Текст книги "Отрекаясь от русского имени. Украинская химера"

Автор книги: Сергей Родин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Душа автора «Истории Русов» воплощает в себе успешное решение этой иезуитской задачи: его ментальность, сознание, мироощущение уже «иные», не-русские, хотя сам он того не сознает, по инерции называя себя Русским. Но духовная инаковость, утрата Русского сознания и миросозерцания, смещение точки зрения в сторону и пользу Запада сквозят в каждой авторской мысли, его основополагающих оценках и выводах.

Достаточно показательно в этом плане восприятие «Историей Русов» того периода в истории Малороссии, который получил название «Руины» и увенчался циничным и подлым предательством гетмана Мазепы. Как истинно украинское произведение «История Русов» в принципе не признает изменой бесконечные переходы «малороссиян» на сторону своих исконных врагов – турков, татар, поляков – и сотрудничество с ними. Даже полное разорение Малороссии, истребление и угон в рабство ее населения татарами, наводимыми всевозможными тетерями, дорошенками, петриками, орликами и прочими доморощенными «спасителями отечества», в глазах ее автора – только сложный поиск способов обретения краем подлинной «независимости», т. е. вожделенного освобождения от «московского ига». Определения «предатель» после Хмельницкого удостоился лишь Выговский, да и то лишь потому, что автор зачислил его в «поляки». Все остальные, при констатации за ними определенных «недостатков», в целом настоящие «лыцари», искрение любящие родину и желающие ее народу только добра. Ну и что, что в результате вакханалии гетманских измен, ничтожной борьбы за власть и привилегии казачьей старшины, ее открытого коллаборационализма Малороссия была залита кровью и превращена в безжизненную пустыню, прямые виновники этого зла, по мысли автора, все равно – «достойнейшие люди», так как в избытке обладают самым ценным в его глазах качеством – ярой и непримиримой ненавистью к Русским, то бишь «московцам». Именно этим они духовно близки ему и за это именно он готов простить им любые преступления и измены. Соответствующий карт-бланш получает, конечно, и наиболее знаменитый представитель этого племени предателей – Иван Мазепа.

«История Русов» еще не решается открыто оспаривать народную оценку гетмана-предателя и выставить его измену «бескорыстным подвигом» во имя отчизны. Она даже как-будто и не одобряет его деятельности, но переход на сторону врага сводит к смехотворной причине: Царской оплеухе, полученной якобы гетманом на пиру у князя Меншикова. Личная обида на Петра приводит Мазепу в стан неприятеля. Причем тут «измена» – обиделся старик! Однако в специально сочиненной для него речи, автор, напротив, выставляет Мазепу как подлинного «национального героя», думающего не о себе, а о судьбе родины в роковые для нее минуты. Сам гетманский выбор в пользу шведов, коих он, по подсказке автора, предлагает почитать «своими приятелями, союзниками, благодетелями и как бы от Бога ниспосланными для освобождения нас от рабства», преподносится как в высшей степени «мудрое» и правильное решение. Проклятия измученного, ограбленного народа по адресу новоявленных «освободителей» «История Русов» признает, но во внимание не принимает, ведь Русский Народ глуп, дик и суеверен: куда ему разбираться в высших тонкостях «европейской политики», утвердившей Малороссию самостийной и независимой от остальной России. Недоступны ему и гениальные замыслы Мазепы.

С целью более контрастного очерчивания дремучести «народа здешнего», принявшегося подобно «диким азиатцам» истреблять культурных, цивилизованных шведов, автор набрасывает трогательную пастораль их похода в Русские пределы.

