Текст книги "Танцуй, пока молодой"

Автор книги: Сергей Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

мой сосед наркодилер

Ко всему прочему, квартира, в которую я переехал, обменяв комнату в центре на двушку в спальном районе, была разграблена в моё отсутствие.

Моя последняя поездка в Дойче Фатерлянд не принесла ожидаемых дивидендов, а известие об ограблении добило и разозлило меня. Так что, оказавшись в холодной ограбленной квартире, без милых сердцу аудио и видео игрушек, я отчаянно загрустил. Мысленно прокручивая плёнку прошедших событий в обратном порядке, я вспомнил эпизод, приведший к ограблению.

Покупая валюту перед отъездом, я был замечен своим соседом по лестничной клетке в открытом, незащищённом стенами обменнике.

У меня не было ни тени сомнения, что это сделал именно он, но никаких доказательств на его счёт у меня тоже не было. Приторговывая наркотой, он был связан с криминалом, да и с крышей видимо было всё в порядке. В этом мне пришлось убедиться самому, придя в ближайшее ко мне отделение милиции.

Счастливый обладатель избыточного веса и нездорового румянца, капитан МВД, назвав мои доводы крайне неубедительными, отказался принять у меня исковое заявление.

Пристально посмотрев мне в лицо, задал вопрос, навсегда отбивший у меня охоту обращаться к местным силовым структурам:

– А мы не встречались с Вами по какому-либо другому делу, гражданин Миронов?

– Нет, – сказал я, поняв, что бой проигран ещё не начавшись.

Моя знакомая, бывшая гражданская жена Валерия, обладавшая незаурядными экстрасенсорными способностями, подтвердила мои догадки, в точности описав моего соседа, а заодно,

и его подельника, жившего неподалёку.

– Причём твой магнитофон у него дома, и он сейчас смотрит твой видак! – сказала она.

Смелости ворваться в его квартиру у меня на тот момент не было совсем, да и желания продолжать борьбу за возврат похищенных духовных ценностей тоже.

Сосед, построив свой заработок на человеческой слабости и безволии, процветал. Начав свой бизнес в девяностые, к началу двухтысячных он приобрёл однокомнатную квартиру в другом районе, где он частенько пропадал, заведя любовницу, наезжая в семейную однушку на серебристой новенькой иномарке лишь изредка. Шли годы. Его машины меняли свой цвет, меняли свой класс. Однажды он опять вернулся в свою семью, к невзрачного вида жёнушке, с таким потёртым от долгого употребления лицом, напоминающим затёртую до неузнаваемости денежную купюру непонятного достоинства, и к плюгавенькой дочуре, которая, несмотря на свою молодость, быстрыми темпами догоняла свою мамочку, по какой-то серости, от полного отсутствия интеллекта и безликости.

Лет семь назад, он нашёл меня в саду под окном, решив поделиться со мной страшной новостью. Новость действительно была невесёлой, правда, смотря для кого.

Лицо его периодически дёргалось от нервной судороги, а кисти рук, держащих косяк, ходили ходуном. То, что это была не обычная сигарета, а так всеми любимый косячок, особенно героями американских блокбастеров, я определил по запаху, да и по внешнему виду тоже. Это была самокрутка.

– Понимаешь, только сейчас прочитал в газете: «Найдены два трупа с изуродованными до неузнаваемости лицами. Сброшены с поезда».

Название пункта «А» и пункта «Б», между которыми были найдены эти трупы, я не запомнил. Супружеская пара наркокурьеров, маскирующаяся под музыкантов, не довезла свой товар до моего соседа.

– Их убили и выбросили из поезда, как бешеных собак, – сказал сосед с неподдельным гневом и горечью в голосе, обращаясь ко мне в надежде на сочувствие.

Нервный тик попеременно обоих глаз, опущенные вниз концы губ, – все признаки внутреннего смятения налицо.

– Всё, что ты умел в этой жизни – это торговать медленной смертью, в надежде, что тебя никогда не коснутся проблемы обычных честных людей, – подумал я.

– Хочешь пыхнуть? – участливо спросил он.

Я отказался. Вдруг, словно очнувшись и поняв, что наболтал лишнего, он, увидев, как я запираю металлический подвальчик под лоджией, где я хранил различные материалы и вещи, сказал:

– Ну что, товарищ художник, сдать тебя ментам что-ли?! – гадливо ухмыляясь полувопросительно, полуутвердительно прогнусавил сосед.

Неожиданный поворот в разговоре меня не застал врасплох.

– Есть кому сдавать? – спросил я.

Он кивнул.

