Текст книги "«Хозяева» против «наемников»"

Автор книги: Сергей Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сергей Сергеев
«Хозяева» против «наемников»

Русско – немецкое противостояние в императорской России

В данной работе русско – немецкий этноконфликт рассматривается исключительно как внутренний для Российской империи, т. е. как конфликт между русскими и «русскими немцами» – немцами, проживавшими в России, либо в качестве подданных империи, либо в качестве подданных других государств, находящихся на русской службе или владеющих какой – либо собственностью в российских пределах. Характерными особенностями этого этноконфликта являются, во – первых, его преимущественно «холодное» протекание (исключение – период Первой мировой войны), а, во – вторых, его локализация в рамках внутриэлитного социокультурного пространства (опять – таки, за исключением 1914–1917 гг., когда он выплеснулся «на улицу»).

Нет сомнений, что привлечение немцев (как и иностранцев вообще) в Россию сыграло важную и нужную роль в процессе модернизации страны, но со временем (во всяком случае, с начала XIX в.) необходимость большого количества нерусских специалистов отпала, воспитались уже достаточно квалифицированные (и весьма многочисленные) отечественные кадры, карьерному продвижению которых иноземцы, обосновавшиеся на самых выгодных местах, и объективно, и субъективно препятствовали. «Ученики» перестали нуждаться в «учителях» (весьма распространенная метафора в русском антинемецком дискурсе). Однако – чем дальше, тем больше – немцы исполняли функцию не только «спецов», но и наиболее надежной «опоры трона», поэтому главной помехой их вытеснению с занятых социально – политических позиций была сама императорская власть. Без ее (почти всегда) твердого и неизменного покровительства «русские немцы», составлявшие 2–3 % дворянства империи (против более чем 50 % собственно русских), недолго смогли бы сохранять за собой, в среднем, около 20 % высших постов в государственном аппарате, армии, при дворе…

С другой стороны, борьба с «немецким засильем», инициированная русским дворянством, явилась одной из важнейших стратегий последнего, направленных на ограничение власти самодержавия в свою пользу[1]1
  Подробнее о рождении русского национализма из духа дворянской оппозиции самодержавию см.: Сергеев Сергей. Дворянство как идеолог и могильщик русского нациостроительства // Вопросы национализма. 2010. № 1. С. 33–35.


[Закрыть]. Стратегия эта стала особенно эффективной в националистическую эпоху, когда Романовы воленс – ноленс объявили себя русскими националистами и их симбиоз с немцами (от коего они отказаться не могли) было легко трактовать, перефразируя Милюкова, то ли как глупость, то ли как измену. Кроме того, «антинемецкая партия», нанося удар в это больное место самодержавия, могла оставаться на вполне легальной почве (что, однако, как свидетельствует биография Ю. Ф. Самарина, не избавляло ее представителей от крупных неприятностей), не вступая на путь прямой политической борьбы. Последняя, впрочем, как показывают примеры декабристов и Герцена, также включала в себя в качестве немаловажного элемента германофобскую пропаганду.

Очень серьезный вопрос: кого из «русских немцев» считать «немцами», а кого – «русскими», т. е. окончательно обрусевшими. Для XVIII в. он решается просто: перешел в православие – русский, остался лютеранином – немец. Тогда конфессиональная принадлежность, по сути, сливалась с этнонациональной (характерно, что ни Бирон, ни Миних, ни Остерман в православие не переходили). Но для XIX и (особенно) начала XX в., когда национальность делается политической и светски – культурной категорией, а религиозность верхов становится все более формальной, такой подход уже не работает: лютеране П. И. Пестель и В. К. Кюхельбекер оказываются пламенными русскими националистами; с другой стороны, переход в православие, вызванный, положим, карьерными соображениями, не обязательно отменяет немецкую идентичность (например, депутат Государственной думы, активно защищавший там немецкие интересы, барон А. Ф. фон Мейендорф был православным (и даже русским по матери – тетке П. А. Столыпина), но считал себя немцем[2]2
  См.: Андреева Н. С. Прибалтийские немцы и российская правительственная политика в начале XX века. СПб., 2008. С. 42.


[Закрыть]). В каждом конкретном случае этот вопрос нужно рассматривать отдельно, – при нынешнем уровне изученности проблемы, обобщающие выводы были бы преждевременными.

«Русские дворяне служат государству, немецкие – нам»

Эта знаменитая фраза Николая I, кочующая из статьи в статью, из книги в книгу[3]3
  См., напр.: Пресняков А. Е. 14 декабря 1825 года. М. – Л., 1926. С. 26.


[Закрыть], предельно точно отражает главную причину возникновения и остроты русско – немецкого противостояния, проходившего, главным образом, как конфликт внутри «благородного сословия» Российской империи. Замечательно, что все три стороны конфликтного «треугольника» – самодержавие, русские дворяне, немецкие дворяне – совершенно согласны в трактовке этой причины.

К. Н. Леонтьев вспоминал, как И. С. Аксаков в 1857 г. говорил при нем: «Остзейские бароны и другие наши немцы внушали покойному Государю [Николаю I] следующую мысль. – Для коренных русских – нация русская, русский народ дороже, чем Вы. – Нам же нет дела до русской нации; мы знаем только Вас, Государя вообще. – Мы не русской нации „хотим“ служить; мы своему Государю хотим быть верными. – Но так как наш Государь есть в то же время и Российский император, – то, служа Вам верой и правдой, мы служим и России». – Аксаков находил, что эта постановка вопроса ложная и вредная для России; – ибо русский народ доказал на деле не раз свою «потребность» в Самодержавии и без всяких немцов»[4]4
  Леонтьев К. Н. Полн. собр. соч. и писем в 12-ти т. Т. 8. Кн. 2. СПб., 2009. С. 31–32.