«Вступление шведов в Малороссию ни мало не похоже было на нашествие неприятельское, и ничего оно в себе враждебного не имело, а проходили они селения обывательские и пашни их, как друзья и скромные путешественники (!!), не касаясь ни чьей собственности и не делая вовсе всех тех озорничеств, своевольств и всех родов бесчинств, каковы своими войсками обыкновенно в деревнях делаются под титулом: «Я слуга Царский! Я служу Богу и Государю за весь мир христианский! Куры и гуси, молодицы и девки, нам принадлежат по праву воина и приказу его благородия!» Шведы, напротив, ничего у обывателей не вымогали и насильно не брали, но где их находили, покупали у них добровольным торгом и за наличные деньги. Каждый швед выучен был от начальства своего говорить по-русски сии слова к народу: «Не бойтесь! Мы ваши, а вы наши!»…

Читая это слащавое и совершенно фантастическое описание неприятельского вторжения, с трудом веришь, что принадлежит оно не шведу, а представителю того народа, с которым те воевали и который хотели поработить. Тем более, что это «чудесное превращение» приключилось с ними именно (и только!) в малороссийских пределах. Годом ранее те же шведы «расхаживали по Польше и делали свои добычи, грабя монастыри и церкви, а паче Русские и униатские, которые удерживали еще вид Русских: они вместе с другими сокровищами церковными, обдирали иконы, отнимали потиры и всякую утварь, не оставляя ничего, что только имело цену» [107]107
  История Русов или Малой Росси, с. 204, 208–209, 198-199


[Закрыть]. Одним словом, вели себя как нормальные обычные оккупанты. И вдруг, вступив в Малороссию, странным образом преображаются в «скромных путешественников», да еще и «друзей» тех самых Русских, которых в Польше грабили без всякого зазрения совести. Что за наваждение? Не чары ли автора «Истории Русов», при измышлении этой картины возомнившего себя добрым волшебником так подействовали на его виртуальных шведов?..

Доброта, впрочем, здесь ни причем. В отношении авторских «шведов» к Русским, он несознательно воспроизводит свое собственное к ним отношение: иллюзорная надуманная «любовь» чередуется с реально осязаемой ненавистью. Таково однако сознание автора «Истории Русов», его мировосприятие: любовь и ненависть, правда и ложь, реальность и вымысел, «свое» и «чужое», «друзья» и «враги» меняются местами, обретают противоположный изначальному смысл, двоятся, сливаются, становясь зыбкими и едва уловимыми, загадочными и малопонятными.

Временами автор как-будто не отдает отчета в том, что он описывает, изображая одни и те же явления с прямо противоположных, взаимоисключающих точек зрения, все их преподнося в качестве истинных. Его взгляды представляют собой причудливую мешанину разнородных понятий и представлений, никак не связанных между собой, распадающихся на отдельные изолированные фрагменты, на основании которых просто невозможно построение какого-либо целостного мировоззрения. И тем не менее речь идет именно о «шедевре», образцовом украинском произведении, и, как мы уже заметили выше, наименование шедевр приложимо к «Истории Русов» лишь в сочетании с определением «украинский», ибо автор ее (представления не имеющий об «Украине» и «украинцах») сумел предельно ясно выразить идейную суть того явления, которое ныне известно под именем украинства или самостийничества. Эти легшие в основу «Истории Русов» и с тех пор сохраняющиеся неизменными базовые идеологические принципы украинского самостийничества можно сформировать следующим образом:

1. Сознательное использование ЛЖИ в качестве главного метода построения теоретической части украинской доктрины, ее совершенствования, распространения и воплощения в жизнь; лжи откровенной и циничной, не ограничиваемой ни нравственными соображениями, ни требованиями внешней пристойности; лжи, даже не пытающейся мимикрировть под некое подобие правды.

2. Ярко выраженная полонизованность сознания и мышления; их зависимость от польской этнической доминанты, польской ментальности, польских умонастроений, польских политических устремлений. Рабское преклонение перед Западом и всем иностранным.

