Текст книги "Ёксель-моксель"

Автор книги: Сергей Прокопьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАЕМОСТЬ

Юрий Трифонович Ковригин был не из того бесшабашного десятка, кто в плане терроризма полагался на авось да небось. Мол, это где-то у черта на рогах, в Израиле или Чечне, ходи да оглядывайся, у нас в Сибири кого бояться? Живем в лесу, молимся колесу. Какие тут к бесу террористы?

Юрий Трифонович думал: раз пошла такая катавасия: там убили, здесь взорвали, – варежку не разевай – вместе с головой оторвет.

По этой причине в общественном транспорте на симпатичных дамочек не пялился. Неустанно шарил глазами по салону – не стоит ли где подозрительная сумка? Не лежит ли где бесхозный пакет?

Поэтому, когда однажды засек на задней площадке автобуса одинокий рюкзак, сразу уши топориком навострил.

– Чей? – громко поинтересовался.

– Ничей, – сказал мужчина в унтах. – Бери, раз нашел.

– Сам бери! – категорически отказался Юрий Трифонович. – Вдруг там мина?

– Какая мина?! – заверещала женщина в нутриевой шубке.

– Тише, господа, – приложил палец к губам мужчина с «дипломатом», – кажется, тикает.

Куда там «тише»!

– Остановите автобус! – закричали со всех сторон.

У дверей началось давка. Мужчина с «дипломатом» принялся своей ручной кладью колотить по окнам в поисках аварийного выхода.

– Пустите меня! – пробивалась к дверям женщина в нутриевой шубке. – Я в больницу опаздываю!

– Ща как шандарахнет, – сделал неутешительный прогноз мужчина в унтах, – все там будем! Многие по частям!

– Граждане, среди вас минера нет? – взмолилась кондуктор. – Опять план накрывается горшком без ручки!

Водителя слезно начали просить:

– Миленький, открой двери! Бомба!

Однако водитель с вытаращенными, как фары, глазами жал на педаль, стремился, по принципу: спасайся кто может! – в одиночку оторваться от смертоносного груза. Мужчина с «дипломатом», раздолбав его в лохмотья, головой пытался пробить аварийный выход.

И вдруг бабахнуло.

«Пропала шуба?» – упала на пол женщина в нутриевой шубке.

«Съездил к свояку на свеженинку», – распластался рядом мужчина в унтах, норовя подлезть под женщину.

И все повалились от осколков, кто где стоял.

Но зря. Сверху посыпались не осколки, а разноцветные кружочки конфетти. Хулиган-первоклашка, ехавший на елку, не утерпел до оной, дернул за кольцо хлопушки посреди растревоженного автобуса.

– Поганец! – взревела кондуктор. – Весь план распугаешь!

С этими словами она бросилась к подозрительному рюкзаку, выхватила из него брикетообразный предмет.

– Динамит! – заблажил мужчина в унтах. – Помогите!

От истошного крика двери с треском распахнулись, автобус, будто колом в землю, затормозил. Пассажиров как ветром сдуло.

– Вернитесь! – кричала вослед разбегающемуся плану кондуктор. – Это дрожжи!

Никто не вернулся. В том числе и водитель.

С той поры у Юрия Трифоновича аллергия на общественный транспорт открылась. Или пешком, или на своем древнем «Москвиче» начал бороться за выживаемость.

Недавно тормознул перед светофором, как водится, обшарил глазами окружающее пространство на предмет наличия снайперов. Не обнаружив последних, расслабился, хотя по радио сообщали о захвате самолета с сотней заложников.

И тут рвануло. «Началось!» – обожгло воспаленное воображение. Юрий Трифонович прямо на «красный» погнал из зоны терроризма. В зеркале заднего обзора показалось: асфальт за машиной вздыбился.

Раздался еще один взрыв. Машину подбросило как на кочке.

«Обложили!» – панически ударило в голову.

Сзади завыла милицейская сирена. «И милиция на них работает!» – захлестнуло отчаяние.

– Я не банкир!!! – закричал во всю глотку.

От обиды за хозяина мотор заглох. Юрий Трифонович в борьбе за выживаемость упал на пол, затих, и вдруг на затылок из бардачка закапало. Мазнул, лизнул – шипучка. Вот черт! Вчера на оптовке по дешевке купил три бутылки жене на Новый год.

