Текст книги "Где живёт счастье?"

Автор книги: Сергей Серванкос

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Сергей Серванкос
Где живёт счастье?

1. Ивановы

“Что же получит человек за все свои труды и стремления своего сердца, когда он трудится под солнцем?”(Экклезиаст 2:22)

Огромный дуб скрипел кряжистыми ветками, снисходительно поглядывая на маленькую иву у прозрачного пруда в соседнем дворе. Он всем своим видом показывал, что презирает таких бесхребетных, как его соседка, которые гнутся от малейшего дуновения ветра. То ли дело он – богатырь, несгибаемый великан, которому никакой ветер нипочём.

Почти сто лет кучерявый страж несёт вахту на красивой лужайке возле двухэтажной усадьбы. Впрочем, эта усадьба появилась совсем недавно, раньше здесь стояла покосившаяся старая избёнка, похожая на множество своих близняшек, рассыпанных возле деревенского пруда на опушке векового леса. Много разного люда жило в ней. Даже старина Дуб забыл, когда её построили и сколько человеческих поколений прошло за это время. Да и не резон ему – властителю времени и могущества опускаться до уровня этих букашек и интересоваться такими мелочами.

Ива склонив тонкие ветви к воде с восхищением поглядывала на великолепный Дуб, который отражением в зеркале пруда пугал холодной необъятностью. Она думала о том, как это, видимо, здорово с такой высоты обозревать окрестности! Как много должно быть он знает! И как далеко может смотреть! Не то что она. За недолгую жизнь только и дел, что переживать за семью Ивановых.

Уже пятое поколение сменяя друг друга, живёт эта семья в добротной хате, заметно перестроенной в последнее время. Для Ивы она осталась всё такой же родной и красивой, какой была ещё тогда, когда ивовый прутик врастал корнями в илистый берег пруда. Да, много времени утекло с тех пор, она привыкла считать себя частью этой семьи, делить их печали и радости.

А вот её любимица – маленькая Иришка, опять с соседским Вадиком бежит к пруду. Рыженькая девчушка, пятнадцати лет отроду, худенькая как лебёдушка, с длинными тонкими ножками. Мчится, весело смеясь и уворачиваясь от загорелых рук чернобрового соседа.

– От меня не уйдёшь! – кричит курносый Вадик, безуспешно пытаясь поймать шуструю девчонку.

– Не догонишь, не догонишь! – озорно дразнит преследователя Ира, в очередной раз ускользнув от захвата.

Изрядно устав, мальчик стал рычать от злости:

– Всё равно поймаю!

Услышав злые нотки в голосе друга, Ира сбавила ход, позволив потной ладони Вадика ухватиться за её левую руку.

– Вот и попалась! – довольно выдохнул запыхавшийся сосед.

Они уселись на берегу пруда и стали бросать камешки в отражение синего неба и Дуба-великана.

– Отец говорит, что ему уже больше трёхсот лет, – отдышавшись, сказал Вадик.

– Кому? Твоему отцу? – хихикнула Ира.

– Дубу! Дура!

– Сам дурак, – Ира быстро вскочила на ноги и побежала вдоль пруда.

– Ну и катись на все четыре стороны, – буркнул Вадик и побрёл к дубу.

Ива грустно качнула ветвями им вслед и предалась воспоминаниям. Совсем недавно это было, когда маленькую Иришку привезли из роддома. Стоял жаркий июль. Олег Иванов худощавый, под два метра ростом, казался похожим на циркуль-измеритель, вышагивал вдоль берега пруда и пел колыбельную для своей дочурки. А Вера – его жена хлопотала возле накрытого стола посредине двора, делая последние приготовления к приёму гостей. Ей помогала соседка Валя, пухленькая молодая женщина с модной короткой стрижкой и ярким макияжем.

– Ёлкины тоже придут? – спросила Валентина хозяйку.

– А как же! Всё таки родственники.

– Я бы таких родственичков на свой порог не пускала. Её Павел совсем спился. Опять кардобалет здесь устроит и Клавку отлупит. Вот дура, так дура с таким пропойцей живёт.

– Куда ж деваться, – вздохнула Вера, смахнув полотенцем пот со лба. – У них же дети!

– Я и говорю: дура, она и есть! Нарожала этому охламону мал мала меньше, а теперь мается.

