Текст книги "Демон в пылающем венце (СИ)"
Автор книги: Сергей Примаченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Как хорошо бывает пройтись ясным октябрьским утром по чистым аллеям Старого города. В синеве неба, еще не затянутому тугими облаками, плескалось море тихой печали, навевая меланхолическую грусть. Спокойные клены и вязы, словно верная стража, сопровождали мою прогулку, охраняя от зыбкой реальности современного мира и даруя время для неторопливых размышлений и добрых воспоминаний.
Размеренно и не спеша я без цели прогуливался по застывшему в предчувствии приближающейся зимы, парку, особенно не замечая происходящего вокруг, когда знакомый голос, внезапно, окликнул меня:
– Милош, бог ты мой, какая встреча! – Ко мне, широко раскинув руки, приближался мой старинный приятель Герман. – Сколько же мы не виделись? Пять лет? Шесть?
– Семь. Я тоже рад видеть тебя, Герман. Мы обнялись.
– Давно в городе? Слушай, ты не занят сейчас? А то пошли ко мне. Расскажешь, где пропадал, что видел. Герман, если начинал говорить, то остановить его было трудно.
– Для тебя, Герман, я свободен.
Мы поймали экипаж и покатили в его старинный особняк, доставшийся ему в наследство от богатой тетушки. Герман, единственный среди нас – молодых художников – был обеспеченным человеком. Не обладая достаточным талантом, и поэтому довольно рано оставившим обучение, он, между тем, оставался душой нашей компании и, в бытность свою студентами, мы частенько гостили в его огромном доме на Ясеневой аллее. Он нередко помогал нам деньгами; будучи вхож в богатые семьи, пристраивал наши первые картины, за что мы были ему весьма благодарны.
– Вы, художники, народ бездомный. Без крыши, без корней. Вы идете туда, куда подует ветер вашей мечты и здесь я вам завидую, – говаривал мой друг.
Пройдя по хрустящей гравием дорожке, мы поднялись с ним на крыльцо. Тяжелые двери раскрылись, как будто поджидая, и нас встретил старый дворецкий – бессменный часовой этого дома. Словно и не было этих лет.
Мы прошли в уютную гостиную и благодушно расположились перед камином с наполненными до краев горячим пуншем, кружками, предаваясь веселым воспоминаниям и разбавляя свои рассказы порцией доброго смеха.
– Моя выставка в Нью-Йорке прошла с успехом, – тем временем рассказывал я, – европейская романтика там еще в почете. А как остальные? Видишь кого-нибудь? Альфреда? Дерека?
Я обратил внимание, как вдруг изменился Герман.
– Бедный Дерек, – мой друг поднялся, но я успел заметить тень печали на его лице.
– А что с ним?
– Как? Ну да, ты ведь не знаешь? О, друг мой Милош, это грустная история. Наш бедняга Дерек, написавший за свою жизнь лишь одну достойную картину, не смог справиться с тяготами бытия. Бог свидетель – я пытался помочь ему. Он покончил с собой в психиатрической лечебнице, – Герман хлопнул ладонью по столешнице.
– Что ты говоришь?! Как такое могло произойти? – я был в растерянности. – Дерек, такой хладнокровный и расчетливый... Про него ходила шутка, что у него в жилах вместо крови течет ртуть, помнишь? Он был самым спокойным в нашей шумной компании. И, надо же... Продолжай, я слушаю.
– Когда наши пути разошлись, каждый пошел своей дорогой покорять этот мир. Дерек выбрал, наверное, самый экстравагантный путь – он отправился в северную Африку, долго жил среди бедуинов, изучал их, писал бытовые зарисовки. Потом был Ближний Восток. Я не терял с ним связь. Мы часто переписывались. И вот однажды, он заявился прямо ко мне. Весь такой таинственный, облаченный в экзотическую ауру востока, словно загадочный арабский мир пропитал его насквозь.
С собой он привез все свои картины. Довольно хорошие, скажу я тебе. Особенно одна – «Демон в пылающем венце» – так он ее называл. Не знаю в каком состоянии сознания он пребывал, когда писал ее, но картина получилась настолько завораживающей, что я боялся на нее смотреть.
