Текст книги "Психология день за днем. События и уроки"

Автор книги: Сергей Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Июнь

От улыбки станет всем светлей…

2 июня 1922 года– “день рождения”, а точнее “именины” теории Джемса-Ланге. Фактически эта теория была сформулирована почти за 40 лет до этого дня, однако лишь в июне 1922 г. имена двух ученых слились в ее названии. Подобное сочетание – не редкость в наименовании психологических методов, феноменов и закономерностей: взять хотя бы шкалу Бине-Симона, закон Йеркса-Додсона или тест Гудинаф-Харриса. Однако в данном случае речь идет вовсе не о соавторстве или сотрудничестве. Американский философ и психолог Уильям Джемс и датский медик и анатом Карл Ланге жили в разных концах света, писали на разных языках и пришли к своим выводам почти одновременно, но совершенно независимо друг от друга. (Достоверных свидетельств их общения, хотя бы заочного, не существует.) Нередко бывает так, что какая-то идея словно “носится в воздухе”, вызревает в определенной научной и общественной атмосфере и формулируется разными людьми почти в одно и то же время, порождая последующие споры об авторском приоритете. Описывая это явление, историк психологии Э.Боринг употребил немецкое понятие Zeitgeist – “дух времени”, подразумевая, что весь ход научных изысканий определенной эпохи подталкивает разных ученых к одинаковым выводам. Теория Джемса-Ланге относится к таким примерам.

В 1884 г. в журнале Mind была опубликована статья Джемса “Что такое эмоция”. В ней автор выдвинул неожиданную и парадоксальную гипотезу: если отсечь от эмоции ее внешнее проявление, то от нее вообще ничего не останется. Более того – наблюдаемые признаки есть не столько следствие эмоции, сколько ее причина. Джемс рассуждал так: в ответ на изменение окружающих условий в организме безотчетно возникает рефлекторная физиологическая реакция – повышается секреция желез, сокращаются определенные группы мышц и т. п. Сигнал об этих изменениях в организме поступает в центральную нервную систему, тем самым порождая эмоциональное переживание. То есть мы плачем не потому, что опечалены, но впадаем в грусть, стоит лишь нам заплакать или даже нахмуриться.

Независимо от Джемса в те же годы аналогичную гипотезу высказал К.Г.Ланге. Однако, если Джемс связывал эмоции с широким кругом периферических изменений, то Ланге – только с сосудодвигательной системой: состоянием иннервации и просветом сосудов.

Соответствующие публикации Ланге увидели свет на мало кому понятном датском языке и долгое время оставались недоступны мировому научному сообществу. Лишь к 1922 г. его статья об эмоциях была переведена на английский язык и вошла в сборник “Эмоции” под редакцией К.Данлэпа, который и увидел свет в балтиморском издательстве “Вильямс и Вилкинс” 2 июня 1922 г. Статьи Ланге и Джемса в этом сборнике соседствовали под одной обложкой, что и привело к соответствующему наименованию теории.

Прагматичные американцы быстро сделали практический вывод из теории Джемса-Ланге. Так, блестящий знаток человеческих отношений Дейл Карнеги в своих книгах многократно обращается к идеям Джемса, в том числе к его теории эмоций. И делает простое заключение: чтобы вызвать приятное переживание, надо вести себя так, словно оно уже наступило. У вас не ладятся дела, кошки скребут на сердце? Гоните прочь уныние и грусть! Улыбайтесь! Улыбайтесь всегда и везде, и вы на самом деле почувствуете себя жизнерадостным. Немаловажно и то, что люди безотчетно сторонятся хмурых лиц. У каждого хватает своих проблем и не хочется сталкиваться еще и с чужими. А вот человек с оптимистичной улыбкой на лице всегда встречает отклик и взаимное расположение.