– Ладно, Валюш, ей такая жизнь нравится, пусть живёт!

– А Просины тоже будут?

– Конечно. Мой Олежик сильно сдружился с Виктором. Они в одной бригаде работают.

– А тебя не пугает, что про них в посёлке говорят? – прошептала Валентина подойдя поближе.

– Что? Ты про секту? Да мало что люди набрешут. Они у нас уже несколько раз в гостях были. Ну говорят о Боге , о Библии. Много, кстати, интересного рассказывают. Мало ли кто сейчас и во что верит! Ты лучше мне помоги посуду расставить, а то уже пятый час, скоро Иришку кормить, а у меня конь не валялся.

Женщины принялись усердно сервировать стол, а Ива вспомнила, как началась дружба Ивановых и Сидорчуков, живущих возле Дуба.

Мужья были знакомы с детства, а жёны познакомились на похоронах матери Сидорчуков. Она до последнего жила в старенькой избёнке, не желая переезжать к сыну. Дмитрий Сидорчук был преуспевающим бизнесменом, как принято теперь говорить. Он давно оставил родительский дом и перекочевал в город. Там занимался перепродажей запчастей, в итоге открыл свой магазин и вскоре разбогател. Теперь у него сеть автосервисов по всей области, оборудованных в лучших европейских традициях.

Ивановы сильно помогли им тогда с похоронами. За старушкой, по-сути, они досматривали. Своего отца Олег похоронил намного раньше, а мать их бросила ещё в детстве. Вера с Валей быстро подружились, а Олег с Дмитрием сначала не особо ладили, ещё со школы у них были натянутые отношения, но когда Сидорчук решил переехать в родное гнездо, предварительно его перестроив, тут они нашли точку соприкосновения. Олег был классным каменщиком и плотником, поэтому взялся помочь соседу со строительством. Они стали чаще общаться, в итоге подружились, ведь у Дмитрия в основном были только недруги и завистники вокруг. Поэтому в лице Олега он нашёл себе настоящего друга, с которым можно было просто поболтать и поделиться накипевшим.

Гости собрались под вечер, когда солнце стало проваливаться за сосновые верхушки леса. В селе всегда так, пока хозяйство не управят за гармонь не берутся. Все гулянки после заката, часто до утра, а там карусель деревенской жизни берёт новый оборот и опять всё сначала. Вот и сейчас уже зажгли переносную лампу над местом пиршества, которую тут же облепили мошки и ночные мотыльки. Гости расселись за узким столом, точнее за тремя столами, выставленными в ряд и накрытыми рулонным целлофаном.

– Дорогие гости! – как можно торжественнее сказал хозяин. – Рад видеть вас в такой радостный для меня день. Признаюсь честно я долго ждал этого дня и очень рад что он наступил.

– Мы строили, строили и, наконец, построили! – голосом Чебурашки прокричал Ёлкин Павел, пришедший уже навеселе.

Все захлопали, а Клавдия одёрнула мужа. Тот оттолкнул её руку, поднялся со стула и вытянув руку с рюмкой громко сказал:

– Давайте выпьем за мою племяшку!

Гости выпили и стали закусывать. На время поглощение праздничных салатов и пюре с котлетами стало главным занятием. Почти все были очень голодны, а выпитый алкоголь только добавил аппетита. Потом приглашённые один за другим стали говорить тосты и очень скоро над почерневшей гладью пруда зазвенела тягучая песня про мороз, потом про опавший клён, пока весь застольный репертуар не был исполнен. Сидорчук принёс здоровущий магнитофон допотопных времён и начались танцы.

Изрядно подвыпившие гости разбились на маленькие группки. Кто-то продолжал танцевать под ритмы восьмидесятых, кто-то сидел за столом и что-то громко обсуждал, а счастливый отец Иришки покачиваясь шёл к берегу пруда, обнимая за плечо Просина Виктора крепкого молодого мужчину в сером костюме, белой рубашке с бирюзовым галстуком. Виктор сильно выделялся на фоне изрядно расшатанных выпитым соседей, потому что был практически трезвым.

– Слушай, Витёк, – заплетающимся языком промямлил новоиспечённый папаша. – Пойдём выпьем за мою Иришку!

– Мне кажется, что ты уже достаточно за неё выпил, ей такую меру никогда не одолеть, – пошутил Просин.

– Не понял! Ты меня уважаешь?

