Текст книги "Рука бога Му-га-ша"

Автор книги: Сергей Заяицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

VII
ОДНОРУКИЙ БОГ

Луна взошла такая яркая, а звезд на небе было так много, что кругом было видно так же далеко, как в полдень. Скалы, темно-красные днем, теперь казались совсем черными. Только тот их бок, который был обращен к луне, горел серебром. За этими скалами тянулась пустыня, и слышно было, как там выли гиены и плакали шакалы. В другую сторону уступами шли вниз густые заросли, переходившие в огромный тропический лес. И в зарослях и в лесу тоже пробуждалась ночная жизнь.

Иногда откуда-то издалека доносился могучий голос льва.

Этот голос был очень страшен, но храбрый Алэ не затыкал своих украшенных ракушками ушей. Он мог спокойно слушать этот голос, сулящий смерть. Ему не было страшно: он слышал его каждую ночь с тех пор, как стал слышать.

Храбрый Алэ был черен, как грозовая туча. Еще только тридцатую ракушку нанизал он на свое ожерелье, а уже племя признало его своим вождем, ибо никто не мог дальше и вернее бросить копье, ни у кого не было таких быстрых ног и могучих плеч. У Алэ был глаз зоркий, как у орла, когда тот с высоты неба высматривает на земле добычу.

Сейчас Алэ сидел, скрестив ноги, под огромным баобабом, который был старее самых старых гор.

Рядом с ним в высокой траве лежал Чатур, старый воин, борода которого была седа, а лысина покрыта глиной, чтобы защитить голову от солнца.

Чатур уже не мог бы задушить пантеру, как бывало прежде.

Пальцы его рук страшно распухли и напоминали корни дерева. Он все время слегка шевелил ими, словно боялся, что они вдруг застынут. Много лет жил Чатур, и каждый раз, видя как заходит солнце за землю, прощался с ним. Думал, что не увидит утра. Но дух жизни крепко сидел в нем, должно быть, сросся с его черным телом.

В стороне, на поляне виднелись тростниковые хижины, напоминавшие стога сена.

И Алэ и Чатур молчали.

Чатур перебирал ожерелье из ракушек, висевшее у него на шее. Когда ему исполнился год, мать повесила ему на шею это ожерелье; на нем была тогда всего только одна ракушка.

Теперь этих ракушек было так много, что никто в племени не мог сосчитать их.

Вчера еще Чатур прибавил одну ракушку, ибо солнце взошло еще раз из-за вершины Острой горы, а это значило, что еще один год минул.

Он лежал и смотрел на луну, слегка прищурившись, так ярок был ее блеск.

Алэ, казалось, был полон мрачных раздумий.

Брови его хмурились и ноздри раздувались, словно он чуял врага.

От времени до времени он поглядывал вниз на огромные заросли.

Далеко-далеко над лесом трепетало еле заметное алое зарево. Иногда словно какой-то гром доносился оттуда и тотчас смолкал.

Алэ, спокойно слушавший голос льва, затыкал уши, когда слышал этот гром.

– Сегодня слышно лучше, – пробормотал он наконец.

Чатур не торопился отвечать. Старик, который торопится, смешон. Разве мудрость и медлительность не одно и то же?

– И зарево сегодня ярче, – проговорил он. Они снова замолчали.

Из одной хижины донесся резкий крик ребенка.

– У Магуры родился четвертый сын… Это он кричит? – спросил Чатур.

Алэ кивнул головой. Магура была его жена.

– Он лучше бы сделал, если бы умер сразу, как только увидал свет солнца, – прошептал Алэ, снова покосившись на зарево.

– Не говори так, – остановил его Чатур, – что ты знаешь?

Алэ встал.

– Я хочу посмотреть на них, – сказал он поднимая лежавшее в траве копье. – Ты пойдешь со мною, Чатур?

– Но разве ты не смотрел на них вчера? Разве ты не смотришь на них всякий раз, как земля надевает шапку ночи?

– Я хочу посмотреть на них, – упрямо повторил Алэ и пошел, положив копье себе на плечо.

Чатур медленно поднялся с травы и долго разгибал спину. Потом он крикнул.

– Я иду!