– Ну, так сдавай! Только результат будет нулевой. Я – член Союза художников России, мне дополнительная площадь положена по закону.

– Это мы ещё посмотрим, – сказал он, докуривая косяк.

– Я же не наркоту здесь храню, а художественный инвентарь, – сказал я с тихой издёвкой в голосе.

Нервный тик то правого, то левого глаза выдавал его внутреннее состояние, а было оно хреновей хренового, то есть охренительное, я бы даже сказал охрененное!

На какое-то время он пропал, а когда появился, было видно, что он тяжело болен. По его измождённому страдающему лицу, я понял, что конец его не за горами.

– Анализы очень плохие, – собираясь раскурить косячок, сказал он. – Придётся в платную клинику лечь. Говорят, что починят. Мани у меня есть. Думаю, хватит, – неуверенно, чуть слышно прошептал сосед.

Починить его так и не успели. Два долговязых медбрата вынесли его поганое тело вперёд ногами на носилках, в окружении нашей доблестной милиции, спустя неделю после нашего диалога. Тело было накрыто белой простынёй, погружено на тележку и сразу же проглочено большим реанимационным автомобилем, стоящим у подъезда.

Милиционер, в чине капитана, о чём-то переговорив в сторонке с главным медбратом, занёс какие-то данные в свой планшет, затем многозначительно почесав репу, отбыл, сев в машину с мигалкой.

Спустя месяц после потери кормильца, исчезли его жена и плюгавая дочура. Квартира теперь меняла жильцов, как проститутка меняет своих клиентов. Раз в несколько месяцев в подъезд заходили незнакомые супружеские пары разных возрастов и разных национальностей, чьи финансовые возможности позволяли съём жилья в столице. Словно заботливая пчела, копошащаяся в чреве цветка, раз в месяц в чрево квартиры заглядывал и наш участковый, то ли проверить документы у жильцов, то ли «отщепнуть» себе немножко нектара в виде небольшой прибавки к жалованью. Его долговязая фигура была неоднократно замечена в вечернем дефиле вдоль нашего сдвоенного дома. Хозяйским взглядом, осматривающим освещённые окна, выходящие на школьный двор, его обострённый к чужому нектару нюх требовал подтверждения в виде интуитивного озарения. Кто ещё мог бы сдавать квартиру нелегально, не оформив грамотно документы?! Но, не владея дедуктивным методом мистера Холмса, он вынужден был довольствоваться малым, – то есть положенной ему государственной зарплатой.

роковой звонок

– Как?! Ты ничего не знаешь?! Весь наш Творческий Союз меня обсуждает! – она окинула меня оценивающим взглядом женщины жаждущей общения.

Мы пересеклись в районе Кутузовского проспекта, взглядом, среди празднично одетой толпы. Начало марта, снег таял, оставляя соляные разводы на обуви, рождая смутные надежды на что-то светлое, радостное и праздничное. Плечи сами собой раскрывались, давая возможность втянуть в лёгкие этот опьяняющий коктейль, так щедро разлитый повсюду.

С крыш капало.

– Приглашаю, здесь недалеко. Ты сам всё поймёшь, когда увидишь.

Я знал, что она удачно вышла замуж за дипломатического сыночка, перебравшись после свадьбы в пятикомнатные апартаменты. Он был значительно ниже её, сантиметров на двадцать, но её это нисколечко не смущало. Стройная, фигуристая, с каштановыми волосами до плеч, метр девяносто ростом, Галочка Марецкая давно мечтала взобраться, если не на самый верх, то повыше окружавших её подружек и молодых институтских парней, побаивавшихся исходящей от неё энергетики, её высокого роста и рационального мужского ума, отметающего всю романтику.

Они встретились на новогоднем карнавале, где она быстренько отбила его у двух тощих немок, работавших у него в подчинении в отделе международной логистики. Выпив публично на брудершафт, с горячим придыханием, щекоча кончиком язычка ушную раковину своего будущего мужа, она сказала:

– Милый, кожа моих маленьких пяточек такая нежная, что если ты закроешь глаза, а я тебя ими поглажу по щеке, то ты не сможешь отличить их касание от ласк моих рук, – и предложила убедиться на практике.

У мужика снесло крышу.

Через восемь месяцев в валютном роддоме «гора» родила мышь. Ребёнок женского пола оказался хилым и недоношенным, но милым и очень тихим. Дочку назвали Катей, в честь бабушки, которая изливала на ребёнка всю свою оставшуюся нежность и любовь.

Да и свёкор, измученный подагрой пожилой красавец, тоже всё чаще светился тихим счастьем, беря на руки маленький тёплый комочек, излучающий бесконечное доверие к окружающему его миру.