– Иначе я бы не пришёл.

– А если уважаешь, тогда пошли выпьем!

– Извини, Олег, но пить я с тобой не буду, да и тебе больше не советую.

– Тёти-моти, смотрите какой праведник выискался! – вмешался в разговор подошедший Ёлкин. Он давно искал с кем бы зацепиться и подраться. Клавка сбежала детей укладывать. А Павел, миновав стадию “Пей!” и дошедший до кондиции “Бей!”, сейчас курсировал от одной группы к другой ища на ком можно почесать кулаки. Засаленный ворот его красной рубахи был расстёгнут, на впалой груди поблёскивал оловянный крестик.

Просин промолчал, потом пожал Олегу руку и сказал:

– Ещё раз поздравляю с рождением дочери! Спасибо тебе и Вале за отличный праздник! Мы с Алей пойдём.

– Что противно с нами? Тебе западло с такими, как мы общаться? – Ёлкин схватил Виктора за ворот пиджака и замахнулся сжатым кулаком, но Олег схватил его за руку и они дружно завалились у ног Просина.

Подняв друга, Виктор протянул руку, пытающемуся встать, Ёлкину, но тот отмахнулся от неё, как от страшной заразы и злобно прорычал:

– Пошёл ты со своей монашкой к ….. матери! Нечего тут нам православным крестианам мозги пудрить. Я ещё до вас доберусь! Мразь американская!

Он с трудом встал на ноги, продолжая выкрикивать угрозы, шатаясь и спотыкаясь, побрёл домой.

Ива плохо разбиралась в религии, да и знать не знала, что это такое, но злобу она ненавидела всем своим нутром, поэтому ей было неприятно, когда рядом ругались. Казалось, чего им не хватает: солнце для всех светит одинаково, рядом пруд – воды навалом, земля в этих местах жирная и плодовитая. Так нет, всё что-то выясняют, из-за чего-то ругаются, что малые, что большие. Чего этим людям надо? – думала Ива, шелестя тонкими листочками над чёрной гладью, усыпанного звёздами пруда.

2. Сидорчуки

“Радостное сердце делает лицо весёлым, а сердечная боль поражает дух”(Притчи 15:13)

Дима Сидорчук рос хилым мальчуганом, которого неохотно брали в свои команды деревенские ребята во время игр. Да и не особо ему хотелось играть, не любил он пустое времяпровождение, каковым считал развлечения. То ли дело с отцом в колхозный гараж сходить, да прокатиться на новеньком уазике. Его отец был личным водителем председателя колхоза. Димка готов был весь день просиживать в гараже. Он плохо учился в школе, но к восьмому классу знал практически всё об устройстве автомобиля. Помогая отцу и внимательно следя за всем, что тот делал, когда чинил или обслуживал машину, юный Сидорчук стал настоящим спецом в автомобильном деле. Он твёрдо решил, что это его призвание и с нетерпением ждал, когда сможет заняться любимым делом по-настоящему.

С трудом получив аттестат об окончании средней школы, Димка поехал поступать в автомобильный техникум, но успешно провалив экзамены, домой не вернулся. Устроился в ПТУ на автослесаря и стал привыкать к городской жизни. Она ему нравилась намного больше деревенской. Пуще всего его устраивало то, что народу вокруг много, но никому до тебя нет дела. В деревне там все друг друга знают и не дают прохода, если ты не такой, как они. А здесь свобода! Будь кем хочешь, когда хочешь и сколько хочешь. Правда, очень скоро Димка понял, что и в городе не всё так просто, как казалось вначале. За всё надо было платить, воды попить и то за деньги! Вот и стал новоиспечённый горожанин учиться зарабатывать эти самые деньги, без которых свобода была сильно ограниченной.

Начал с малого: покупал на оптовой базе всякую мелочь, а вечером в общаге продавал, накручивая порой до двух цен на товаре. Все знали, что если что-то надо достать срочно, прямо к Сидору, как его звали меж собой сверстники. В любое время он примет и достанет все, что надо. Со временем Дмитрий переключился на перепродажу вещей покрупнее. Джинсы, магнитофоны и другие редкости доперестроечного СССР стали неотъемлемой частью его обихода.