«Хорошо, третья не взорвалась», – подумал по-хозяйски.

Тут же взорвалась третья. Шипучка полилась струей. Юрий Трифонович подставил пересохший в передряге рот. Но не успел утолить жажду. Дверца распахнулась, в нос уперся ствол автомата.

– Выходи, пьянь! – раздалась команда.

«Я не пью!» – хотел сказать Юрий Трифонович и осекся.

«Теперь пусть террористы сколько влезет минируют мою машину! – утешал себя, возвращаясь из милиции, где у него забрали права, домой. – Долго им ждать придется, когда снова сяду за руль, ох, долго…»

ШАНДЫК, ГРИБЫ И ВЕРТОЛЁТЫ

Спирт – напиток острый. Не зря ракетчики его шилом зовут, летчики – шпагой, народ – стеклорезом. В сибирском городе Ачинске вынырнуло еще одно название – шандык. Откуда – покрыто кромешной тайной. Может, в переводе с какого-нибудь французского или хакасского – это штык или кортик, не знаю. Только шандык на закате неслабого на счет плеснуть за галстучек ХХ века мгновенно вошел в обиход в вышеназванной местности.

Из-за него Валентин Баранцев насмерть поругался с родной сестрой Надеждой. Сестра открыла на дому торговлю шандыком. Хочешь – сто граммов нальет, хочешь – канистру набузует. В крае день и ночь в самых глухих селениях, не покладая рук и ног во всех звеньях, функционировала широко-густая сеть реализации шандыка на разлив. В то время как последний безостановочно лился в пересохшие от жажды глотки, в противоположную сторону бесперебойно текли денежки. Куда? Куда надо.

В стоквартирном доме, где жил Валентин, обслуживали страждущих аж две шандычные точки. Одна прямо над головой работала. Иногда ее клиенты, снедаемые желанием, ошибались этажом, с деньгами и тарой ломились к Валентину – наливай!

– Так налью, – недружелюбно встречал заблудших Валентин, – тошно станет.

Сестра Надежда тоже встряла в шандычную сеть.

– На что мне детей обувать-одевать-кормить?! – отбивалась от нравоучений брата.

– Не на чужом горе!..

Знакомому Валентина шандык в голову так ударил, что ноги больше 100 метров не тянут – подкашиваются присесть через каждые пять минут. В деревне Окуньки смех и грех: половина мужиков как рыба на хвосте ходит, коленками впритык, – шандык паралитичный завезли.

Валентин приводил убийственные примеры, сестра отражала их женско-непробиваемой логикой.

– Я со стаканом ни у кого над душой не стою!

– Ты провоцируешь!

– Не я, так другие будут! Тебе хорошо в городе на комбинате ежемесячно деньги получать!

Сестра жила в селе Большой Улуй.

– Такие вот брата Ивана споили! – кипел праведным гневом Валентин.

– Его «честная давалка» довела!

С Иваном Валентин тоже разругался. Тот, отчасти, опустился из-за жены, слабой, как говорят в народе, на передок.

– Брось ее! – требовал Валентин.

– Да пошел ты на плешь! – категорично ответил брат.

И Валентин хлопнул дверью, аж ходики сорвало с гвоздя, кукукнув лебединую песню, они рассыпались по полу.

В то отпускное лето в Улуе как шлея ругательная Валентину под хвост попала. С другом детства, одновременно кумом, Петей Корякиным, сцепились на политической почве. Пошли к куму в баню оттянуться на полке. В предбаннике, снимая штаны, схлестнулись на тему правительства и президента. Им бы про баб с телесными утехами поговорить… Они в бесовскую потеху – политику – ударились…

Валентин давно зарекся поганить ею встречи с другом. А тут тормоз в голове слабину дал. Не заметил, как к чертовой бабушке полетел так хорошо начавшийся за пивом, пока баня топилась, летний вечер. Петька был за реформы демократов, Валентин без дипломатических антимоний крыл их матом.

Короче, «с легким паром» в тот раз дальше предбанника не продвинулось.

– Дурбило ты стоеросовое! – натягивая штаны, выскочил за порог Валентин.

После чего целый год не знался с сестрой, братом и Петром. Ни шагу к ним, когда приезжал к родителям в родное село.

И в тот визит на выходные примирение не планировалось. Приехав под вечер, Валентин тут же надумал выскочить с сыновьями на мотоцикле за опятами. В свои любимые места под Турецк.