– Итак, Дерек носился с этой картиной по всему городу, стараясь куда-нибудь ее пристроить. Но ни одна галерея не решилась ее выставить. Эта картина пугала всех. Дерек все больше впадал в отчаяние. Все это время он жил здесь. И уж поверь – у меня было достаточно времени, чтобы проследить за теми изменениями, что происходили с ним. Но дни шли, а у него так ничего и не выходило. Даже я был бессилен здесь. Картина ужасала. Никто не хотел связываться с ней. И здесь с нашим другом стало происходить нечто странное. Он стал вскакивать по ночам, носился по комнатам, кричал, размахивал руками, словно с кем-то спорил. Скажу тебе по секрету – я стал бояться его. Да-да, друг мой, Дерек меня пугал.
– Однажды я обнаружил его во дворе, вооруженного кинжалом, который он позаимствовал из моей коллекции. Он был в ярости, не подпускал меня к себе и все грозился кого-то убить. Мне пришлось вызвать полицию. Его поместили в лечебницу в Крестовицах, где он через несколько дней повесился. Там же и похоронен. Так что, в его смерти есть и моя вина.
– Не вздумай себя осуждать, – я порывисто встал и положил руку на его плечо. – Мне кажется, каждый поступил бы также на твоем месте. Я не видел Дерека, но по твоим словам, он и вправду сошел с ума. А тебе я верю. Жить в одном доме с безумцем...
Я покачал головой, думая о бедном художнике.
Мы снова расселись перед огнем. Судьба Дерека не выходила у меня из головы. Что же могло случиться с ним? Дерек, от которого и слова лишнего не дождешься. Который всегда умел держать себя в руках...
Герман как будто прочитал мои мысли.
– Тебя интересует причина? Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Мы спустились в подвал особняка. Здесь мне еще ни разу не приходилось бывать. Темными тоннелями мы прошли в большую залу, в центре которой возвышался мольберт, накрытый тяжелой портьерой.
– Смотри, Милош. И не говори мне, что это не шедевр.
С этими словами Герман сорвал ткань, и моим глазам предстал портрет, который я буду помнить всегда.
На гранитной скале возвышалась темная фигура, каждый атом которой, казалось, источал жар своего невероятного могущества и наслаждающаяся своим правом судить каждого. Яростный взгляд демона пронзал насквозь; запахнутые, словно плащ, крылья, придавали фигуре горделивую царскую осанку. Вокруг, в серебряных бликах ущербной луны, бушевал океан. Но пенящаяся стихия расступалась перед ним и осыпалась мертвой, сказочной водой, ослепленная взглядом и пылающим венцом на рогатом челе. И еще эта улыбка... Высокомерная улыбка существа, познавшего все грехи и тайны мира.
Я невольно сдержал вздох ужаса. Действительно, с этой картиной было что-то не так. Первым желанием было подбежать и уничтожить ненавистный облик, но словно неведомая сила держала меня, и та же сила заставляла смотреть, не отрываясь, на это порождение лихорадочного сознания. Она пленяла своей какой-то первобытной красотой, нечеловеческим ужасом, рожденным в эпоху первых эонов. Она поднимала на поверхность такие древние инстинкты, о которых современная цивилизация даже не догадывалась. Эта картина словно олицетворяла все древние страхи первобытного человека перед чужой, враждебной стихией.
– Господь Всемогущий! Герман, почему ты ее просто не выбросишь?
– Не могу, – просто ответил он и растерянная улыбка пробежала по его губам.
Мне казалось – я понимаю его.
***
Мы тепло распрощались, и я пообещал, что буду навещать его. Но, как это обычно и бывает, жизнь диктует свои правила; дела в академии, куда меня пригласили читать лекции по искусству, заставили на время забыть о моем друге. Пока ужасное известие не настигло меня. Бросив все дела в столице, я, как можно скорее, выехал в Старый город.