Сидорчук быстро стал богатеть, тратить деньги на себя он не спешил, а постоянно вкладывал их в новые закупки товара. Закончив учиться в училище, Дмитрий попал по распределению в городскую автомастерскую. Чтобы не поехать в родной колхоз пришлось немного раскошелиться, но Сидор уже прекрасно усвоил, что есть вложения, которые быстро окупаются, поэтому никогда не жалел денег, если видел выгоду. На выгоду у юного коммерсанта было удивительное чутьё, которое его никогда не подводило.

Очень быстро молодой слесарь обзавёлся кооперативной квартирой. Перед этим Сидорчук сумел убедить призывную комиссию, что служба в Вооружённых Силах ему крайне противопоказана. Опять же пришлось солидно потратиться, но уже через год это вложение вернулось трёхкратной выгодой.

Горбачёвские перестройка и ускорение позволили Дмитрию Фомичу Сидорчуку быстро из подпольного миллионера стать одним из самых уважаемых людей города. Он открыл свой автомагазин одним из первых, потом второй, третий и вскоре подмял под себя весь автосервис области, предварительно сделав большие вложения в финансирование местной преступной группировки, а также городской и областной управы.

На личном фронте Дмитрий Фомич был не столь успешен. Нелюдимый, постоянно занятый делами, редко отдыхая он был вполне удовлетворён своей жизнью и всегда считал, что одного его для счастья вполне достаточно. Только, чем старше он становился, тем чаще стал задумываться о том, а зачем всё это.

К родителям он не ездил с тех пор, как уехал в город. Отец приезжал несколько раз, а потом стал часто болеть и не мог приезжать к сыну. Димка даже на его похороны не поехал, выслал телеграмму, что лежит в больнице и не может быть на похоронах. На той неделе у него были важные дела, он не мог себе позволить упустить выгодную сделку. Теперь, когда воспоминания об отце теребили сердце, успешный предприниматель стал выпивать, но алкоголь только сильнее теребил душу.

Тяжелее всего было в новогодние праздники, когда работа уходила в загул русской души и несколько дней вяло приходила в себя после весёлого отдыха. Дмитрий ненавидел эти дни. Он залегал, как медведь в своей берлоге, и тупо смотрел телевизор, попивал водочку и отсыпался на весь год вперёд. В эти дни совесть особенно лютовала, разрывая сердце завываниями тоски и стыда. Этот лютый зверь грыз безжалостно и больно. Сидорчук всячески отбивался, оправдывая себя, ругая систему, которая довела его до всего этого или же просто бил по острым зубам надоедливой истязательнице, отключая сознание алкоголем.

Однажды пытаясь залить тоску на сердце он выпил поллитра Смирновской водки. Боль в сердце не утихала, слёзы обожгли добротные щёки захмелевшего Сидорчука. Он уронил голову на крышку стола из карельской берёзы и стал горько плакать. Жуткая пустота и безысходность душили, хотелось кричать, биться головой о стену, вырвать неуспокаивающееся сердце, забросить его далеко-далеко. Дмитрий Фомич вскочил из-за стола и вышел на балкон, распахнув настежь дверь. Стоял морозный январь. Ледяной воздух саданул в лицо, немного взбодрив пьяного миллионера. Опершись на перила, Сидорчук стал закидывать ногу на них, но никак не мог этого сделать, теряя равновесие и падая. Во время очередной попытки слева раздался истеричный женский крик:

– Вы что сдурели? Караул! Он убиться хочет!

Дмитрий Фомич невольно посмотрел в сторону крика. На соседнем балконе стояла молодая пухленькая женщина и, выпучив испуганные глаза, громко кричала:

– Помогите! Он прыгать собрался!

– Чё орёшь, дура! Ничего я не собрался, – морозный воздух и крик соседки вернули Сидорчука к реальности. Он внимательнее посмотрел на девушку и спросил: – Что испугалась? Думала я самоубийца? Надо быть полным идиотом, чтобы со второго этажа это делать. Просто проветриться решил.

– Ой, я забыла, что здесь второй этаж. Я раньше на восьмом жила.

– А как тебя зовут, сердобольная?

– Валентина.

– Очень приятно! А меня Дмитрий. Вот и познакомились. Может продолжим знакомство в более тёплой обстановке?

– Что вы имеете ввиду?

– В гости приглашаю. Хочу за спасение отблагодарить, – засмеялся Дмитрий.

– Хорошо, я сейчас.