[Закрыть]. В 1860‑х гг. Аксаков излагал эту мысль уже печатно в газете «День»: немцы, «преданные Русскому престолу <…> проповедуют в то же время бой на смерть Русской народности; верные слуги Русского государства, они знать не хотят Русской Земли…»[5]5
  Цит. по: Ширинянц А. А. Русский хранитель. Политический консерватизм М. П. Погодина. М., 2008. С. 227.


[Закрыть]. Ранее в «Письмах из Риги» (1849) Ю. Ф. Самарин призывал обратить внимание на распространенное среди «русских немцев» изречение – «Да, мы подданные русского императора, но с Россиею мы не хотим смешиваться», – которое, по его мнению, «заключает в себе задушевную мысль остзейцев»: «Мы будем иметь дело исключительно с правительством, но не хотим иметь дела с Россиею, и если нас вздумают в том упрекать, мы зажмем рот обвинителю этими словами: мы верноподданные государя, мы служим ему не хуже вас, больше вы ничего от нас требовать не вправе»[6]6
  Самарин Ю. Ф. Православие и народность. М., 2008. С. 544.


[Закрыть].

Защитник остзейских интересов Ф. В. Булгарин в донесении в III Отделение (1827) вполне подтверждал правоту Аксакова и Самарина: «Остзейцы вообще не любят русской нации – это дело неоспоримое. Одна мысль, что они будут когда – то зависеть от русских, приводит их в трепет… По сей же причине они чрезвычайно привязаны к престолу, который всегда отличает остзейцев, щедро вознаграждает их усердную службу и облекает доверенностью. Остзейцы уверены, что собственное их благо зависит от блага царствующей фамилии и что они общими силами должны защищать Престол от всяких покушений на его права. Остзейцы почитают себя гвардией, охраняющей трон, от которого происходит все их благоденствие и с которым соединены все их надежды на будущее время»[7]7
  Цит. по: Березкина С. В. «Немцы» против «Европейца» // Москва. 2009. № 3. С. 206.


[Закрыть].

Впрочем, и сами бароны не делали тайны из своих взглядов по этому вопросу. Известный остзейский публицист Г. Беркгольц писал в 1860 г. предельно откровенно: «Прибалтийские немцы имеют полное основание быть всей душой за династию, ибо только абсолютная власть царя оберегает их. Между тем любая русская партия, демократическая, бюрократическая или какая – нибудь сожрет их, едва лишь она добьется решающего перевеса»[8]8
  Цит. по: Духанов М. М. Остзейцы. Политика остзейского дворянства в 50–70‑х гг. XIX в. и критика ее апологетической историографии. 2‑е, перераб. изд. Рига, 1978. С. 499.


[Закрыть]. Ему вторил его единоплеменник граф А. А. Кейзерлинг, попечитель Дерптского учебного округа в 1860‑х гг.: «Пока царь властвует над нацией, существуем и развиваемся на давно испытанной основе также и мы»[9]9
  Там же.


[Закрыть]. К. Ширрен полагал, что Остзейскому краю самодержавием гарантирована «обособленность от господствующей расы [т. е. русских] и от ее национальной культуры» и, что немцы «кроме принадлежности к одному и тому же государству» не имеют «ничего общего с русским народом»[10]10
  Цит. по: Виграб Г. И. Прибалтийские немцы. Их отношение к русской государственности и к коренному населению края в прошлом и настоящем. Юрьев, 1916. С. 96–97.


[Закрыть]. В. фон Бок утверждал, что Остзейский край верен императору только потому, что в его лице почитает хранителя своих привилегий[11]11
  Там же. С. 96.


[Закрыть]. Г. фон Самсон констатировал в 1878 г.: «Каких бы годных, верных и преданных слуг и защитников Лифляндия не давала своим Государям – всегда существовали одни только личные отношения между подданными и монархом…»[12]12
  Там же. С. 98.


[Закрыть].

Итак, все стороны согласны в том, что русские дворяне служат России, а немецкие – императорскому дому. Различно лишь отношение к этому факту: самодержавие и немцев такой модус вивенди не только устраивает, но и видится единственно возможной формой взаимоотношений, русских – возмущает и оскорбляет. Они мыслят империю как русское национальное государство и потому требуют от немцев лояльности не только к монарху, но и к русской нации в целом, которую русское дворянство, собственно, и представляет. Вместо этого нелояльные русской нации немцы не только не дискриминированы, а, напротив, занимают первые места рядом с монархом. «Наемников» явно предпочитают «хозяевам» (ибо русские дворяне, по их мнению, такие же хозяева России, как и император), которые оттеснены от власти, благодаря, по словам Ф. И. Тютчева, «привилегиям, часто необоснованным, инстинктивному, так сказать, сочувствию, которое они [немцы] находили в самом центре верховной власти». Отсюда, считает поэт, и проистекает русская германофобия: «Вот это – то упорное пособничество верховной власти чужеземцам и содействовало более всего воспитанию в русской натуре, самой добродушной из всех, недоброго чувства по отношению к немцам (курсив в цитатах везде мой, – С. С.)…»[13]13
  Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. и письма в 6-ти т. Т. 6. М., 2004. С. 101.


[Закрыть].