3. Жгучая, непримиримая НЕНАВИСТЬ К РОССИИ, РУССКОМУ НАРОДУ и всему, что выражает его духовную суть и историческое призвание; ненависть ничем не мотивированная, ни в каких объяснениях не нуждающаяся, существующая в форме бессознательного рефлекса, которому подчинены и которым определяются фундаментальные основы украинского миросозерцания и мировоззрения, а также устоявшиеся поведенческие стереотипы.

4. АПОЛОГИЯ ПРЕДАТЕЛЬСТВА и вероотступничества; религиозный релятивизм; принципиальное оправдание и поощрение всякого коллаборационизма, сотрудничество (даже во вред себе) с любой политической силой, любым народом, любым государством, если они враждебны России и Русским.

5. ИДЕАЛИЗАЦИЯ ПРОШЛОГО; сознательное культивирование мифа об утерянном «украинцами» «золотом веке», их сказочном былом процветании и необъятных «вольностях», правах и привилегиях; сочинение пышной украинской родословной с дутыми достижениями и свершениями мирового масштаба.

6. Высокомерно-презрительное отношение к своему народу; стойкое представление о врожденной его глупости, трусости, раболепии, дремучести и полной безнациональности.

7. Душевная и интеллектуальная закрытость; тщательная маскировка своих подлинных мыслей и устремлений; анонимность, исповедание психологии «заговора и подполья»; приспособленчество и житейский карьеризм.

Все, созданное самостийниками в течение двух столетий с момента написания «Истории Русов», явилось простым воспроизведением в той или иной форме выработанных ею идеологических принципов и оценка ее в качестве «катехизиса самостийничества» (И. Ульянов) абсолютна верна.

* * *

Исследователи датируют время создания «Истории Русов» концом XVIII в., а автора предполагают в Григории Полетике (род. В 1725 г.), который, принадлежа к семье одного из казачьих старшин, мог получить информацию о гетманстве Мазепы и предшествовавших ему событиях, как говорится, из первых рук. Кроме того, Г. Полетика не мало времени уделял защите прав своего сословия на владение малороссийскими землями и крестьянами. Его перу принадлежат две записки на эту тему.

Сын его, Василий, подобно отцу, тоже активно занимался этим вопросом и составил «Записку о начале, происхождении и достоинстве малороссийского дворянства». Высказывается мнение, что именно он, а не его отец – истинный автор «Истории Русов», отразивший драму «той части потомков Кошек, Подков, Гамалиев, которая успела добиться всего, кроме прав благородного сословия» [108]108
  Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма, с. 136


[Закрыть]. А то, что дискриминация выходцев из Малороссии с этой стороны имела место, сомнению не подлежит. Так, на первых порах детей казачьей старшины недопускали в Шляхетский кадетский корпус, открытый в 1731 г., «поелику-де в Малой России нет дворян».

Действительно, еще в 60-е годы XVIII в. южное дворянство в массе своей не могло предъявить никаких документов в подтверждение «благородного» происхождения, невнятно оправдываясь гибелью семейных архивов во время смут и войн. Правда, после указов 1782 и 1783 г., уравнивавших крестьян и помещиков Малороссии с великорусскими, до ста тысяч малороссийских дворян обзавелись превосходными документами и пышными родословными, но наспех сфабрикованные в Бердичеве, они нередко становились источником скандалов. Сведения эти дошли до Герольдии, она стала придирчива и затруднила доступ в дворянство тем, кто еще не успел туда попасть. Особые строгости начались в 1790 г. В этот период, возможно, и родился общий замысел «Истории Русов», один из важнейших аспектов ее изложения.

Еще одна версия относит время ее написания в 1810 г. и связывает с тогдашними конституционными мечтаниями Императора Александра I. Во всяком случае именно в этот период в среде малороссийского дворянства гуляли толки о прожекте восстановления малороссийского казачества с вожделенными атрибутами былой самостийности. Известно даже, что генерал-губернатор Малороссии кн. Репнин, утвержденный в этой должности в 1816 г., представлял Императорам Александру I и Николаю I меморандумы на эту тему.