Германа похоронили на фамильном кладбище. После службы я еще раз переговорил с дворецким и тот, по секрету, рассказал мне все, что знал. Хозяин в последнее время был сам не свой. Словно чего-то боялся. А перед этим стал запираться в подвале, подолгу просиживал там, в тишине и одиночестве. Выходил оттуда в страшном возбуждении, пугая прислугу и заставляя думать о душевном расстройстве, постигшем его.
– Ах, господин Милош, как всем было больно наблюдать за этим, – горько произнес дворецкий. – А в то утро его обнаружил наш садовник. Но, господин Милош, я всю жизнь прослужил в этом доме, знаю хозяина с малых лет. Он не мог сам поступить так, – здесь его голос сорвался, – он не мог сам сброситься с крыши. Не мог...
Мне не приходилось сомневаться в словах старика. Но я догадывался, какова была настоящая причина такой пугающей перемены. Какая ужасная смерть. Бедный Герман.
Оставив дворецкого, я спустился в подвал и в зловещих арках бесконечных переходов нашел, что искал. Тени окружили меня; со свечой в руке я долго вглядывался в ненавистный лик демона, еще раз поражаясь буйству фантазии и мастерству несчастного художника. Как ему это удалось? Четкими, уверенными мазками изобразить существо, впитавшее в себя всю глубину греховного падения и божественного наказания – такое было дано лишь тому, кто сам прошел всеми черными долинами Ада. Какое проклятое знание Дерек вложил в свое творение? Чувствуя, что еще немного и уже никогда не смогу перебороть себя, я накрыл полотно и вышел во двор.
А потом сделал то, за что, возможно, меня впоследствии осудят. Я смутно подозревал, что если не сделаю этого, то образ дьявольского создания будет преследовать меня повсюду. И не закончу ли я свои дни, как двое моих друзей? Но уничтожить картину, как того требовал здравый смысл, я не смог. Вместо этого, я поступил по другому – ночью пробрался на кладбище в Крестовицах, отыскал могилу бедного Дерека и захоронил в ней картину. Пусть она покоится со своим безумным создателем и не тревожит более слабые человеческие умы. Дождь смоет следы и ни одна душа не узнает, где покоится тот ужас, который никогда не должен был появиться на этой земле, где и так хватает зла.
Как хорошо бывает пройтись ясным октябрьским утром по чистым аллеям Старого города. В синеве неба, еще не затянутому тугими облаками, плескалось море тихой печали, навевая меланхолическую грусть. Спокойные клены и вязы, словно верная стража, сопровождали мою прогулку, охраняя от зыбкой реальности современного мира и даруя время для неторопливых размышлений и добрых воспоминаний.
Размеренно и не спеша я без цели прогуливался по застывшему в предчувствии приближающейся зимы, парку, особенно не замечая происходящего вокруг, когда знакомый голос, внезапно, окликнул меня:
– Милош, бог ты мой, какая встреча! – Ко мне, широко раскинув руки, приближался мой старинный приятель Герман. – Сколько же мы не виделись? Пять лет? Шесть?
– Семь. Я тоже рад видеть тебя, Герман. Мы обнялись.
– Давно в городе? Слушай, ты не занят сейчас? А то пошли ко мне. Расскажешь, где пропадал, что видел. Герман, если начинал говорить, то остановить его было трудно.
– Для тебя, Герман, я свободен.
Мы поймали экипаж и покатили в его старинный особняк, доставшийся ему в наследство от богатой тетушки. Герман, единственный среди нас – молодых художников – был обеспеченным человеком. Не обладая достаточным талантом, и поэтому довольно рано оставившим обучение, он, между тем, оставался душой нашей компании и, в бытность свою студентами, мы частенько гостили в его огромном доме на Ясеневой аллее. Он нередко помогал нам деньгами; будучи вхож в богатые семьи, пристраивал наши первые картины, за что мы были ему весьма благодарны.
– Вы, художники, народ бездомный. Без крыши, без корней. Вы идете туда, куда подует ветер вашей мечты и здесь я вам завидую, – говаривал мой друг.
Пройдя по хрустящей гравием дорожке, мы поднялись с ним на крыльцо. Тяжелые двери раскрылись, как будто поджидая, и нас встретил старый дворецкий – бессменный часовой этого дома. Словно и не было этих лет.
