Текст книги "Красавица с острова Люлю"
Автор книги: Сергей Заяицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Заяицкий Сергей Сергеевич
Красавица с острова Люлю
С.Заяицкий
Красавица с острова Люлю
Посвящается железнодорожным путешественникам
ПРЕДИСЛОВИЕ
"Посвящая свой роман железнодорожным путешественникам",– пишет Пьер Дюмьель[ПьерДюмьель. – Красавица с острова Люлю – литературная мистификация С. С. Заяицкого. ] в предисловии к французскому изданию, – я вовсе не хотел унизить свой роман или обидеть самих путешественников. Нет. Напротив! Я считаю, что железные дороги – это единственное место, где современный человек имеет время на чтение беллетристических произведений, и только железнодорожные путешественники сохранили еще редкую способность плакать и смеяться над вымыслом".
Пьер Дюмьель – ненримиримый враг буржуазной культуры, и роман его является сатирой на быт и идеологию отжившего класса. Правда, весь роман Дюмьеля немного наивен, и он слишком легко разрешает в нем сложнейшие социальные проблемы, но не нужно забывать, что Пьер Дюмьель прежде всего француз, истинный сын "прекрасной Франции", о которой он так часто вспоминает в своем романе.
Пьeр Дюмвель в своем романе никому не подражает.
Он – враг стилизации. В анкете, предпринятой французским обществoм "Защиты писателей от жестокого обращения", нa вoпрос "Ваша любимая книга" Пьер Дюмьель отвечает: "Oна еще не написана".
Заметим, что критики, нападавшие на Дюмьеля, в своем ожесточении доходили до того, что отрицали самый факт его существования.
Пьер Дюмьель – явление вполне современное.
Часть первая
Глава I
Инженер Симеон пробует новый трактор Морис Фуко, вернувшись от нескольких родственников, у которых он тщетно старался занять деньги, нашел у себя на столе запечатанный конверт из такой прекрасной толстой бумаги, что его жалко было разрывать, и вынул маленькую карточку всех цветов радуги. На ней напечатано было:
ШАТО ТЕРЕЗ СПЕШИТЕ! БЕГИТЕ!! ТОРОПИТЕСЬ!!!
только сегодня 25 июня!
только сегодня!!!
Сто развлечений в секунду!
САМОЕ ЛУЧШЕЕ ВИНО! САМЫЕ КРАСИВЫЕ ЖЕНЩИНЫ!
САМЫЕ ЭНЕРГИЧНЫЕ МУЖЧИНЫ!
Начало в 10 час. вечера.
Окончание в день всемирной революции!
Содержатель бара – ПЬЕР ЛАМУЛЬ
Морис Фуко, прочитав объявление, расхохотался.
– Ах, старая дыня! – вскричал он.
25 июня был день рождения Терезы Ламуль, супруги Пьера Ламуля, богатейшего во Франции банкира, женившегося всего год тому назад на Терезе Прекрасной – "королевской кокотке", как ее называли после того, как приехавший в Париж сиамский король подарил ей серебряного слона величиною с крупного сенбернара. Не доверяя своей наружности и не без основания полагая, что ни Парис, ни Феб, ни другие знаменитые красавцы не имели во внешности ничего напоминающего дыню, Пьер Ламуль старался удержать любовь Терезы Прекрасной разными эксцентрическими выходками: нанял негра, который, стоя в углу гостиной, ритмически отсчитывал секунды и минуты, а в полдень и в полночь бил в гонг и плясал воинствен – ные пляски своей родины; поставил в ее будуаре автомат, из которого при нажатии кнопки выскакивали серьги, браслеты, кольца и другие драгоценные безделушки, ежедневно возобновляемые крупнейшими французскими ювелирами; наконец, дабы удовлетворить природные ее склонности, он иногда превращал свой дом в один из тех баров, которые некогда озарялись улыбками Терезы.
Морис Фуко вспомнил, что проект этого вечера пришел в голову банкиру в то время, когда Морис сидел в его золотом блещущей гостиной, вспомнил, как Тереза кинулась, обнимать своего супруга и как, обнимая и тиская его, она протянула Морису свою ножку, из туфельки ко – торой торчала записка. Записка эта и теперь еще лежала перед ним. В ней было всего одно слово, напечатанное на пишущей машинке: "ЛЮБЛЮ".