Слухи так и остались слухами, но толчок к распространению мифа, о якобы имевшихся в прошлом «вольностях и привилегиях» малороссийского населения, был дан. Еще один дополнительный стимул к тиражированию именно в этот период «История Русов» обрела в масонско-революционной среде, которую она привлекла своей последовательной русофобией, политическим сепаратизмом и легендами о былых «вольностях» (вспомнить хотя бы «думы» Рылеева «Исповедь Наливайко», «Войнаровский» и др.). В качестве «революционного» произведения «История Русов» и получила хождение в рукописных списках до 1825 г.

Полная неразработанность истории Малой России периода польско-литовской оккупации, привлекала к ней внимание и серьезных людей. Ее читали Пушкин, Гоголь. В 1836 г. Пушкин в своем «Современнике» даже опубликовал несколько ее фрагментов. А в 1846 г. «История Русов» была отпечатана в типографии Московского университета с обозначением в качестве автора архиепископа Белорусского Георгия Конисского и на некоторое время обрела статус «исторического» произведения.

Едва ли не первая научная критика ее была предпринята в 1870 г. харьковским профессором Г. Карповым, назвавшим шедевр украинской историософии «политическим памфлетом» и решительно предостерегавшим доверять хотя бы одному приведенному в ней факту[109]109
  см. Карпов Г. Критический обзор разработки гланых русских источников до истории Малороссии относящихся. М.: 1870


[Закрыть]. На это, впрочем, мало кто обратил тогда внимания…

* * *

Шли годы. Развитие Русской исторической науки в XIX в., казалось бы, должно привести к полному забвению «Истории Русов», как собрания фантастических небылиц и скверных анекдотов, но не тут-то было: отдельные представители академической науки усиленно принялись придавать вид «достоверности» этому грязному пасквилю на Русский народ. Особенно преуспел в этом направлении Н.И. Костомаров. (1817–1885).

Отмечая непосредственную связь «Истории Русов» с научными трудами изобретателя «двух народностей», И.И. Ульянов, тем не менее счел возможным признать, что тот «медленно освобождался от духовного плена этого произведения»[110]110
  Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма, с.178


[Закрыть]. Как бы в подтверждение данной мысли сам Костомаров в письме редакции «Вестника Европы» (август 1882) характеризует «Историю Русов» как «мутный источник» и признает, что в ней «много неверности и потому она … распространяла ложные воззрения на прошлое Малороссии». Однако самый поверхностный анализ его монографий, в том числе и самых последних, ясно обнаруживает массу буквальных заимствований как раз из этого «мутного источника».

Мы помним дикое вранье «украинского шедевра» о якобы состоявшихся расправах и казнях в Батурине и Лебедине. Профессор Костомаров, конечно, знает, что батуринско-лебединская эпопея – скверная сказка, страшилка, которой разве что малых детей пугать, но не взрослых дядей, тем более специализирующихся на малороссийской истории и уже в силу этого знающих: все это – чистейшая ложь. Поэтому в своих работах он и не упоминает ни батуринского побоища, ни замученных в Лебедине тысяч. И тем не менее, теряя всякую научную пристойность, живописует «зверства москалей» не менее красочно: «Великорусские офицеры обращались грубо с казаками, били их палками, обрубливали им уши и чинили над ними всяческое поругание. Бедные казаки … находились в постоянном страхе: великорусские люди в то время беспрестанно сновали через малороссийский край то с рекрутами, то с запасами, насиловали оставшихся дома казацких жен и дочерей, забирали и истребляли (а это-то зачем?! – С.Р.) лошадей и домашний скот, и самих даже старшин наделяли побоями».