Мы прошли в уютную гостиную и благодушно расположились перед камином с наполненными до краев горячим пуншем, кружками, предаваясь веселым воспоминаниям и разбавляя свои рассказы порцией доброго смеха.
– Моя выставка в Нью-Йорке прошла с успехом, – тем временем рассказывал я, – европейская романтика там еще в почете. А как остальные? Видишь кого-нибудь? Альфреда? Дерека?
Я обратил внимание, как вдруг изменился Герман.
– Бедный Дерек, – мой друг поднялся, но я успел заметить тень печали на его лице.
– А что с ним?
– Как? Ну да, ты ведь не знаешь? О, друг мой Милош, это грустная история. Наш бедняга Дерек, написавший за свою жизнь лишь одну достойную картину, не смог справиться с тяготами бытия. Бог свидетель – я пытался помочь ему. Он покончил с собой в психиатрической лечебнице, – Герман хлопнул ладонью по столешнице.
– Что ты говоришь?! Как такое могло произойти? – я был в растерянности. – Дерек, такой хладнокровный и расчетливый... Про него ходила шутка, что у него в жилах вместо крови течет ртуть, помнишь? Он был самым спокойным в нашей шумной компании. И, надо же... Продолжай, я слушаю.
– Когда наши пути разошлись, каждый пошел своей дорогой покорять этот мир. Дерек выбрал, наверное, самый экстравагантный путь – он отправился в северную Африку, долго жил среди бедуинов, изучал их, писал бытовые зарисовки. Потом был Ближний Восток. Я не терял с ним связь. Мы часто переписывались. И вот однажды, он заявился прямо ко мне. Весь такой таинственный, облаченный в экзотическую ауру востока, словно загадочный арабский мир пропитал его насквозь.
С собой он привез все свои картины. Довольно хорошие, скажу я тебе. Особенно одна – «Демон в пылающем венце» – так он ее называл. Не знаю в каком состоянии сознания он пребывал, когда писал ее, но картина получилась настолько завораживающей, что я боялся на нее смотреть.
– Итак, Дерек носился с этой картиной по всему городу, стараясь куда-нибудь ее пристроить. Но ни одна галерея не решилась ее выставить. Эта картина пугала всех. Дерек все больше впадал в отчаяние. Все это время он жил здесь. И уж поверь – у меня было достаточно времени, чтобы проследить за теми изменениями, что происходили с ним. Но дни шли, а у него так ничего и не выходило. Даже я был бессилен здесь. Картина ужасала. Никто не хотел связываться с ней. И здесь с нашим другом стало происходить нечто странное. Он стал вскакивать по ночам, носился по комнатам, кричал, размахивал руками, словно с кем-то спорил. Скажу тебе по секрету – я стал бояться его. Да-да, друг мой, Дерек меня пугал.
– Однажды я обнаружил его во дворе, вооруженного кинжалом, который он позаимствовал из моей коллекции. Он был в ярости, не подпускал меня к себе и все грозился кого-то убить. Мне пришлось вызвать полицию. Его поместили в лечебницу в Крестовицах, где он через несколько дней повесился. Там же и похоронен. Так что, в его смерти есть и моя вина.
– Не вздумай себя осуждать, – я порывисто встал и положил руку на его плечо. – Мне кажется, каждый поступил бы также на твоем месте. Я не видел Дерека, но по твоим словам, он и вправду сошел с ума. А тебе я верю. Жить в одном доме с безумцем...
Я покачал головой, думая о бедном художнике.
Мы снова расселись перед огнем. Судьба Дерека не выходила у меня из головы. Что же могло случиться с ним? Дерек, от которого и слова лишнего не дождешься. Который всегда умел держать себя в руках...
Герман как будто прочитал мои мысли.
– Тебя интересует причина? Пойдем, я тебе кое-что покажу.
Мы спустились в подвал особняка. Здесь мне еще ни разу не приходилось бывать. Темными тоннелями мы прошли в большую залу, в центре которой возвышался мольберт, накрытый тяжелой портьерой.
– Смотри, Милош. И не говори мне, что это не шедевр.
С этими словами Герман сорвал ткань, и моим глазам предстал портрет, который я буду помнить всегда.
На гранитной скале возвышалась темная фигура, каждый атом которой, казалось, источал жар своего невероятного могущества и наслаждающаяся своим правом судить каждого. Яростный взгляд демона пронзал насквозь; запахнутые, словно плащ, крылья, придавали фигуре горделивую царскую осанку. Вокруг, в серебряных бликах ущербной луны, бушевал океан. Но пенящаяся стихия расступалась перед ним и осыпалась мертвой, сказочной водой, ослепленная взглядом и пылающим венцом на рогатом челе. И еще эта улыбка... Высокомерная улыбка существа, познавшего все грехи и тайны мира.
Я невольно сдержал вздох ужаса. Действительно, с этой картиной было что-то не так. Первым желанием было подбежать и уничтожить ненавистный облик, но словно неведомая сила держала меня, и та же сила заставляла смотреть, не отрываясь, на это порождение лихорадочного сознания. Она пленяла своей какой-то первобытной красотой, нечеловеческим ужасом, рожденным в эпоху первых эонов. Она поднимала на поверхность такие древние инстинкты, о которых современная цивилизация даже не догадывалась. Эта картина словно олицетворяла все древние страхи первобытного человека перед чужой, враждебной стихией.
– Господь Всемогущий! Герман, почему ты ее просто не выбросишь?
– Не могу, – просто ответил он и растерянная улыбка пробежала по его губам.
Мне казалось – я понимаю его.
***
Мы тепло распрощались, и я пообещал, что буду навещать его. Но, как это обычно и бывает, жизнь диктует свои правила; дела в академии, куда меня пригласили читать лекции по искусству, заставили на время забыть о моем друге. Пока ужасное известие не настигло меня. Бросив все дела в столице, я, как можно скорее, выехал в Старый город.
Германа похоронили на фамильном кладбище. После службы я еще раз переговорил с дворецким и тот, по секрету, рассказал мне все, что знал. Хозяин в последнее время был сам не свой. Словно чего-то боялся. А перед этим стал запираться в подвале, подолгу просиживал там, в тишине и одиночестве. Выходил оттуда в страшном возбуждении, пугая прислугу и заставляя думать о душевном расстройстве, постигшем его.
– Ах, господин Милош, как всем было больно наблюдать за этим, – горько произнес дворецкий. – А в то утро его обнаружил наш садовник. Но, господин Милош, я всю жизнь прослужил в этом доме, знаю хозяина с малых лет. Он не мог сам поступить так, – здесь его голос сорвался, – он не мог сам сброситься с крыши. Не мог...
Мне не приходилось сомневаться в словах старика. Но я догадывался, какова была настоящая причина такой пугающей перемены. Какая ужасная смерть. Бедный Герман.
Оставив дворецкого, я спустился в подвал и в зловещих арках бесконечных переходов нашел, что искал. Тени окружили меня; со свечой в руке я долго вглядывался в ненавистный лик демона, еще раз поражаясь буйству фантазии и мастерству несчастного художника. Как ему это удалось? Четкими, уверенными мазками изобразить существо, впитавшее в себя всю глубину греховного падения и божественного наказания – такое было дано лишь тому, кто сам прошел всеми черными долинами Ада. Какое проклятое знание Дерек вложил в свое творение? Чувствуя, что еще немного и уже никогда не смогу перебороть себя, я накрыл полотно и вышел во двор.
А потом сделал то, за что, возможно, меня впоследствии осудят. Я смутно подозревал, что если не сделаю этого, то образ дьявольского создания будет преследовать меня повсюду. И не закончу ли я свои дни, как двое моих друзей? Но уничтожить картину, как того требовал здравый смысл, я не смог. Вместо этого, я поступил по другому – ночью пробрался на кладбище в Крестовицах, отыскал могилу бедного Дерека и захоронил в ней картину. Пусть она покоится со своим безумным создателем и не тревожит более слабые человеческие умы. Дождь смоет следы и ни одна душа не узнает, где покоится тот ужас, который никогда не должен был появиться на этой земле, где и так хватает зла.
