Текст книги "О перспективах христианства в Европе: попытка ориентации"

Автор книги: Сергей Аверинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Здесь у меня есть что-то вроде практического предложения. Взгляды на степень близости христианских конфессий друг другу весьма различны, многие вопросы весьма спорны. Я думаю, что минимум, который можно было бы предложить православным, ну и соответственно инославным братьям, минимум миролюбия состоял бы вот в чем – не добавлять к наличным спорам никаких своевольных и самочинных пунктов в списке спорных вопросов; и это ведь делается, причем если человека, настроенного более примирительно, воспринимают как такого новомудрствующего и отступающего от канонов и т. д., то человек, измышляющий произвольно по своему вкусу, по своему мнению дополнительные обвинения, ощущает себя при этом очень жестким и строгим традиционалистом. Между тем, списки обвинений очень варьируются в руках у разных обвинителей, только обвинители чувствуют себя солидарными в этой ситуации вражды.

Мне кажется, что, может быть, самый сложный вопрос – это вопрос об отношении разных конфессионально-обусловленных типов культур; хотя вопрос вероучительных разногласий очень серьезен. Но, разумеется, сколько-нибудь подлинный, сколько-нибудь убедительный синтез конфессионально-обусловленных типов христианской религиозной культуры – крайне трудная задача для будущего, котора потребует медлительной, кропотливой работы со стороны тех, кто верит в возможность цели. Да простит и вразумит меня Бог, если я решительно неправ, но всерьез вижу проблемы, духовно (помимо отнюдь не духовных старых счетов и новейших политиканств) разделяющие сегодняшних православных и сегодняшних католиков, пожалуй, и сегодняшних лютеран (с более новыми типами протестантизма – с кальвинизмом и всякого рода неопротестантизмом дело обстоит сложнее) не в филиокве, не в догмате о непорочном зачатии и не в вопросе о точном моменте пресуществления Святых Даров, а уж скорее в области того, что о.>Павел Флоренский назвал “православным вкусом”. Из всех особо непримиримых православных обличителей католицизма, которых я повидал на своем веку, самым искренним и глубоким был художник по своему дарованию, призванию и душевному складу, замечательный иконописец и богослов иконы покойный Леонид Александрович Успенский – Царство ему Небесное! Дружба с ним была большой радостью моей жизни. Вот он-то понимал, что говорил. Но что он говорил? За каждым его словом живо ощущалась ревность художника, ратующего за чистоту стиля, для которого эклектизм есть скверна. Это правильно для художника, ибо творчество как таковое толерантным быть не может. Дивергенция культуры сказывается, конечно, и за пределами сферы собственно художественной, но дело все равно во вкусе, в навыках поведения, духовного такта, жеста, ритма и темпа, прежде всего, разумеется, богослужебного, но и общего жизненного. Вспоминаю, как моя добрая русска приятельница, старше меня возрастом, неуклонно хранившая внутреннюю и внешнюю верность Православию всю свою жизнь, несмотря на свою светскую интеллектуальную профессию, и насмотревшаяся на русских иноков и инокинь прежнего склада, при первом моем возвращении из поездки в Рим все расспрашивала меня о католических монахинях – соблюдают ли они должную неспешность в движениях и тихость при выговаривании каждого слова, а я мямлил что-то про различия между орденами созерцательной и деятельной жизни, представляя про себя, что бы вышло, если бы одна монахиня, которая окружена шумливыми детьми и как-то их унимает, попробовала бы говорить уж очень тихо, а другая, опекающая больных, несущаяся к ним на велосипеде, попробовала бы двигаться исключительно медленно. Конечно, и в Православии была мать Мария, но недаром она при жизни так шокировала своих собратьев по вере, даже в среде парижской диаспоры, где православие было менее всего бытовым. С другой стороны, в католичестве есть бенедиктинцы, которые, надеюсь, понравились бы вышеназванной моей собеседнице. Помню, как у меня был живой разговор с одним уединенно живущим бенедиктинцем, в котором он, между прочим, проявил такую любовь к Русской Церкви, какую трудно подделать, но и очень здравое понимание наших проблем. Но я не об этом. В течение всего нашего трехчасового разговора он очень естественно сидел неподвижно, без каких-либо жестов. Вот он бы понравился моей собеседнице, но не бенедиктинцы определяют имидж католичества в целом. На православный вкус Ватикан – чересчур государство; в католической перспективе наше духовенство слишком легко соглашается быть украшающим придатком к государству. Вот, что сегодня смущает, задевает, разделяет, а едва ли пункты, каталогизированные византийскими полемистами.

Задача синтеза остается весьма и весьма трудной. Благоразумный христианин не может не страшиться всеобщей эклектико-синкретической неразберихи, грозящей доконать и без того расшатанное чувство духовного стиля и вкуса. Но зато решение этой задачи обещает неизмеримо облегчить борьбу с другими жизненными проблемами вселенского христианства. Христианский Запад остро нуждается сегодня в православном чувстве тайны, чувстве страха Божьего, онтологической дистанции между Творцом и тварью, в православной помощи против эрозии чувства греха, иначе те из сынов и дочерей Запада, которые не устанут искать религии, достойной этого имени, будут все чаще уходить в сторону Востока нехристианского, например в сторону ислама. Но и христианскому Востоку не обойтись без западного опыта более чем двухвековой жизни веры перед лицом вызова, брошенного просвещением, без всего, что оказалось, как говорят наши современники, “наработано” западной рефлексией над проблемами нравственного богословия и сопряженного с ним богословия права, без западного вкуса к терпеливому различению нюансов, без императива интеллектуальной честности. Иначе жизненное право демократической цивилизации, какова она ни есть реально, будет вновь и вновь разыгрываться у нас как козырная карта против христианства, которую на уровне веры “малых сих” крыть окажется еще раз нечем. Западное христианство так часто вправе напомнить нам слова Первого послания к Коринфянам: “Братья, не будьте дети умом”. Мы же иногда имеем основание напомнить нашим западным братьям слова Книги Притчей: “Начало мудрости – страх Господень”.

Спасибо за терпение, с которым я был выслушен. Я говорил так долго, что если еще попробую сказать буквально две-три самые общие фразы по проблеме конференции, это будет уже почти неприлично. Я думаю, что экклезиология о.> Николая Афанасьева – это очень хороший пример того, что Православие тем больше сможет действительно дать инославным христианам, тем больше будет способно к содержательному разговору с ними, мало того, будет тем ближе к тому, чтобы сказать миру то, что мир действительно услышит, – чем более православным оно будет: православным не в смысле ложного консерватизма по отношению к достаточно поздно исторически установившимся нормам, но по отношению к своей сердцевине. С другой стороны, я думаю, что экклезиология о.>Никола Афанасьева, будучи в высшей степени ценной, нуждается как тезис в каком-то антитезисе, ибо она абсолютна верна именно на уровне того, что я позволил себе назвать “последними истинами”, но есть еще истины предпоследние. Несомненно, критерий церковности – это общение в Духе Святом, но у Церкви как явлени богочеловеческого есть по необходимости и какие-то другие измерения, которые должны быть осмысленны в свете тезиса, высказанного о.>Николаем Афанасьевым. Тезис нуждается в антитезисе – не как в возражении, а как в дополнении. Существует неизбежность какого-то, как ни страшно, как ни скучно, как ни противно это сказать, социального и административного аспекта Церкви, поскольку момент Пятидесятницы не может длиться 24 часа в сутки для нас просто по грехам нашим. Но в остальном я не могу не рассматривать афанасьевское учение о Царстве, как, еще раз повторяю, то слово Православия, которое действительно может быть услышано миром и в определенной мере уже услышано за пределами Православия. Содержательный разговор между христианами различных конфессиональных традиций будет успешным не в меру приспособления этих традиций друг к другу, а по мере сосредоточенности на смысле наследия древнего Православия. Такой крайний кальвинист, как Карл Бар, оказался нужен католикам и еще, пожалуй, окажется нужен нам именно потому, что он, идя в глубину кальвинистской традиции, в конце концов вышел к какой-то христианской субстанции, общей для христиан. Это кажется парадоксом, но это так. Путь к сближению и к соединению – это не путь дипломатического взаимного приспособления, но, разумеется, тем более и не путь накопления и расширени списка обид и списка обвинений. Это путь к Центру. Вы знаете этот старый образ из Добротолюбия – как радиусы, приближаясь к центру, приближаются друг к другу. Иного способа сближения, я думаю, не может быть.

Спасибо еще раз за терпение, и простите, что я его так долго искушал.