Понятно, что подтвердить документально свои басни о творимых над малороссами расправах Костомаров не мог, а ссылаться на «мутный источник» не позволяло профессорское достоинство. Поэтому свои лживые домыслы он преподносил в безымянно-гипотетической форме невнятных и маловразумительных «слухов», «известий», «молвы». Так, «говорили (кто? когда? где? – С.Р.) будто у москалей есть намерение выселять людей из Гетманщины на слободы», что, в свою очередь, порождало «слухи о сборе запорожцев на войну против москалей», которые, «разносясь по Гетманщине, находили в народе сочувствие». Или: «Пошли по всей Украине вести, что … шведы не делают жителям ничего дурного, а, напротив, великорусские войска, пришедшие будто защищать край жгут селения, грабят, разоряют жителей, насильно загоняют их в укрепления, понуждают к непривычным работам, бесчестят и ругаются над ними».

Снова мы наталкиваемся на буквальное заимствование из «Истории Русов», для автора которой шведы «приятели, союзники и благодетели», а их нашествие «ничего в себе враждебного не имело». Сочувствие Костомарова тоже на стороне этих милых «скромных путешественников», и он до глубины души возмущен тем приемом, который оказали им Русские: «Современные шведские известия сообщают возмутительные черты обращения русских с неприятелем во все течение Северной войны. Они варварски уродовали попавшихся в руки шведов, не щадили ни безоружных женщин (?), ни стариков (?), ни даже невинных детей (?!), а тех, которых почему-нибудь оставляли в живых, уводили с собою в рабство. Шведы жаловались, что их пленников содержали русские самым жестоким и унизительным образом, а в случае кончины их бросали их тела на съедение собакам и хищным животным» Костомаров Н. Руина. Мазепа. Мазепинцы. Исторические монографии и исследования. М.: «Чарли», 1995, с. 577, 455, 514, 640, 584]. Излишне добавлять, что «шведские известия», на которые ссылается Костомаров, столь же анонимны, как и приведенные выше «вести со всей Украины». А уж откуда в армии Карла XII взялись «женщины, старики и даже невинные дети» одному ему только и известно!..

Впрочем, факты– упрямая вещь и украинствующему профессору постоянно приходилось накладывать узду на свою не в меру буйную фантазию, ведь занявшись производством на свет Божий «исторических монографий», он принужден был считаться с требованиями жанра и приправлять свою безудержную ложь хоть какой-то толикой правды. Конечно, «правдивость» эта носила чисто условный характер и сводилась к тому, что при воспроизведении внешней канвы событий Костомаров как-будто следовал источникам и описывал их в соответствии с реальным ходом дел, но чтобы и эту фактологическую правду читатель воспринимал нужным образом, обильно сдабривал ее авторскими толкованиями, интерпретируя с самостийнической точки зрения.

Весьма показательна в этом плане его оценка мазепинской авантюры. Лживо утверждая, что малороссийское население «не питало привязанности к Русской державе и соединению с москалями», он объясняет отсутствие массовой поддержки гетманской измены тем, что народу «из двух зол надо было выбирать меньшее (вспомним «Историю Русов»: «из видимых зол, нас обышедших, избрать меньшее»). Как бы ни тяжело было ему под гнетом московских властей, но он по опыту знал, что гнет польских панов стал бы для него тяжелее».

Таким образом, само понятие «измены» при оценке действий Мазепы теряло смысл: гетман просто допустил ошибку в весьма сложных исторических условиях, но сами действия гетмана были спровоцированы «московским гнетом». Так что именно «Москва» – истинный виновник происшедшего.