Тоже занимательный вопрос. Ладно, Никольск, Окуньки, Симоново, Сучково. Это ежу понятные названия деревень. Но откуда в глубине Сибири Турецк взялся? Турки в этих лесах отродясь не водились…

Ну да Бог с ним. Главное – грибные места под Турецком отменные, их Валентин еще дошколенком с бабушкой Зоей осваивал. Грибы водились там во всем спектре: грузди, маслята, рыжики, лисички, опята… Лет пятнадцать назад белые появились. Соседка Михайлиха однажды рассмешила:

– Грибов нонче нет, одни белые лезут и лезут…

Грибами Михайлиха только грузди считала.

Валентин выскочил за опятами. Страшно любил икру из них. Это когда отвариваешь минут 20, потом на дуршлаг откинешь, холодной водой обдашь и через мясорубку с чесночком… Объедение… Рука сама за рюмкой тянется…

Но не светило любимое блюдо в ближайшем будущем, как Валентин не прочесывал леса и перелески. Кто-то хорошо перед Валентином порезвился, свежие срезы на каждом шагу встречались, а у него в ведре на жареху не набиралось. Тем более – на икру…

Сыновьям наскучило ходить по оборкам, они заякорились у мотоцикла в карты резаться. «Родные места не должны подвести», – твердил Валентин, скачками оббегая опеночные угодья.

И ахнул, залетев в один лесок. Мать честная!.. Грибов-то! Грибов! Повсюду: на пнях, сухих осинках, прямо на земле… И в самой поре! Не перестоявшие. Аккуратненькие да чистенькие! Коричневыми шляпками похваляются… Режешь одну семейку, обязательно в поле зрения еще три-четыре имеются, до кучи просятся.

Два ведра, с которыми влетел в эту красоту, наполнил в шесть секунд. Сорвал с себя куртку. Где застегнул, где завязал – чем не емкость. Вот уже и она раздулась шаром. В дело пошла рубаха. Черт с ними с комарами! Еще с ведерко нарезал. А грибов по-прежнему видимо-невидимо на каждом шагу!

– Жрите, сволочи, морпеха! – закричал Валентин комарам и снял джинсы.

По узлу на каждой штанине – готов еще один мешок. Опята не белые или грузди – не крошатся, не ломаются. Трамбуй да трамбуй!

Посреди леска заросли папоротника буйствовали. В тени древнейшего растения опята росли не хуже, чем на пнях. В трусах, на корточках, отбиваясь локтями от комаров – руки заняты – Валентин облазил весь папоротник. До этого пальцы иззанозил шиповником – то и дело тернии сибирской розы попадались под гребущие опята руки. В папоротнике вдобавок к этому еще и порезался. Захватил левой полную пригоршню тугих прохладных ножек и, срезая, в спешке хорошо чиркнул по пальцу. Кровища, но – тучки на вечереющее солнце набегают – останавливать потерю крови некогда…

Однако ладненько получилось. Мешок из джинсов наполнился как раз на последнем усыпанном опятами пеньке. Только остриг его – дождик брызнул.

– Спасибо, дорогой! – поблагодарил Валентин лесок и стащил на опушку все тряпочные емкости. С ведрами побежал к мотоциклу.

И обнаружил, что того нет.

То есть, не мотоцикла нет, куда-то девалось место с ним. И солнышко за тучками, попробуй сориентируйся в географии. Однако Валентин попробовал. Поориентировался и… остался в прежнем мнении – азимут первоначально взят точно. Резво побежал по нему дальше. Но чем дальше, тем больше сомнений в азимуте. Дернулся с ним в одну сторону, другую.

Самое-то смешное – блудил не по бурелому, гарям и буеракам. По дорогам бегал с ведрами. Конечно, это были не бетонки. Обычные лесные, ведущие на покосы и поля. В грязь автотранспорт здесь как корова на льду, в ведро – как яичечко катишься…

Ведро на сегодняшний день закончилось. Дождик сыпал и сыпал.

– Васька! Колька! – кричал сыновьям Валентин. Никак не желая смириться с досадной реальностью – заблукал в местах, которые за 35 лет сознательной жизни исходил вдоль, поперек и по параболическим тропкам.

«Как бы от брюк не заблудиться!» – наконец посетила самоуверенную голову трезвая мысль.