Европейские тренажёры, витаминные препараты, массажисты и лучшие педиатры Москвы помогали формированию и взрослению этого маленького комочка, превратившегося за два с половиной года в молчаливую и очень скромную девочку, с глазами, излучающими тихую светлую радость.

Войдя в квартиру и избавившись от верхней одежды и обуви, мы прошли в столовую. Пока мы шли по коридору, я боковым зрением смог подсмотреть обстановку соседних комнат. Всюду европейская мебель, стерильная чистота гостиничного номера и острое ощущение покинутости.

– Куда все делись? – подумал я, но спрашивать не стал, боясь нарушить хрупкий баланс больничной тишины и покоя, разлитый в воздухе.

Яркое мартовское солнце напоследок посылало тёплые лучи гаснущего дня, смело нарушавшие оттенок официальности в неожиданно возникшей паузе.

В глазах моей спутницы заиграли весенние чёртики. На столе появились два бокала с французским вином и две чашечки крепкого кофе, сваренного по-турецки. В качестве закуски – зелень с ломтиками брынзы.

Изящные женские сигариллы с золотым ободком, недокуренные и погашенные наспех, с грустью ожидали своей незавидной участи в серебряной пепельнице в виде морского рапана.

Затянувшись изящной безделицей, взятой из начатой пачки, и пристально глядя в мои глаза, откинувшись на спинку стула, чуть дрогнувшим хрипловатым голосом она промолвила:

«В один день я познала, что такое настоящий человеческий ужас. Даже нет, скорее нечеловеческий, а животный… Меня размазало, размазало так, что на какое-то время я превратилась в амёбу одноклеточную»…

Будучи Нарциссом по своей природе, она подолгу любовалась собой перед зеркалом, предварительно скинув одежду. Её всё устраивало, за исключением отсутствия дорогих украшений и дорогого белья на её прелестном и таком любимом теле.

Дольче Габбана, Гуччи, Версаче, Пако Рабан, Валентино – имена великих мировых кутюрье, одно перечисление которых производило эффект индийской мантры и отрывало её от земли, унося в мир грёз и эротических фантазий.

Замужество подарило ей возможность материализовать свои мечты в виде золотых украшений и фирменных тряпок. Где-то в глубине души она понимала, что не любит мужа, но всегда щедро дарила ему иллюзию этого глубокого, всепоглощающего чувства в виде суррогата эротических сцен, подсмотренных в голливудских блокбастерах. Ей очень нравилось воплощать свои фэнтези в скучную, пусть даже очень сытую, реальность бытия.

Она купала дочь, когда раздался тот роковой, изменивший всю её жизнь, звонок её институтской подруги. Наскоро смыв шампунь «Джонсонс бэби» с кудрявых волос дочери, она попросила её подождать минутку и пошла в переднюю, где на журнальном столике, рядом с уютным креслом, стоял телефон. Мобильников тогда ещё не было.

Рядом была начатая пачка её любимых сигарилл с золотым ободком у основания и терпким запахом, дарящим одновременно ощущение комфорта, релакса и предвкушения приключений.

Её материнский инстинкт неожиданно дал сбой. Произошёл провал во времени, когда протрепавшись семь, а то и все десять минут, она не обнаружила дочери, войдя в ванну.

На секунду ей показалось, что Катька прячется от неё где-то в соседних комнатах, может быть голая и обиженная, ревнуя её к разговору с подругой.

Взяв в руки большое небесно-голубое, привезённое из Парижа махровое полотенце, она направилась в соседнюю комнату.

Мысль о том, что нигде не было отпечатков мокрых Катиных ножек, заставила её впасть в ступор и стала медленно, медленно проникать в её ещё заполненный диалогами с подругой мозг.

Ужас как шар в боулинге, выпущенный безжалостной рукой рока, сминал и рушил все внутренние, такие милые и устоявшиеся, конструкции её новой состоятельной обеспеченной, с уже отлаженным алгоритмом комфорта жизни. Страх стал заполнять образовавшуюся пустоту внутреннего пространства её холёного, изнеженного тела.

На одно мгновение ей показалось, что вокруг неё и внутри её телесной оболочки всё замерло – просто выключили звук и откачали воздух из окружающего её пространства, а такое любимое и обожаемое её тело, полностью лишённое веса, тряпичной куклой летит в бездну.

Она вдруг отчётливо поняла, что её маленькая тихая дочка Катя лежит на дне ванны под густой пеной американского шампуня «Джонсонс бэби».

