Текст книги "Искусство предавать"

Автор книги: Сергей Раткевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Сорвав перчатки, Шарц брезгливо бросил их на тяжело ворочающегося Томаса. Падая, тот задел за портьеру; с нее сыпалась пыль.

– Ты был не прав, – заметил Шарц своему поверженному противнику. – Валять дурака – ужасно пыльная работа.

– С дураками всегда так, – пожаловался он Полли. – И не хочешь касаться, а приходится… Но мне кажется, мы куда-то собирались?

– Собирались! – восторженно выдохнула Полли. – Как ты его! Ой, Хью, я и не думала, что ты такой сильный! Ты ведь такой маленький…

– А, ерунда! – отмахнулся Шарц. – В Марлеции еще и не такому учат.

Герцогиня не видит, что я карлик, подумал Шарц. А Полли видит, но не придает значения. Еще точнее: она не считает, что это делает меня хуже!

Он представил себя выросшим до размеров Томаса и явившимся в родные пещеры. Или уменьшившимся вполовину от своего нынешнего роста, без разницы. Так ли много найдется тех, кто сможет смотреть на него без неприязни? Без тайной дрожи ужаса превратиться во что-либо подобное? Без сопряженной с этим ненависти? Примут ли его родичи? Ох, он знал ответ. Гномы не станут его убивать. Даже не прогонят. Найдут ему применение, как находят применение всему. И это все, на что он мог бы рассчитывать. До самой смерти он останется неприкаянным чужаком, ни один Клан не распахнет ему свои объятия, ни одно Семейство не откроет двери своего Дома, и уж конечно, Невесты ему не видать, как своего затылка. Никогда.

Шарц грустно усмехнулся. Он до сих пор не видел ни одной юной гномки. Ни одной! Слишком часто женщины его народа умирали родами. Бормотали даже о каком-то эльфийском проклятии, брошенном якобы в глубокой древности. Дескать, это оно бьет гномов в самый корень их существования. Это из-за него гномы так ненавидят эльфов. О полных семьях, где дети воспитывались вместе, рассказывали легенды, гномы, выросшие в таких семьях, были центром всеобщего внимания – как же, они ведь росли вместе с сестрами! Обычно, увы, все было по-другому. Если гномка умирала, рожая сына, он оставался с отцом, если дочь – ее отдавали Мудрым Старухам. Девочки были слишком ценным материалом, чтоб доверять их хрупкое и необычайно ценное здоровье грубым мужским рукам. И уж, конечно, знакомить столь высоко ценимых Невест с обыкновенными подростками, которых кругом полным-полно, никто не собирался. Так что ни одной юной гномки Шарц не видел еще. Не дорос. Зато с десяток человеческих девиц дарили юному студенту то, что они называли любовью. Он и мечтать не смел о такой чести. Он бы умер от восторга, если б имел на это право. К несчастью, профессиональный лазутчик такого права не имеет. Даже толком получить удовольствие ему не дано. Шарц не столько получал удовольствие, сколько следил за действиями других, стараясь всему подражать и ничем не выделяться. Благословенна будь, студенческая общительность, плавно перетекающая в разнузданность, а дальше и вообще переходящая всякие границы, теряющая очертания. По крайней мере, Шарц успел насмотреться, прежде чем от него потребовалось личное участие. И все же… когда его пальцы впервые грубо скомкали нежную женскую грудь, он ощутил себя почти святотатцем. Боготворимой плоти нужно касаться совсем не так. То, что Божественный процесс Зачатия можно оторвать от Деторождения и наслаждаться им, словно пивом или фруктами, не принимая на себя никакой ответственности, оставляя горсть серебра и считая, что этого довольно, также привело его в немалый шок. Но кто его, лазутчика, спрашивает? Он и не знал, что веселые девицы с некоторых пор стали отличать его от других клиентов.

«Ну и что, что карлик, зато хороший!» – говорили они друг другу.

А Шарц поражался простоте и доступности некоторых видов человеческих отношений, равно как и тому, насколько люди не замечают и не ценят этого. Единственное, чего он не мог понять, с чем не мог смириться, – это презрение, с каким порой отзывались об этих девицах достойные граждане, к слову сказать, пользовавшиеся их услугами, равно как и некоторые товарищи-студенты.