Так в жизни Сидорчука появился ещё один смысл. Вскоре они поженились, а их первая встреча через девять месяцев была отмечена появлением Вадика, лупоглазого малыша на четыре килограмма.

Потом были похороны матери и переезд в родные края. Дмитрий Фомич Сидорчук полюбил свою новую двухэтажную усадьбу. Хотя бывал он дома не так часто, но эти редкие дни давали ему тот запас желания жить дальше, который порой улетучивался также быстро, как наполнялись его счета в разных банках.

Приезжая домой, глава Сидорчуковского рода любил посидеть на скамеечке под раскидистым дубом, который не обращал никакого внимание на маленького человечка, решившего устроиться под его могучими ветвями. Дмитрий же, сидел и не замечал Дуба, хотя порой завидовал его беззаботности. Обычно в эти минуты он думал, что его жизнь также бессмысленна, как и жизнь этого великана. Что толку, что он такой здоровый и старый, всё равно придёт конец и ему когда-то, и никому до этого не будет никакого дела. Только он стоит и в ус не дует, а мне уже всю плешь проела эта заноза: зачем всё это? Для чего? Ладно я, семью кормлю, деньги зарабатываю, но зачем такие, как Ёлка-Палка, так они с детства дразнили Ёлкина Пашку, зачем он коптит этот свет и жизнь другим отравляет?

Чудно однако! Сидорчук вспоминал, как всегда завидовал этому крепкому мальчугану, грозе всей округи. А вон, как жизнь обернулась: теперь эта гроза превратилась в заболоченную лужу на краю села, в которую каждый проходящий норовит плюнуть.

3. Ёлкины

“Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше, как оно приятно пьётся. Под конец оно укусит, как змея, и пустит яд, как гадюка”(Притчи 23:31,32)

Пашка Ёлкин отсыпался после очередного запоя. Солнечный луч буравил слипшиеся глаза. Мухи облепили подбородок, покрытый недельной щетиной и засохшими крошками вчерашней закуски. Клавдия, вытирая уставшее лицо засаленным фартуком, вошла в комнату и пнула мужа по свешенной с кровати грязной ноге:

– Вставай, пьянь! Опять на работу опоздал.

– Отстань! – рявкнул Ёлкин, накрываясь измятой подушкой. – Я болею.

– Знаю я твою болезнь! Вчера опять надрался до чёртиков, и когда это закончится! Обещал ведь больше не пить, – Клавдия присела на стул, безвольно уронила руки на колени, уткнулась в них лицом и расплакалась.

В это время в пороге тесной горницы замерли две девчушки очень похожих друг на друга. Им было всего по четыре года отроду, но испуганные глазки кричали непониманием и в то же время привычностью виденного.

Клавдия заметила дочек и переключила внимание на них:

– Чего уставились? А ну марш отсюда!

Девочки быстро выскочили из комнаты. Они прекрасно знали, что к маме лучше не подходить, когда папа отдыхает. Поэтому они выбежали во двор и стали играть почерневшими от грязи консервными банками и двумя потрёпанными куклами, которые им когда-то подарила бабушка. Близняшки быстро увлеклись игрой. Лена изображала покачивающегося папу, а Поля сердитую маму.

– Эй, мелюзга, что там дома? Бои закончились? – в калитке стояла девушка лет четырнадцати в коротком платьице, подстриженная под мальчишку.

– Лёля! – весело закричали двойняшки и кинулись к сестре.

– Отстаньте! Что там дома? Пожрать дадут или всё ещё воюют?

– Папа спит, а мама плацет, – в один голос сказали Лена и Поля.

– А Сашка дома?

– Нет. Он есё не присёл.

– Ясненько. Ладно, отвалите! Играйте дальше.

Оля осторожно вошла в дом и хотела прошмыгнуть в детскую, но мать увидела её и тут же закричала:

– Ты где была, шалава? Почему дома не ночевала?

– А тебе какое дело? Где хотела там и была.

– Как это какое дело?

Но дочь её уже не слушала. Она захлопнула дверь в комнату, закрылась на щеколду и легла на свою кровать возле окна. Сон валил с ног, совсем не хотелось в очередной раз выслушивать материнские нотации и причитания о том, как она из шкуры вон лезет, чтобы их прокормить и в люди вывести. Засыпая, в тысячный раз из-за двери она слышала крик матери:

– Шлюха! Ты кончишь, как твой отец-пропойца! Открой, паскуда!