Для миллионов американцев книги Дейла Карнеги стали своего рода учебниками жизни, сводом безусловных правил поведения. Политики и бизнесмены, торговцы и рекламные агенты ежеминутно улыбаются своим партнерам и клиентам. Если на лице американца не играет дежурная улыбка, то, значит, у него на душе совсем скверно. А оказавшись в наших краях, американцы недоумевают, отчего русские так неулыбчивы. Впрочем, мы с готовностью перенимаем их поведенческие стандарты. И сегодня приторный американский “смайл” можно встретить в любом офисе или супермаркете (до контор и магазинов это веяние, правда, пока не докатилось).

Тут, правда, невольно возникает сомнение: неужели улыбчивые американцы действительно более жизнерадостны и оптимистичны, чем мы с вами? Помогает ли им улыбка забыть о своих заботах? Тем более, что при виде “карнегианской” улыбки всякий раз закрадывается сомнение в ее искренности, а это никак не облегчает взаимоотношений. Может быть, Джемс и его единомышленники кое-что преувеличили, а то и вовсе ошиблись?

Действительно, с научных позиций теория Джемса-Ланге оказалась уязвима для критики. Дело в том, что набор эмоциональных переживаний человека гораздо богаче и шире, чем спектр телесных реакций. Одна и та же органическая реакция может сочетаться с самыми разными чувствами. Так, достоверно установлено, что выброс в кровь гормона адреналина вызывает возбуждение. Но это возбуждение может получить различную эмоциональную окраску в зависимости от внешних обстоятельств. В одном эксперименте испытуемым помимо их ведома искусственно повышали содержание адреналина в крови. При этом одна группа испытуемых находилась в обстановке непринужденного веселья, другая – в угнетающей и тревожной атмосфере. Соответственно и эмоциональные проявления оказались различны: в первом случае это была радость, во втором – гнев.

Всем хорошо известно, что человек может дрожать от страха (по Джемсу, “мы боимся, потому что дрожим”). Но известно и то, что дрожь может быть вызвана гневом или даже сексуальным возбуждением. Аналогично, слезы – символ горя и печали. Но бывают слезы от злости и даже слезы радости.

Немаловажно и то, что эмоциональные проявления во многом определяются культурными нормами. Например, в Японии проявление печали и боли в присутствии лиц более высокого положения рассматривается как демонстрация непочтительности. Поэтому японец, которому делается выговор, должен выслушать его с улыбкой (у нас это, наоборот, сочли бы дерзостью). В Китае издавна принято сообщать старшим и вышестоящим лицам о своем горе с улыбкой, дабы преуменьшить значение несчастья и не беспокоить им почтенное лицо. У жителей Андаманских островов принято плакать при встрече после долгой разлуки, а также при примирении враждующих сторон. И таких непривычных для нас примеров можно насчитать множество.

Культурными различиями отчасти можно объяснить и наше настороженное отношение к американизированной улыбке. Широкая популярность в России бестселлеров Карнеги не может в одночасье изменить сложившихся традиций в проявлении чувств. Мы привыкли считать, что выражение лица отражает подлинное настроение человека. Поэтому улыбка без очевидного повода нам непонятна и даже неприятна.

Так значит, теория Джемса-Ланге неверна, а выводы Карнеги поспешны и неэффективны? Научные споры по этому поводу не стихают уже несколько десятилетий. Пока ясно одно: психологический механизм образования эмоций не так прост, и бездумные попытки регулировать настроение и налаживать общение по методу Карнеги не всегда полезны. Однако, хотя теория и не бесспорна, не будем торопиться ее отбросить. Ибо она не лишена научной обоснованности и практической пользы. Вот показательный эксперимент.

Испытуемых просили оценить предъявлявшиеся им анекдоты и карикатуры. При этом требовалось держать во рту карандаш. Но одни испытуемые должны были удерживать его зубами, невольно изображая подобие улыбки, а другие – губами, отчего лицо принимало хмуро-напряженное выражение. Первая группа сочла предъявлявшиеся им истории и картинки гораздо более смешными.

То, насколько удается с помощью мимики управлять своим настроением, наверное, зависит от индивидуальных особенностей человека. Протестировать эту свою способность можно с помощью простого приема, рекомендуемого немецким психологом Верой Биркенбил. Она советует в минуту озабоченности или огорчения ненадолго уединиться и попытаться придать лицу радостное выражение. На первый взгляд этот совет кажется полным абсурдом. Ведь в этот момент вам не до веселья, и улыбка наверняка получится вымученной. Однако сделайте над собой усилие: заставьте уголки губ приподняться и удержите их в этом положении 10–20 секунд. Биркенбил утверждает: не было случая, чтобы натужная гримаса не переросла в настоящую улыбку. Права ли она? Каждый может проверить сам. Только не надо забывать, что проблема, вызвавшая вашу озабоченность, все равно требует решения. Иначе никакая улыбка не поможет.

Необходимые иллюзии

2 июня 1945 годаБеррес Фредерик Скиннер приступил к написанию книги, которую задумал назвать “Солнце – это всего лишь утренняя звезда”. В ходе работы над рукописью автор изменил ее название, и в июне 1948 г. книга вышла в издательстве “Макмиллан” под названием “Уолден Два”. Тем самым автор намекал на глобальный мировоззренческий характер своей концепции, явно полемизируя с идеями величайшего мыслителя XIX в. Генри Торо. В 1854 г. была опубликована книга Торо “Уолден, или Жизнь в лесу”, в которой он резко критиковал современную ему действительность, лицемерные нравы буржуазного общества. Торо призывал к опрощению жизни, к облагораживающему человека возврату к природе и естественным ценностям.

Книга Скиннера также была радикально критической. В ней автор призывал к коренному переустройству всего общественного порядка и выдвигал свою сциентистскую концепцию общества будущего. По Скиннеру, общество должно быть перестроено на основе бихевиористского принципа подкрепления.

Б.Ф.Скиннера многие считают, “возможно, самой выдающейся фигурой в современной науке о поведении человека” (“Нью-Йорк Таймс”, 18 марта 1972 г.). Члены Американской психологической ассоциации назвали его ученым, который внес самый весомый вклад в психологию ХХ столетия, при этом Фрейд был назван вторым. И нет ничего удивительного, что книга Скиннера сразу же стала бестселлером, объектом жарких научных споров и дискуссий в массовой печати.

Скиннер снискал известность своими экспериментами на животных, выполненными в русле бихевиористской ориентации. Он сконцентрировал свои усилия на оперантном обусловливании, то есть на обусловливании поведения путем подкрепления реакций. Как утверждает сам Скиннер, “поведение формируется и поддерживается его последствиями”. Иначе говоря, животные и люди начнут себя вести определенным образом, если получат вознаграждение за соответствующее поведение, и они будут продолжать так себя вести, если награда будет повторяться.

Скиннер неуклонно придерживается того взгляда, что всякое поведение обусловлено внешней средой, которая награждает, наказывает или игнорирует поведенческие реакции животных и людей. Он пишет: “Научный анализ переносит ответственность, как и вину, на внешнюю среду…” Отсюда легко прийти к выводу о том, что только внешняя среда нуждается в правильном управлении для достижения желательного поведения и, как следствие, – уничтожения насилия, предрассудков и всех прочих социальных зол. Разработка “технологии поведения”, способов контроля и манипулирования индивидом выдвигаются им как средство установления социальной гармонии. Для этого достаточно, по мнению Скиннера, чтобы человек освободился от иллюзии свободы и достоинства, а специалисты выработали соответствующую систему поощрений и наказаний.

Откровенно манипулятивная технология Скиннера породила острую критику со стороны гуманистически мыслящих ученых и даже заставила их уподобить “Уолден Два” чудовищным антиутопиям Дж. Оруэлла и О.Хаксли. Английский поэт Стивен Спендер, полемизируя со Скиннером, назвал его идеи “разновидностью фашизма без слез”.

Как бы то ни было, своеобразные коммуны, созданные в США по скиннеровской модели, потерпели столь же полный крах, как и прочие попытки построить человеческое сообщество на базе какой-то теории. По-видимому (об этом свидетельствуют показания участников таких экспериментов), “свободная воля” отдельных людей очень скоро вступала в конфликт с программированием образа жизни, которое насаждали “инженеры человеческих душ”.

Б.Ф.Скиннер – действительно, великий ученый, многое открывший в механизмах поведения. Однако его попытка распространить результаты опытов над белыми крысами в “проблемном ящике” на всё общественное устройство порождают самые мрачные мысли. Ей-богу, очень не хочется жить в “прекрасном новом мире” под контролем “внутренней партии”. Если человеческое достоинство – и правда, иллюзия, то это иллюзия необходимая. Без нее мы просто перестанем быть людьми. И “Уолден Два” – серьезный повод об этом задуматься.

Дрессированные цыплята

4 июня 1897 годапроизошла первая личная встреча Эдварда Ли Торндайка и Джеймса Маккина Кеттела. Это, казалось бы, заурядное событие стало начальной вехой целого этапа в развитии психологии, точнее – ее поведенческого направления. В то утро Торндайк постучался в дверь дома Кеттела в Нью-Йорке. Там его уже ждали. Кеттел, профессор психологии Колумбийского университета, предложил стипендию молодому, подающему надежды ученому, который к тому времени столкнулся со множеством профессиональных и личных проблем.

Торндайк был одним из первых американских психологов, который получил полное образование в Соединенных Штатах. Интерес к психологии у него, как и у многих других, пробудился после прочтения книги У.Джемса “Принципы психологии”, когда он был еще студентом университета Уэсли в Миддлтауне, штат Коннектикут. Позднее он учился у Джемса в Гарварде, где и начал исследовать процессы научения.

Торндайк планировал проведение исследований с привлечением детей в качестве испытуемых, но встретил запрет университетской администрации, которая была крайне озабочена недавним скандалом, разразившимся после того, как ученые-антропологи раздевали детей, чтобы провести антропометрические измерения. Узнав, что экспериментировать с детьми запрещено, Торндайк выбрал цыплят. Он обучал цыплят бегать по лабиринтам, которые импровизированно сооружал из книг. Рассказывают, что он испытывал некоторые трудности с поисками помещения для своих питомцев. Домовладелица запретила ему содержать цыплят в спальне, и он обратился за советом к Джемсу. Тот безуспешно пытался найти помещение в лаборатории или в музее университета, и в конце концов пустил Торндайка и его цыплят в подвал собственного дома, к полному восторгу своих детей.

Торндайк не закончил образования в Гарварде. Не найдя взаимности у некой молодой особы, он предпочел уехать подальше от Бостона. Предложение Кеттела оказалось как нельзя кстати. Перед Кеттелом двадцатитрехлетний Торндайк предстал с корзиной в руках. В корзине копошились его дрессированные цыплята. В Колумбийском университете им место нашлось. Так началась полувековая эпопея работы Торндайка в Колумбийском университете. Здесь им были открыты основополагающие принципы научения, на которых впоследствии выстроилось внушительное здание бихевиоризма.

Мера ума

Столетие назад, в начале июня 1907 г., произошло событие, знаменовавшее собою, без преувеличения, наступление новой эры в практической психологии, прежде всего – в сфере образования. 5 июняв Париже вышла из печати книга Альфреда Бине и Теодора Симона “Ненормальные дети” ( Les Enfantes Anormaux), на несколько десятилетий определившая основные тенденции оценки умственных способностей в психолого-педагогической практике.

Очень скоро появились переводы книги на иностранные языки. Спустя всего 4 года (по нынешним временам – завидная оперативность), в 1911 г. в издательстве Сабашниковых книга вышла на русском языке. Этот случай не был исключением – авторитет Бине в России был высок, его работы с конца 19 в. у нас незамедлительно переводились и имели серьезный резонанс. Это потом наступило настороженное затишье. Новое издание, и то – фрагментарное, увидело свет лишь 3 года назад. Три главы из “Ненормальных детей” были упрятаны под обложку сборника “Измерение умственных способностей” (у Бине работы с таким названием нет, но наш нынешний книжный рынок требует доходчивости) наряду с не менее известной его работой “Современные идеи о детях”. Издателей можно понять. Легко представить, какую истерику у политкорректных демагогов вызвал бы сегодня выход книги под названием “Ненормальные дети”. В начале прошлого века ученые не стеснялись называть вещи своими именами. Не ради того, чтоб кого-то обидеть, а чтобы разобраться и помочь. Это сегодня наш гуманизм выливается в то, чтобы ненормального ребенка называть своеобразным, интегрировать его в массовую школу, а потом причитать в недоумении, почему на каждом шагу встречаются ни на что не пригодные полуграмотные недоучки с преступными наклонностями… Мотивируется эта недальновидная политика безупречными лозунгами безусловной любви к детям, необходимости предоставить всем равные возможности саморазвития.

Альфреда Бине нельзя упрекнуть в нелюбви к детям. И относительно возможностей развития он придерживался взглядов, пожалуй, даже более оптимистичных, чем у нынешних записных гуманистов. Он писал:

Некоторые современные философы находят моральное утешение в прискорбном факте, что интеллект индивида не может быть увеличен. Мы обязаны всячески противодействовать подобной пессимистической точке зрения… Мозг ребенка подобен полю, на котором опытный фермер посредством культивации может осуществить задуманные им изменения и в результате вместо бесплодной получить плодородную землю.

Вот только опытный французский психолог отдавал себе отчет и других призывал осознать, что для реализации этих возможностей необходимо еще учитывать способности ребенка. В определении способностей он исходил из вышедшего ныне из моды понятия возрастной нормы и соответственно – отклонения от нее, то есть ненормальности. Тех, кому, называя вещи своими именами, недостает ума по сравнению с нормой, он призывал обучать в соответствии с этим печальным фактом, а не именовать недостаток своеобразием и тем самым его игнорировать. Так им была недвусмысленно обозначена проблема, которая всегда существовала и будет существовать, более того – предложено ее решение, которое, возможно, не безупречно, однако все равно лучше, чем камуфляж проблемы сахарной пудрой.

С позиций сегодняшнего дня взгляды Бине и Симона кажутся во многом уязвимыми для критики. Исповедуя самые благородные идеи, французские исследователи по сути дела внедрили в психолого-педагогическую практику деструктивный подход к дифференциации детей. Хотя авторы предостерегали от навешивания на ребенка уничижительных ярлыков, предложенный ими метод селекции оказался самым удобным инструментом именно для осуществления такой порочной практики. Подобно тому, как открытие способа расщепления атомного ядра предоставило человечеству исключительно эффективный источник энергии, но использовано было в первую очередь для создания чудовищного оружия, так и методы диагностики способностей, предложенные в начале века, стали использоваться как инструмент дискриминации. Отчасти это было обусловлено очевидной ограниченностью и несовершенством предлагавшихся приемов.

Важно отметить, что Бине, прославившийся своими исследованиями мыслительных процессов, не имел стройной теории интеллекта и в своих оценках умах исходил скорее из житейского здравого смысла (правда, и более поздние теории превзошли такой подход ненамного). По его мнению, ум проявляется в решении задач, надо только сформулировать наиболее показательные, диагностически значимые задачи, и тогда оценивать ум можно будет по результатам их решения. Им совместно с Симоном из великого множества задач были эмпирически отобраны те, которые, согласно их представлениям, соответствуют умственным способностям детей определенного возраста (то есть их способны решить три четверти детей из достаточно большой выборки). В качестве таких способностей реально выступили способности к пониманию, суждению, принятию решений на основе здравого смысла, в некоторой степени – память. Проявляются эти способности в словесной форме, соответственно при оценке ума устанавливался важный, но вряд ли исчерпывающий критерий – способность пользоваться речью. По этому критерию выделись и категории ненормальных.

Идиотомназывается всякий ребенок, который неспособен посредством речи сообщаться с себе подобными, т. е. который не может словесно выразить свою мысль и понять мысль другого, выраженную словесно, если эта псевдоафазия не объясняется ни расстройством слуха, ни расстройством органов речи, а должна быть всецело приписана недостаточности умственных способностей.

Слабоумным ( имбециликом) называется всякий ребенок, который неспособен письменно сообщаться с себе подобными, т. е. который не может выражать свою мысль письменно и читать написанное или напечатанное, или, точнее, понять то, что читает, если отсутствие или недостаточное приобретение этой формы языка не объясняется никаким расстройством зрения, никаким двигательным параличом руки, а должно быть всецело приписано недостаточности умственных способностей.

Дебильнымназывается всякий ребенок, который может при помощи письма и речи сообщаться с себе подобными, но который запаздывает на 2 или 3 года в ходе своих занятий, если это запоздание не должно быть приписано неправильному посещению школы.

В дальнейшем Бине и Симон эту же классификацию выражают через уровни умственного развития, соответствующего развитию нормального ребенка определенного возраста. С их точки зрения, умственное состояние идиота соответствует уровню развития ребенка 2 лет и младше, а умственное состояние имбецилика соответствует уровню развития ребенка 2–3 лет. Для дебилика они не устанавливают определенного уровня развития, но лишь констатируют его отставание от своих сверстников и особенно затруднения в абстрагировании.

В тексте Бине Симона можно обнаружить довольно явное противоречие. С одной стороны, они во всех случаях характеризуют умственное развитие аномального ребенка через его соотнесение с уровнем развития нормального ребенка более младшего возраста. С другой стороны, они же подвергают критике подобные взгляды. Авторы, похоже, сами отмечают противоречивость своих деклараций и методов. В связи с этим они пишут: “При беглом чтении может даже показаться, что мы и сами принимаем эту теорию, потому что мы часто будем употреблять выражения вроде следующих: “Одиннадцатилетний ненормальный, который находится на одинаковом уровне с девятилетними детьми”. Не не должно заблуждаться относительно того смысла, который мы придаем этим выражениям. Это только удобная форма для определения известной степени школьных познаний ученика”.

Бине и Симон уверяют, что являются сторонниками другой теории, которая признает, что ненормальный ребенок совершенно не похож на нормального с замедленным или остановившимся на определенном уровне развитием. Ненормальный не ниже нормального, но совершенно другой, его развитие идет в ином направлении.

Бине и Симон действительно придерживались этой, более динамичной точки зрения на сущность умственной ненормальности и, пропагандируя эту точку зрения, между тем предлагали такие методы диагностирования умственной недостаточности, пользовались такими выражениями при описании различных ее форм, которые дали повод причислить их к сторонникам той теории, от которой они отрекались.

Субъективно они стремились отграничить понятие “умственный возраст” от таких понятий, как “уровень знаний”, “способности”. Однако объективно вся из система измерения интеллекта привела к тому, что понятие “умственная отсталость” утратило свое истинное значение, смешалось с понятием “отставание в умственном развитии” и не рассматривалось как стойкое нарушение познавательной деятельности вследствие органических поражений центральной нервной системы. В результате (к которому Бине и Симон отнюдь не стремились) их метод диагностики и превратился в способ навешивания ярлыков. По результатам предложенного ими тестирования во вспомогательные школы направлялось множество детей, которые вовсе не являлись умственно отсталыми, хотя и отставали от нормы, то есть на определенном этапе своего развития объективно могли быть отнесены к ненормальным.

В последующие десятилетия эти недоработки Бине и Симона вылились в серьезные злоупотребления, что дало повод для праведного негодования в адрес какой бы то ни было диагностики и селекции. Однако, подобно тому как весь научной атеизм бессилен дискредитировать религиозную веру и вынужден сосредоточиться на издержках культа, так и критика тестового отбора оперирует фактами злоупотреблений и издержек, затмевающих изначальную здравую идею. А для того, чтобы очистить конструктивный в принципе подход от образовавшихся на нем деструктивных наслоений, нелишне и сегодня внимательно перечитать книгу почти столетней давности. Надо же в конце концов разобраться, какими средствами культивировать бесплодную почву. В этом, наверное, и состоит одна из важнейших задач психолога в образовании. Разумеется, на подмосковном суглинке никогда не вырастить ананасов. Но это еще не повод ни забросить его под пустошь, ни умиляться растущим на нем лопухам…