Алэ остановился и подождал его.

Затем они оба направились к скалам, разбросанным в беспорядке у преддверия пустыни.

По едва заметной тропинке стали они подниматься, причем Алэ часто должен был останавливаться и протягивать Натуру руку.

Уже тростниковые хижины были внизу под ними.

Пустыня, усыпанная скалами, казалась при луне морем расплавленного серебра. Черные точки – гиены и шакалы – двигались по этому морю. Но Алэ и не глядел на пустыню.

Поднявшись на самую высокую скалу, он оглянулся назад, в ту сторону, где сияло зарево.

С этой скалы ясно были видны какие-то вспыхивающие огни, снопы искр, взлетавшие иногда на воздух. Гром доносился сюда чаще и звучал еще страшнее.

Чатур сел на камень, ибо устал от подъема, и бесстрастно созерцал даль.

Алэ, стоял, раздувая ноздри, и копье дрожало в его руке.

Казалось, это зрелище производило на него впечатление. Он даже как-то сгорбился на секунду, но затем опять гордо выпрямился.

Там, за лесом, французы строили железную дорогу.

Много неожиданных богатств нашли они в диких недрах знойной Африки. Нужно было проложить в глубину материка прочный путь, чтобы не было задержки для потока товаров и денег. Сотни негров сгоняли они на постройку дороги, которая дошла уже до середины леса. И днем и ночью молоты стучали о сталь, пылали горны мастерских; топорами рубили деревья. Старые баобабы, срубить которые топором было так же мудрено, как срезать сосну перочинным ножом, вырывали динамитом.

Тогда-то по лесу разносился гром, заглушавший на миг и рык льва и вой пантеры и заставлявший содрогаться Алэ.

С каждым днем все ближе и ближе приближались эти грозные огни и этот гром.

Скоро он раскатится над самым ухом Алэ. Тогда белые люди придут с кнутами и погонят его копать землю заступом, а Магуру заставят раздувать меха в кузницах.

При этой мысли Алэ даже задрожал.

Он почувствовал глубокую ярость.

Сам не зная, для чего это делает, он взмахнул копьем и кинул его в зарево.

Алэ дальше всех кидал копье.

Но с этой высоты оно пролетело не больше, чем тростинка, брошенная ребенком.

Оно упало между сухими скалами, казалось, у самых ног Алэ, а издали снова донесся гром, и язык пламени метнулся в небо.

Чатур покачал головою.

Алэ кусал себе губы и ногтями рвал ладони. Он вдруг понял свое бессилие.

Они еще долго оставались на скале.

Чатур, видя, наконец, как страдает Алэ сказал:

– Пойдем.

Вниз итти было легче, чем подниматься.

Луна теперь была ниже, и тени идущих ложились тут не на всю пустыню.

Сойдя со скалы, они обошли деревню и шли молча, не спрашивая друг друга, куда идут. Оба знали.

В стороне возле зарослей стоял большой белый камень, на котором при свете луны чернели слова.

Ни Алэ, ни Чатур не могли прочесть этих слов, но они знали, что там написано:

ЖАН ЛАКТЬЕР

посетил этот край в 1885 году.

Ему помогал бог.

Проходя мимо этого камня, Алэ вздрогнул, охваченный суеверным страхом.

Белый человек, написавший эти слова, указал своим братьям путь вглубь страны. Если бы не он, там за лесом не горели бы сейчас огни и не гремел бы гром. Но о белом человеке нельзя было даже думать, так как даже дума о нем приносила несчастье.

Жрецы боялись тронуть камень.

Алэ и Чатур свернули в густые заросли.

Они шли осторожно, опасаясь змей, хотя те редко жалили ночью. Впрочем, путь их по зарослям не был долог.

На небольшой пустой полянке при свете луны стояло неподвижное странное существо, которое можно было принять за человека-урода. Это и был человек, только из дерева, со страшным квадратным животом, на коротких ногах, с головой, напоминавшей морду собаки.

Одна рука истукана была воздета к небу.

Другой руки совсем не было. Она была словно отпилена в предплечьи, но обрубок ее тоже торчал кверху.

Алэ и Чатур пали ниц перед идолом и долго лежали молча.

