Текст книги "Лекции по введению в синергийную антропологию (Томск, сентябрь 2007 г.) (СИ)"

Автор книги: Сергей Хоружий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Итак, в аскетическом опыте было открыто, что необходим целый существенный раздел практики, который занимался бы охраной молитвы , ее стражей, решал бы ту задачу, чтобы процессу напряжённого Богоустремления ничто не смогло бы помешать. Активность, что занимается этим, именуется одним ёмким термином – внимание . Но в действительности, внимание – это целый большой аппарат, это особый раздел антропологических практик. Поэтому с ним связан весьма богатый словарь аскетических категорий: внимание, трезвение, хранение ума и сердца и еще многие другие. «Трезвение» – важное слово, которого в русском языке не существовало вообще. Оно специально возникло именно в связи с потребностями описания и осмысления аскетической практики. Есть слова «трезвый», «трезвенность» и прочие, которые несут обычные житейские смыслы, – «состояние, противоположное опъянённости». Здесь же речь шла о другом, о состоянии напряжённой, собранной бдительности. Это особый род антропологических состояний, которые преодолевают оппозицию активности и пассивности. Было понято, что сознание, которое охраняет внутренний процесс Богоустремлённости, процесс молитвы, должно быть не активно и не пассивно, оно должно быть бдительно. Оно должно быть готово в любой момент отреагировать на вторжение отвлекающих факторов, и эти факторы устранить. Развитие такой техники внимания – это второй элемент, который необходим.

Если успешно развито и то и другое, активность непосредственного обращения к цели и другая активность, которая охраняет это пространство обращения, то союз, сочетание этих двух активностей и действует как «антропологический двигатель». Тогда развиваемое без помех устремление оказывается способно к необычайной аккумуляции энергии. Устремление, если оно протекает без помех, интенсифицируется. Оно накапливает в себе столь невероятные энергии, которые в обычных условиях просто не создаются. Здесь опять возникают определённые физические параллели. Речь у нас идёт о ситуации, когда определенное явление обладает особой энергетикой, и для создания такой энергетики требуются специальные условия, специальное изолированное пространство, в котором данное явление только и может протекать. В физике аналогичная ситуация возникает, к примеру, в проблеме управляемой термоядерной реакции, ибо для начала, запуска этой реакции необходим разогрев плазмы до сверхвысокой температуры, недостижимой в обычных условиях. В качестве решения проблемы, здесь, недалеко от Томска, в Новосибирске, создали установку под названием «токамак», в которой для разогреваемой плазмы создавалось особое изолированное пространство, причем изоляцию осуществляло магнитное поле, служившее невидимыми стенками. За счет изоляции разогревание могло достигать нужного диапазона температур. Аналогия очевидна: внимание, охраняющее «пространство молитвы», может быть уподоблено этим невидимым магнитным стенкам. В самом же процессуальном пространстве беспрепятственно совершается необычайная аккумуляция формостроительных антропологических энергий – до генерации нужных, следующих далее и далее антропологических ступеней, вплоть до порога онтологического трансцендирования, которое совершается уже не энергиями человека, а энергиями Инобытия, благодатью.

Если внимание сумеет охранять процесс молитвы надлежаще надежно и надлежаще долго, то аккумуляция энергии будет двигать антропологический процесс дальше. Опять-таки на опыте было обнаружено, что начинается восхождение по ступеням, и эти ступени достигают уже таких стадий, когда человек начинает ощутимо меняться. Это означает, что практика сумела создать искомый «антропологический двигатель» – что и составляло главную задачу ее центрального этапа. Далее мы входим в следующую область духовного процесса, область высших его ступеней. Исторически, она оказалась в центре внимания духовной традиции в 13-14 веках. В истории исихазма, это – особый, кульминационный период, и со стороны внутренней жизни исихастской традиции, и со стороны ее положения в социуме. В аспекте внутреннем, аскетическая практика подошла к успешному завершению выработки своего органона, опыт ее достигал высших ступеней духовного восхождения, и она сумела дать их углубленное богословское рассмотрение, в трудах святителя Григория Паламы (1296-1359). В это же время, в середине 14 в., в итоге так наз. Исихастских споров о видениях Фаворского Света, необычайно возрастают ее известность и влияние в византийском обществе. Данный период обычно называется периодом Исихастского возрождения; главным очагом традиции был в ту пору – как и надолго в дальнейшем, вплоть до нашего времени – Афон.