Валентин бросился за переполненной грибами одеждой, чтобы использовать ее по отличному от опят назначению, так как вовсю холодало. Но как всегда – хорошая мысля приходит опосля. Прицел на штаны к визиту «хорошей» окончательно сбился.

Валентин брал вправо, круто менял курс на обратный… И ничего подобного. Вроде, вон лесок, где полчаса назад опятами гардероб набивал. Войди в него и сразу запнешься о штаны с грибами. Нет. В который раз розовые надежды сменялись черными матерками.

Если Валентина и кружил лесной бес, он вволю похохотал над объектом. Как этот крепыш, грудь полногрудая и сплошь в паутине, живот арбузиком, тоже в трухе, под ним матрасно-полосатые трусы дедовского – до колен – покроя развеваются, кепочка-волан козырьком набок сбилась, в каждой руке по ведру грибов, с вытаращенными глазами – для лучшей в сумерках видимости, – как он, семеня грязно-белыми кроссовками, носится туда-сюда по полям, лугам и перелескам.

– Васька! Колька! – кричит охрипшим голосом.

Вокруг темнеет. Дождик не перестает. Сеет и сеет грибной. Да Валентину не до них. Хотя ведра с будущей икрой не бросает. Раза два упал, рассыпал. Почти на ощупь собрал сырье для любимого блюда. То есть, надежду на спасение Валентин не терял. Правда, в один момент согласился с мыслью, если и удастся выйти сегодня к людям, то не больше чем в трусах и кепочке. После чего поставил ведра на дорогу, с остервенением уничтожил на груди, животе, ляжках и других сладких местах полчища комаров, подхватил ведра и, не отвлекаясь на поиски штанов, зашагал по дороге в направлении Турецка.

Бес, ответственный в тот день за грибную охоту Валентина, сучил от радости ногами. Славно он мозги запудрил поднадзорному клиенту.

Крякнул от досады, лишь когда на часах стрелки отметили четверть первого. В этот исторический момент Валентин закричал на всю ночь:

– Ура!!!

Темнота, что была прямо по курсу, замигала огоньками. Валентин побежал к ним. Но когда лесная дорога уперлась в асфальт, озадаченно присвистнул.

«Ё-мое! Это ведь Сучки!» – с ударением на последнем слоге удивился Валентин.

Да уж – вышел он не к Турецку, как планировал, а, дав 180-градусного кругаля, уперся в Сучково. И прямо в пекарню.

– Тетенька, дай хлебца пожевать! – впавшим в детство голосом попросил Валентин, толкнув дверь буханочного производства.

– Ты откуда, дяденька, такой голенький? – спросила «тетенька», что была никак не старше Валентина. Зато формами опережала полуночного гостя. Пышная да щекастая, румяная, как из бани.

– По грибы ходил, – объяснил Валентин.

– Это что – нынче опята, когда в трусьях, лучше попадаются?

– Заблудился.

– Слышал песню: «Я в трех соснах заблудилась! Ты в трех соснах блуданул!»

Пожевав хлебца, Валентин описал «тетеньке» бедственное положение:

– Сыновья под Турецком в лесу остались, запаниковались поди уже!

– Потеряли родителя, который штаны проблудил! Пошли, грибничок. А вот одеть тебя не во что.

Под окнами стоял мотоцикл. «Тетя» лихо завела трехколесный транспорт.

Они издали услышали шум поисковых работ. Рычанье мегафона. Выстрелы из ружья.

– Здесь останови, – попросил Валентин «тетю».

Он сробел: вдруг впереди жена. Чревато последствиями – влететь под суровые очи в трусах с пышной дамой на мотоцикле… Доказывай потом, что не блуданул, а заблудился.

Ночь стреляла, орала, свистела. Время от времени рявкал мегафонный голос. В ручной усилитель пьяно горланил брат Иван: «Внимание! Валентин! Даю ориентир». И стрелял из ружья. Вдруг скомандовал в тот же мегафон: «Поднять вертолеты!»

«Они что и МЧС организовали? – ужаснулся Валентин и побежал на голоса. – Это сколько денег за „вертушки“ платить?!»

В центре поисков светили фары машин. В кустах мелькал фонарик, оттуда доносился жалостный голос жены: «Валя! Валя!» И слезливый сестры: «Брат! Мы здесь!»

«Как это она пошла на убытки, бросила шандычный пост?» – подумал Валентин.