Потом они встали и прислушались.

Удар грома долетел до них и отгульем прокатился по далеким скалам.

Чатур понурил голову.

– Однорукий бог бессилен, – проговорил он так печально, что сердце у Алэ сжалось еще сильнее.

Идол, простиравший к небу одну руку, имел, в самом деле, довольно несчастный вид.

– И Черного Льва все нет! – прошептал Алэ.

– Черный Лев приползет неслышно, как змея, – сказал Чатур.

– Но ты видишь, что нам недолго осталось ждать? Завтра они будут еще ближе.

– Сколько солнечных кругов прошло с тех пор? – прибавил он, помолчав.

Чатур снял с шеи ожерелье.

– Вот эту красную раковину нанизал я в тот год… А вот эти все после.

– Их много.

– Да, много. Тогда у меня на голове были волосы, а теперь глина.

Алэ подошел к богу и ударил его ногой в живот, так что идол качнулся.

Чатур удержал его.

– Не надо его бить. Он не виноват, что у него нет руки.

И он вспомнил ту страшную ночь, когда после отъезда белого путешественника они пришли, чтобы принести богу благодарственные жертвы и увидали, что у бога нет руки.

С тех пор начались беды.

Но никогда еще такая страшная беда не надвигалась.

Белые люди смотрели на негров, как на скот. Они били их кнутами, если те уставали от работы, они вместо того, чтобы дарить им за труд ножи и платки, поили их водкой. Если негр заболевал, все покидали его, словно это была сгнившая рыба.

Алэ никто еще никогда не бил кнутом, кроме отца.

Но отец мог его бить, это не было обидою.

– Если меня тронет кнут, – громко сказал Алэ, – я перекушу себе руку и выпущу всю кровь.

Чатур вздохнул.

– Не говори так, Алэ. Так же говорил и Быстрый Коршун, вождь из-за горы… А однако, когда кнут хлестнул его по лицу, он подставил спину.

Алэ подпрыгнул от ярости, но ничего не ответил.

Когда они вернулись в деревню, ребенок все еще плакал.

На востоке занялась заря. Ночь быстро превращалась в день, и зарева теперь уже не было видно.

Алэ вздохнул с облегчением и согнувшись вошел в свою хижину.

Он погладил по голове плачущего ребенка и поцеловал Магуру.

Магура при свете дня поглядела на него.

– А где же твое копье, Алэ? – спросила она с беспокойством.

Алэ с болью в груди вспомнил еще раз о своем бессилии.

Он сказал злорадно, словно издевался не над самим собою, а над кем-то другим:

– Я забросил эту негодную хворостинку. К тому же и рука моя слаба, как у самого маленького из моих сыновей.

Он с тоской погладил свои стальные мускулы.

Но теперь ему было все-таки легче. Плач ребенка заглушал отдаленный грохот, а зарева не было видно.

VIII
ГОЛУБАЯ ПУСТЫНЯ

Прошло много времени в томительном ожидании.

На этот раз Жак был твердо убежден, что песенка его спета.

Страшная слабость снова сковала его всего, а от жажды у него положительно слиплось горло.

Бывали мгновенья, когда что-то словно лопалось в его горле, и тогда перед глазами вертелись пестрые огненные круги.

Признаки беспокойства наконец, стал проявлять и невидимый незнакомец.

Его, по-видимому, тоже удивляло безмолвие, окружавшее их.

Легкое покачивание указывало на то, что они все еще среди моря, но машина не работала и люди не бегали над головою.

Наконец пришел день или ночь, когда голос во мраке произнес:

– Надо итти.

– Да, да, – поспешно забормотал Жак. Ему хотелось тоже итти, итти куда угодно, только бы не сидеть больше в этой страшной дыре.

Спутник, по-видимому, знал куда итти, ибо он быстро зашуршал ногами по бочкам.

Жак чувствовал, что его ноги онемели от долгой неподвижности, но он тем не менее не отставал от незнакомца, цепляясь за его одежду.

Внезапно тот остановился и начал медленно подниматься вверх.

Жак ухватился было за него, но тот лягнул его пяткой прямо в подбородок и едва не свихнул челюсти.