Что означал спор о видениях Фаворского света, которые получали подвижники? Он означал, что с теми, кто проходил практику, начинались кардинальные изменения, невозможные в обычном эмпирическом существовании. Именно поэтому у людей, настроенных скептически и рационалистически, возникали сомнения и возражения против исихастской практики. Они, естественно, заявляли, что подвижники либо получают какие-то обычные зрительные восприятия природного, физического света, либо же с ними происходят какие-то патологические явления; и совершенно неправомерно связывать с этим опытом ответственные богословские формулы, утверждая, что-де здесь совершается духовное восхождение и приближение к Божественному бытию.

В феноменах высших стадий духовного опыта, которые фиксировались и интенсивно обсуждались в Исихастских спорах, начинается трансформация, прежде всего, человеческих систем восприятия. То, что я недостаточно подчеркивал раньше за недосугом, – это то, что вся практика носила характер не чисто интеллектуальный, а холистический, то есть в неё вовлекался человек как целое . Свои задания при этом исполнялись интеллектом, другие, свои – психикой, а к каким-то заданиям оказывалось привлечено и человеческое тело. Изначально и прочно аскеты предполагали и знали, что в восхождении к Инобытию участвует человек как целое. Здесь было еще одно коренное расхождение с античностью, где к подлинному бытию предполагалось причастным лишь некоторое высшее начало в человеке. В одних философских системах в качестве главного термина употреблялось понятие разума, в других – души. Но всегда имелось в виду, что человек в своём составе двойствен: в нём есть нечто причастное высшей реальности и нечто, что к ней не имеет отношения, что лишь отягощает и обременяет ту часть человека, которая к высшему причастна. Соответственно, задание и назначение человека в том, чтобы освободить эту высшую часть от всех связей с низшим, косным и инертным в человеке. В противоположность этому, христианская антропология предполагала, что человек включается в духовный процесс как целое. Поэтому. в частности, не совсем правилен и термин «духовный процесс». Хотя для удобства он употребляется сплошь и рядом, но нужно отчетливо понимать, что речь идёт о процессе целостном, в котором участвуют все уровни организации человеческого существа.

Так вот, на высших стадиях такого процесса начинает ощутимо, удостоверяемо изменяться и человеческая телесность. Меняться же она начинает, как прочно свидетельствовал исихастский опыт, с органов чувств. Это довольно понятно: если в духовном процессе человек действительно приближается к встрече, контакту с Инобытием, то такой контакт он улавливает, прежде всего, своими восприятиями. И опыт показывал, что восприятия в самом деле начинают испытывать кардинальные трансформации. Это один из ряда основных фактов, которые выражают универсальные особенности духовных практик как таковых, и которые фиксируются во всех духовных традициях, а не только в исихазме. В дальневосточных духовных практиках аналогично фиксируется: если аппарат практики выстроен и эффективно запущен, то первое изменение, к которому приводит практика, – это изменение систем восприятия. Органы чувств становятся иными . Как говорит об этих явлениях исихазм, у человека совершается «открывание», «отверзание» чувств, и возникают новые, другие восприятия, которые называются умными чувствами . У человека открываются другое зрение и другой слух.

Такие кардинальные изменения относятся уже к последнему, высшему этапу практики, который в моей схематизации практики называется блоком Телоса . Высшее состояние, к которому направлен весь процесс, не совсем корректно называть «целью» процесса, именно в силу его онтологической отделённости, недоступности. Для такого финала, который несет в себе цель и смысл всего пути, но при этом уже не принадлежит горизонту непосредственного опыта, издавна применялся греческий термин; и при этом понималось, что он обозначает не обычную эмпирическую цель, но, скажем, «транс-цель», «цель-смысл», «смысловой итог» и т.п. Духовный процесс направляется к Телосу. И финальные его стадии, на которых уже начинаются реальные антропологические изменения, – это «блок Телоса» – блок подступов к Телосу, удостоверяемого приближения к нему.