Подкатила машина кума.

«В Турецке его нет, я всю деревню обегал», – доложил Петя.

– Поднять вертолеты! – снова замегафонил брат.

– Кого потеряли? – вышел на свет Валентин.

– Нашелся! Нашелся! – закричали сыновья.

– Внимание! – мегафонно продублировал их Иван. – Поиски закругляются. Объект найден без штанов!

– Валечка! – в слезах радости бросилась на шею сестра. – Родной! Больше не буду торговать шандыком! Бога молила вернуть тебя и поклялась, найдем живым – не торговать!

– Дак я же сам нашелся!

– Все равно не буду!

– А ты, кум, не клялся не голосовать за дерьмократов?

– О политике ни слова! – тискал в объятиях друга Петя. – С тебя что, брючата русалки сняли?

– В лесу русалок нет, – никак не мог наговориться в мегафон Иван, большой книгочей, – это его ундины до трусов разобрали.

– Ванька, брось матюгальник! – закричала Надежда.

– Я испугалась, у тебя сердце прихватило! – сняла свою куртку и ласково одела Валентина жена.

– Одежка моя полная грибов где-то рядом, – заоглядывался Валентин.

– Найдем завтра, – в «матюгальник» приказал брат. – Всем по машинам!

И выстрелом поставил громкую точку поискам.

В доме родителей быстро спроворили застолье – в центре стола поставили диаметром со скат «КамАЗа» сковороду полную жареных опят – и загудели на всю оставшуюся ночь.

– Нет, ты скажи, – приставал захмелевший Петя, – ты почему в трусы-то не собирал грибы? В твои семейные ведра три войдет, как в бочку. Резинку затянул и греби лопатой!

– Он побоялся – русалки набегут на открывшиеся взору причиндалы!

– Ундины, – поправил брат Иван уже не в «матюгальник», он и за столом сидел бы с ним, но отобрали игрушку.

Схватив рюмку, Иван заорал вместо тоста:

– Поднять вертолеты!

– Тут машину заправить нечем – горючки нет, а на вертолеты где взять?

– Шандык зальем в «вертушки»! Куда его Надька теперь девать будет?

– Да уж не в твою глотку солью! – хлопнула сестра рюмашку и выскочила из-за стола с частушкой:

– Ой! Дык! Дык! Дык!

Дюже сладенький шандык!

Два стакана приняла

И в присядочку пошла!

Оп-па! Оп-па! Милому награда!

Полна попа огурцов – так ему и надо!

– Грибов! Грибов, Валька, полна задница! – внес лепту в эстрадное выступление Иван.

– С утра баню истоплю, – наклонился к Валентину кум Петя. – Попаримся, я нынче сто веников нарезал.

– Надо сначала штаны с грибами найти.

– А куда они от нас денутся?..

ЧЕРЕЗ ГОЛОВУ ЗА БОРТ

При Советской власти на выборах не надо было мозги до посинения ломать – за кого крест ставить, а кому пустоту в квадратике? Бюллетень опустил – и голова ни до, ни после не мается. А сейчас каждый раз Нина Егоровна Мотькина за месяц до урны начинала вибрировать, к подружкам бегать, которые в политике такие же ни украсть ни покараулить.

В прошлый раз порешили уличным бабкомом за Быкова голосовать. Он всем пенсионерам в село подарки прислал. По килограмму сахара, муки, гречки и пряников. За него дружно бросили в клубе бумажки-бюллетени.

Через год двоюродная сестра Валя с газеткой дорогу перебегает:

– Нинка, ой взяли грех на душу! Быков-то мафиози, по нему всемирный розыск назначили. А мы «хороший человек, за пенсионеров биться будет». Забился, сердешный, в доску! Миллионами долларов ворочал в свой карман.

Обсудили бабоньки промашку. Как клюнули на дармовой сахарок с пряничком. А откуда знать? На лбу у кандидата «вор» не написано.

И вот опять выборы. Нина Егоровна достала листовки, что в почтовый ящик целый месяц бросали. Девять кандидатов, лбы у всех любо дорого смотреть – без сучка и задоринки. Как быть? Разложила на столе агитки, изучает фотографии с биографиями, гадает – кто будет за пенсионеров горой, а кому скорее бы они вперед ногами под бугорок проголосовали?

– Неужели Валера?! – пошаркала через дорогу к сестре Вале.