«Вас бы, дорогие мои, к нам, в Петрию, в нижние шахты, – злился он, – чтоб вы там лет семьдесят кайлом помахали, да еще тридцать с тачкой побегали, чтоб на Невесту заработать! Вы б у меня тогда на любую как на богиню смотрели! Да это же прекрасно, когда девушка отдается по доброй воле, и никто ей в том не препятствует!»

Шарц хмуро подумал о том, как он выполнит задание. Как спасет всех своих сородичей. Как в награду за столь беспримерный подвиг он получит столь вожделенную Невесту. Если наберется наглости и момент будет подходящим, может, даже двух стребует. Повезет, так и дадут. Вот и будут у него две Невесты, как у какой-нибудь важной шишки. И будет он этим гордиться. А ночью продемонстрирует им все, чему его в Марлецийских борделях обучили. Даже если им не понравится – они не посмеют пожаловаться. Некому им будет жаловаться, кроме него. Он будет их муж, они будут его жены.

Вот только никогда ни с одной из них он не будет стоять так же, как герцог со своей женой, просто стоять и улыбаться, переплавляя мир вокруг себя такой несказанной нежностью, таким невероятным счастьем, что одно только ночное небо и может с этим сравниться…

– Мы пришли. Вот твоя комната… Эй, Хьюго, замечтался? – прекрасная Полли с улыбкой смотрела на него.

– Хью, – поправил он ее. – просто Хью…

И ему захотелось завыть от отчаяния, сбежать обратно в Петрию и самому обрушить ее себе на голову.

Ну почему эти проклятые человеки так прекрасны, а его собственные соплеменники столь омерзительны?! Почему?!

Конечно, есть такие, как Томас, но разве это утешает? Конечно, именно эти восхитительные создания держат его народ в постоянной осаде, но разве у них не было повода так поступить?

И тут ему вдруг пришло в голову, что это не он возвращается в конце концов в Петрию. Это Петрия выходит к нему. А значит, многое будет зависеть и от него. От того, как он ее встретит. А кроме того…

«Вот захочу – и не возьму Невесту совсем, – вдруг решительно подумал он. – Захочу – и женюсь на марлецийской шлюхе!»

Под низкими каменными сводами бурчало и ворочалось негромкое хрипловатое эхо.

– Напоминаю, никто не должен знать, что мы собираемся, – хмуро буркнул голос.

– Никто не должен знать, зачем мы собираемся, – тут же поправил его другой.

– Экие вы умные! – фыркнул еще один. – Секретность им соблюдай, да притом еще и новых сторонников вербуй! Да побыстрей, да побольше! Мозгами немного пошевелите, как я вам кого завербую, если мне говорить ничего никому нельзя?

– Сам пошевели мозгами! Думаешь, много времени У нас осталось?

– Если мы будем действовать так неосторожно, как некоторые здесь предлагают, то смею вас уверить, у нас этого времени останется гораздо меньше, чем у прочих.

– Слишком много болтовни! А наши враги не дремлют. Они действуют.

– Но Якш обещал…

– Повезло вам заполучить в союзники Владыку, вы и расслабились? Он все за вас сделает, а вы огребете изумруды на золотом блюде? Надейтесь!

– Ты бы лучше подумал, чего это стоило! Сам Якш…

– Еще скажи, что это твоя заслуга! Болтун!

– Чего стоило? Да ничего это не стоило! То, что Якш связался с нами, говорит, скорей, о его слабости. Ему не на кого опереться среди своих.

– Вот-вот. И продаст он нас в любой момент со всеми потрохами.

– Не продаст. И то, что он с нами, говорит не о его слабости, а о том, что еще не совсем выжил из ума. Он сумел понять – настают новые времена.

– Это вы выжили из ума, доверяя ему!

– А что было делать, если он сам вышел на нас?

– «Вышел»! Скажите лучше, что кто-то проболтался!

Серая тень отделилась от стены и скользнула в уютную тьму узкого прохода. Услышанного было достаточно. За информацию всегда хорошо платят, если знаешь, кому ее продать.