Итак, мы бегло очертили исихастский путь в целом. Далее, богатый концептуальный аппарат внутреннего и «внешнего участного» органонов исихастского опыта становится для нас базой продвижения к новой антропологии. Анализируя данный аппарат, мы замечаем в нем важные универсальные элементы – такие, которые относятся не к частностям исихастской традиции и практики, но характеризуют человека вообще и могут служить общеантропологическими понятиями. Характерный пример возник у нас выше, когда я описывал устройство «антропологического двигателя» и говорил, что в составе двигателя необходим блок внимания. Мы говорили, что здесь необходима особая техника внимания, включающая его сложные, высокоразвитые формы – такие, в которых сознание пребывает в состояниях, преодолевающих оппозицию пассивности и активности. Для характеристики таких состояний сознания аскетическая традиция выдвинула понятие трезвения. Это понятие несёт в себе высокий эвристический потенциал; в нем православная аскетика нащупала важное общеантропологическое понятие, которое, в частности, существенно и для эпистемологии. В процессах познания техника внимания тоже очень существенна, причем, как можно заметить, для этой техники важны состояния именно такого рода. В субъект-объектной когнитивной парадигме подобных тонких состояний сознания не требуется (откуда можно заключить, что эта парадигма – самая грубая из возможных). А для участного сознания требуется именно такое тонкое наблюдение, которое настороже, которое бдит, которое пребывает и не собственно в пассивности, и не собственно в активности. Оно выше этой оппозиции. В качестве установки трезвения, аскетика нашла такой мощный концепт, который способен служить основой самостоятельной парадигмы познания. В философии же, ближайшим соседом этой аскетической эпистемологии оказывается Эдмунд Гуссерль. То, что аскетическая традиция нашла и описала под именем трезвения, оказывается в прямом родстве с базовым концептом феноменологии Гуссерля – с интенциональностью, установкой нацеленности сознания на интенциональный предмет и последовательного, углубляющегося схватывания предмета сознанием. Аппарат Гуссерлевой теории интенциональности необычайно сходен с исихастской теорией трезвения, почти до степени изоморфизма. Однако есть и достаточно интересные различия. Это как раз тот случай, когда налицо два сходных явления, которые было бы плодотворно сопоставить между собой. Это сопоставление до сей поры детально не проделано, а только намечено мною в главных чертах. Здесь остается еще немало интересных проблем.

Наконец, мы подходим к тому, с чего начинается уже собственно синергийная антропология. Непосредственный контакт с иным горизонтом бытия осуществляется во встрече энергий. Каким образом человеку становится понятно, что он приблизился к исполнению, к цели духовного процесса? Он входит в реальный контакт с искомым, с иным горизонтом бытия. Контакт же означает, что человек в своём опыте, своими энергиями удостоверился в реальном присутствии некоторых иных энергий – таких, которые он на опыте опознает как принадлежащие уже не ему, а тому, что от него отлично, иному , которого он ищет. Искомый контакт здесь носит энергийный характер – характер встречи собственно человеческих энергий и энергий той реальности, к которой весь процесс ориентируется и направляется. Данный факт, – что соединение с Инобытием начинается с события встречи энергий, – аскетическое сознание зафиксировало на достаточно ранних стадиях и передавало специальным понятием энергийного соединения, или совместной энергии. Когда две энергии различной природы, из двух разных источников, входят в контакт, достигают взаимного соединения, сообразованности, совместного лада, это их «взаимное сотрудничество» греческое богословие передает специальным понятием συνεργεία (синергия). Это понятие выработалось уже в V–VI веках; в богословии преп. Максима Исповедника – безусловно, с учетом аскетического опыта – утверждалось, что именно встреча энергий, синергия, есть то решающее событие, которое подводит человека к актуальному соединению с Инобытием, обожению.

