и офицеров появляется сплочённая команда с единым победным духом.
– Понимаю, – кивнул Александр.
– Вы скоро сами все увидите, послужив в Черноморском флоте. Но вам надо сходу уяснить: те офицеры, которые призирают сближение со своей командой, не найдут у матросов должного понимания. А вы думаете, что матрос не заметит вашего бездушия? Заметит, ещё как! Мы говорить умеем строго и убедительно, но не стараемся понять других. А как же тогда пойдёт служба, коли подчинённые будут видеть, что начальник их призирает? Вот настоящая причина того, что на многих судах ничего не выходит с дисциплиной. Капитаны пытаются действовать одним только страхом. Иногда страх – дело необходимое, но согласитесь, мало толку выйдет из команды, когда она несколько лет работает под гнетом этого страха.
– Как же тогда действовать?
– Необходимо матросов понимать, поощрять, а не наказывать, не быть равнодушным к ним. Нужна любовь к своему делу, тогда с нашим лихим народом можно великие дела творить. И бунтовать он не будет.
– Действительно, необычные советы вы даёте. В Англии матрос – часть корабля, как мачта, как пушка…. Нас именно так учили.
– Что меня удивляет во многих молодых офицерах, так это то, что они отстранились от всего русского: от нравов, обычаев, даже беседы между собой ведут на иностранных языках. К французским манерам не пристали. На англичан тоже мало не походят. Не пойму я нынешних молодых офицеров: своим родным пренебрегают, а чужому завидуют. Они совершенно не осознают выгоды в своём, русском, непобедимом духе. Надеюсь, вы не из таких?
– Я не знаю, – признался Александр. – Но служба в английском флоте сильно повлияла на моё отношение к подчинённым. Матрос должен слепо повиноваться. Плох тот матрос, у кого на спине нет шрамов от кошек.
– Нет, это никуда не годится! – недовольно мотнул головой Нахимов. – Вам надо пересмотреть свои взгляды. Вы знаете, я много наблюдал за сухопутной армией. Да и вы, наверное, замечали: офицеры с солдатами обращаются – хуже некуда, будто барин с крестьянами. Нельзя так! Вы инженер, и я вам объясню по-вашему, по-инженерному. У меня заведено: матрос есть главный двигатель на военном корабле, а офицеры – только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, наводит орудия на неприятеля, бросается на абордаж – все сделает с отвагой, ежели мы, офицеры не будем эгоистичны, ежели не будем смотреть на службу, как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчинённых, как на ступеньку для собственного возвышения. Вот, когда командир не себялюбив, а верный слуга отечества, вот тогда он возбуждать смелость в матросах. Своим примером надо служить подчинённым. Как ты относишься к матросам, так и матросы к тебе будут относиться.
– Конечно, соглашусь с вами. Хотя для меня такой образ службы весьма необычен. В Англии жестоко наказывают матросов по всякому поводу. Иной раз в порт заходит корабль, а на его реях болтаются повешенные. А уж на спине матроса шрамы от девятихвостой плети – обычное дело. Могущество флота Великобритании держится на жёсткой дисциплине.