– Послушай, Хью, а почему ты мне теперь кланяешься? – спросил герцог. – Ты ведь тогда, вначале, так гордо заявил, что никогда и ни перед кем…

– Видите ли, милорд, – Шарц отложил в сторону медицинский трактат и поднял глаза на герцога. – Когда я смотрю на вас, я вижу перед собой трех человек…

– Батюшки! – шутливо испугался герцог. – Да у тебя серьезные проблемы со зрением! Ты бы полечил сам себя, что ли!

– У меня проблемы не со зрением, – усмехнулся Шарц, – у меня проблемы с головой… и они так серьезны, что никакое лечение все равно не поможет. А что касается вас – в вас живут три человека. Сам Руперт Эджертон, болван, каких мало, ему я нипочем кланяться не стану. Кланяться такому же идиоту, как я сам? Много чести. Все равно что с зеркалом раскланиваться. Вы никогда не пробовали кланяться собственному отражению? Рекомендую. Одного раза обычно достаточно. Дальше идет герцог Олдвик. Мне до него и дела нет. Я и королю кланяться не стану только ради того, что он король. Третий человек – это тот, что дал мне денег. Ваш кошель очень тяжелый, милорд, так и гнет к земле. А если серьезно, я кланяюсь тому, кто вместе со мной сказал: женщины не должны умирать родами. Тому, кто помогает мне исполнить мою клятву.

– Подвиньтесь, милорд, мне пыль вытереть надо, – промолвила внезапно появившаяся в библиотеке Полли.

– Вот как? Ты теперь в библиотеке работаешь, Полли? – с веселым интересом спросил герцог.

– Нет, просто поболтать охота, – честно призналась девушка.

– Со мной или с моим шутом?

– А вы сами как хотите, чтоб я ответила? – дипломатично поинтересовалась служанка.

– Понял, – ухмыльнулся герцог. – Не смею мешать. Удаляюсь.

– Ой, ваша светлость… я же не… я вовсе не хотела вас прогонять… – испугалась и огорчилась Полли.

– Но тебе приходится это делать, – очень серьезным и даже слегка скорбным тоном промолвил герцог. – Наведение порядка в библиотеке – дело весьма важное. Оно не предусматривает наличия всяких там светлостей, которые только под ногами путаются.

– И могут быть выметены вместе с мусором, – ехидно присовокупил Шарц.

– Да уж, тебе это однозначно не грозит, – согласился герцог.

– Ну еще бы, я же маленький, между прутьями любой метлы проскочу.

– Бывают еще и тряпки, – поведал герцог. – Мокрые.

– Просочусь, – пообещал шут.

– Так о чем ты хотела поговорить, Полли? – спросил он, когда за герцогом закрылась дверь.

– Не знаю… просто… ты за меня вступился тогда… Наверно, мне хотелось еще раз спасибо тебе сказать.

– Положим, ты первая за меня вступилась. Так что это я должен тебе одно спасибо. Или даже два?

– Ты?! Должен мне два спасибо?! Ну знаешь, тогда я должна тебе не меньше трех!

– Возмутительно! Кто-то тут будет учить считать марлецийского доктора медицины?!

– Не знаю, как насчет медицины, а вот, если на рынке торговаться надо – кухарка с экономкой всегда меня зовут!

– Как только замок не разорился?

– Ах ты, нахал! По-твоему, я считать не умею?!

– Конечно, не умеешь. Обсчиталась ведь.

– Я?! Когда это было?!

– Только что. На самом деле это я должен тебе аж четыре спасибо. А ты, вместо того чтоб немедленно взыскать долги, собираешься выдать мне новую порцию кредитов, да еще и не озаботившись проверить их обеспечение!

– Нахал! И это мне вместо благодарности. Сам же признаешь, что аж четыре спасибо задолжал, а вместо того чтоб отдавать, обзываешь бедную девушку всякими заумными словами. А ну отдавай спасибо, а то тряпкой получишь!

– Что ты! Марлецийского доктора ни в коем случае нельзя бить тряпкой. Особенно по голове. А то вдруг из нее вылетят все мои важные марлецийские знания? Это уже будет порча ценного имущества милорда герцога.

