Текст книги "Поход на Киев (СИ)"

Автор книги: Сергей Пациашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 19
Печенеги

Зима в тот год случилась ранняя, и как-то сразу началась с сильных ветров и метелей. Это на какое-то время задержало орду печенегов, устремившихся на юг к русским городам. Но для Ильи Муромца это был не повод оставаться на заставе. Он с дружиной богатырей отправился на север, под Муром, чтобы дать отпор проклятым кочевникам. Добрыня отправился вместе с ним, в их компании был и Михаил. Правда, была и другая причина, по которой Илья покинул безопасную заставу и ринулся навстречу опасностям. Дело в том, что тот раненный, который приехал на заставу осенью, был никто иной, как князь муромский – Ратша. Его привёз его верный друг – юный Дмитрий. Они первыми наткнулись на печенегов, когда собирали дань в сёлах. И хоть дружина муромская была велика, но под натиском кочевников рассеялась, потеряв даже своего раненного князя. Лишь верный Дмитрий нашёл Ратшу и вместе с ним ушёл от погони. Юноша был в долгу перед князем, ведь именно он был виной тяжёлых его ран. Когда печенеги сбили с ног Дмитрия и уже собирались его убить, Ратша вдруг закрыл его своим телом и принял весь удар на себя. Дмитрий увёз его раненное тело далеко в лес, остановил кровь, прижёг и перевязал раны. Дальше нужно было решить, куда отвезти князя. До Мурома было такое же расстояние, как до Владимирской заставы. И юный Дмитрий мудро рассудил, что ехать нужно на заставу. Так Илья узнал про печенегов и тут же засобирался в путь.

– Не лезь на рожон, – останавливал его Михаил, – они всё равно не пойдут на Муром, а если пойдут, то не смогут взять. Близится зима.

– Я должен был быть в этом бою, Миша, – отвечал лишь Илья, – ведь я сделал Ратшу муромским князем, я целый год был муромским посадником. А теперь тамошний посадник убит, а князь здесь лежит раненный.

– Там ещё остался тысяцкий – Полюд Одноглазый.

– Я тебя умоляю, ты же знаешь Полюда. На него нельзя оставлять город, чего доброго, он сдаст его печенегам или просто убежит, когда прижмёт.

– А почему Полюда называют одноглазым? – спрашивал Добрыня.

– Потому что у него нет одного глаза, – отвечал Михаил, – носит повязку на лице.

– Это кто его так? Соловей-разбойник?

– Нет, Соловей ему другую отметку оставил, прямо на лбу – звезда.

– Как это звезда?

– Вот так, большая, многоконечная. Это ему так кистенем вдарили. Полюд нарочно носит повязку на лице так, чтобы раненный глаз закрывать, но шрам на лбу чтобы оставался открытым. Я с детства его знаю, мы с ним вместе росли.

– И Илья тоже?

– Нет, Илья деревенский, он пришёл к нам уже взрослым.

И вот богатыри закутались в меха, оделись в доспехи и отправились отражать натиск кочевников. Местность вскоре стала похожа на огромную снежную пустыню, в которой не было никакого просвета и убежища. Только мрак и холод, холод и мрак. Развести огонь было почти невозможно, все дрова и хворост были сырыми. Ели копчёное мясо и хлебные сухари – всё, что взяли с собой. Кони и лошади порой увязали в снегу по самые животы, застревали в сугробах и начинали болеть. Богатыри тоже постоянно были мокрые и с трудом согревались лишь во время привалов. И всё же они отлавливали печенегов отряд за отрядом и разбивали их. Кочевники нередко скрывались в каком-нибудь посёлке, где в одно помещение забивались до 30. И в такой холод, когда онемевшие руки уже отказывались что-либо хватать, Илья поднимал свой меч и разил им без устали и без пощады. Казалось, ему нипочём ни холод, ни мрак, он будто совсем не уставал. Просыпался раньше всех, а ложился позже, всегда шёл впереди и первым рвался в бой. Многие печенеги укрылись в лесу. Здесь было хорошо, ветер не проникал, метели не было. Здесь богатыри однажды одолели половину тысячи кочевников. Бой был тяжёлым и длился почти весь день, ведь в декабре темнело рано. Кровь падала на ослепительно белые сугробы, смешивалась со снегом и делала его красным. У многих богатырей сдохли кони, и потому до леса они добирались пешком и были смертельно уставшими. Встреча с врагом в таких условиях не предвещала ничего хорошего. По колено, а то и по пояс в сугробах, у воинов, закутанных в меха, почти не было возможностей для манёвра. Но Илья как всегда был упрям, настойчиво рвался в бой. Добрыня старался не отставать и держался рядом. Один рубил направо, другой налево, и потому ни к одному из них нельзя было подобраться со спины. В итоге печенеги бросились бежать. Илья успел схватить одного и повалить ниц.