Он поглядел на себя в зеркало и в то же время припомнил лицо банкира. Сравнение было в его пользу.
Ни одна женщина (кроме близоруких и увлеченных политикой) не проходила мимо Мориса, не смерив его долгим взглядом, а Антуан, его старый лакей, ежемесячно продавал на бумажную фабрику солидный мешок голубеньких и розовеньких бумажек, содержащих объяснения в любви и приглашения на свидания, а иногда даже намек на тысячу, другую франков. Последние письма обычно откладывались отдельно. Но Морис был не только красив, он был еще скромен и к тому же влюблен, как говорится, со всем пылом юной страсти в Прекрасную Терезу. И теперь, целуя это "люблю", нащелканное сотни раз целованными пальчиками, он почувствовал на глазах слезы умиления.
* * *
Перед дачею банкира уже толпились десятки автомобилей, от прожекторов которых было светло, как днем.
Из автомобилей выскакивали мужчины во фраках и дамы в платьях, столь же пестрых, сколь и легкомысленных, при виде коих внезапно в вечерней синеве покраснел над дверью огромный фонарь с надписью "Ш А Т О Т Е Р Е 3" Негритенок помогал гостям вылезать из автомобилей, китайчонок распахивал перед ними двери, а огромный патагонец предлагал им тут же в передней большой бокал крюшона, который черпал из огромного льдом обложенного серебряного чана. Уже на лестнице начинала слегка кружиться голова от улыбок, бриллиантов, голых рук и спин, колючего крюшона и грустно-веселой музыки. А за окнами томилась синяя мудрая звездная ночь, и вдали над Парижем трепетало бело-розовое зарево.
Над лестницей висел огромный плакат с надписью: "ВСЕ ДОЗВОЛЕНО" А под этим: "О даме, отказавшейся поцеловать кавалера по первому требованию и в указанное им самим место, прошу немедленно доносить директору бара Пьеру Ламулю". Под этими плакатами иные пары уже соединяли свои губы. Всем, даже самым добродетельным женщинам захотелось вдруг обратиться в тех, на которых с таким негодованием смотрели они из своих автомобилей, возвращаясь ночью из оперы, и, хватая за рукава незнакомых мужчин, они шептали им признания, при воспоминании о которых, вероятно, предстояло краснеть им до следующего подобного праздника.
Морис Фуко доехал до заставы с поездом метрополитена и пошел пешком, отчасти потому, что у него не было денег на более современный способ передвижения, но главным образом потому, что. хотел получше впитать в себя поэзию этой ночи. Он шел, и мечты о предстоящих поцелуях Терезы волновали его до того, что повстречавшиеся ему два жандарма долго совещались, глядя ему вслед. Поминутно его обгоняли автомобили, но он предпочитал в таких случаях прятаться за деревьями, дабы кто-либо из знакомых не вздумал подвозить его. Он вошел уже в парк, принадлежащий банкиру, и, сорвав розу, погрузил в ее влагу свои уста, воображая себе... в этот миг кто-то тронул его за локоть... В темноте рядом с ним стояла одинокая женская фигура. Она робко сунула ему в руку какую-то бумажку и вдруг побежала прочь, пряча голову в черный платочек. Первою мыслью его было, что Прекрасная Тереза подослала свою горничную с запиской, но она не могла знать, что он придет пешком. При свете зажигалки он развернул бумажку: грубым, словно детским почерком написано было:
"Если вы не презираете любви девушки простого происхождения, то приходите под утро в лебединую беседку. Господь вознаградит вас, ибо вы спасете гибнущее сердце".
Этого не доставало! Он с презрением сунул бумажку в карман. Какая-то судомойка вздумала конкурировать со своей госпожой... Во рту его стало вдруг горько. Он раскусил розан. Выплюнув цветок и еще раз пожав плечами, он вышел на главную аллею и, пройдя между рядами автомобилей, вошел в дом. Какая-то дама схватила его за плечо, другая прижалась к нему полною обнаженною спиною, но он видел там, в конце зала, ярко-красное с белым пятно – Терезу, красное было ее платье, белое ее руки, шея, грудь. Красного было меньше, чем белого. Через секунду он уже обнимал гибкий стан и, глядя в страстные, большие глаза, вел красавицу среди живого потока под звуки таинственного фокстрота. На ораторской кафедре, взятой напрокат у одного из членов бывшего русского Временного правительства и обклеенной карикатурными плакатами, стоял сам Пьер Ламуль и кричал, неистово звеня колокольчиком:
"Первому, кто напьется вдребезги, выдается золотой кубок! Дам, целующих кавалеров, прошу брать с них расписки! Представившая тысячу расписок провозглашается королевой поцелуев. О-ге-ге... У-лю-ли! Бонвиваны всех стран, соединяйтесь!".