– Вот еще! А я не по голове, я по заднице!

– Фу, девушка! Как тебе не стыдно? Тебе и слов-то таких знать не положено. Я вот краснею, даже когда думаю это слово в присутствии дамы, а ты его на всю библиотеку выкрикиваешь. Посмотри на эти книги! Ты представляешь, сколько великих умов прошлого взирают на нас с этих потемневших страниц сквозь несчетные годы и тяжелые переплеты?! А ты им всем – «задница»! Фу.

– Болтун. Говори спасибо.

– Спасибо.

– Четыре раза, – напомнила Полли.

– Спасибо. Спасибо. Спасибо. Спасибо.

– Неправильно. Чему только тебя в твоей Марлеции учили? Ты кому свое спасибо говоришь? Мне или этому столику? Еще раз.

– Спасибо, Полли. Спасибо, Полли. Спасибо, Полли. Спасибо, Полли.

– Молодец.

– А что мне за это будет?

– За что – за это?

– За то, что я – молодец.

– Ах, за это… ну-у-у… например, я не стану бить тебя тряпкой? Пойдет?

– Всего-то!

– Это не так мало, как кажется. Знаешь, какая у меня рука тяжелая?

– Полли…

– Да?

– Хочешь, я тебя читать научу?

– Так ведь я умею немного. Если большими буквами.

– А я много научу. И всякими буквами. И большими и маленькими… Ты даже представить себе не можешь, сколько здесь, в этих самых книгах, всякого интересного понаписано.

– А ты расскажи мне.

– Я тебе лучше почитаю, хочешь?

– Спрашиваешь! Конечно, хочу!

– «В одном царстве, тридевятом государстве, жил да был…»

– Какая здоровская сказка…

– Ну еще бы. А теперь я покажу тебе маленькие буковки.

– Думаешь, у меня получится их запомнить?

– Знаю, что получится.

– И я научусь читать?

– Да. И сможешь сама прочесть «Удивительные деяния и события глубокой древности». И кучу других книг.

– Тогда я буду должна тебе еще одно спасибо.

– Не только мне.

– А кому еще?

– Книжке, по которой мы будем учиться, столику, на котором она будет лежать, и тому мудрецу, который придумал буквы и научил всех остальных.

– Я обязательно скажу им всем спасибо. Можешь не сомневаться.

– Даже и не думал. А теперь смотри…

– Ого! Хью! Привет! – навстречу Шарцу направлялся герцогский конюх Джонни, детинушка столь огромный, что смело мог бы носить своих подопечных коней, просто положив их за пазуху.

– Ничего себе «Джонни»! – вслух удивился Шарц, впервые завидев конюха. – Да ведь если такого Джонни напополам развалить, а половинки еще раз напополам, так даже и тогда получатся четыре Джона – а никак не четыре Джонни.

Удивление приняли за шутку. Ну ведь и правда же, Хью, – он кто? Шут. Так ему, значит, и положено шутки шутить да насмешки строить. А удивляться ему никак не полагается. Где это слыхано, чтоб шуты чему удивлялись? Для них, известное дело, ничего святого нет. А шутка очень даже ничего себе. Вовсе даже забавное дело дразнить огромного добродушного парня:

– Эй, Четыре Джона, одного из вас к герцогу кличут – вот только запамятовал, которого! Или:

– Эй, Четыре Джона! Ты лошадей уже поил? А навоз чистил? Да? Так поди помойся, дурень, а то трех Джонов ты, похоже, вымыл, а от сапог четвертого, сдается, слегка навозом припахивает!

Вскоре шутка окончательно превратилась в прозвище.

Джонни никогда не обижался на развеселые подначки, а самим прозвищем вроде бы даже гордился. Во всяком случае, тех, кто теперь пытались называть его по-старому просто Джонни, он вежливо, но твердо поправлял, напоминая, как именно его зовут, – отныне и пока конюшня стоит.

– Что я слышу, Хью! – продолжал тем временем Четыре Джона. – Говорят, ты этого мерзявку Томаса отмутузил?