А чтобы мысль эта прочнее засела в читательском сознании, сочинитель «двух русских народностей» создает миф о непримиримом, извечном их антагонизме. Создает обычной для него методой циничной, продуманной лжи, привлекая в качестве «источника» все те же одному ему известные «слухи», «вести» и «молву»: «Немало сохранилось известий того времени о столкновениях, происходивших в разных местах между малороссийскими жителями и великороссийскими царскими служилыми», «взаимные ссоры нередко кончались кровавою расправою». Вследствие этого «со всех сторон сыпались жалобы на дурное обращение великорусов с малороссиянами», бесконечно росло «раздражение малороссиян против великороссиян» и «во всем малороссийском крае раздавались резкие и враждебные крики против «московского пановання» … Иезуитски скрытно Костомаров подталкивает читателя к нужному выводу: «кровавые расправы», «раздражение», «враждебные крики» должны, в конце концов, завершиться закономерным итогом – восстанием «угнетенных» против «угнетателей»! Но в этой кульминационной точке творцу «новой реальности» приходилось останавливаться: единственно достойный финал «вражды», разделявшей «две русские народности», или даже отдаленные намеки на таковой, в его распоряжении отсутствовали: мазепинская «эпопея» на него явно не тянула по ничтожности своих участников. А после нее самостийникам и вспомнить было нечего. Малороссийская история в своем самостийническом варианте имела существеннейший пробел. Дело приходилось откладывать на будущее: «Факты, возбуждавшие в народе нерасположение к москалям, не были еще ни столько многочисленны, ни столько сами по себе сильны, чтобы образовать в народе такую вражду, какая могла бы сплотить его ко всеобщему восстанию (!!)»[111]111
  там же, с. 731, 515, 594, 565, 567, 662


[Закрыть]. (Вот так: ни больше, ни меньше!).

Но надежда, как говорится, умирает последней: авось, и наступит тот долгожданный день, когда вся Малороссия поднимется в едином порыве всеобщего антирусского мятежа … Скорее всего, именно об этом мечтал старый и больной профессор, завершая свою последнюю историческую монографию. «Мазепа».

* * *

Характеризуя взгляды Костомарова, И.И. Ульянов полагал, что тот в качестве «украинца» проделал определенную эволюцию, избавившись от самостийнического радикализма, если и не полностью, то по крайней мере в некоторых основных пунктах. «Окончательно порвать с украинизмом, которому они посвятили всю жизнь, ни Кулиш, ни Костомаров не нашли в себе сил, но во всей их поздней деятельности чувствуется стремление исправить грехи молодости, направить поднятое ими движение в русло пристойности и благоразумия». «Вытаскивая из своего ученого мышления одну за другой занозы, вонзившиеся туда в молодости, Костомаров незаметно для себя ощипал все свое национально-украинское оперение. Оставшись украинцем до самой смерти, он тем не менее многое подверг очень строгой ревизии… Под старость он перестает приписывать малороссам несуществовавшую у них враждебность к единому российскому государству, перестает возбуждать и натравливать их на него. Политический национализм представляется ему отныне делом антинародным, разрушающим и коверкающим духовный облик народа» [112]112
  Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма, с. 184–184,179


[Закрыть].

И.И. Ульянов, безусловно, ошибался.

Цитированная нами выше последняя костомаровская монография «Мазепа» (1882) убедительно доказывает: никаких положительных сдвигов во взглядах «украинца» Костомарова не произошло. И в конце жизни все его оценки и выводы вдохновлялись антирусским пафосом «мутного источника», идеологические принципы которого он последовательно внедрял под видом «чистой науки» в души и умы современников.

Не расстался он и со своим «национально-украинским оперением»: работа о Мазепе – кульминационный момент в обосновании им политической доктрины самостийничества, доказательства существования отдельного «украинского народа», не имеющего ничего общего с Русскими.

С этой точки зрения она – достойный венец академической деятельности Костомарова, который в качестве ученого все свои усилия сосредоточил на украинизации малороссийской истории и для достижения поставленной цели не брезговал любыми средствами, в том числе и самыми грязными.