– Который тебя на танец пригласил, а ты сверкнула трусами в ответ?

– Ну!…

Давно это было. Нине Егоровне до Егоровны было еще расти и расти. Нинкой звали. А тот день перед глазами как сейчас стоит.

Складывался он исключительно полосато. Тут тебе полная полоса счастья, а вот уже слезы ручьем.

Началось с киселя. Послевоенная деревня, слаще морковки ничего не видели. Кисель проходил большим деликатесом. Мать делала объеденье какой. С сахаром. Сготовила, по тарелкам разлила. Нинке тарелка досталась на пару с младшей сестрой Любкой.

– Делить будем так, – сказала Нинка, – сначала половину ем я, потом ты. Ложку поставь и держи свою часть.

– Ладно! – похлопала глазенками сестра.

Нинка ест, нахваливает:

– Ух, хорош киселек!

У Любки слюнки текут:

– Нин, скорей, я тоже хочу, – ерзает от нетерпения на лавке .

– Успеешь, – подмигивает Нинка, – никуда твой кисель не денется.

Но Любка вдруг замечает обратное.

– Нин, у меня убывает, – забеспокоилась.

– Так ты крепче держи! – Нинка бессовестная учит. – Что ж ты мне в рот заглядываешь, ничего не держишь!

Любка сопит, ложка гнется, так старается сохранить свою долю.

А Нинка рада-радешенька, наворачивает за себя и сестру-глупышку.

– Ничего уже нет! – завопила Любка, когда дно показалось на отведенной территории.

Наподдавала мать Нинке. И прутом отстегала, которым корову в стадо гоняла, и танцы запретила. Последнее было похлеще прута.

Нинка никак не могла пропустить в тот день танцы. К Лешке Колотову, однокласснику, родственник приехал на лето – Валера. Ух, красивый парнишечка. Волосы черные, голубоглазый. Вчера Нинка с Валькой ходили по черемуху и у старицы встретили ребят. Валера пригласил:

– Приходите завтра на танцы. Придете?

– А куда они денутся! – сказал Лешка. – Припрутся.

– Мармелада с собой не бери, – отойдя на безопасное расстояние, крикнула Нинка.

– Ух, навешаю! – показал кулак Лешка.

Обидное прозвище он получил этой зимой. И никто другой, как Нинка, была тут замешана.

Русский и литературу у них в классе вел Елисей Федорович Марфин. Волосей звали его в школе, так как стригся непонятно где и неизвестно чем – всю дорогу из головы густыми клоками торчало во все стороны света. Прическа из серии «кипит мой разум возмущенный».

Волосей высокопарно именовал себя учителем словесности. Тем не менее, частенько выражался вразрез со словесностью. Авторучек в ту пору еще не изобрели, писали чернилами. Кто принесет в школу чернильницу, а кто и забудет. Или по дороге потеряет. В дурном настроении Волосей гнал с урока, кто без чернильниц, в хорошем мог разрешить: «У кого нет своей, мочайте в зад». То есть – в чернильницу соседа за спиной. На шум в последних рядах, где, как известно, в любой школе есть проблемы с поведением, Волосей всегда возвышал голос: «Кто там у меня в заду копошится?»

Чаще всего этим «в заду» занимался хулиганистый Лешка Колотов. Как-то на уроке Волосея «копошась» в известном месте, порядком мешал «учителю словесности». Который не стал строжиться «кто там у меня…», а подловил на мякинке. Прочитав фразу: «Он совершал вечерний променад», – вызвал Лешку к доске.

– Что совершал? – спросил издевательским тоном.

Лешка в сторону Нинки посмотрел. Выручи, дескать. Язва Нинка «выручила».

– Мармелад, – прошептала.

– Мармелад совершал, – победно произнес Лешка.

И стал Мармеладом. За что Нинка, конечно, получала подзатыльников.

В тот день она все же сумела упросить мать отпустить на танцы. Для компенсации проделки с киселем пришлось дрова в поленницу сложить, пол выскоблить, стайку убрать…

Зато вечером побежали с Валькой на главное молодежное мероприятие. Танцплощадка представляла из себя тесовый настил, огороженный по краям деревянной решеткой. На ограждение Нинка с Валькой, недолго думая, и взгромоздились. А че – хорошо. Всех видно как на ладони.

Мармелада с Валерой еще не было видно.