– Было дело! – ухмыльнулся Шарц.

– Так это же здорово! – душевно обрадовался конюх. – Говорят, поганец до нашей Полли лапки свои лягушачьи протянул, а ты его так вздул, что больше и не надо, верно?

– Верно, – кивнул Шарц. – Во всяком случае, добавки он просить не стал. Так что, думаю, ему хватило.

– За это надо выпить! – решительно отметил конюх. – У меня пиво есть. Пойдем?

– Пойдем.

– Этот самый Томас – гад известный, – повествовал Четыре Джона, размахивая полупустой пивной кружкой. – Ко мне тут, понимаешь, аж три девицы бегают. Как звать, уж прости, не скажу – честь дамы, она и в конюшне должна строго блюстись. Вот.

– А как же иначе, – поддакнул Шарц.

– Девицы ж, они как и лошади… ласки требуют, – продолжал Четыре Джона. – К ласке тянутся. К пониманию, опять же… Их понимать нужно. Вот. А Томас этот… позор естества какой-то… и грубиян настоящий! Пришел как-то ко мне и говорит, гад, я тебе, мол, вина принесу хорошего, с герцогского стола, значит, и еды какой-то… заморской, чтоб у него руки отсохли, у ворюги, а ты, говорит, со мной девицами поделишься – подглядел, мол, как они ко мне шастают. Ну я ему и говорю, значит, чтоб он шел отсюда, пока еще на ногах стоит, да не приходил больше, а то я его ненароком могу в нужнике утопить, с подтиркой перепутав. А что до вина, так не нищий, сам купить могу! Слава богу, не блюдья лизать обучен. Ремесло имею. Так ему и сказал. И чтоб даже не мыслил, что я ему за какое-то вино, да еще и краденое, своих подружек продавал! Они мне, между прочим, и не принадлежат даже. Их воля – сюда бегать. А он – пошел вон! Сам вор – и меня в воры запрягать?! Он тогда аж позеленел от злости, но ушел сразу. А потом как-то жду подружек, а их все нет, я вышел, иду, слышу – писк какой-то, возня в потемках, смотрю, этот поганец моей Элли руку вывернул и под юбкой шарит, а Марта с Джесси его от нее оторвать пытаются. Тут я ему и врезал. Подошел и врезал. Так дал, что он от меня через весь двор летел, аккурат до нужника того… Жаль, не долетел немного.! Слабовато я его. Побоялся насовсем убить. А он – ничего, живой. Девчонок моих больше не трогал, правда. Зато мне вредить повадился. И не явно, а тайком. То в кашу наплюет, то в мед соли насыплет.

Да так ловко, стервец, безобразит, что и не подкопаешься под него. Принесут с кухни еду, вроде все, как должно, а на деле – сущая пакость выходит. Так что, сам понимаешь, брат, хорошо это, что ты ему тоже врезал. Если его все бить станут, может, он совсем уйдет? Или хоть гадить перестанет?

– Хорошо бы, – с надеждой промолвил Хью. – А как это ты с тремя подружками сразу управляешься?

– Так я же не кто-нибудь, – с ухмылкой подмигнул великан. – Я ж – Четыре Джона! Мне трех даже и маловато вроде. Вот думаю четвертую заводить. Попросил уж Марту, Элли и Джесси, пусть подыщут хорошую. Девчонки обещали… Да ладно, что это мы все о девчонках? Ты, сдается мне, и сам не промах. Пойдем, я тебе лучше коней покажу. Потому что кони… это, брат, понимать надо… Это не просто так все устроено. Еще по кружечке и пойдем. Пойдешь?

– Конечно, – легко согласился Шарц.

Шарц стоял и смотрел на грозу. Гроза жевала морковку и смотрела на него большими карими глазами.