Метафора «наемники» применительно к «русским немцам» весьма распространена в текстах позапрошлого века. Ф. Ф. Вигель, возмущаясь назначением барона Кампенгаузена на высокий государственный пост, задает риторический вопрос: «…когда знатные чада России любят себя гораздо более, чем ее, почему не употреблять наемников?»[14]14
  Вигель Ф. Ф. Записки. Кн. 2. М., 2003. С. 1023.


[Закрыть]. О. М. Бодянский в дневнике (1854) пересказывает слова графа С. Г. Строганова по поводу засилья немцев в Академии наук: «Надобно, чтобы она была чисто русская, из одних русских. <…> главное, чтобы мы возделывали свое сами, а не чужими руками. Только свой о своем может радеть как следует, а наемник – наемник»[15]15
  Бодянский О. М. Дневник. 1852–1857. М., 2006. С. 141.


[Закрыть]. «…Неужели Россия не вправе требовать от остзейцев ничего больше, как то, что предлагают за деньги всем государям наемные швейцарцы?» – возмущался в «Письмах из Риги» Самарин[16]16
  Самарин Ю. Ф. Указ. соч. С. 545–546. Любопытно, что остзеец В. Ген, эмигрировавший в Германию, в дневнике 1862 г. также проводит параллель между «русскими немцами» и швейцарцами «в Италии в конце средних веков» (см.: Виграб Г. И. Указ. соч. С. 128–129).


[Закрыть]. Весьма сходно, но уже в положительном контексте, видел роль «русских немцев» прусский король Фридрих II: «Я не сомневаюсь <…>, – писал он в 1762 г. Петру III, собиравшемуся на войну с Данией, – что вы оставите в России верных надсмотрщиков, на которых можете положиться, голштинцев или ливонцев, которые зорко будут за всем наблюдать и предупреждать малейшее движение»[17]17
  Цит. по: Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Его же. Соч. в 18-ти кн. Кн. 13. М., 1994. С. 70.


[Закрыть].

Противостояние «хозяев» и «наемников» протекало в различных сферах российской жизни.

Арена борьбы: двор, администрация, армия

Немецкий вопрос в России возникает только при Петре I. Разумеется, немцы жили на русской земле и находились на русской службе в качестве специалистов по военному делу и раньше, но тогда возможность «для иностранца проникнуть в политическую элиту России» практически отсутствовала, «минимальные шансы давала лишь полная ассимиляция иностранца с отказом от собственной идентичности через принятие русского подданства и крещение в православие, но и при этом ему приходилось в лучшем случае довольствоваться ролью советника»[18]18
  Петрухинцев Н. Н. Немцы в политической элите России в первой половине XVIII в. // «Вводя нравы и обычаи Европейские в Европейском народе». К проблеме адаптации западных идей и практик в Российской империи. М., 2008. С. 66.


[Закрыть]. Только благодаря петровским реформам с их явно выраженным предпочтением личных заслуг перед знатностью рода стало возможным «массовое пришествие «немцев» из разных стран <…> Именно тогда узкий круг специалистов увеличился до 10 тысяч человек»[19]19
  Курукин И. В. Бирон. М., 2006. С. 245.


[Закрыть]. Кроме того, после Ништадтского мира со Швецией (1721) в состав империи вошли Лифляндия и Эстляндия, «благородное сословие» коих представляли исключительно немцы, также влившиеся в российскую социально – политическую элиту.

Первоначально немцы заняли весьма весомое место в армии и на флоте, поскольку Петр видел в них главных агентов европеизации вооруженных сил. В 1709 г. (после Полтавы) российский генералитет на 64,3 % (33 чел. из 51) состоял из иностранцев, среди которых немцев – 63,6 % (21 чел.), т. е. 41,2 % от общего состава[20]20
  Петрухинцев Н. Н. Указ. соч. С. 72–77.


[Закрыть]. Значительно меньше (но также весьма изрядно) немцев было среди гражданских чиновников: всего иноземцы составляли примерно четверть членов коллегий, из них большинство (79 %) – немцы[21]21
  Там же. С. 80–81.


[Закрыть].

Уже тогда обилие иностранцев вокруг царя вызывало серьезное недовольство «природных русских». Ф. Х. Вебер, выходец из Брауншвейга, почти четыре года стоявший на русской службе, в своих записках сообщает, что «московиты» повинуются петровскому повелению учиться у иностранцев «с затаенною гордостию, которая мешает им вникнуть в то, чему их обучают, и заставляет их думать о себе, как о народе передовом, более ученом и смышленом, чем их учителя, которых они ненавидят и преследуют <…> они не могут понять, что какой – нибудь достойный иностранец, явившийся к ним на службу, руководится побуждением, отличным от желания приобрести только деньги и в добавок издеваются даже между собой над иностранцами…»[22]22
  Цит. по: Стенник Ю. В. Идея «древней» и «новой» России в литературе и общественно – исторической мысли XVIII – начала XIX века. СПб., 2004. С. 28. Еще раньше, в 1698 г. участники последнего стрелецкого бунта, по свидетельству одного из живших в Москве иезуитов, намеревались «истребить совершенно немцев и их слободу, этот удар всегда грозит этой народности и всем нам с ней, если не дай Бог умрет светлый царь…» (цит. по: Зеньковский С. А. Русское старообрядчество. М., 2006. С. 301). Вождь казацко – крестьянского восстания в 1707–1709 гг. Кондратий Булавин призывал своих сторонников бороться против «князей, бояр, прибыльщиков и немцев» (Там же. С. 304).


[Закрыть].

Политику Петра по привлечению иноземцев последовательно продолжали все его преемники. В 1729 г., в «антизападническое» правление Петра II, при котором столица символически снова вернулась в Москву, в полевой армии служил 71 генерал, из них 41 иностранец (т. е. 57,7 %). А всего нерусских генералов и обер – офицеров (считая майоров) было 125 чел. из 371 (т. е. 34 %). В 1725 г. все высшие офицеры флота (за исключением Ф. М. Апраксина и еще двух человек) являлись иностранцами[23]23
  Анисимов Е. В. Анна Иоанновна. М., 2002. С. 295.


[Закрыть]. Иноземцы на русской службе получали жалованье в полтора – два раза больше, чем «природные русские». В декабре 1729 г. такую же привилегию получили немцы – российские подданные из Остзейского края[24]24
  Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946. С. 19.


[Закрыть].

Таким образом, исследователи, оспаривающие известный афоризм Ключевского: при Анне Иоанновне «немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка»[25]25
  Ключевский В. О. Курс русской истории // Его же. Соч. в 9 т. М., 1989. С. 272.


[Закрыть], – разумеется, правы. Немцы «посыпались» в Россию гораздо раньше. Более того, именно при Анне их преимущества несколько поубавились: в 1732 г. было отменено упомянутое выше различие в жалованье между русскими и иностранцами вкупе с остзейцами. Процент же иноземцев в армии вырос не слишком сильно. В 1738 г. нерусских генералов и обер – офицеров было 192 из 515 (т. е. 37,3 %). Во флоте их стало значительно меньше: в 1741 г. из 20 капитанов – 13 русские[26]26
  Анисимов Е. В. Указ. соч. С. 295–296.


[Закрыть]. В 1722 г. из 215 ответственных чиновников государственного аппарата «немцев» было 30 чел., в 1740 – 28[27]27
  Курукин И. В. Указ. соч. С. 259.


[Закрыть]. В 1731 г. правительство Анны Иоанновны установило в Шляхетском корпусе процентную норму для принятия «русских немцев» и иноземцев: 50 мест на 150 для русских[28]28
  Зутис Я. Указ. соч. С. 162.


[Закрыть].

Все так, и, конечно же, трактовка «бироновщины», характерная для позапрошлого века («это была партия немцев, захвативших, можно сказать, Россию в полон» – П. К. Щебальский[29]29
  Там же. С. 135.


[Закрыть]) страдает явным преувеличением. Но впадение в другую крайность – отрицание этнического конфликта между русскими и немцами в эту эпоху, дезавуирование понятий «русская» и «немецкая» «партии» – также не слишком продуктивно[30]30
  Напр.: «Никакой «немецкой партии» при российском дворе во времена Анны Иоанновны не было – было вполне очевидное преобладание иноземцев и среди них немцев в тех областях управления, военного дела и т. д., которые нуждались в коренном преобразовании; придворная и правительственная среда была ареной борьбы личных честолюбий или каких угодно интересов, но только не борьбы национальных элементов – «русской партии» во главе с А. П. Волынским (выдвиженцем Бирона) – с немцами» (Искюль С. Н. Немцы в российской государственности XVIII – нач. XX вв.: историко – культурные аспекты // Немцы в государственности России. СПб., 2004. С. 12).


[Закрыть]. Во – первых, отмечая отсутствие роста процентного присутствия немцев в армии и госаппарате, борцы с «бироновским мифом» обычно игнорируют качественное усиление их влияния. «Немцы впервые оказались во главе ключевых гражданских и военных ведомств (Остерман – Иностранной коллегии, Миних – Военной; Курт фон Шемберг – горного ведомства; Карл фон Менгден в конце царствования Анны Иоанновны – Коммерц – коллегии). Кроме того, через новые созданные по их предложениям учреждения (Кабинет министров) – также во главе общегосударственных ведомств, руководивших Российской империей»[31]31
  Петрухинцев Н. Н. Указ. соч. С. 86.


[Закрыть]. (Не говоря уже об особой, формально не обозначенной роли самого Бирона и братьев Левенвольде). Во – вторых, совершенно неправильно полагать, что этноконфликт развивается исключительно на почве «национальной неприязни» как таковой, что ему якобы противопоказана «борьба личных самолюбий или каких угодно интересов», – они сопутствуют любому типу конфликтов и во многом их стимулируют. В-третьих, именно в период «бироновщины» немцы впервые стали играть при самодержавии ту роль, которая столь нравилась российским монархам, но была столь ненавистна русскому дворянству – роль «императорских мамелюков»[32]32
  О феномене «мамелюкства» как одном из способов «оскопления» опоры централизованной власти, дабы первая состояла из людей или групп, «которые оказались бы беспомощными без поддержки пользующегося их услугами государства», см. интересные и прямо относящиеся к нашей теме замечания: Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 50–56.


[Закрыть]. В-четвертых, более высокий уровень привилегий тех же остзейцев по отношению к статусу русских дворян все же бросается в глаза. Ю. Самарин остроумно сравнил два государственных документа о вербовке на службу русских и остзейцев в 1734 г. В первом случае это выглядит так: «подтвердить новыми крепчайшими указами, чтоб все к службе годные недоросли и молодые дворяне сысканы и при армии, артиллерии и флоте определены были». Во втором – несколько иначе: «публиковать пристойными указами, чтоб в Лифляндии и Эстляндии из дворянства и купечества охочих в службу военную принимать»[33]33
  Самарин Ю. Ф. Указ. соч. С. 541.


[Закрыть]. Почувствуйте разницу! Наконец, в-пятых, некоторые новейшие работы по данной эпохе скорее подтверждают факт существования «немецкой» и «русской» «партий».

Скажем, Н. Н. Петрухинцев, опираясь на обширный архивный материал, интересно реконструирует их борьбу в начале 1730‑х гг. По его мнению, с середины июня по декабрь 1730 г. «разыгрался основной раунд борьбы между русской знатью и новым окружением императрицы», последнее он именует «немецкой группировкой»[34]34
  Петрухинцев Н. Н. Царствование Анны Иоанновны: формирование внутриполитического курса и судьбы армии и флота. СПб., 2001. С. 51. О том, что русским вельможам отнюдь не было чуждо восприятие придворной борьбы через призму «национальных интересов» свидетельствует интереснейшее письмо И. М. Волынского А. П. Волынскому от 7 июля 1730 г.: «О князе Алексее Михайловиче [Черкасском] здесь ничего не слышал и думаю, что неправда, токмо у них, у Семена Андреевича [Салтыкова] и у прочих россиян с немцами несогласно, токмо у Юсуповых с немцами мило имеет, а паче с Остерманом. Токмо они сильны Бироном, а всех немцев двое – Левольдов [Левенвольде], да Остерман и Бирон, да еще курляндцев двое, и сверх того еще введены Остерманом из его служителей двое в пажи, и сколько нашим не думать, их не пересилить» (Там же).


[Закрыть]. Центром консолидации «антинемецкой группировки» сделался Сенат, в свою очередь, немцы тоже консолидировались и сумели расколоть противников, например, А. М. Черкасскому была навязана помолвка его дочери с Р. Левенвольде, который эту помолвку разорвал, как только победа немцев стала очевидной. А после смерти фельдмаршала М. М. Голицына (декабрь 1730 г.) «организованное сопротивление русской знати было в основном сломлено. Ее группировка превратилась аморфное скопление недовольных, неспособных к организованным действиям, продолжавшее сдачу позиций»[35]35
  Там же. С. 58. См. также у Соловьева: «Опала [А. И.] Румянцева [в начале 1731 г.] <…> произвела страшное раздражение против немцев. Польский посланник Потоцкий в разговоре с секретарем французского посольства Маньяном сказал: „Боюсь, чтоб русские не сделали того же с нецами, что сделали с поляками во времена Лжедмитрия, хотя поляки и не подавали таких сильных причин к ожесточению“. Маньян отвечал ему: „Не беспокойтесь: тогда не было гвардии, а теперь у русских нет вождя по смерти фельдмаршала Голицына“» (Соловьев С. М. Указ. соч. Кн. 10. М., 1993. С. 259).


[Закрыть]. Затем в 1731 г. последовали арест и суд над фельдмаршалом В. В. Долгоруким, сказавшим что – то нелестное в адрес императрицы, о чем последней доложили два немца – князь Гессен – Гомбургский и майор Альбрест. В 1732 г. под контроль «немецкой группировки» попали Военная (возглавил Миних) и Адмиралтейская (возглавил протеже Остермана и Бирона – Н. Ф. Головин) коллегии. Это знаменовало «полную победу» «немцев»[36]36
  Петрухинцев Н. Н. Царствование Анны Иоанновны… С. 63–64.


[Закрыть]. И лишь только после нее между победителями начались внутренние распри, катализатором которых стал Миних, претендовавший на первую роль и настроивший против себя Остермана и К. Г. Левенвольде, а позднее столкнувшийся с Бироном. «Как господство немцев было приготовлено усобицею между способными русскими людьми, оставленными Петром Великим, так теперь падение немецкого господства приготовляется раздором, усобицею между немцами, которые губят друг друга»[37]37
  Соловьев С. М. Указ. соч. Кн. 11. М., 1993. С. 49.


[Закрыть]. Не правда ли, история почти трехсотлетней давности очень напоминает события нашего недавнего прошлого – господство «семибанкрищины» в «лихие 90‑е» и «иудейские войны» внутри нее?

Свидетельств о том, что русские воспринимали «бироновщину» именно как господство «немецкой группировки» предостаточно в донесениях иностранных дипломатов, следственных показаниях, мемуарах и дневниках современников. К. Г. Манштейн, например, в своих записках отмечал, что «до некоторой степени можно извинить эту сильную ненависть русских дворян к иноземцам», ибо «в царствование Анны все главнейшие должности были отданы иноземцам, которые распоряжались всем по своему усмотрению, и весьма многие из них слишком тяжко давали почувствовать русским власть, бывшую в их руках»[38]38
  Цит. по: Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века: Борьба за наследие Петра. М., 1986. С. 27.


[Закрыть]. Антинемецкие настроения проникали и «в народ», в собрании народных песен П. В. Киреевского есть песня о молодом сержанте, который «в раздумьи горько плакал» о том: «Что нами теперь властвует / И не русский князь отдает приказ, / А командует, потешается / Злой тиран Бирон из Немечины»[39]39
  Цит. по: Зутис Я. Указ. соч. С. 190.


[Закрыть]. В свою очередь и властвующие немцы не слишком прятали свою русофобию, леди Рондо, жена английского посла в России, писала о Бироне: «Он презирает русских и столь ясно выказывает свое презрение во всех случаях перед самыми знатными из них, что, я думаю, однажды это приведет к его падению»[40]40
  Цит. по: Курукин И. В. Указ. соч. С. 280–281.


[Закрыть]. Да, на властной вершине были и русские, но там удерживались только те из них, кто умел подлаживаться к немцам и не пытался проявлять самостоятельности. Опалы А. И. Румянцева, А. В. Макарова[41]41
  Ему, в частности, вменялись в вину разговоры о преобладании немцев при дворе (см.: Павленко Н. И. Птенцы гнезда Петрова. М., 1989. С. 320–325).


[Закрыть], В. Н. Татищева[42]42
  В 1738 г. в результате конфликта с Бироном и Шембергом Татищев был отстранен от руководства Оренбургской экспедицией, лишен всех званий и взят под домашний арест (см.: Кузьмин А. Г. Татищев. 2‑е изд., доп. М., 1987. С. 255–256). Ранее Татищев сталкивался с Бироном в связи со своей попыткой «русифицировать» Горный устав: «Усмотря, что от бывших некоторых саксонцев в строении заводов все чины и работы, яко же и снасти, по – немецки названы, которых многие не знали и правильно выговорить или написать не умели», а также «сожалея, чтобы слава и честь отечества и его труд теми именами немецкими утеснены не были, ибо по оным немцы могли себе ненадлежащее в размножении заводов честь привлекать», Татищев «все такие звания оставил [отменил], а велел писать по – русски». Бирон «так сие за зло принял, что не однова говаривал, якобы Татищев главный злодей немец [против немцев]» (Там же. С. 221–222).


[Закрыть], гибель А. П. Волынского это ясно доказывают. В размышлениях и планах последнего (каковы бы ни были его личные мотивы столкновения с Бироном) «немецкая» тема ощутимо присутствует. Он полагал, что «от иноземцев государство всегда находится в худом состоянии, от чего вред государству и государю быть может» и, следовательно, министры должны быть «свои природные»[43]43
  Корсаков Д. А. Артемий Петрович Волынский и его «конфиденты» // Его же. Из жизни русских деятелей XVIII в. Казань, 1891. С. 310. Прусский посланник А. Мардефельд сообщал в Берлин 16 июля 1740 г.: «Волынский хотел прежде всего умертвить герцога Курляндского [Бирона], если ему не удастся отделаться от него иначе, и изгнать фельдмаршала графа Миниха, его брата, тайного советника, графов Остермана и Левенвольде и вообще всех Немцев…» (Там же. С. 316).


[Закрыть].

Продолжившееся (несмотря на устранение Бирона) при наследниках Анны Иоанновны – Иване VI и Анне Леопольдовне «немецкое засилье» стало одной из важнейших причин свержения «брауншвейгского семейства» и воцарения Елизаветы Петровны[44]44
  После прихода к власти Елизаветы Остермана судили за то, что он «употреблял чужих наций людей, а не российских природных». 18 апреля 1742 г. в Петербурге произошла пьяная драка между солдатами Семеновского полка и офицерами – иностранцами, солдаты нападая на них кричали: «…у нас указ есть, чтоб вас всех перерубить, надобно всех вас, иноземцев, прибить до смерти; вас немецких собак, всех сегодня перевешают», причем, собравшийся вокруг петербургский люд явно поддерживал эту идею, крича: «Надобно иноземцев всех уходить» (Соловьев С. М. Указ. соч. Кн. 11. С. 135, 141–142). Сразу же после елизаветинского переворота «в лагере под Выборгом против немцев поднялся открытый бунт гвардии, усмиренный только благодаря энергии генерала Кейта…» (Ключевский В. О. Указ. соч. Т. 4. С. 278).


[Закрыть]. Любопытно, что шведы, начавшие в 1741 г. войну против России, пытались использовать «немецкий» фактор в своих политических целях. От имени фельдмаршала Левенгаупта распространялся манифест, в котором говорилось, что «королевская шведская армия вступила в русские пределы не для чего иного, как для получения <…> удовлетворения шведской короны за многочисленные неправды, ей причиненные иностранными министрами, которые господствовали над Россиею в прежние годы <…> а вместе с тем, чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, с которыми означенные министры для собственных своих видов притесняли с давнего времени русских подданных, чрез то многие потеряли собственность или лишились жизни от уголовных наказаний или, впадши в немилость, бедственно ссылались в заточение <…> намерение короля Шведского состоит в том, чтобы избавить достохвальную русскую нацию, для ее же собственной безопасности, от тяжелого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании и предоставить свободное избрание законного и справедливого правительства, под управлением которого русская нация могла бы безопасно пользоваться жизнию и имуществом, а со шведами сохранять доброе соседство. Этого достигнуть будет невозможно до тех пор, пока чужеземцы по своему произволу и из собственных видов будут свободно и жестоко господствовать над верными русскими подданными и их соседями – союзниками». Этот манифест вызвал настоящую панику при императорском дворе (Анна Леопольдовна сказала, что он «остро писан») и в правительстве. Остерман и вице – канцлер М. Головкин всерьез обсуждали перспективу высылки немцев из страны. Шведская пропаганда явно попала в «десятку»[45]45
  См.: Анисимов Е. В. Иван VI Антонович. М., 2008. С. 185–186.


[Закрыть].

Другое дело, что «немецкая партия» была лишь орудием самодержавия, а не наоборот, как полагали многие историки позапрошлого столетия, перелагавшие, таким образом, вину за преступления последнего на первую. Я склонен согласиться с И. Курукиным в том, что «бироновщина» «означала не столько установление «немецкого господства», сколько создание лояльной управленческой структуры <…> Бирон и другие деятели той поры <…> „достраивали“ именно петровскую машину управления…»[46]46
  Курукин И. В. Указ. соч. С. 403.


[Закрыть]. Самодержавие в лице Анны Иоанновны попыталось порвать свою зависимость от русского дворянства, образовавшуюся в 1727–1730 гг., используя как «точку опору», служащих не государству, а «нам», «мамелюков» – немцев.

Показателен в этом отношении принцип комплектования новых гвардейских Измайловского и Конногвардейского полков (1730), созданных в качестве противовеса – «старым» Семеновскому и Преображенскому, выразителям дворянских интересов[47]47
  По свидетельству Манштейна, эти полки «должны были служить противодействием остальным старым и сдерживать народ от попытки к мятежу…» (цит. по: Петрухинцев Н. Н. Царствование Анны Иоанновны…С. 110).


[Закрыть]. В указе об образовании Измайловского полка говорилось: «А офицеров определить из лифляндцев и курляндцев и прочих наций иноземцев и из русских, не определенных против гвардии рангами», т. е. не входивших в гвардейские чины[48]48
  Анисимов Е. В. Анна Иоанновна. С. 301.


[Закрыть]. В результате: «В общем составе офицеров Измайловского полка иностранцы составляли меньшинство (27 из 76, т. е. 35,5 %), однако именно они занимали все ключевые позиции в полку: среди высших офицеров (включая капитанов – командиров рот) русских было только 3 из 14 чел., т. е. 21,1 %, только один был майором»[49]49
  Петрухинцев Н. Н. Царствование Анны Иоанновны… С. 111.


[Закрыть]. Командиром полка стал обер – шталмейстер К. Г. Левенвольде, после его смерти (1735) эту должность приняла сама императрица, подполковником – шотландец Джеймс Кейт, одним из двух майоров – Густав Бирон, брат временщика. Рядовой состав набирался из украинских однодворцев. В Конногвардейском полку из 37 офицеров 15 чел. (40,5 %) оказались иностранцами, причем среди обер – офицеров (включая ротмистров) – 7 из 11 (64,6 %) [50]50
  Там же. С. 112.


[Закрыть].

Характерно, что, когда самодержавие отступало перед дворянством, шло с ним на компромисс (при Елизавете Петровне и Екатерине II) количество немцев в высших эшелонах власти заметно сокращалось, а при «антидворянских» царях (Петр III, Павел I, Александр I, Николай I) немецкое влияние, напротив, усиливалось. Характерна и разница в восприятии этих «монархинь» и монархов в сознании русских дворян: в первом случае, как правило, их правление расценивалось как «золотой век», во втором – трудно найти примеры позитивных оценок.

«Бироновщина» надолго осталась для русского дворянства самым жутким символом самодержавного произвола[51]51
  Вигель рассказывает трагикомический эпизод о том, как в начале 1800‑х гг. жена курляндского губернатора А. А. Арсеньева, придя к гробнице Бирона, «велела открыть гроб <…> и плюнула ему в лицо». Комментируя этот случай, Вигель склонен оправдать Арсеньеву соображениями национальной мести: «Не знаю, до какой степени можно осудить это бабье мщение; конечно оно гадко, но тут не было личности, а наследственное чувство ненависти ее соотечественников» (Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 851).


[Закрыть], даже в николаевскую эпоху такие полярно разные люди как Вигель и Герцен используют этот жупел как обозначение «немецкого тиранства». Больше никогда немцы не достигали таких высот, но, с другой стороны, именно с этой поры остзейские немцы «закрепили за собою около 25 % должностей в армии»[52]52
  Зутис Я. Указ. соч. С. 182.


[Закрыть]. Устойчивые позиции немцев в армии и госаппарате сохранялись и в «национальное царствование» Елизаветы (8,2 % гражданских служащих в центральных учреждениях страны, 2 из 5 полных генералов, 4 из 8 генерал – лейтенантов, 11 из 31 генерал – майоров[53]53
  См.: Курукин И. В. Указ. соч. С. 262, 268. «…Елизавета не пошла навстречу желаниям солдатской массы. <…> Своей последовательной политикой Елизавета довольно быстро убедила всех, что не намерена изгонять иностранцев из России» (Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века. С. 51). Даже такой «русофил» в елизаветинском окружении как И. И. Шувалов, считавший, что все сенаторы, президенты коллегий и губернаторы должны быть только из русских, предполагал оставить за лифляндцами и эстляндцами ⅓ мест в офицерском корпусе (Там же. С. 71).


[Закрыть]), и позднее (в 1762 г. иностранцы составляли 41 % высшего офицерства, из них три четверти – немцы[54]54
  См.: Каппелер А. Россия – многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 1997. С. 98.


[Закрыть]).

И. Курукин считает, что в «постбироновскую» эпоху Россия «переболела немцами» и «природные русские дворяне уже не смущались присутствием «немцев» на всех этажах служебной лестницы»[55]55
  Курукин И. В. Указ. соч. С. 406.


[Закрыть]. Поразительное заявление для столь компетентного историка, каковым, несомненно, является его автор! Очевидно, он никогда специально не занимался этим вопросом, хотя даже люди просто более – менее начитанные помнят ёрническую просьбу А. П. Ермолова к Александру I: «Государь, произведите меня в немцы!».