Девушек не смущало, что за их спинами обрыв начинался. Земля, густо поросшая крапивой и другими лопухами, круто уходила вниз метров на двадцать с гаком. И гак метров десять… Лететь и лететь при случае. Девки, во избежание неприятностей в тылу, ногами не болтали, а зацепились ими за решетку ограждения.

Внизу не передать картина открывалась. Во все стороны обширный заливной луг. Как и полагается, упирался он в заливавшую его по весне реку. Даже в две реки. Сначала в одну с километр упирался, а потом в другую не так длинно. Дело в том, что за спинами у девушек две реки сходились. Та, что поменьше, называлась Улуйка, она спешила к месту впадения не с пустыми руками, с заливным лугом. Чулым благосклонно принимал ее вместе с подарком, но, показывая, кто главнее, заливной презент у села ограничивал высоченным берегом. На верхотуре и стояла пятачком некрашеного дерева танцплощадка.

Красота за спинами девушек, сидящих на решетке, разворачивалась в тот вечер исключительная. Улуйка, речка еще не таежная, а за Чулымом уже тайга. Туда солнце, полыхая пламенем, после которого гари не бывает, село. К кульминационному моменту нашего рассказа оно утихомирило пожаронеопасный огонь, последние краски сворачивало над тайгой… Чулым под ними солидно воды катил. Улуйка уважительно к нему поспешала…

Но сестрам было не до красот в тылу. Главная впереди появилась – Валера пришел. Но сразу к сестрам не проследовал. Пригласил на вальс Верку Кишечникову. Один раз, второй… У Верки фамилия не дай Бог, зато девка писаная. Не чета нашим сестрам. Нинка с Валькой как на подбор – невысоконькие, мордашки кругленькие, конопатенькие. Никто их в тот вечер не приглашал. Сестры виду не подавали, будто задевает их обидное обстоятельство, болтали, сидя на своем насесте, хихикали, обсуждали Кишечникову, вырядившуюся в малиновую кофту. «Дураки красное любят».

Когда патефон заиграл «Утомленное солнце», Валера вдруг через всю танцплощадку, мимо Кишечниковой, пошел в сторону сестер. «Меня?» – затрепыхалось сердечко у Вальки. «Меня?» – аналогичные изменения произошли под ребрами у сестры. Трепыхания в десятки раз усилились у Нинки, когда Валера пригласил ее.

– Сейчас, – засветилась девушка всеми конопушками и высвободила ноги из решетки.

Но, спеша на танец, чересчур резко выдернула их. Конечно, можно понять девушку – такое счастье подвалило.

А оно как подвалило, так и отвалило…

Освободившись от решетки, Нинка потеряла равновесие и, задрав в лицо кавалеру ноги, продемонстрировав молочную белизну подъюбочных телес, бесхитростное бельишко, сделала сальто-мортале в сторону описанной выше и находящейся ниже красоты. Первое, что попалось на пути – заросли крапивы. Они сдержали кувыркающийся полет. А так бы промерить Нинке боками все крутые двадцать с гаком метров. Проделав в зарослях просеку шагов в десять, ошпарив злой крапивой ноги до самого основания и физиономию до последней конопушки, Нинка завершила кувыркания.

Танцплощадка громовым хохотом проводила акробатический переворот через голову под откос.

Сгорая от стыда и крапивы, Нинка побежала домой.

На танцы в то лето не ходила. И Валеру больше никогда не видела…

– Ты за него должна голосовать, – сказала сестра Валентина, – раз тогда опозорила.

– Я за Фетисова склонялась. Он уголь в больницу и церковь прислал.

– Че он из своего кармана выложил? Ему как директору глиноземного комбината уголь раз плюнуть.

– А-а-а!

– Нет, я за Валеру буду, – сказала Валентина. – Может, про наш Богом забытый угол вспомнит.

– А я еще подумаю, – поднялась с табуретки Нина Егоровна.

– Индюк тоже думал, да в суп попал.

– Какой из нас, старперов, суп… – сказала Нина Егоровна. – Главное теперь – дожить до смерти.

– Вот и выбирай правильно, чтобы дожить.

На крыльце своего дома Нина Егоровна вдруг вновь вспомнила тот полет с танцплощадки за борт. Как боялась после этого столкнуться с Валерой и как хотела, чтобы нашел ее и еще раз пригласил на танцы… Но увы…