Стук в дверь и крик матери очень быстро растаяли в тумане сильного дождя. Раскаты грома и вспышки молнии пугали одинокую девушку пробирающуюся через лесную чащобу. Ветки царапали щёки, платье промокло насквозь. Впереди светился тусклый огонёк, который то появлялся между корявых ветвей, то опять исчезал. Оля наклонившись вперёд с трудом шла против бушующей стихии к манящему свету. Вдруг из-за дерева выскочил огромный мужик. В нём перепуганная девчонка узнала отцовского старшего брата и главного собутыльника – дядю Гришу. Он схватил её за руку огромной волосатой лапищей и повалил на мокрую землю, всем телом навалившись сверху. Оля стала отбиваться, но все сильнее чувствовала, что силы иссякают, рот жадно хватает воздух, но его всё равно не хватает.

Тут она проснулась. Над ней стояла кричащая мать, с пустым ведром в одной руке. Другой рукой она тянула дочь за руку, пытаясь поднять её с постели. Ольга вскочила на ноги и оттолкнула мать:

– Ты чё, совсем сдурела! – мокрое платье облепило стройную фигурку.

– Я тебе дам “сдурела”! А ну марш катухи чистить!

– Щас! Дай разбегусь сначала, – с издёвкой выпалила Ольга и выбежала в выбитую дверь.

Она побежала на другой край села, туда где жила бабушка Тоня, мать Павла. Дед умер давно, Оля плохо его помнила, а бабулю любила. Когда она вошла в дом, увидела Сашку. Он сидел за столом и аппетитно жевал корку хлеба, запивая молоком из гранёного стакана.

– Привет! – сказала Ольга, усаживаясь рядом и, жадно схватив кусок хлеба, стала быстро его поглощать, запивая молоком. – А бабуля где?

– В магазин ушла, – буркнул мальчишка и продолжил спокойно жевать.

Ольга выпила молоко, доела хлеб и пошла в другую комнату, где стояла большая кровать. Там она быстро сняла всю мокрую одежду, шмыгнула под цветастое одеяло, свернулась калачиком и уснула.

Тем временем Ёлкин Павел проснулся от нестерпимой боли в голове. Ощущение, что ты колокол, в который тарабанят сразу все звонари мира, разрывало на части не только мозг но и всю сущность проснувшегося. Скривив мину человека, у которого только что вырвали здоровый зуб без наркоза, он попытался втиснуться в окружающую реальность . Только одна мысль звенела в унисон главному колоколу: “Надо срочно похмелиться!”

– Клав! – рявкнул что есть мочи хозяин дома и скривился от боли ещё одного вырванного наживую здорового зуба.

– Чё, очухался? – вытирая руки о фартук, зашла в комнату хозяйка.

– Дай чего-нибудь опохмелиться, – умоляюще промямлил Павел.

– Ага, щас! А кочергой по рёбрам опохмелиться не хочешь?

– Ладно, будь человеком! Помру ведь!

– Не велика потеря! Сдох бы, изувер проклятый, может жить по людски стали бы, – Клавдия опять села на стул и заплакала.

– Клавушка, родная, – Ёлкин встал и пошатываясь подошёл ближе.– Не плачь! Я больше не буду, вот опохмелюсь и в завязку. Вот тебе крест! – он трижды перекрестился и обнял жену.

– Нет у нас ничего, ты же всё выжрал! – всхлипывая, но уже более мягким голосом, сказала Клавдия.

От его рук она таяла. Вспомнилось сразу то чувство, когда впервые он взял её, выпускницу местной школы, семнадцатилетнюю девчонку, за талию, пригласив на танец. Мурашки пробежали тогда по всему телу. Статный, красивый, высокий парень – мечта всех деревенских девчат кружит с нею в танце. Валя была вне себя от счастья. Вот и сейчас, когда руки мужа коснулись её тела, мурашки побежали до самых пяток, словно ластиком стирая с души страшные раны, которые всего пару минут назад не давали думать ни о чём, как только о мести, справедливости, разводе и поиске нового счастья с кем угодно, только не с этой мразью.

– А ты сгоняй в сельпо, купи чекушечку – здоровье поправить, – он привлёк жену к себе и крепко поцеловал в губы, потом подхватил на руки и перенёс на кровать.