На самом деле, немецко – русское соперничество при дворе, в армии, администрации и т. д. – постоянный и устойчивый сюжет всей русской истории Петербургского периода. Но, во – первых, никто этот сюжет толком не исследовал, а, во – вторых, таких романических страниц как дело Волынского, начиная со второй половины XVIII столетия, здесь уже не наблюдается – перед нами типичный служебный конфликт, столкновение карьерных самолюбий. Но из – за этого сей конфликт не перестает быть этнически окрашенным, ибо «русские немцы» действуют как сплоченная корпорация (клан), последовательно и жестко отстаивающая свои властные и материальные интересы.

Вигель в своих мемуарах приводит эпизод, ярко раскрывающий «механику» немецкой корпоративности. Его, из – за фамилии (на самом деле он по отцу – из обрусевших финнов), принял за «своего» барон Ф. И. Брунов (Бруннов) во время их совместной службе в Бессарабии в 1820‑х гг.: «Обманутый моим иностранным прозванием и, зная, что Казначеев стоит передо мною препоной, предложил он мне против него оборонительный и наступательный союз. Выслушав его одобрительно, заметил я ему, что нас только двое. «Франк будет с нами, – отвечал он, – и это достаточно будет, чтобы скинуть русского дурака и овладеть местом». Внутренне продолжая смеяться над собой и интриганом, «нет, мало – сказал я, кабы нам достать людей из Остзейских губерний или из самой Германии и ими наполнить места, дело пошло бы иначе». – «Да это можно после», – ответил он. Не служит ли это новым доказательством, как на всех пунктах немцы стремятся утвердить свое преобладание? <…> Еще прежде, чем этот барон был употреблен в Молдавии, всей Одессе известен был он как самая продажная душа; в Бухаресте же он был пойман на воровстве, в грабеже уличен, сознался и, неизвестно как, был спасен. Что же с ним после? <…> Увы, он русский посол в Лондоне!»[56]56
  Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 1050.


[Закрыть].

Да, к немецкой корпорации примыкали и другие иностранцы, и порой даже «природные русские», из – за тех или иных своих личных выгод, но ядро ее, несомненно, однородно – этническое – германское. Так же как и противостоящие немцам «природные русские» нередко имели в своих рядах этнических немцев, но только тех, которые выламывались из немецкой корпорации и пытались ассимилироваться в русских, стать членами «малой» русской нации, которой себя осознавала элита русского дворянства. Но и многие вполне обрусевшие немцы предпочитали держать сторону более влиятельной «немецкой партии». Тот же Вигель пишет о министре финансов графе Е. Ф. Канкрине (подлинная фамилия – Канкринус): «Кажется с окончательным «ин», женившись на русской, чего бы стоило Егору Францевичу сделаться совершенно русским? Нет, звание немца льстило его самолюбию, а звание русского, в его мнении, унизило бы его»[57]57
  Там же. С. 1020.


[Закрыть]. Упоминается у Вигеля и начальник канцелярии Государственного совета Иван Андреевич Вейдемейер – «незаконнорожденный сын русских родителей, православной веры, получил он от них немецкое прозвание, как талисман; и действительно, оно одно отверзало ему путь к почестям…»[58]58
  Там же. Кн. 1. С. 505.


[Закрыть].

Повторяю, история этого вполне прозаического и рутинного служебного этноконфликта еще не написана и требует огромной и кропотливой архивной работы. Но даже и по хорошо известным источникам он легко фиксируется.

Возьмем, например, армию. Во второй половине XVIII в. русские офицеры задавались вопросом: «Зачем нам нужно так много иностранных офицеров?», отмечая, что последние затрудняют продвижение наверх способным «природным русским»: «Немцы нелюбимы в нашей армии… Они интриганы, эгоисты и держатся друг за друга, как звенья одной цепи»[59]59
  Цит. по: Каппелер А. Указ. соч. С. 99.


[Закрыть]. В 1812 г. в неудачах начала войны не только общество, но и войска – сверху донизу – винили «немца» М. Б. Барклая – де – Толли (у нас распространено представление, что он «шотландец», но шотландцем был его далекий предок, перебравшийся в Ригу и основавший вполне немецкий бюргерско – дворянский род). Н. Н. Муравьев – Карский вспоминал: «Начальник первой Западной армии, Барклай – де – Толли, без сомнения, был человек верный и храбрый, но которого по одному имени солдаты не терпели, единогласно называя его Немцем и изменником. Последнего наименования он, конечно, не заслуживал; но мысль сия неминуемо придет на ум солдату, когда его без видимой причины постоянно ведут назад форсированными маршами. <…> Что же касается до названия Немца, произносимого со злобою на Барклая, то оно более потому случилось, что он окружил себя земляками, которых поддерживал, по обыкновению своих соотечественников. Барклай – де – Толли мог быть предан лично государю за получаемые от него милости, но не мог иметь теплой привязанности к неродному для него отечеству нашему. Так разумели его тогда Русские, коих доверием он не пользовался, и он скоро получил кличку: болтай да и только»[60]60
  Русский архив. 1885. Кн. 3. С. 48–49. Факт «немецкого засилья» в штабе Барклая подтверждает немец – русофил остзейский барон Т. Э. фон Бок, отказавшийся в нем служить, потому, что там «не услышишь никакого другого языка, кроме немецкого» (см.: Рогов К. Декабристы и немцы // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 120).


[Закрыть]. Забавно, что великий князь Константин Павлович, сам «по крови» чуть ли не стопроцентный германец, настолько поддался всеобщему настроению, что кричал Барклаю в лицо: «Немец, шмерц, изменник, подлец; ты продаешь Россию…»[61]61
  См.: Декабристы. Новые материалы. М., 1955. С. 187.


[Закрыть].