Это – второе понятие, которое также несет в себе мощную эвристическую основу для обобщений. Здесь мы обнаруживаем очень общее понятие, характеризующее отношения человека с иной ему реальностью. Отвлекаясь уже от всякой связи с исихастской практикой, мы видим: если человек как таковой входит в реальный контакт, во взаимодействие с иною ему реальностью, иным горизонтом бытия, то это происходит необходимо посредством встречи энергий, синергии. Отсюда мы достаточно прямо приходим к выводу, что понятие синергии способно стать фундаментом некоторой цельной концепции человека. Что происходит с человеком, если синергия осуществляется? Отношения с Инобытием становятся определяющими для него. Точней говоря, отношение к Иному было для человека определяющим уже и во всем духовном процессе. С самого вхождения в духовный процесс, отношение к Инообытию становится для человека определяющим, оно определяет его активность, выстраиваемую им антропологическую практику. Если же он достиг синергии, то это определяющее отношение достигает исполнения : человек актуально вступает во взаимодействие, коммуникацию с иной энергией, и она становится для него актуальным формирующим началом; коль скоро его энергии с нею встретились, он испытывает её воздействие, изменяющее его. Отношение с Иным и прежде встречи энергий уже ставилось человеком во главу угла, а с достижением синергии оно становится формирующим , формирует структуры личности и идентичности человека. Таким образом, в синергии осуществляется механизм формирования личности и идентичности, базовых антропологических структур: иными словами, конституция человека .

Рассмотрим более пристально антропологическое содержание синергии. Синергия –двустороннее событие, встреча энергий двух природ. Первоначально, в Византийскую эпоху, когда это понятие вводилось, заданием и установкой мысли было Богопознание, и мысль обращалась, прежде всего, к Божественной стороне синергии – к тем другим энергиям, которые встретились с энергией человека, принадлежали нетварному Божественному бытию и, соответственно, также несли онтологический предикат нетварности. В Византии развивалось, в первую очередь, богословское учение, занимающееся Божественными нетварными энергиями. Но вполне законно посмотреть и с антропологической стороны. Что происходит с человеком в событии синергии? Понятно, что человек здесь осуществляет превращение себя в (онтологически) открытую систему. Человек изменяет себя так, что достигает реального контакта с энергиями иной реальности. Тем самым, он становится открыт к этой реальности или, что то же самое, разомкнут навстречу ей. Можно сказать, что в синергии он осуществляет «размыкание себя». Итак, в антропологическом аспекте, синергия является не чем иным как способом размыкания человека, антропологическим размыканием . Как мы увидели выше, в этом антропологическом размыкании происходит формирование базовых антропологических структур. Здесь опять работает синергетическая параллель: как описывает синергетика, при прохождении через открытую систему внешней энергии, если система определенным образом подготовлена, то эта внешняя энергия формирует эту систему, генерирует её структуру в своём прохождении через неё.

В итоге, в размыкании человека мы обнаружили базовый антропологический механизм, в котором формируются структуры личности и идентичности. Это и есть главное заимствование, которое из аскетической практики переходит в общую антропологию и на базе которого оказывается возможно развить общую концепцию человека. Анализируя исихастскую практику, мы нашли, что человек в ней осуществляет антропологическое размыкание, и именно посредством этого размыкания формируются его личность и идентичность. Далее мы уже как философы замечаем, что данный механизм не может не быть универсален, он должен быть действенным независимо от того, занимается человек исихастской практикой или нет. В размыкании человек входит в контакт с иной реальностью, с тем, что находится за границей горизонта его существования и опыта. Но общие философские представления нас учат, что таков и есть общий способ, каким любой произвольный феномен получает своё определение. Каждый феномен определяется своей границей. О-пределение уже по этимологии означает выяснение предела. Определить – значит указать пределы, указать границу, обвести феномен по контуру, по границе. Это и значит дать ему определение.