– С тебя я не буду брать расписок,– говорила Тереза, пожирая глазами Мориса и грациозно в танце покачивая свой стан.
– А я не буду их тебе давать! Во Франции не хватит бумаги.
И они снова слились с пестрою толпою.
Кончив кричать, Пьер Ламуль подошел к столику, за которым сидел Роберт Валуа – славный потомок свергнутой династии, адвокат Жан Эбьен – племянник Гамбетты– и Сергей Иванович Ящиков, русский эмигрант из военных, человек с красной шеей и сангвиническим цветом лица.
– Дамы,-говорил Эбьен, наливая себе бокал шампанского,– превосходят самих себя!
– В – них проснулись инстинкты, – сказал Валуа, отрезая ломтик сыру: они-таки добились своего, как говорила моя прабабушка Екатерина Медичи, слушая в Варфоломеевскую ночь крики избиваемых гугенотов...
– Кто же сейчас исполняет роль католиков и кто гугенотов?– спросил Эбьен.
– О, католики, разумеется, дамы... Они нападают...
– Ко мне подошла одна и сказала: интересная эспаньолка, угости коньяком.
– Ха-ха-ха!– расхохотался Ящиков.– Это мне нравится... А? Так и сказала?
– Ну и что, – спросил Ламуль, подойдя к ним и ущипнув одну из проплывших мимо красавиц, – защемило это вас или не защемило?
– Я думаю! Клянусь предком моим Франциском! Штука с перцем!
– С красным или с черным? – воскликнул Ящиков.
– Эти русские не могут без политики!
– Vive le roi Henry Quatre!
– Прошу при мне не упоминать о Бурбонах!
Пьер Ламуль взобрался на стол и заорал, размахивая бутылкой.
– О ла, ла! Живее! Веселее! Хохочите так, чтоб в Москве слышно было!
Глядя на него, бешено замахал смычком румын, и вся толпа понеслась мимо, сталкиваясь, визжа и хохоча. Тогда Пьер Ламуль вдруг сделал знак, и зал погрузился во мрак.
Музыка умолкла, хохот и визг усилились. Но мгновенно опять все осветилось, и почти рядом с собою увидал банкир свою Терезу, страстно обнимающуюся с Морисом Фуко.
– Передышка, – крикнул он менее весело, чем кричал до сих пор, и все кинулись занимать столики.
– Идем сюда,– шепнула Тереза, и они сели вдвоем в углу за маленький столик.
– Старая дыня взбеленилась, когда я тебя обнял...
– Я могу выдать тебе расписку.
На белой стене появился вдруг раскланивающийся Чарли Чаплин. Люстры погасли, и под аплодисменты пирующих стал изощряться в ужимках прославленный киногений.
– Уговори его куда-нибудь уехать!
– Как же! Он жить без меня не может!
– Пошли его к черту!
– А черт разве даст мне в год 200 000 франков?
– О эти франки!
– Да! "О", когда они есть, и "ах", когда их нет!
– Неужели ты продажна, Тереза?
– Не для тебя! В тебя я влюблена, как 10 000 мар – товских кошек!
– Почему только 10 000?
– Ну, двадцать тысяч. А как ты любишь меня?
Морис хотел страстно ответить ей и на секунду задумался, вспоминая, какое из животных всего влюбчивее.
Внезапно по зале пронесся возглас восхищения. Он взглянул на экран и замер от изумления. По пенистой дороге неведомого леса шла красавица... такая красавица... Но все исчезло, и явилась надпись: "Инженер Симе он пробует новый трактор".
– Снова, снова,– раздались голоса,– повторите картину.
Вспыхнули слова: "Виды острова Люлю. Туземная девушка торопится выйти из леса до захода солнца".