Когда Шарц впервые увидел лошадей, он никак не мог понять, на что же они похожи. В одном только не сомневался – их создал бог. Какой криворукий болван сляпал людей с гномами – это еще очень большой вопрос. Ох уж эти несуразные создания, вечно с ними сплошные проблемы с вопросами – причем, увы, без решений и ответов. А вот лошадей… лошадей точно создал бог, и это едва ли не лучшее, что у него получилось. Самым прекрасным были, конечно, звезды; рассветы и закаты тоже удались на славу, не придерешься. Добрая работа, гномская. Шарцу даже представился на миг живущий на небе гном, который старательно кует себе все эти рассветы-закаты, а потом с тоской смотрит, что же всякие люди с гномами на фоне этой красоты выделывают. А потом вздыхает и кует по новой. Ну должна же эта красота хоть как-то отзываться в сердцах! Ну не сейчас, так хоть через тысячу лет!

А теперь вот – лошади. Шарц долго не мог понять, на что же они похожи, пока раз не стряслась огромная гроза. Шарц был совершенно очарован могуществом стремительно несущихся облаков, яркими секирами молний, ласковой песнью грома и тем, как под ногами чуть дрожит, словно бы мурлыкает, земля. А воздух… никогда он еще не дышал так свежо и пьяняще… когда искры невозможной легкости пробегают по коже и кажется, что, стоит оттолкнуться – и взлетишь туда, к грозным грозовым облакам, что сталкиваются друг с другом в радостном кличе, сливаются в страстных объятиях и их могучий рык пробуждает все живое.

Лошади были совсем другие, но, если бы кто спросил у Шарца, на кого они похожи, он бы сказал, что лошади похожи на грозу. Кто знает почему? Быть может, они несли в себе какой-то отблеск могущества и величия разыгравшихся стихий, какую-то искру божьего дыхания? Шарц не знал. Просто, когда он смотрел на них, ему всегда вспоминалась гроза, блеск молний, какой-то совершенно особый свет, стремительно скользящие тучи и громкие кличи грома.

Лошади были волшебными. Сказочными. Он просто не мог понять, как их можно не любить и бояться. Разве можно бояться грозу? Ведь это все равно что самой жизни бояться…

– Прокатиться не желаешь? – голос конюха вывел Шарца из раздумий. – Да не на этом… Этот – герцогский. Ветром кличут. Я вон про того. Его Огоньком прозвали. А я – Рыжиком зову. Ишь весь какой… золотистый. Рыжик и есть.

Если скакун милорда Олдвика был похож на грозу, то рядом с ним стоял не иначе как грибной дождик. Маленький пони, темно-рыжий, с белыми «чулками» и белой же проточиной, длиннющей светлой гривой и заботливо расчесанной челкой. Из-под этой челки он и взирал на Шарца с веселым любопытством.

– Да ты что? – Шарц перепугался не на шутку. – Я же хоть и маленький, а тяжелый – куда мне на такую крохотку? Сломается еще подо мной…

Четыре Джона заржал так, что герцогский жеребец вздрогнул и посмотрел на конюха с укоризной.

– Ну удружил! – сообщил он ошарашенному Шарцу, утирая слезы смеха – каждая с добрую вишню величиной. – Да эти «крохотки» у каринтийцев бревна тягают, если хочешь знать. А что? Земля в этой самой Каринтии паскудная, каменюки сплошные, травка мелкая, жесткая – тьфу! И зимы сырые, снежные. Обычная лошадь в тех краях не прокормится, а зимой и вовсе померзнет. А эти крохотки всю зиму пасутся открыто, им даже конюшни ни к чему, и травки тамошней им хватает. Милорд их из Каринтии привез – как мир подписывали, ему пятерых таких крохотулек подарили. С виду, конечно, сущее недоразумение, а на деле скотинки славные. Едят, как маленькие, работают, как большие. Ты не гляди, что от земли едва видать. Они супротив обычной лошади… ну вроде как гном супротив человека – ростом поменьше, а силой едва ли не вровень.

Огромный герцогский жеребец и маленький каринтиец, способный, оказывается, таскать тяжеленные бревна, стояли рядом и, что характерно, мирно уживались друг с другом.

«Вот бы и люди с гномами так!» – подумал Шарц.

– Ты знаешь, Четыре Джона, я просто не умею ездить верхом, – честно признался он.

– Так я тебя научу! – обрадовался конюх. – Сейчас сходим… еще по кружечке… и научу. Нет. Лучше я принесу сюда весь бочонок!