У нас же наметилось определенное приложение этого общего подхода к феномену человека. Человек как всякий феномен тоже определяется своей границей; но что такое «граница человека» априори совершенно неясно, и отсыл к ней бесполезен, бессодержателен. Мы же заметили, что некоторая конструктивная репрезентация границы человека подсказывается духовными практиками: роль границы в них играет область таких человеческих проявлений, в которых человеческие энергии достигают контакта с энергиями Иного, а человек, тем самым, осуществляет размыкание себя. Далее, коль скоро парадигма размыкания выдвигается на ключевую позицию в антропологии, нам следует поставить ее в центр внимания – и, прежде всего, рассмотреть: только ли так может осуществляться размыкание, как это происходит в исихастской практике? Задав такой вопрос, мы обнаруживаем существование и других возможностей антропологического размыкания.

В духовной практике в качестве иной реальности, в отношениях с которой человек строит свою личность и идентичность, – в качестве такой реальности выступал иной горизонт бытия. Однако в качестве Иного по отношению к человеку может выступать и не только Инобытие. Если человек мыслит, репрезентирует себя как сущее, наделенное сознанием, тем самым, отождествляя горизонт своего существования и опыта с горизонтом сознания, то, соответственно, Иное человеку отождествляется с Иным сознанию: с тем, что находится за горизонтом сознания – с бессознательным . Как известно, есть целый ряд антропологических явлений, процессов, которые вызываются взаимодействием человека с бессознательным. И в нашей концептуализации, мы должны принять, что в отношениях человека с бессознательным также осуществляется антропологическое размыкание. Человек здесь оказывается открыт, разомкнут к неким энергиям, исток которых – за горизонтом его сознания и опыта, но которые, тем не менее, действуют «на его территории» и заставляют его нечто делать, проходить какие-то типичные для действия бессознательного процессы типа неврозов или психозов. Таким образом, здесь вновь мы встречаем механизм антропологического размыкания. И он вновь является определяющим человека, конститутивным, поскольку то, что человек исполняет под действием энергий бессознательного, – это опять-таки определяет структуры его личности и идентичности. Если человек находится в состоянии невроза, у него невротическая идентичность. Психологи знают, что это такое. Это совершенно определённые структуры идентичности, которые, с нашей точки зрения, выстраиваются тем же универсальным способом размыкания.

Итак, синергию мы интерпретировали как антропологическое размыкание, а в антропологическом размыкании усмотрели универсальный механизм, который может осуществляться разными способами. Он реализуется в духовных практиках, и здесь разомкнутость человека имеет место по отношению к Инобытию; он также реализуется в процессах, индуцируемых из бессознательного, и здесь размыкание – по отношению к другой репрезентации Иного человеку. Далее, мы замечаем, что в виртуальных практиках, сегодня получающих всё более широкое распространение, опять-таки осуществляется размыкание, однако уже несколько иного рода. Виртуальные феномены отличаются от актуальных свойством своей неполной актуализованности, которая выражается в отсутствии, недостаче некоторых формообразующих признаков и параметров актуального явления. Здесь снова полезна физическая параллель. Как известно, в современной квантовой физике одно из основных рабочих понятий – это «виртуальные частицы». Есть, к примеру, обычные фотоны, а есть виртуальные. Виртуальный фотон – это такой, который обладает всеми характеристиками настоящего, актуального фотона, однако за вычетом некоторых из них. Актуальный фотон обладает нулевой массой, но виртуальный фотон не обязан иметь нулевую массу: у него массовый параметр является неопределённым, он как бы не достиг своей актуализации в ходе формирования фотона. Поэтому свойства массы у него просто нет, и именно в этом его виртуальность. За счет нее, он отсутствует в актуальной реальности, однако входит в реальность виртуальную, которая, как мы отлично сегодня знаем, есть тоже своего рода реальность, а не иллюзорность, не мнимость. Совершенно аналогичная картина – и с антропологической виртуальной реальностью. В антропологической виртуальной реальности человек не достигает полноты актуализации. Тем самым, когда он из актуальной антропологической реальности погружается в виртуальную, он тоже оказывается на своей границе, оказывается разомкнутым. Но механизм этого размыкания уже несколько иной. Мы не можем сказать, что на человека здесь действуют некие внешние энергии, энергии Иного. Скорее, здесь мы обнаруживаем некий эффект недостаточной энергетики. Энергетика виртуальных явлений недостаточна для того, чтобы они актуализовались в полной мере, сделались актуальными. Однако, с другой стороны, разомкнутость здесь наличествует. Ясно также, что в данном случае размыкание по-прежнему выступает как формирующий механизм. Виртуальный человек определяется тем, что его антропологические структуры, его личность и идентичность не актуализованы до конца. Эта недоактуализованность виртуального человека – его конститутивное свойство, и парадигма размыкания здесь сохраняет свой конституирующий статус.

Возможно убедиться, что еще каких-либо способов антропологического размыкания уже нет. Таким образом, у нас возникает общее антропологическое описание, на котором и базируется синергийная антропология. Как видим, ее можно назвать также антропологией размыкания . Она трактует человека как существо, которое конституируется в размыкании себя; и показывает, что главных видов размыкания, которые существуют у человека, имеется всего три – те, которые мы кратко рассмотрели. Это концептуальная основа синергийной антропологии. Базируясь на ней, возможно далее описывать самые разнообразные сферы человеческой деятельности, самые разные антропологические практики – могут разворачиваться приложения возникшего антропологического подхода.

***

Вопрос (проф. А.Н. Книгин ): Понятие мистического опыта каким-нибудь образом используется в исихастской литературе и у Вас?

Ответ: В книге «К феноменологии аскезы» я дал сжатый, но довольно систематический анализ понятия мистического опыта. Тем не менее, я предпочитаю не особенно пользоваться этим понятием, поскольку оно большей частью употребляется не в научных, а разнообразных околонаучных дискурсах – и нельзя поручиться, что читатель поймет его правильно в твоем тексте.

Вопрос (проф. Г.И. Петрова ): Если, как Вы говорите, антропология размыкания применима для определения человека, то почему употребляется термин «определение»? Определение – это всегда предел. Нет ли здесь противоречия?

Ответ: В данном случае под определением я имел в виду отнюдь не какую-то дефиницию, претендующую «исчерпать человека», но указание конститутивного признака или принципа, в соответствии с которым формируются личностные структуры.

Вопрос (проф. Г.И. Петрова ): Тогда возможна ли идентичность в такой антропологии? Возможна ли она как нечто определённое ? Не противоречит ли понятие идентичности понятию размыкания?

Ответ: Я сказал, что в размыкании формируется человеческая идентичность, и это утверждение имеет под собой вполне твердые основания. В размыкании человека, в его отношении с Иным себе, формируется, в числе прочего, именно то, что и есть, по определению, идентичность человека: способ его самосоотнесения, самоудостоверения, самоподтверждения собственной подлинности. Именно такой механизм формирования идентичности описывал и Кьеркегор. Однако данная модель идентичности – резко неклассическая . В классической западной философии и антропологии представления об идентичности и путях её формирования были совершенно иные. Предполагалось, что человек характеризуется некоторой сущностью , некоторым набором неизменных, универсальных главных свойств; и этот набор сущностных свойств и формирует его идентичность. (Мы здесь не входим в обсуждение разнообразных групповых идентичностей, рассматриваемых в социологии.) Понятно, что это принципиально иной способ. Мы не сопоставляем человеку понятия сущности.

Вопрос (проф. А.Н. Книгин ): Нет ли здесь противопоставления открытого человека как человека и определённого человека как недочеловека?

Ответ: Отказ от понятия сущности произошёл в силу очень разнообразных причин и притом, сразу двумя путями: из теории и из жизни. В последние десятилетия прошлого века необычайно усилились, вышли на первый план такие антропологические явления, которые не укладываются в классическую картину человека. Тот человек, который совершал всё, что совершалось в XX веке, и который развивает весьма популярные сегодня экстремальные практики, практики трансгрессии и им подобные, – он заведомо неописуем классическим языком, не соответствует классической европейской антропологии. С другой стороны, в философии давно уже развивалась критика классического метафизического способа осмысления человека. Происходило то, что называется преодолением метафизики и что было «преодолением» также и классической антропологии. Классическая модель человека базируется львиной долей на трёх главных концептах и на трёх главных фигурах. Разумеется, я имею в виду Аристотеля, Декарта и Канта – прежде всего, это их вкладом являются три базовых антропологических концепта: сущность – субстанция – субъект. Философский процесс неуклонно шёл к тому, что от всех этих трёх понятий пришлось отказаться. Критика субъекта шла уже давно, это очень известная философская нить. Критика сущностного, или же эссенциального философствования тоже давно шла. И, в конце концов, на стадии постмодернистского и постструктуралистского философствования итог критического процесса был выражен рядом кратких, резких лозунгов, формул-слоганов: «смерть субъекта», «смерть человека», «смерть истории» и так далее. Хотя этот итог и выражен в такой вызывающей, рекламной форме, но за ним стоят вполне весомые философские факты и выводы. Мы же вовсе не употребляем никаких базовых понятий европейской антропологии.

Вопрос (проф. А.Н. Книгин ): Но Вы употребляете понятия, которые могут быть интерпретированы во вполне классическом смысле.

Ответ: Неклассические понятия тоже могут быть строгими, и строгими быть должны. Мы отправлялись от духовных практик, в частности, и потому, что это область глубоко продуманного опыта, развивавшегося в течение столетий. Это очень давняя и большая опытная база, которая ничего не имеет общего с классической моделью человека. Она никогда не говорила ни о какой сущности человека, не употребляла сущностных понятий, ибо она была функциональна, ей нужна была определённая процессуальность и определённая цель. Она рассматривала человека исключительно в его проявлениях , и с этими проявлениями целенаправленно работала. Аскетике пришлось развить собственный богатейший словарь, с помощью которого она только и могла разбираться со своим опытом. И это не чисто технический словарь, это настоящий понятийный аппарат, который весьма отличен и от философского, и от богословского концептуального аппарата. К примеру, в аскетике «сведение ума в сердце» – это практическая антропологическая процедура, описанная тонко, пристально, но не богословски и не философски. И таковы все аскетические понятия: они сугубо опытные, но при этом строгие и подлежащие аппарату проверки, имеющие свою критериологию и свою герменевтику.

Вопрос: В синергийной антропологии есть понятия образа Божия, подобия Божия, обожения?

Ответ: За вычетом концепта обожения, который служит соединительным звеном между богословием и аскетикой, это – словарь богословия, это не антропологические понятия. Почему же они должны быть в синергийной антропологии? Они там, где они должны быть.

Вопрос: То есть Вы хотите сказать, что синергийная антропология не опирается на богословие?

Ответ: Конечно, нет. Это другой дискурс, отношения которого с богословием, разумеется, весьма тесные, но сказать, что одно опирается на другое, нельзя. Это другой вид отношений. Это речь опыта. Богословие – это не организация опыта. Но эти вопросы достаточно сложны, и для их освещения надо было бы прочесть ещё одну лекцию. Разговор о богословии нужно начинать опять с очищения слов, потому что в обычном европейском понимании, принятом и у нас, богословие означает одно, а между тем в православии, в исихастском контексте, у термина «богословие» издревле существовал иной смысл. И, соответственно, с богословием в западном смысле у аскетической практики отношения одни, а с богословием в православном смысле – совершенно другие. Богословие в православном смысле само является опытным, и в этом смысле оно включено в аскетическое делание. Традиционное название аскетических сочинений – «Деятельные и богословские главы», где под указанными двумя разделами понимаются две идущие друг за другом стадии подвижнических трудов. Это речь практики, речь опыта. В обычном же культурном дискурсе под богословием понимают совершенно другое, отчего и мне, и другим авторам русской традиции не раз приходило в голову, что следовало бы это богословие в западном смысле именовать «теологией». Благо, русский язык дает две разные терминологические возможности, и стоит ими воспользоваться. «Теология» – это одно, это школьное богословие, академическое богословие, которое строится по обычным силлогистическим правилам, как наука. Оно и считается наукой. А в православии «богословие» – это другое, это прямое поведание пережитого опыта, и это вовсе не наука. Или, если угодно, духовная наука: как видим, вновь начинается вечный разговор о словах. Однако отмахиваться от него нельзя – философ обязан следить за терминами!