Эта мысль взорвала и вынесла ей мозг. Став на колени перед ванной, она стала просить прощенье, заливаясь слезами и лихорадочно шаря в мыльной пене, не решаясь опустить руки чуть глубже.

Наконец, набравшись смелости и опустив руки глубже в воду, она вздрогнула, коснувшись головы своей утонувшей дочери.

Подвывая и лязгая зубами, она вынула мёртвую Катю из воды, взяла её на руки, прижала к груди и не понимая, что делать дальше, замерла, не сводя глаз с уснувшей навеки дочери.

Струйки уже остывшей воды, прохладным водопадом омывающие низ живота, бёдра и ноги, постепенно затихая, перешли в капель, чья скорость и частота вскоре поменяли свой ритм на редко падающие капли.

Конфигурация лужи вокруг Галиных ног стала отдалённо напоминать силуэт сбитого и раздавленного на асфальте голубя.

Мысли, ещё не так давно молнией взрывавшие ей мозг, теперь начинали вязнуть и зависать, в виде отдельных слов или фраз, не выстраивающихся в логическую смысловую цепочку.

Безумие, отключив работу нейронов мозга и включив программу автопилота, передало рычаги управления телесной памяти.

Инстинктивно двигаясь в сторону детской, Галя машинально напевала колыбельную, вернее, пыталась её напевать, издавая звуки, отдалённо напоминающие мычание глухонемых.

Встав в дверном проёме Катиной комнаты, опираясь центром спины о дверной косяк, словно лишившись сил, Галя медленно, не выпуская из рук окоченевшее тело своего ребёнка, сползала на пол.

Опустившись на колени, Галя стала продвигаться в сторону уютной маленькой кроватки у окна, продолжая прижимать, спящую вечным сном дочь. Неожиданно, перевернувшись на спину, она положила её себе на грудь и стала разглаживать влажными пальцами её спутавшиеся волосы.

Вся её материнская сущность до конца отказывалась принимать вынесенный ей самим существованием приговор.

– За что мне эта боль, эта мука, за что?!

Катина кровать была низкой, поэтому Гале не составило труда, прижимая левой рукой остывшее тело дочери к своей груди, правой разобрать кровать, откинув одеяло.

Уложив в постель мёртвую дочь и накрыв до подбородка одеялом, она вспомнила, как ещё вчера она читала ей на ночь сказку об Иване Царевиче и Василисе Прекрасной.

– Поцелуй меня, мамочка, – засыпая, еле слышно попросила Катя. – Я люблю тебя, – беззвучно одними губами прошептала дочь.

Галя не помнила как, покинув детскую, оказалась в коридоре. Шатаясь, она дошла до мастерской.

Её незаконченный поясной автопортрет встретил у порога самодовольной улыбкой успешной и самовлюблённой женщины, раздающей бесплатные советы направо и налево своим, менее удачливым в семейных делах, подругам.

Собственно, именно такой она и была всего несколько минут назад. Гале показалось, что прошла целая вечность, с тех пор, как она последний раз бралась за кисть.

– Ну что, сука, довыёживалась?! – сказала она, подходя к автопортрету и грозя ему кулаком. Ей захотелось взять на кухне нож и разрезать холст в лоскуты, а затем с остервенением топтать его ногами, разломав подрамник. Орать и выть, выть и орать!

На какой-то миг ей стало легче. Её как будто отпустило. Машинально закурив, Галя подошла к окну.

Ад, царивший в её душе, заканчивался прямо за оконным стеклом. Мелкий мартовский снежок сыпался с небес. Влюблённая пара обнималась в окне напротив, неподвижно застыв в поцелуе. Дети на площадке играли в войнушку.

– Падай, ты убита! – кричал маленький мальчик своей подружке. Та не раздумывая, грохнулась в сугроб, раскинув руки.

Галя вдруг вспомнила, как сама играла с мальчишками в войну. Она также падала в сугроб, закрыв глаза и раскинув руки, растворяясь во внутренней темноте. Открыв глаза, она любовалась синевой неба и плывущими вдаль облаками, словно сказочными кораблями, зовущими на край света.

Теперь она знала, что делать. Надо просто убить себя, но убить понарошку, как в детстве. Упасть в эту черноту, чтобы затем, открыв глаза, ожить.

Обмакнув кисть в чёрную краску, и держа её как пистолет, она приблизилась к холсту. Закрыв глаза, представила себя с оружием в руке, ощутив холод металла под левой грудью.

На какой-то момент, неуправляемая энергия, разрывающая на отдельные фрагменты её тело и мозг, сконцентрировалась в руке, держащей пистолет. Тяжесть металла и шероховатость диагональной насечки на рукоятке дарили ощущение влитости в кисть правой руки. Указательный палец начал медленно взводить ударный механизм.

Нажав на курок, Галина, оглушённая выстрелом, упала возле мольберта, потеряв сознание. Там её и нашли, с кисточкой в правой руке и нарисованным на холсте под левой грудью пулевым отверстием.

Любопытства ради, я подошёл к холсту, чтобы лучше рассмотреть это изображение. Необъяснимый, нарушающий все физические законы, аудио эффект, обдав меня потусторонним холодом, заставил мои волосы на голове шевелиться.

Ощущение было такое, будто воздух с шумом засасывался в маленькое пятимиллиметровое пулевое отверстие, нарисованное художницей, обманувшей свою судьбу.

Вернувшись к столу, я стал медленно допивать кофе, чередуя его с французским вином.

– А куда муж делся? – спросил я.

– Запил, загулял, – задумавшись, после паузы, сказала она. – Я разведена, не волнуйся никто не придёт. Мы одни. Может, выпьем на брудершафт? – загасив в пепельнице окурок и подняв бокал, Галя открыто глядела мне в лицо, ожидая ответной реакции.

Откуда у меня этот озноб, эти мурашки и стойкое нежелание целовать эти голодные до нежностей губы. Эта полуулыбка, прикус нижней губы, это напряжённое тело тигрицы, готовое в любой момент взять своё.

– А где его старики? – спросил я, чтобы разрядить обстановку.

– Умерли, – последовал её ответ после паузы.

Серая тень, пробежав по её красивому лицу, спряталась в уголках губ, исказив их гримасой.

– Через две недели после похорон Кати. Оба в один день. Они её очень любили.

Попав в цепкие объятия воспоминаний, Галя утратила ко мне прежний интерес. Сославшись на слабость после перенесённого гриппа, я откланялся.

Оказавшись на улице, смешавшись с толпой, я, наконец, вернул себе радость бытия, покинувшую меня во время прошедшей встречи.

Потрясающую радость обычного московского вечера, украшенного яркими гирляндами фонарей города, ждущего настоящую весну, ждущего праздник.

Просто жить, просто дышать, просто любить. Радоваться каждому дню, каждому часу, каждому мгновенью ускользающей жизни.

спонтанные мутации, или здравствуй, мамочка

Её эротичный смех сотрясал всё её пышное холёное немецкое тело. Она смеялась не только губами. Смех, словно невидимый мячик, перекатывался под свободного кроя платьем, заражая и одновременно заряжая окружающий её мир энергией праздника.

– Дым! – весело сказала она по-русски, докуривая тонкую дамскую сигарету.

Познакомьтесь, это фрау Карен – директор Зоммер Академии в немецком городке на юге Германии. Её веселило наше присутствие у неё в Академии. Два взрослых русских парня, два художника, два близнеца, два северных варвара не знакомых с европейской культурой. Её идея посетить кинотеатр для гомосексуалов, вызвала живейший интерес у меня и у брата. Её просветительская деятельность на всю жизнь останется в нашей памяти. Узнав по телефону расписание сеансов, она решила не торопиться и предложила сначала посетить итальянское кафе-мороженое, расположенное недалеко от очага «голубой» культуры.

Конец июня. Жара. Вай нот?! – А почему бы и нет?! Едем на иномарке с открытым верхом. От стоянки идём пешком, полные радужных надежд. Вдруг, словно рядом взорвалась шумовая граната, раздалась отборная площадная брань, русский мат из поганого рта худенькой неряшливо одетой молодой мамаши. Пятилетний пацанчик, веткой ткнув крупного коричневого жука, бегущего в сторону газона по асфальту, получил от него в отместку жгучей струёй в левый глаз. Стоило ли из-за этакой мелочи оглашать нецензурной бранью родную кровинушку? Кругом ведь так прекрасно, господа!

Чудный цветочный запах флоксов долетел до нас с клумбы, окружавшей стеклянную ротонду итальянского кафе, пока мы двигались в её направлении. Жара отступила, как только мы оказались внутри стеклянного купола и стеклянных стен. Прохлада и уют, вот всё, что нам с братом было нужно на тот момент. Карен попросила занять столик, что мы тут же и сделали. Пока она ворковала с кудрявым красавцем, заказывая всем троим мороженое, четыре здоровенные немки-пенсионерки, сидящие неподалёку, ревниво наблюдали за её действиями. Прилетевшая большая серая муха, севшая на край салфетницы в центре столика, запах флоксов и истеричный русский мат заставили моё сознание улететь в далёкое прошлое, в безоблачное пионерское детство.