Одним из главных приемов, используемых Костомаровым в этих целях, являлась умышленная терминологическая путаница, когда одни и те же явления одновременно описывались и как «русские», и как «украинские». Документально зафиксированная этническая принадлежность населения Малороссии к Русскому Народу историком открыто сомнению не подвергалась, но умышленно размывалась использованием в отношении его множества наименований. Так, уже на первых страницах книги о Малороссийкой войне (1648–1654), он предупреждает, что речь в ней пойдет о народе, называемом «малоруссами, украинцами, черкасами, хохлами, русинами и просто русскими». [113]113
  Костомаров Н. Богдан Хмельницкий, М.: «Чарли», 1994, с. 6


[Закрыть]

Профессор Костомаров, конечно, знал, что из приведенного им перечня наименований в качестве названия этноса право на существование имело лишь одно — «просто русские». Остальные никогда не имели этнического значения и давно вышли из употребления, это – или уничижительные клички, или временные прозвища, вызванные к жизни случайными, преходящими обстоятельствами, с исчезновением которых они также исчезали. Но самостийника Костомарова «просто русские» не устраивают, ему милее польский ярлык «украинцы» и он фанатично пристегивает его к Русскому населению Малороссии: «украинцы явились на место жительства»; «украинцы выезжали с пушками и ружьями»; Хмельницкий опасался, чтобы «все украинцы не перебрались на новоселье». Вторжение поляков в Малороссию (1652) и снова авторский голос, назойливо вдалбливающий: «украинцы узнают об истреблении соседнего местечка»; «украинцы … не могли спасти своих имуществ» [114]114
  там же, с. 554–555, 588


[Закрыть]; «король … немало причинил зла украинцам»; «украинцы, сбитые с толку … сами не знали, чего им держаться»; их делят между собой москали и ляхи, «не спрашивая, желает или не желает того украинский народ: ему, этому народу, не только не дают повода лелеять мысль о державной самобытности своего отечества, но даже не позволяют считать себя отличным народом» [115]115
  Костомаров Н. Руина. Мазепа. Мазепинцы, с. 25, 24, 113


[Закрыть].

Так от произведения к произведению автором планомерно сокращался Русский элемент, а украинский искусственно раздувался и в течение какого-нибудь полувека, от Богдана Хмельницкого до Петра I, население Малой России в костомаровских монографиях окончательно превратилось из Русских в «украинцев», а сама она – в «Украину».

Конечно, понуждаемый необходимостью имитировать «научность» и «объективность», Костомаров должен был изредка цитировать документы, а в них черным по белому писалось, что жители Малороссии – Русские, а не какие-то там польские «украинцы», Он и цитировал, но каждую цитату густо обставлял самостийнической терминологией, призванной, вопреки очевидности, убедить читателя; что речь идет все же не о Русском, а «украинском» народе. Выходило, как в кривом зеркале: в документах – Русские, в авторском тексте – «украинцы».

Чтобы как-то сгладить это бьющее в глаза противоречие, Костомаров непосредственное цитирование источников зачастую подменял их пересказом и тут уже без всякого стеснения выбрасывал столь ненавистные ему понятия «русский», «российский» применительно к Малороссии.

То же и с терминами «украинский», «Украина». В документах той эпохи они, действительно, встречаются, но в строго топографическом значении, в качестве четко очерченной польским правительством административной территории Киевского, Брацлавского, Подольского воеводств, пограничной со Степью, оттого и «укра́ина» (т. е. окраина). Населяют ее отнюдь не «украинцы», а поляки и Русские, поэтому, например, гетман Брюховецкий в своем универсале (1664) и писал, что движется на правую сторону Днепра с целью «освободить русский народ в Украине от ярма иноверных ляхов».

Костомаров, конечно, знал, что термины «украинский», «Украина» обозначают лишь приграничную территорию, а не национальность проживающего на ней населения, и, тем не менее, придавал им этнический характер, сознательно совершая фальсификацию, которой и обосновывал лживую доктрину существования отдельного «украинского народа».