Явился неведомый лес и красавица... такая красавица и вновь...
"Инженер Симеон пробует н ов ый т р а к т о р".
– Снова, снова,– кричали мужчины,– к черту инженера!
– Так как же ты любишь меня?-спросила Тереза, нащупывая туфелькой ногу Мориса, которую тот по рассеянности отдернул.– Ну же!.. Как ты меня любишь?
– Я... я... очень люблю,– пробормотал он, глядя на экран.
– Да перестань смотреть на эту дуру! Как же ты меня любишь?
– Люблю... как...
– Ну, как что?
– Как лошадь!
– Осел!
Среди дам слышался ропот.
– Дальше, дальше,– кричали они, а мужчины орали:– снова, снова!
Наконец окончательно и бесповоротно появился на экране лысый инженер Симеон и заковылял на тракторе по американскому полю. Тереза уставила на него лорнет и, больно прищемив локтем палец Мориса, воскликнула:
– Какой красавец... сразу видно, что... изобрел трактор.
И ушла, швырнув в Мориса салфеткой.
Глава II
Привидение XX века
Прекрасная Тереза рассердилась, и все заметили это.
Рассердились вслед за ней многие дамы. Жена Жана Эбьена подошла к нему, взяла его под руку, ущипнула при этом под локтем и, не разжимая щипка, повела по залу.
– Ну-с,– сказала она с лучезарной улыбкой, так что со стороны казалось, что она говорит что-то онень приятное,– мерзавец вы этакий! Не угодно ли вам уехать домой, потаскун проклятый?
И она еще сильней сжала щипок.
– Люсси!-прошептал истязуемый.
– Поедем домой!
– Но!..
– Или я сейчас пойду и отдамся первому встречному!
Роберт Валуа и Ящиков не имели жен.
– Вот женщина,– говорил первый,– клянусь моим предком Генрихом Анжуйским! Эта женщина! Это то, что называется женщиной!
– Да,– багровея, бормотал полковник,– мда!.. Много женщин видал в родной стороне...но одна лишь из них в память – врезалась мне... Эй, дубинушка, ухнем!
Прекрасная Тереза удалилась, говорят, в свою комнату и там билась сама и била все кругом в ужасающей истерике.
Пьер Ламуль беседовал о чем-то с демонстратором картин, Морис Фуко смущенно стоял возле и, видимо, соображал, как и чем может он теперь вернуть столь близкое и возможное недавно счастье. Веселье внезапно исчезло, как шампанское, вылитое на зыбучий песок. Шипя, как змеи, одевались в передней дамы. Смущенно улыбаясь, утешали их кавалеры. На патагонца с крюшоном никто уже не обращал внимания. Его затолкали. Китайчонок распахивал двери. Негритенок усаживал в автомобили. Этот маленький черный сын далекого Конго видел в эту ночь поразительные сцены. Он видел, как одна полная дама, сев в автомобиль, сорвала с шеи ожерелье и им принялась хлестать по щекам важного на вид господина, видел и еще много такого, чего, не могли понять его курчавые мозги. Зал опустел. Ламуль прощался с Робертом Валуа и с Ящиковым.
– У Терезы мигрень,– говорил он.
– Ящиков сокрушенно вздохнул.
– Передайте мой душевный поклон! У меня в мирное время бывали мигрени! И знаете, чем вылечился? Лакрицей!
– Но какова женщина!
– Мда.
– Черт знает, что за женщина... и что за остров такой-Люлю!
Последний автомобиль, шурша по гравию, исчез во мраке.
Одна за другою погрузились во мрак комнаты огромной дачи. Банкир прошел к себе в кабинет и по внутреннему телефону вызвал горничную Прекрасной Терезы.
– Как себя чувствует барыня?
– Им все хуже!
– Гм! А не хочет ли она что-нибудь передать мне?
– Сейчас узнаю! Банкир ждал с некоторою дрожью.
– Барыня просили передать... простите, сударь... Я, право, передаю только слова барыни... что вы...
– Ну... ну...
– Что вы... простите ради бога... гнусная скотина...
– ... и урод! – крикнул голос Терезы.
– Да... да... сударь,– простите... и урод!.
Банкир с некоторым облегчением повесил трубку. Он еще дешево отделался. С волнением он стал ходить по своему кабинету, словно прислушиваясь к чему-то. Он снял со шкафа глобус и, сдунув пыль с Великого океана, провел пальцем по тропикам.
Потом он разулся, долго прислушивался и, наконец, стал пробираться по коридору, ведущему в темный зал.
Прислуга, утомленная суетой, спала. Сквозь открытые окна зала доносился глухой гром ночного экспресса и далекий несмолкаемый гул столицы. Воздух был прян, и от садовых цветов и от аромата духов, оставшегося, как воспоминание о плечах и локонах недавно здесь танцевавших красавиц.
Пьер Ламуль, дойдя до середины зала, тихо свистнул. В ответ тоже раздался свист.
– Господин Бисанже? – спросил шепотом Ламуль.
– Я... это вы, господин Ламуль?
– Я... кажется, все спят.
Он прислушался. Ему показалось, что под диваном в куче серпантина прошуршала мышь, но потом снова все смолкло.
– Ну, действуйте... и да хранит нас парижская богоматерь!
Слышно было, как завозился во мраке господин Бисанже.
– Внимание!-сказал он тихо.
Что-то зажужжало, и вдруг на стене явилась "она", та самая, которая торопилась уйти из леса.
– Не вертите, не вертите,-прошептал Пьер Ламуль,-а то опять выскочит это лысое страшилище!
Красавица замерла, словно прислушивалась к чему-то.
Пьер Ламуль подошел к ней совсем близко. Вблизи она была огромна, и, когда он тронул ее, под его рукой закачалось полотно, причем лес и красавица затрепыхались, как простыня на венецианском балконе. Пьер Ламуль отошел. Мыши опять завозились под диваном. Он кинул в них пробкой, попавшейся под ногу, и, пятясь задом, стал отступать от экрана, и чем больше он удалялся, тем прекраснее становилась она.
– Бум!!!
Пеер Ламуль опрокинул в темноте один из столиков.
С громом покатились пустые бутылки. Господин Бисанже в ужасе потушил аппарат, а Ламуль замер в той позе, в какой отступал, и сердце его застучало, как пулемет. Но никто не шевелился во всем доме.
– Не слыхали,-пробормотал Ламуль,-давайте снова!
Г. Бисанже опять завозился, но от волнения он что-то перепутал, ибо внезапно заковылял на тракторе инженер Симеон. Опять воцарилась мгла, и опять появилась красавица.
Да, несомненно! Это была настоящая красавица. Рядом с нею Прекрасная Тереза казалась маленьким, жалким заморышем...
– Нельзя ли сделать так, чтоб она разделась? – прошептал Ламуль.
Господин Бисанже сокрушенно вздохнул.
– Искусство кино, увы, еще не достаточно подвинулось!.. Что вы хотите, сударь? Эдисон стар, как мышь, и ему не нужно этого... Но братья Патэ... Скоро возьмут патент... Таких братьев,– сударь, не было еще со времен Гракхов... Это настоящие французы, сударь!
Поворот рукоятки, и она еще прекраснее, опять и еще, опять еще...
Зал внезапно озарился. Прекрасная Тереза стояла на пороге, держа в руках свои туфельки. Пьер Ламуль от страха грузно сел на пол, и в этот миг ему показалось, что под диваном, где скреблись мыши, явилась человеческая рука. Но он ничего не мог разглядеть определенно, ибо одна из туфелек с силою бомбы и с удивительной ловкостью полетела ему в переносицу, а другая уже летела вслед господину Бисанже, который бежал, унося с собой все еще зажженный аппарат, так что призрак красавицы мчался впереди него по всем стенам, проваливаясь в окна, появляясь то совсем близко, то далеко, то маленьким, как куколка, то величиной с жирафу. Следом за ним змеился длинный провод.
В зале вновь воцарился мрак. Никто не знает, как провели супруги Ламуль остатки этой обильной приключениями ночи. Все тот же негритенок, любивший спать в саду на скамейке рассказывал на другой день, как по кустам во мраке неслась огромная белая женщина, как следом за нею мчался сам черт с чемоданом, извергающим пламя, и с хвостом через весь сад.
Хвост этот вдруг оторвался, и тогда все исчезло, а когда он, негритенок, опомнившись от страху, решился поднять тревогу, то из входной двери внезапно появился господин Морис Фуко, весь в пыли и в клочьях серпантина, и сунул ему такую крупную монету, что у него отнялся язык.
Глава III
Необычайное увлечение географическими науками
Остановившись перед дверью с надписью: "Доктор Жан Сигаль", Морис Фуко почувствовал некоторый трепет.
– Доктор принимает?-спросил он горничную.
– Простите, сударь,-отвечала та,-доктор Жан Сигаль-доктор географии...Если вам нужно ухо, горло и нос, то это этажом выше.
– Мне нужен именно доктор географии, вот моя визитная карточка...
– Пожалуйте,-сказала горничная, вернувшись через минуту.
В кабинете, увешанном картами, уставленном глобусами и чучелами, заваленном книгами и рукописями, за большим столом сидел Жан Сигаль, автор нашумевшей в свое время книги: "О способах приготовления человеческого мяса у бушменов", которую ловкие книгопродавцы обычно сплавляли рассеянным дамам под видом "подарка небогатым хозяйкам".
Морис Фуко поклонился профессору, а профессор поклонился ему в свою очередь.
– К делу! К делу! Дурак!
Услыхав этот гортанный крик, Морис Фуко вспылил:
– Сударь! – вскричал он гневно.
– Молчи, негодяй! – крикнул профессор и тут же прибавил с любезной улыбкой:– не сердитесь. Это мой попугай. Я к вашим услугам.
Ошеломленный таким началом разговора, Морис Фуко несколько смутился.
– Простите, профессор, что я решаюсь отнять у вас ваши драгоценные часы,-сказал он и еще больше смутился, увидев, как профессор с испугом пощупал свой жилетный карман.
– То есть, я хотел сказать, деньги... то есть, время... ведь время деньги.
– Дурак! – крикнул попугай, и, чувствуя справедливость этих слов, Морис все же подумал: "Ты сама во всем виновата, проклятая птица".
– Видите, в чем дело,-сказал он наконец.– Я боюсь, что вопрос мой покажется вам несколько странным...
– Имейте в виду,-проговорил профессор,– что если дело идет о сборе на устройство бала в пользу пострадавших от революции...
– Никаких балов, уверяю вас... Дело вполне касается вашей науки. Скажите, существует ли в мире, вернее, на земном шаре, остров... простите, если я что-нибудь перепутал...остров Люлю?
Профессор задумчиво встал и подошел к большому глобусу, усыпанному таким количеством больших и маленьких точек, что его хотелось вымыть зеленым мылом.
– Что значит, существует или не существует, – произнес он, покачав головой,-иные острова, вследствие вулканических изменений морского дна, периодически то существуют, то не существуют. Недавно группа островов Си-мо-а исчезла внезапно под поверхностью воды в то время, как жители справляли праздник царя. Ту-ту-ту, повторяющийся один раз в 170 лет! 170 число глаз возлюбленной Ту-ту-ту стоносой Иш-ты. Около 5.000 человек исчезло под водой.
– Какой ужас! – вскричал Морис.
– Да, ужасно, – согласился профессор, – к счастью,-продолжал он,острова через минуту вновь появились в пятидесяти верстах от прежнего места, так что большинство отделалось легкой ванной...
– ...но одежда была попорчена и дома тоже!
– Там не носят одежды, а живут в огромных раковинах.
– Ну, так это даже забавно.
– Не совсем, ибо акулы успели-таки съесть кое-кого... Главного жреца, например.
– Ах, какая досада! Но может быть, вы все-таки ответите мне на мой вопрос, существует ли, ну хоть иногда, такуй остров: Люлю?
– Люлю? Гм!
Профессор снова задумался, пристально глядя в лицо Морису и грызя пальцы. Лицо его постепенно расплылось в добродушную улыбку, а рука протянулась к странному предмету, лежавшему на столе.
– Слушайте внимательно, что я вам скажу, – произнес он, продолжая улыбаться,-стараясь не делать лишних движений, сползайте с кресла. Не проявляйте испуга, не кричите и, по возможности, не качайте кресла... скорее...
Морис Фуко, охваченный внезапным ужасом, съехал на пол. В то же мгновение профессор схватил со стола предмет – палку с проволочной петлей и через мгновение поднес к лицу Мориса плоскую шипящую морду огромной кобры.
– Благодарите бога, что она вас не ужалила! От ее укуса огромный боров издох в две секунды... И его нельзя было даже съесть, ибо мясо было отравлено.
Профессор кинул змею в ящик и захлопнул его.
– Интересно,-прибавил он,-что она редко делает попытки ужалить живущих в этой квартире и никогда не бросается на моих коллег по университету.
Морис Фуко. чувствовал, как дрожат его колени. Он вытер пот со лба и ощущая ползанье по всему телу, снова сел в кресло.
– Так как же остров,-пробормотал он и, чтоб успокоиться, закурил сигару. Что-то страшно чихнуло в углу.
Морис с испугом оглянулся.
– Огюст не любит дыма,-заметил профессор.
– А кто этот Огюст? – спросил Морис, выдавливая из губ улыбку.
Но прежде чем он ответил, из-за шкафа в углу выглянула длинная морда и, щелкнув чудовищными челюстями, исчезла.
– Ну, иди, подай лапку гостю,-сказал профессор и, подождав, прибавил: он обиделся, что вы курите! Трудно даже представить себе, до чего самолюбивы крокодилы озера Таганьики! Они самолюбивы и мстительны. Я уверен, что он сейчас мечтает не более не менее как о том, чтоб откусить вам нижнюю часть туловища или верхнюю... ему, разумеется, безразлично.
– И он может это сделать? – вскричал Морис.
– Может, но не станет! Эта порода еще более ленива, чем свирепа. Им нужно часа два, чтобы раскачаться! Итак, остров Люлю! Гм! По-моему... Гм! Может быть, вы интересуетесь особенностями климата южной части Тасмании?
– Нет!
– Жаль! Я как раз сейчас над этим работаю.
Подумав с минуту, профессор подошел к полкам, уставленным одинаковыми книгами, числом около сотни, из которых каждая напоминала те огромные библии или лексиконы, которые украшают витрины солидных букинистов и, никем не покупаемые, передаются из поколений в поколения. Раскрыв одну из книг и вставив в глаз лупу цилиндрической формы, наподобие часовщика, профессор самодовольно ударил рукой по странице.
– Все, что есть в мире, есть и здесь. Незаменимая вещь в путешествии, хотя немного громоздко. На одну букву "Л" три тома... Лондон, Лозанна, С. -Луи, Люберцы, Люблино, вот; "Люлю". "Остров вулканического происхождения...(ага! что я вам говорил). Расположенный под таким-то градусом восточной долготы. Открыт в 1762 году испанским мореплавателем Педро де Пудра. Из диких животных встречаются пантера и гну. Климат теплый И приятный. Население ничем не занимается".
Воцарилось молчание. Слышно было, как за окном шумел Париж, да где-то в квартире, должно быть, барышня играла Шопена.
– А что, профессор,– спросил нерешительно Морис,– здесь не сказано ничего о женщинах? Есть на острове Люлю женщины?
Профессор задумался.
– Едва ли,– сказал он наконец,– можно себе представить колонию одних индивидуумов мужского пола! Такая колония перебралась бы на другой остров, а здесь сказано "население".
– Так, а вы не знаете, что, женщины на этих островах очень хорошенькие... то есть красивые?
Профессор раскрыл какую-то страницу и показал Морису рисунок.
– Вот, самый классический тип,– сказал он.
На картинке изображено было толстое черное существо, разрисованное спиралями, в гигантских мочках ушей которого торчали трубки и пузырьки из-под лекарств и разрезательный ножик.
– Нет, нет,– вскричал Морис и в волнении заходил по комнате, – на острове Люлю женщины необычайно красивы! Такие красавицы снились нам во сне, когда мы бырщ безусыми юнцами! В них вся гармония: они изящны, как пантеры, скромны, как гну... Глаза их подобны... Одним словом, таких женщин, профессор, поискать и поискать. Это только ваши ученые способны, вместо небесного видения, изобразить какое-то темное чучело.
– Осторожнее около того угла! Гм! Я никогда не слыхал о подобных женщинах.
– Ну и хладнокровный же вы человек! Да я теперь не могу ни спать, ни есть, ни ходить к парикмахеру. Все из-за этого дьявольского острова.
Профессор Сигаль вдруг побагровел:
– Я люблю полненьких,– пробормотал он.
– Хороши всякие...по настроению... Я недавно познакомился с одной девчонкой, которая была очаровательна именно своей костлявостью.
– Брюнетка!
– Так, что-то среднее!.. А какие ножки у той женщины!
– Речь идет об одной женщине?
– Об одной!
– Ну, так она могла случайно попасть на остров! Тогда понятно!
– Вы мне поверьте! Одно время содержал половину парижских красавиц! В настоящее время другая половина содержит меня... но такой красавицы!
– Гм! Вы меня заинтересовали!
– До свидания, доктор. Сколько я должен вам за совет... Простите, ради бога! Глупая привычка! До свиданья!
Морис, поклонившись профессору, вышел и, к своему удивлению, увидал в гостиной банкира Пьера Ламуля.
Оба отвернулись друг от друга, словно встретились у врача по дурным хворям.
Он быстро выскочил на улицу и кинулся к траму. При этом он едва не попал под таксомотор, остановившийся у тех же дверей. Из него вылезли Роберт Валуа, славный потомок свергнутой династии, и полковник Ящиков.
Садясь в трам, он увидал на углу улицы адвоката Эбьена, племянника Тамбетты, который внимательно разглядывал номера домов.
Глава IV
О том, как Юлий Цезарь левой ногою встал с кровати
Доехав до предместья, Морис пошел по широкой аллее, обсаженной тополями.
– Скажите, пожалуйста,– спросил он у одной девушки, – далеко ли до мастерской братьев Патэ?
– Идите все прямо,– ответила девушка, покраснев и смутившись. Она быстро пошла, наклонив голову, и что-то необыкновенно знакомое было во всей ее фигуре.
– Черт возьми, – вскричал он, – да ведь это вчерашняя судомоечка... Правда, она мало похожа на судо – мойку и довольно мила....Жаль, что я не обратил внимания на ее лицо... А впрочем...
Морис настолько привык пренебрегать всякими любовными записками, что это уже никак не могло волновать его. Он дошел до большого парка и, внезапно повернув на дорогу, ведущую к большому дому со стеклянной крышей, увидал перед собою две столь странных фигуры, что замер от удивления. Это были два человека в блестящих латах, надетых на ночные рубашки, с голыми икрами и в огромных оперенных шлемах. Оба странных человека курили трубки, а один читал "Humanite'".
– Синдикат рабочих постановил не отступать перед трудностями борьбы.
– Гм! – сказал второй, разрубая мечом улитку.
– На кой черт вы уничтожили этого моллюска? – спросил читавший газету.
– А так... от нечего делать...
– Свинство!
– Срастется!
– Простите,– сказал Морис смущенно,– господина Бисанже я могу видеть?
– Он сейчас придет сюда,– сказал тот, который убил улитку, и прибавил со злобой, – шли бы они все скорей, или позволили бы хоть штаны надеть! Продувает!
– Все из-за этой Клеопатры.
– Надоели они мне хуже горькой редьки.
– А где же твоя диктаторская тога?
– А вон она сохнет... промочил во время перехода через Рубикон... – и он кивнул на простыню, висящую на ветке. Морис побледнел. Он вспомнил, что где-то тут же должен был быть сумасшедший дом. Не в его ли парк он забрел iio ошибке? Он робко оглядел странных собеседников.
– Если они не придут через минуту, – сказал тот, у которого сушилась тога, – честное слово, я надеваю штаны и требую прибавки!
– В самом деле, платят же Помпею и Марку Антонию по 500 франков.
– Они – русские...
– А я француз, черт меня побери!
– Идут, идут, – крикнул другой.
Они внезапно приняли гордые позы.
Морис спрятался за простыню, увидав толпу подобных же странных воинов и господина Бисанже, который быстро устанавливал свой аппарат в стороне на полянке. Какой-то маленький и толстый человечек, утирая пот со лба, кричал охрипшим голосом:
– Больше суровости в лицах, господа, больше суро – вости... Чтоб в вас можно было узнать победителей э... э... Гаструбала. Кричите все хором!
– Вы нам мало платите,– загудела толпа, размахивая мечами,– мы ведь не святые, чтоб жить воздухом.
– Больше экспрессии! Больше экспрессии!
– Хотя бы двадцать пять процентов накинули,– орали квириты все громче и громче.