Жак отлетел назад, но страх остаться в трюме заставил его позабыть об этой грубой обиде.

Он снова вскочил и дрожащими руками нащупал веревку.

Он тотчас же повис на ней.

И в это время вдруг над его головой вспыхнул целый пожар.

Жак зажмурил глаза, совершенно ослепленный.

Но это не был пожар, это сноп дневного света ворвался через приподнятый люк.

Жак видел ноги и зад незнакомца.

Он, очевидно, задержался в нерешительности, не зная, вылезать ли ему, или вернуться обратно.

«Неужели он опять закроет люк, – с отчаянием подумал Жак, – и чего он боится? Все равно, в трюме мы, наверное подохнем».

Но вот ноги незнакомца зашевелились, и он исчез наверху.

Жак, словно кошка, вскарабкался за ним и выскочил на палубу. Люк с треском захлопнулся и едва не отшиб ему ног. Казалось, его спутник, нарочно поскорее захлопнул его.

Сначала Жак, закрыв лицо руками, чтоб не ослепнуть, жадно глотал влажный морской воздух. Грудь его ходила ходуном, и он готов был плясать от восторга. О том, что скажет капитан, когда увидит его, он и не думал. Пусть швыряет в море. Лучше утонуть при солнечном свете, чем умереть в этой черной дыре.

Наконец он огляделся.

Он стоял на палубе «Габонии», залитой горячим, как огонь, солнцем. Кругом был безбрежный океан.

Спиной к Жаку стоял негр в полосатой рубашке и белых штанах и смотрел вдаль.

Жак огляделся по сторонам, ища своего спутника.

– Глаза мои все еще полны мраком, – произнес негр, и Жак вздрогнул, узнав голос, говоривший с ним в темном трюме.

Жака поразило, что кругом не было видно ни души. Ни капитана, ни матросов, ни торговых агентов.

Негр в это время повернулся и сел на свернутый канат.

Жак узнал того самого негра, в которого франтоватый парень хотел запустить камнем.

Но Жак все еще слишком наслаждался ощущением света и простора, и ему было некогда удивляться.

Негр казался погруженным в глубокую задумчивость. Он озирался по сторонам, потом смотрел вдаль и опять задумывался.

Жак отважился предпринять маленький обход парохода.

Дым не шел из трубы, и вообще кругом не было заметно и признаков жизни.

Удивленный Жак толкнул дверь кают-компании.

Она подалась.

Но в кают-компании было тоже пусто.

Жак пошел дальше. Он заглянул в кухню и с восторгом набросился на банку с сухарями. Потом, вспомнив о негре, он понес ему сухари, решив отплатить ему угощением за угощение.

Негр продолжал сидеть так же задумчиво.

Он безучастно съел несколько сухарей.

– Вот нехорошо, что нет пресной воды, – заметил Жак, – по крайней мере, я пока ее не нашел.

Он старался заглушить в себе жажду чтобы не портить настроения.

– Но что стряслось с пароходом?.. Здесь никого нет…

Жак указал на рулевое колесо, которое бессмысленно вертелось то в одну, то в другую сторону.

– Мы здесь вдвоем, – заметил Жак.

– А сейчас я буду один.

– Почему?

Негр молча вынул из-за пояса широкий стальной нож, невыносимо сверкавший на солнце.

– Потому что я разделю пополам твое сердце, – произнес он спокойно, вставая и кладя Жаку на плечо тяжелую, словно камень, руку.

IX
ПОЧЕМУ НА НЕЙ НЕТ ПЫЛИ

Пока марсельские газеты угощали своих читателей разными подробностями из жизни Лактьера, знаменитый Шарль Рекло целые дни проводил в изучении его кабинета.

Один корреспондент, которого сыщик отказался принять за недосугом, поместил в газете ехидный фельетон. В этом фельетоне он высказывал мысль, что Шарлю Рекло надоело ремесло сыщика.

«Он так увлекся изучением коллекции Лактьера, что решил сделаться этнографом. В добрый час! Может быть, тогда он будет более на своем месте! А то, что же это за сыщик? Живет в Марселе чуть ли не две недели, а ничего еще не мог сообщить интересного».

Фельетон заканчивался восклицанием:

«Франции нужен Шерлок Холмс!»

В баре «Носорог» тоже толковали об убийстве.

Спрашивали мнение Минюи.

Тот скалил свои белые, как сахар, зубы, но глаза его не были веселы.

Вообще негр проявлял какое-то непонятное волнение.

Острили, что он влюблен в одну из посетительниц ресторана, в знаменитую марсельскую красавицу, прозванную Чайкой.

Однажды вечерком в «Носороге» собралась теплая компания и заняла столик в углу. Это были молодые врачи, которым всегда Минюи прислуживал сам. Такой почет он оказывал лишь постоянным посетителям.

Молодые врачи шутили что-то по поводу анатомии поданной курицы, они уверяли, что у нее аппендицит.

Минюи скалил зубы, держа в своих черных руках большой поднос с десертом.

– Смотрите-ка, господин Минюи, – произнес один из врачей, кивая на вход. – Чайка прилетела.

Негр обернулся, но вместо Чайки увидал бритого человека, очень хорошо одетого, с трубкой в зубах.

– Я пошутил, Минюи, ее нет.

Другой молодой врач между тем внимательно разглядывал вошедшего.

– Те-те-те! – произнес он. – Да ведь это сыщик Рекло!

В этот миг Минюи перекувырнул свой поднос с десертом.

Лакеи подбежали собирать осколки.

Молодые врачи хохотали, как сумасшедшие, глядя, как негр стряхивает со своих колен остатки компота.

Все обернулись на звон разбитой посуды. Знаменитый сыщик усмехнулся, ибо кто-то сказал:

– Шарля Рекло встречают со звоном.

А другой шутник заметил:

– Очевидно, скоро рассвет… Минюи превратился в сумерки.

Все рассмеялись, ибо лицо у негра было действительно какого-то неопределенного сероватого цвета.

Шарль Рекло, который был учен, как сатана, сказал попивая коньяк:

– Это он побледнел. В тех случаях, когда белые бледнеют, негры сереют.

Молодой врач, слышавший это замечание, покачал головой.

– Ну и скупердяй Минюи, побледнеть из-за разбитой посуды.

Шарль Рекло только улыбался, читая по утрам газеты.

Он действительно очень внимательно изучал коллекцию Лактьера. Ему доставляло большое удовольствие с каталогом в руках рыться в этих стеклянных шкафах.

Каталог был написан самим Лактьером в тетради с сафьяновым переплетом.

Всего было около пяти тысяч предметов, из которых многие могли показаться интересными не только ученому знатоку, но и всякому простому смертному.

Были тут двенадцать резных шаров из слоновой кости, причем каждый шар был вложен в другой, а выпилены они были все из одного куска. Тонкой иголкой можно было даже вертеть шары. В каталоге было сказано, что над выпиливанием этой безделушки трудились три поколения буддийских монахов. Эту религиозную игрушку Лактьер привез из Калькутты.

Но в Индии Лактьер был всего один раз.

Большую часть коллекции, как уже было сказано, составляли предметы домашнего обихода африканских негрских племен.

Интересен был нож, выточенный из камня, но такой острый, что им можно было чинить карандаш. Различных ожерелий было штук двести. Были тут ожерелья из разноцветных ракушек, которые носят туземцы на шее. Число ракушек соответствует числу прожитых лет. На одном ожерельи Рекло насчитал 128 ракушек.

Глиняная и тыквенная посуда была груба, но очень своеобразно раскрашена. Впрочем, посуда мало заинтересовала Рекло. Он долго рассматривал череп, просверленный в десяти местах словно буравчиком. В каталоге имелась приписка:

«Дырочки на черепе были просверлены еще при жизни его обладателя. Особый вид пытки. Просверливают одну дырочку каждый час».

Рекло с отвращением отложил череп.

Не меньшее содрогание вызвала в нем длинная толстая струна – высохшая жила.

«Эта жила, – сказано было в каталоге, – была вымотана при мне из живого еще человека».

– Однако у господина Лактьера были крепкие нервы, – пробормотал сыщик, переходя к отделу оружия.

Тут были всевозможные луки и стрелы, мечи, копья, древние кремневые мушкеты с раструбом в конце дула.

На некоторых стрелах были билетики с изображением черепа. Рекло прочел в каталоге, что наконечник их отравлен.

«Яд этот убивает почти мгновенно и противоядие против него неизвестно».

Сыщик поспешил отдернуть руку.

Понравилась ему трубочка с длинными костяными иголками.

Иголки, по-видимому, вкладывались в трубочку, а затем выдувались из нее.

На этих иголках тоже было изображение черепа.

Рекло удивился, увидав браунинг. Он заглянул в каталог.

«Револьвер капитана Окса, съеденного в 1874 году людоедами возле озера Чад».

Этьен сопровождал сыщика при его осмотре.

Шарль Рекло с первого же дня убедился, что лакея нельзя подозревать в убийстве. У сыщика в этом отношении был нюх. Этьен и в самом деле был славный парень, веселый и жизнерадостный, по характеру мало подходивший к своему мрачному барину.

– Так вы говорите, Этьен, – произнес сыщик, – что эти шкафы не запирались?

– Нет. Кому придет охота, сударь, красть гнилые черепа да разноцветные ракушки? Дураков, сударь, не так много.

– Гм! Это довольно смелое утверждение. По-моему, напротив, дураков очень много. А что, господин Лактьер часто перебирал свою коллекцию?

– За последнее время не так часто, сударь. Господин Лактьер все писал. Прямо было даже удивительно смотреть. Ну как это рука не отвалится! Верите ли слову, в кинематограф и то не ходил. Ну что ты тут будешь делать?

– А у него бывал кто-нибудь с рыжими усами?

– Да, по правде сказать, не замечал. Конечно, приезжали разные ученые. Только давно уж что-то никто не приезжал.

– Однако кто-то все-таки убил господина Лактьера?

Этьен при этих словах смутился.

Если бы с ним разговаривала госпожа Лазар, она, наверное, сочла бы это за доказательство вины. Но Рекло понимал причину этого смущения. Кому же и бояться обвинений, как не слуге? Он не придал этому никакого значения. Его, по-видимому, гораздо больше интересовала коллекция.

Этьен даже удивлялся, как это можно осматривать всю эту дребедень, да еще так подробно, заглядывая чуть ли не каждую минуту в каталог.

А сколько трудов стоило господину Лактьеру собрать все это! Три раза его чуть было не съели. Хорошенькое удовольствие быть изжареным… Гораздо лучше самому съесть жареную котлету. Чудные эти господа ученые…

То ли дело – отец господина Лактьера. Он занимался торговлей.

Сыщик, слушая, что говорил Этьен, продолжал свой осмотр.

Вдруг глаза его изобразили сильное любопытство.

Он быстро нагнулся и поднял с нижней полки шкафа руку, грубо выточенную из дерева.

Затем он взглянул в каталог.

«Рука бога Му-га-ша» – прочел он:

– Господин Лактьер не очень был щедр на слова, когда писал свой каталог.

– Ученые люди и так все знают, – заметил Этьен, – а простому человеку и знать не надо.

Сыщик продолжал внимательно разглядывать руку.

Она была выточена самым примитивным способом. Пальцы были едва намечены. Они как бы держали дощечку с непонятными знаками.

Шарль Рекло провел пальцем по деревянной руке и затем внимательно оглядел его.

Затем он потрогал лежавшую тут же деревянную фигуру крокодила и опять оглядел свой палец.

– Гм! – пробормотал он, видимо заинтересованный.

– Вам понравилась эта ручища, сударь? – спросил несколько изумленный Этьен.

– Нет, – отвечал сыщик, – но меня удивляет… почему… – он запнулся.

– Почему она такая тяжелая?

– Нет… почему на ней нет пыли… Разве она не была положена одновременно с другими вещами?

– Нет, сударь, наверное одновременно.

– И вы помните, что она тут лежала?

– Помню.

– Гм… А мне кажется, что ее положили сюда недавно. Слой пыли на ней совсем не такой, как на других вещах.

– Я, сударь, хорошо помню эту руку.

– Одно из двух… или ее недавно вытерли…

– Нет, сударь, кроме меня никто не мог бы этого сделать…

– Или одну руку подменили другою!