– О, взял пленного? – вымолвил Добрыня, переводя дух.

– Ты их язык понимаешь? – спросил Илья.

– Нет, – честно отвечал новгородец.

– Вот и я не понимаю.

И с этими словами Илья перерезал врагу горло.

– Передай Симарглу моё почтение.

Он просто принёс этого печенега в жертву своему богу. После битвы в лесу богатыри почти сразу отошли ко сну, даже не обращая внимания на свои раны. Но Илья проснулся раньше всех, да ещё забрался в палатку, где спал Добрыня, и принялся будить его.

– Ну чего тебе? – спрашивал новгородец, которому меньше всего сейчас хотелось выходить на холод.

– Пойдём же, – звал его Илья, – ты должен это увидеть.

И Добрыня поддался уговорам и вышел на улицу.

– Ты тоже это видишь? – спрашивал Илья, указывая на небо. Добрыня поднял голову и вдруг увидел летящего под серым небосклоном трёхглавого Змея.

– Змей Горыныч, – вымолвил сын Никиты.

– Интересно, что он здесь забыл?

– Не знаю, может ему стало скучно, он ведь очень одинок.

– Скажи, ты ведь сражался с ним, Добрыня. Какой он?

– Он – человек, – отвечал Добрыня, – хоть звериного в нём не меньше. Но я видел его человеческое лицо. Он уже не молод, хоть и не очень стар. Мы заключили с ним союз дружбы, так что, Илюша, можешь его не опасаться, он на нас не нападёт.

– Ну, я бы не был так уверен, – отвечал Илья, – он ведь познал безграничную свободу, как истинное дитя Симаргла.

– Опять ты со своим Симарглом. Какое Змей имеет к нему отношение?

– Симаргл, так же, как и мы с тобой, несёт службу на заставе. Только его застава находится между миром живых и миром теней – Туманом. Между нашим миром и Туманом протекает река Смородина. Над рекой этой проходит мост – Калинов мост. Это единственное место, где Симаргл может ходить. Больше нигде ему не позволено ходить по земле, он может только летать.

– Ну а Змей Горыныч тут причём?

– Змей Горыныч может ходить по земле. Симаргл нарочно создал себе помощника. Они разделили обязанности. Симаргл должен был охранять наш мир от душ умерших людей, что обитают в Тумане, а Змей Горыныч наоборот, должен был защищать Калинов мост от вторжения чародеев, которые хотят стать бессмертными.

– Да, я где-то слышал эту легенду, – отвечал Добрыня, – если кто-то живым перейдёт через Калином мост, он сможет загадать любое желание, и боги его выполнят.

– Именно. Симаргл – божественный мытарь, покровитель всех, кто находится на заставе. И Змей Горыныч так же на службе, как и мы с тобой. И служба эта его не порабощает, а, напротив, делает слишком свободным, настолько свободным, что никто не может стать ему другом. Все мы после смерти попадём на Калинов мост к Симарглу. Он – бог-шут, он не будет судить нас строго, он отправит нас обратно в этот мир. Шутки ради мы родимся снова неразумными детьми и снова пройдём тот жизненный путь, который уже прошли однажды. Вот так вот забавляется с нами Симаргл, от души веселится.

– Эх, Илья, Илья, – молвил в ответ Добрыня, – это же язычество.

– Это утешение. Единственное утешение для таких проклятых, как мы, бродяг и изгнанников. Я не знаю, есть ли Бог или боги, наверное нет. Но Симаргл точно есть. Если есть Змей Горыныч, значит, есть и он.

Уже ближе к середине зимы богатыри добрались-таки до Мурома, перебив по дороге немало потерявшихся печенегов. Добрыня был здесь впервые и несколько удивился, что у города совсем не было стен. Впрочем, у Новгорода их тоже не было, да и в Киеве они были не везде. В Муроме сама местность служила естественной защитой – город стоял на холме возле реки. Одноглазый тысяцкий радостно приветствовал Илью, и они заключили друг друга в крепкие объятия.

– Так, значит, Ратша жив? – спрашивал Полюд, силясь одним глазом изобразить радость.

– Он ранен, но будем надеяться, что выживет. Я молю Симаргла об этом.

– Кстати, насчёт Симаргла. Мы укрепили его храм, сделали отопление, теперь там зимой не холодно.

– Прекрасно, Полюд, прекрасно. Я как раз привёл нам пленных.

– Храм Симаргла? – удивлённо спросил Добрыня у Михаила, но тот в ответ лишь пожал плечами.

Но вскоре Добрыня и сам увидел этот храм, который оказался большим стадионом под куполом. Зимой арочные окна были прикрыты ставнями. Поэтому на стенах внутри висело множество подсвечников, в которых горели свечи. В результате на небольшом стадионе было светло, как днём. О назначении этого стадиона Добрыня узнал лишь спустя несколько дней. Илья лично пригласил его на зрелище, и богатырь не смог отказать бывшему муромскому посаднику. На арене стадиона теперь стояло несколько раскосых печенегов, вооружённых мечами, топорами и копьями. Все они были легко одеты, но в помещении действительно было довольно тепло. По сигналу кочевники разбились на пары и принялись сражаться друг против друга.

– Ну что, Полюд, поставил на кого-нибудь? – спросил Илья.

– Вон на того, с мясистой шеей, – отвечал одноглазый тысяцкий.

– Хм, хороший выбор.

Три пары противников должны были сражаться друг против друга на арене, нанося противнику раны. Но, видно было, что они жалеют своих соплеменников и не хотят доводить дело до убийства.

– Даю полгривны тому, что первый убьёт врага! – прокричал Илья Муромец, и печенеги оживились. Началась настоящая бойня, один проткнул-таки товарища мечом в грудь. Двое других повергли своих раненных противников на землю. Полюд выиграл свою ставку, и теперь от Ильи зависело, будут ли убиты поверженные или останутся жить.

– Как думаешь, Добрыня? – спрашивал богатырь, – смогут они ещё потешить нас славными поединками, или пускай отправляются на Калинов мост?

– Я так понимаю, это гладиаторские бои? – спрашивал Добрыня, – а твой храм Симаргла – это миниатюрная копия амфитеатра Флавиев в Риме?

– Не совсем так, в римском Колизее нет купола.

– А ты откуда знаешь?

– Я тоже читаю книги, – отвечал Илья, – ну, что скажешь насчёт судьбы проигравших?

– Ты знаешь, что я против этих языческих игрищ. Конечно, я бы пощадил этих несчастных.

– Ну воля твоя, ты – гость.

И, поднявшись со своего сидения, богатырь произнёс:

– Жизнь!

Это был добрый сигнал, и кочевников отвели в их комнаты. А убийца получил свои обещанные полгривны. Добрыне не нравились подобные забавы, и как только представилась возможность, он ту же покинул Муром. А возможность появилась нескоро. Пришлось пересидеть в городе до конца зимы, дождаться, когда начёт таять снег, побегут ручьи по канавам, а дороги начнут превращаться в грязевое месиво. Тут и повылезали из своих нор печенеги и вновь взялись за свои грабежи. Пришли вести, что небольшой отряд орудовал под Рязанью. От Мурома рукой подать, и Добрыня отпросился в разведку с сотней витязей. Все они были богатыри, прибывшие из Владимирской заставы, а некоторые даже из Киева. Не успели они проехать и несколько километров, как снова увидели в небе Змея Горыныча. В эту зиму муромчане уже несколько раз видели его парящим над землёй.

– Не хочет к нам спускаться твой союзник, – говорил тогда как-то Илья Добрыне, – скромничает, крылатый мытарь.

Муромский богатырь шутил, а Добрыня воспринимал это, как недобрый знак. И вот опять он увидел Змея. Но вскоре он позабыл и об этом знаке, так как напал на след печенегов. На грязи осталось множество следов конских копыт, сомнений не было, здесь проходили кочевники. И вот богатыри на перепачканных по самые животы скакунах стали нагонять своего врага. Но всё же в этот день они кочевников не настигли. Наступила ночь. Прохладная весенняя ночь, великая прелесть – встречать её на улице, невзирая на холод. Даже прохладный ветер здесь казался невероятно свежим и живым. В такие чудесные ночи спится очень хорошо, особенно в палатке на улице. Здесь человек – господин всего живого словно сливается с природой, с мировым жизненным потоком. В такую ночь непременно засыпаешь, чтобы выспаться, чтобы спать спокойно и сладко. И именно в такую чудесную ночь на богатырей напали проклятые печенеги. Град стрел обрушился на спящих витязей, и многие были ранены, не успев закрыться щитами. И многие кони и лошади были убиты, в том числе и лошадь Добрыни. Кочевники не стали ждать, когда погоня их настигнет и решили атаковать первыми. Они сражались, даже не слезая с коней. Впрочем, печенегов с детства учили ездить верхом, отчего у них ноги всегда были кривые, как два полумесяца. Богатыри были окружены, но всё равно отбивались. А меж тем занимался рассвет, мир оживал и пробуждался. Неистовая сила жизни пульсировала в каждой травинке, в каждой букашке, пробуждающейся от зимней спячки. Меньше всего хотелось умирать в такое чудное утро. И богатыри сражались, как львы, сбивали врагов копьями со скакунов, ранили коней, отражали атаки. И всё же силы их иссякали, а кочевники всё плотнее сдавливали кольцо. Добрыня с яростным криком поразил копьём вражеского коня. В ответ печенег проткнул его копьём в плечо, а мёртвый конь, подталкиваемый сзади, навалился на боярина. И Добрыня рухнул под этой тяжестью в грязь. Хрустнула какая-то кость, дышать стало невероятно тяжело. А воздух был такой свежий, такой сладкий, а небо было такое ясное, и птицы пели свои лёгкие песни. И Добрыня почувствовал, как веки его тяжелеют, воздуха становится всё меньше. Ему показалось, что он видит тёмную реку, на одном берегу которой полный жизни лес, а на другом всё окутано туманом. Над рекой раскинулся мост из монолитного серого камня, а на мосту стоял мытарь с трезубцем в руке, в кожаных штанах на голове и в короткой юбке до колен. Симаргл. Едва он стукнул трезубцем, как обратился крылатым псом и взмыл в небо. А небо было уже не голубое и не серое, а пурпурное. Совершенно невозможный для него цвет. На душе вдруг стало невероятно легко, совершенно исчез страх смерти. Весна – это осень, смерть – это лишь новое рождение, никто не исчезает, лишь часть души умирает с телом, а другая часть уходит за Калинов мост, какая – решит крылатый бог.

– Добрыня! – послышался знакомый голос. Тяжесть с груди исчезла, несколько человек стояли рядом, среди них был Илья.

– Живой? – вытащил он богатыря из грязи.

– Да вроде, – отвечал Добрыня, пытаясь отдышаться, – а правда, что над Калиновым мостом небо пурпурного цвета?

– Ты там был? – оживился Илья, – о господи, не многие из нас там побывали. Ты видел Симаргла?

– Это, пожалуй, просто привиделось мне, ты задурил мне голову своими бреднями.

А меж тем между богатырями и печенегами завязалась тяжёлая схватка. До последнего момента не было ясно, кто возьмёт верх. Илья потерял коня и теперь мог сражаться только пешим. К нему присоединились многие товарищи. Наконец, богатыри взяли верх, и те, кто были верхом, погнали конных кочевников прочь.

– Твои тоже сражаются верхом? – спрашивал Добрыня.

– Да, у нас есть седло и стремя, – отвечал Илья, – нарочные приспособления. И ноги не кривые, как у этих кочевников.

– Уходить надо, – произнёс Михаил, – а то они могут вернуться и привести с собой подмогу.

– До Мурома далеко, пойдём в Рязань. – молвил Илья, – раненных возьмём с собой. Добрыню понесу я. Идти ты не сможешь, у тебя нога сломана.

И действительно, кость на ноге была сломана, новгородец сразу и не заметил эту жуткую боль, так как больше болело плечо, истекающее кровью. И вот Илья Муромец взвалил его себе на спину и понёс в Рязань. Другие богатыри так же несли своих раненных товарищей. Они торопились и к вечеру совсем уже устали. Меж тем вдалеке уже были видны рязанские дома. Нужно было двигаться дальше. Добрыня под конец пути стал терять сознание от потери крови, но Илья не давал ему отключиться, постоянно что-то рассказывал.

– А река Смородина знаешь почему так называется? Потому что из неё смердит. Запах тот ещё, но говорят, он время от времени превращается в сладкий аромат. Так же как вода в реке, половину суток – это живая вода, а другую половину – мёртвая, живая источает аромат, а мёртвая – воняет.

И Добрыня через боль улыбался.

– А Калинов мост так назван потому, что горячий, раскалённый. Простой человек ни за что по нему не пройдёт, не выдержит. Только душа может пройти. Но бесплотная душа легко может заблудиться, для этого там и летает Симаргл и провожает души в туман. Чародеи могут обойти эту преграду, пройти мост во плоти, но тогда они встретятся с Симарглом – могучим богом.

Наконец, они добрались до Рязани. Добрыня снова выжил, ему оказали помощь, промыли и зашили раны. А на следующий день в Рязань прибыл гонец от Полюда Одноглазого и сообщил страшную весть.

– Беда, Илья. Муром сгорел.

– Как сгорел? – удивился богатырь.

– Вот так, весь, подчистую. Нет больше Мурома. Печенеги проклятые отвлекли тебя под Рязанью, а меж тем напали на нас. Немногим удалось уйти живыми.

Илья как стоял, так и сел на том же месте.

Глава 20
Бег

Когда тысячи коней рысью направляются куда-то, стук их копыт кажется ровным, будто набивает какой-то ритм. Словно скакуны маршируют, и этот ритм захватывает и успокаивает. Когда же тысяча скакунов бежит и уходит от погони, их бег превращается в беспорядочный шум. И этот шум ужасает, ибо любой, кто видит такое бегство, задумается о том, как же ужасен и могуч должен быть враг, обративший в бегство такое количество взрослых мужчин. Ещё больший ужас охватил бы его, если бы он узнал, что бегут они из-под Киева, от матери городов русских, а в одной из повозок лежит сам раненный князь Ярослав. Зоя поддерживала в нём жизнь, как могла. Благо, что её Рогнвальд не был ранен. Но дружинники и наёмники со всех сторон волком смотрели на неё.

– Я бы на твоём месте не подпускал её к князю, – сказал своему рыжему другу как-то Ставр.

– Почему же?

– Сам знаешь, она полячка. Как и те, что побили нас под Бугом. Ей не доверяют.

– Может ты сам хочешь возиться с больным князем?

– Я лишь хочу помочь, Рогнвальд, я на твоей стороне.

– Я доверю Сороке, а на остальных мне плевать.

Ставру осталось лишь пожать плечами. Он чувствовал себя невероятно уставшим, измотанным и несколько напуганным. Ведь купец не забыл свой разговор с рогатым чёртом. Тот не солгал, поляки со Святополком действительно пришли, но гораздо позже, чем он думал. Прошла зима, и лишь тогда сам польский король – Болеслав во главе огромного войска двинулся на Русь с запада. Но это было ещё полбеды, выяснилось, что поляки и Святополк пошли на сговор с печенегами, и теперь орды кочевников атаковали Русь с юга, атаковали Муром. На пути у них стояла Владимирская застава, а дальше открытый путь на Новгород. Именно туда сейчас держали путь разбитые соратники князя. Но это убежище отныне казалось совсем ненадёжным. Когда началась война, и стало известно о надвигающемся войске, Зоя тут же навязалась в поход с Рогнвальдом. К счастью, скандинав послушался и взял её с собой, но сражаться строго-настрого запретил. От этого Зою воспринимали в войске как польскую шпионку. Дошли известия, что в составе войска польского сражается и дружина Бурислава Володарского. Когда-то он был для Зои господином и князем. Это только усилило нехорошие подозрения. Но скоро всем стало не до этого, начались мелкие стычки с врагом – предвкушение большой битвы. Ярослав заметно нервничал. Ведь польский король получил прозвище Храброго не просто так. К тому же его войско было больше киевского, с ним были и сторонники Святополка. Но сдаваться без боя было бы трусостью, и потому Ярослав шёл навстречу врагу, оттягивая как можно дольше день главного сражения. Путята несколько раз уговаривал князя дать уже врагу бой, но князь всё отказывался, войско скрывалось и маневрировало, не понимая, что его заманивают в ловушку к реке Буг.

Ставр всё это время был бледен, как мрамор. Он помнил о предостережении от своего покойного отца и боялся, что этот бой будет последним в его жизни. Но снова каким-то чудом купец выжил и даже не был ранен. Своим копьём Ставр сбил одного врага с лошади, а затем сам же забрался на эту лошадь и вместе с остальными русами начала отступать. Многие погибли при отступлении, но Ставр был верхом, и это спасло ему жизнь. А вот князю и Путяте повезло меньше. Они сражались бок о бок. Ярослав вступил в бой, когда его войско начало отступать, и буквально силой стал останавливать бегущих и разворачивать их на врага. Когда уже и это не помогло, разъярённый князь сам ринулся с мечом на наступающего противника. Он был полон ярости, и ни за что на свете не хотел отдавать власть, которой так недолго наслаждался. Неистовая воля к власти придала сил Ярославу, и первый же враг, который набросился на него, пал раненным на землю. В ярости князь отрубил ему голову и взялся за следующего. Здесь уже к нему подступили убегавшие воины, которым стало стыдно, что они отступают, когда князь сражается. В бой вернулись далеко на все, но и их хватило, чтоб спасти Ярослава от неминуемой гибели. Здесь уже и Путята рубил с плеча со всей своей большой силой, разрубая щиты и повергая врагов на землю. Казалось, тут может произойти перелом в ходе сражения, стоит только удержать натиск. Но тут вдали появился Святополк. В сверкающих доспехах, верхом на белом коне. Он был красивый и надменный, в то время как Ярослав был уже весь перепачкан в крови. Святополк словно вызывал его на бой, свободно разъезжая среди своих сторонников и поляков. И Ярослав поддался на провокацию, изменил направление удара и стал прорываться к своему брату и сопернику. И здесь-то атака киевлян и захлебнулась. Ярослав с неистовой яростью прорывался к Святополку. Жажда крови ослепила его, и он не увидел, как попадает в ловушку, не смог сохранить щит целым и не смог отразить удара топора, рубанувшего ему по груди. Секира прошла острием через грудную кость и оставила большой порез на теле и разорванную кольчугу. И Ярослав, полный гнева, всё-таки рухну на землю. Следующим ударом враг уже намеревался покончить с князем, но тут появился Путята и спас его. Вскоре он смог ранить проворного витязя с секирой, а Ярослава Рогнвальд на себе вытащил из гущи схватки и унёс как можно дальше, пока другие ценой своих жизней прикрывали их отступление. Так закончилось княжение Ярослава в Киеве, желанная власть ускользнула из рук. Многие его верные товарищи сложили головы в том сражении. Уже теряя сознание, Ярослав увидел, как Путяту поднимают на копья. Сразу три копья поразили могучего боярина, бывшего новгородского тысяцкого. Сомнений не было, он погиб, как погибли все великие замыслы о реформах в стране, все творческие планы и мечты.

Ярослав был тяжело ранен, вскоре у него начался жар, смерть наступала ему на пятки, но и сам князь теперь не хотел жить. В бреду он видел, как его везут в повозке, как над ним склоняется полячка Зоя, кормит его из ложечки, заставляет пить. Они ещё на что-то надеялись, они думали укрыться в Новгороде, но Ярослав понимал, что это их не спасёт. Да и в Новгороде далеко на все были его друзьями. Многие считали, что князь зазнался, забыл своих, когда стал киевским князем. Теперь он чувствовал, что он обречён. И лишь одна мысль ещё заставляла его цепляться за жизнь. В Киеве осталась его семья – жена, дети. Его будущее. Никто не позаботился о том, чтобы помочь им, да и всем было не до этого. Ярослав в бреду называл им жены, через боль он пытался отдать хоть какой-то приказ. Но никто его не слышал, или не хотели слышать. Скорее всего, Киев был уже в руках Святополка и Болеслава, не было никакой возможности вызволить оттуда семью князя. Да и многие другие воины оставили в городе свои семьи. Без командиров войско быстро стало превращаться в сброд. Многие добровольно покидали его, и многие из них потом не возвращались, где-то оседали. Кто-то брался за грабежи, чтобы прокормить себя и лошадей. Но в целом войско голодало, каждый день умирали раненные, которых в спешке хоронили. И Ярослав видел, что воины даже рады таким смертям – раненные были большой обузой в отступлении. Сам князь был такой же обузой и понимал, что, если бы не Зоя, возможно, он так же беспомощно испустил бы дух, а тело его так же небрежно в суете зарыли бы в землю. И Ярослав, как мог, боролся со своим недугом, но боль всё равно оказывалась сильнее. Князь не был жив, но он не умирал, злая судьба словно нарочно поддерживала его в таком состоянии, заставляя мучиться его и других. И всё же, спустя время бред отступил, осталась только слабость. Бледный князь пожелал говорить с Рогнвальдом.

– В Новгороде мы не найдём спасения, – говорил он, – нужно уходить за море. У тебя остались там друзья?

– Ты говоришь про Норвегию, владыка?

– Да, нам нужно туда. Ты знаешь кого-нибудь, кто решиться нас там приютить? Ведь мой отец – князь Владимир, когда был князем в Новгороде, многим норвежским беглецам давал приют.

– Я давно не было там, князь, – отвечал Рогнвальд, – я должен отплыть туда и всё, как следует, разведать.

– Отправляйся, как только прибудем в Новгород. И прошу тебя, поторопись. Теперь вся моя надежда только на тебя.

Ярослав рассчитывал уплыть до наступления зимы, поскольку весной почти наверняка в Новгороде должны были уже быть поляки или печенеги. С тяжёлым сердцем князь прибыл в город, некогда отданный ему на княжение отцом. С теплом вспоминал он теперь то время, когда жив был его отец, когда он был посажен князем в Новгороде, а Русь жила в мире и была целой. Теперь всё было кончено, Ярослав проиграл, стал изгнанником без крова и приюта, вынужден был скитаться по миру в поисках убежища, как совсем недавно скитался поверженный им брат Святополк. Но у Святополка была поддержка на Западе, у Ярослава же не было друзей за границей, даже в холодных землях Норвегии он знал совсем не многих и далеко не самых влиятельных правителей. Князь был тяжело ранен и ещё довольно слаб, когда со своими спутниками прибыл к Новгороду. И всё же он приказал посадить его на коня верхом и привязать так, чтобы он не упал. Новгородцы не должны были видеть его слабость. Встречать гостей вместе с новгородскими боярами вышел и посадник Константин Добрынич. Уже седобородый, слегка располневший боярин всё это время правил Новгородом и по праву считался здешним хозяином. И всё же Ярослав действовал ещё как киевский князь, он приказал снарядить корабль и срочно отправить на нём в путь Рогнвальда. Затем князь распорядился готовить целый флот, который сможет перевезти по морю остатки его войска. Ставр тоже готовился к отплытию, хоть и жалко было бросать свои дела, которые стали приносить уже неплохой и стабильный доход. Жена Василиса встречала мужа недобрым взглядом. Она давно его не видела и теперь чувствовала неладное. Но Ставр так соскучился по женской ласке, что ни на что не обращал внимание. Он снова и снова целовал её пухлые губы и нежно обнимал за слегка располневшую талию, прижимал к груди. И Василиса обнимала его в ответ. В первые дни их брака она побаивалась Ставра и даже злилась на него, но он оказался очень ласков с ней, купец был нетороплив и любил объятия, и вскоре в девушке самой проснулась невиданная страсть, и сейчас Ставр своей постепенной осторожной лаской снова пробудил в ней ответную нужности. И лишь когда они закончили, переводя дух в постели, муж открыл ей свои намерения.

– Мы должны уехать из Новгорода, – молвил он, – здесь слишком опасно оставаться.

– И куда же мы поедем, милый мой?

– В Норвегию. Нужно дождаться возвращения Рогнвальда. Он укажет нам путь.

– А как же мой отец, моя сестра? Ты хочешь, чтобы я бросила всё и поехала с тобой скитаться по миру?

– Я хочу, чтобы ты жила, чтобы у нас родились дети и чтобы выросли. Всё стало слишком серьёзно, любовь моя. Твой брат, Николай уже погиб на этой войне, а сколько ещё крови прольётся. Я не смог сберечь твоего брата, но тебя я смогу защитить.

Меж тем из Киева стали приходить новости о бесчинствах Святополка, одна не утешительнее другой. Первая новость ранила прямо в сердце больного Ярослава. Вся его семья: жена и двое маленьких детей были вырезаны по приказу нового киевского князя. Такого скотства князь уж точно не ожидал от своего брата. Святополк, видимо, совсем остервенел на Западе, пошёл против семьи, против рода, поднял руку на маленьких детей. Ярослав завыл, как волк, когда услышал эту новость. И кусал себе руки, и схватился за меч, но от боли потерял сознание и свалился в обморок. От бессилия оставалось только выть или рычать, как дикому зверю. А вместе с тем стало известно, что Святополк добрался и до церкви и поднял руку на самого митрополита. Отца Феофилакта казнили за то, что он поддержал Ярослава. Многих в Киеве возмутил такой поступок князя. Впрочем, говорили, что здесь судьи действовали не по приказу Святополка, а по приказу короля Болеслава. Польский король признавал авторитет римского епископа, но не признавал авторитета ромейского императора, патриарха и его митрополитов. Многие священники тогда лишились жизни и свободы. Поляки уже почувствовали себя полноправными хозяева Киева, и, видимо, не считались даже с мнением Святополка. Меж тем Ярослав медленно шёл на поправку и даже стал время от времени выходить на короткие пешие прогулки с палкой-костылём в руке. Больной и поверженный князь выглядел намного старше своих лет, это заметили все новгородцы. В ту пору из новгородцев Ярослав пускал к себе только своего духовника – отца Иоана. Князь предлагал ему даже отплыть вместе с ним за море, но священник решил рискнуть и остаться здесь.

– На всё воля Божья, – сказал он тогда, – Феофилакт через мученическую смерть обрёл себе вечное блаженство. И я от смерти бегать не стану, но и к богу торопиться не буду.

Наступила осень. Если Святополк и Болеслав шли в поход на Новгород, то ни должны были быть уже совсем рядом. А Рогнвальд всё никак не возвращался. Ярослав теперь чуть не каждый день ходил на набережную и проверял состояние своего флота. Многие уже догадались, что князь собирается покинуть город вместе со своими витязями. Догадался и посадник Константин. Впрочем, он ни раз виделся с отцом Иоаном, и тот ему на что-то намекал. Одним словом, однажды, когда Ярослав прогуливался по берегу Волхова, большое собрание вышло к нему из города. В основном здесь все были бояре, многие из них были его кровными врагами за загубленных им родственников. Впереди всех шёл Константин с большим топором в руке. Все остальные так же были вооружены плотницкими топорами. Ярослав был бледен, но не дрогнул. Спокойно стоял, опираясь на длинную палку, служившую ему копьём.