Этой же цели служит в «Мазепе» изображение Малороссии не как части России, страны, ведущей войну со Швецией, а некоей отдельной этно-территориальной единицы, лишь волею случая превратившейся в театр боевых действий двух посторонних государств. В развернувшейся схватке «Москвы»(?!) и Швеции «малороссияне» – лишь сторонние наблюдатели, безвольный объект манипуляции противников: «И та и другая сторона хотели оправдать себя перед этим народом и взвалить вины на противную сторону». Русским удалось это лучше, они сильнее «сумели подействовать на дух народа, особенно уверивши народ, что в делах, найденных у Мазепы … оказался договор бывшего гетмана со Станиславом, по которому гетман отдавал Украину Польше».

Впрочем, не малое время чаша весов (авторскими усилиями) колебалась и далеко не сразу «малороссияне» приняли сторону «Москвы», Оттого и был уверен Карл XII, что «со вступлением своего войска в Украину увидит на своей стороне весь украинский народ».

Нет, Костомаров вовсе не собирался избавляться от духовного плена «Истории Русов». Напротив, всю свою академическую деятельность он посвятил подведению «научной базы» под ее лживые, фантастические россказни, ибо центральный пункт костомаровского мировосприятия абсолютно тот же, что и у анонимного автора «катехизиса самостийничества» – яркая, непримиримая ненависть к России, Русскому Народу и всему, что выражает его духовную суть и историческое призвание. Именно эта ненависть преображает в его творениях имя Русского Народа в оскорбительную и презрительную кличку – «москали». Благодаря ей исчезает и название страны: на месте РОССИИ является «Московщина», «Москва», хотя ни разу Польша не названа «Варшавой», Швеция – «Стокгольмом», Франция – «Парижем». Разницу между названием страны и ее столицы знает даже школьник, уж тем более сознавал ее профессор истории, но применительно к России с бредовой навязчивостью оперировал одним-единственным словом – «Москва». Это она «Москва … произвела в Украине смуту» и несчастным гетманам пришлось «вывертываться между Москвою, Польшей и Крымом», совершая бесчисленные измены и клятвопреступления. Недовольство подданством «Москве» ни днем, ни ночью не покидает костомаровских «малороссиян», ведь «Москва на них налагает новые подати», «Москва хочет мириться с Польшею» [116]116
  там же, с. 670, 636, 92, 136, 225, 86


[Закрыть] и т. д. и т. д. Одним словом, «Москва» – символ злого рока, преследующего «малороссиян» с момента их явления в мир Божий, источник всех бед и несчастий и оттого – объект не утихающей, вековечной ненависти, страха и отвращения …

«Москва», «Московщина» и производное «москали» для Костомарова, как и всякого самостийника, не только устрашающий жупел, это еще и своеобразный шифр, кодирующий до времени имя главного и единственного врага – Русской Нации. В силу исторических условий XIX века «украинцам» приходилось маскировать свою ненависть к России и Русским, поэтому они и оперировали эвфемизмами, вроде «Московии» и «москалей» (а многие и сегодня все еще их используют). Русские, в том числе населяющие Малороссию, простодушно посмеивались над этими странными, неудобоваримыми понятиями, неизвестно что и кого обозначающими, а адептам украинской доктрины они позволяли не только свободно тиражировать в России, буквально на виду у всех, свои антирусские взгляды, но и повсеместно их распространять, особенно среди малорусского населения, отравляя его сознание ядом этнического нигилизма и исторического беспамятства.

Кроме того, трюк с «Москвой» и «москалями» давал возможность хоть как-то оправдать отказ от собственного национального имени, да при этом еще и обвинять Русских, в том что они его присвоили. И здесь Костомаров строго исполнял не умирающий завет «Истории Русов»: «прежде были мы то, что теперь московцы: правительство, первенство и самое название Руси от нас к ним перешли»!.. (В. Шульгин в свое время дал исчерпывающее опровержение этой байки об украденном «москалями» Русском имени «украинцев». Аргументы самостийников по данной проблеме он свел к двум утверждающим: