Текст книги "Встречи с амурским тигром"

Автор книги: Сергей Кучеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Только эти километры трудно достались мне. Поскользнувшись на каменистом склоне, я больно ушиб ногу и растянул связки. К зимовью вышел в непроглядной тьме, под порывистое завывание метельного ветра, шум тайги и тупую неуемную боль уставшего сердца, едва волоча онемевшие ноги по снегу, которого навалило уже по колено.

Потом я еще несколько раз видел следы Пантелеймона и каждый раз проходил по ним один-два километра. В начале февраля на отпечатках лап этого тигра появились пятна крови, а в его поведении заметилось что-то новое. Случалось, он покидал свой участок на три-четыре дня, потом исчез на две недели. И только в самом конце марта Андрей Ефремович раскрыл тайну Пантелеймона: рядом с его следами в самой глухомани верховьев Васильковки он заметил более мелкие и продолговатые отпечатки лап тигрицы…

Наступила весна, а с нею и мои новые заботы. Много их у охотоведа, работающего в лесу. Ходишь, считаешь, записываешь. С раннего утра до вечера, а иной раз и часть ночи прихватишь. Все внимание поглощали четвероногие обитатели тайги. Всякие: от тигра и медведя до бурундука и полевки.

И все же о Пантелеймоне я вспоминал, и не раз. Так хотелось увидеть этого царственного зверя!

Но летом мне пришлось покинуть Васильковку и переехать в другой таежный район. И вот уже несколько лет я мысленно возвращаюсь в те глухие места и всегда думаю: «Как дела твои, Пантелеймон? Жив ли?»

В черте большого города

Тиграм не свойственна жизнь стаями, как это принято, скажем, у львов, волков, гиен и прочих хищников. Амба предпочитает независимое и гордое одиночество. В первую очередь это строгое тигриное правило природой разработано для «мужей»: у каждого из них должны быть свои персональные владения – собственность гарантированная и пожизненная.

Лет семьдесят назад, когда в горах Сихотэ-Алиня уцелели от беспощадно алчного преследования человеком считанные по пальцам вековечные владыки уссурийской тайги, ходили они широко, дабы убедиться, что не последними остались, что живут еще сородичи. В сутки могли одолеть сорок, даже больше километров, а за месяц и до полутысячи. Как ни пристрастны эти гордые владыки к одиночеству, контакты с сородичами им все же кое-когда необходимы, а в определенные сроки нужны позарез, потому что каждый носит в себе пожизненно святой долг продолжения рода.

Лесов тогда было полно – владей не хочу. На одного такой участок приходился – за месяц едва обойдешь. И никаких конфликтов за территорию с соседями. А существование династий полосатых хищников повисло на волоске.

Но вот затеяли люди между собою где-то в далекой «стране заходящего солнца» жестокую войну, и стало им не до тайги и не до охоты, потому что нужно было защищать державу. А потом, когда окончились сражения, но требовалось долгое время на залечивание причиненных ими тяжких ран, запоздало, но все же вышел закон об охране тигров. И это не только спасло их от окончательного исчезновения. Год от года тигриное население стало расти, потому что все больше и больше нарождалось и достигало взрослого возраста полосатых суперкошек.

Но жилось им все теснее. Молодежи, отпущенной строгой родительницей в самостоятельный путь, уже труднее становилось обрести собственный участок. Даже небольшой. Кабана же, этого «насущного хлеба» полосатых владык, водилось все меньше и меньше. Изюбриные стада тоже изреживались, потому что год от года больше стало ходить по тайге двуногих охотников, объявивших себя властелинами всего сущего во всем огромном мире. И опять наступило для тигров время нелегкого существования. Даже бедственного. Вся жизнь стала тяжкой борьбою за него.

В зиму с 1985 на 1986 год случилось невероятное и доселе еще неслыханное: тигр поселился на совсем недалекой окраине огромного и шумного Владивостока и регулярно переступал городскую черту. И вот как он там оказался, и как дожил до такого, и чем все закончилось.

Его детство и отрочество прошли на южных отрогах Сихотэ-Алиня. Тиграм стало там совсем тесно несколько лет назад, потому что охотников развелось чуть ли не больше, чем дикого копытного зверя. Мать растила его и сестру, обучала сложным законам тигриной жизни, а в их числе – правилам взаимоотношений и сосуществования с человеком. Она им часто людей показывала, себя не обнаруживая, и всякий раз внушала: бояться их не надо, но и связываться не стоит, каждому – своя дорога и собственная цель, и чем реже они будут соприкасаться и пересекаться, тем лучше обеим сторонам.

По поведению матери при вынужденных встречах с двуногими подрастающие наследники навечно усваивали: да, человек не должен быть добычей, однако и унижаться перед ним не следует – пусть знает свое место. Неоднократно приходилось убеждаться: с голыми руками человек перед тигром – трусливый слабак, а вся его сила в убийственном оружии, которым он владеет умело.

Год назад мать ему заявила: «Сестра твоя пока побудет при мне, ее нужно обучить еще азам и правилам семейной жизни, тебе же настал срок жить самому. Ищи место в тайге и живи своим умом, своими силами и умением». И он ушел из родительской обители раз и навсегда.

Трудно приходила самостоятельность. Начать с того, что куда ни пойди – занято. Гонят. Особенно старики были такими собственниками, что и несколько дней не позволяли передохнуть в своих угодьях. Дальше совсем непросто оказалось без родительской помощи, в одиночку найти и «взять» добычу. Силы хоть отбавляй, а вот умения и сноровки маловато. С матерым кабаном провозился – стыдно вспомнить: измутузил и покусал вепря, но никак не мог его положить и утихомирить, и, в конце концов, сам получил такой удар клыкастым рылом в грудь, что едва отдышался. И хорошо еще, что в грудь, а коли бы в брюхо? Или с изюбром случилось: оказался на острых рогах быка, и хотя повалил-таки его и кое-как задавил, полученные раны зализывал куда дольше, чем ел мясо поверженного… Из десятка найденных возможных жертв добыть удавалось одну, да и то не всегда. Наголодался, намучился, устал, а в итоге ни дома своего, ни обеспеченного пропитания.

Он все же наловчился обеспечивать себя пищей, однако никак не мог найти мало-мальски подходящего для спокойной жизни таежного уголка, чтобы осесть на нем, «прописаться», обозначив границы пахучими, строго персональными метками, обзавестись подругой. Там было занято сородичами, здесь – с голоду околеешь… И шел он в поисках «дома» для себя все дальше и дальше, да все в сторону полуденного солнца, никак не теряя надежды на заветный таежный дом. Впрочем, все в этом мире живут надеждами на лучшее.

Случались потасовки с имущими соплеменниками, и он уступал, потому что те были постарше, да и «стены» им в своем доме помогали, умножая силу. Уступал и уходил, угрюмо качая в такт шагам лопающейся от невеселых дум головою.

Чем дальше он шел на юг, тем реже становились леса и меньше в них водилось дикого зверя. Зато чаще встречались люди, и все больше шумели и суетились они. Избушка на избушке! Потом пошли дома покрупнее и повыше. Каменные. И вот увидел неприкаянный скиталец городища один другого обширнее. Дороги, машины всякие, рев, смрад. На земле, на воде и в небе. Он оказался в безраздельном царстве двуногого властелина.

Однажды так сложились обстоятельства, что пройти вперед можно было лишь близкой околицей села. Уже основательно стемнело, у самого крайнего дома кустился сад, и тигр решил через него осторожно пробраться. Мягко перепрыгнул через забор, зашагал между деревьев, кося глазами на дом. В нем было солнечно, светло, сквозь чистые стекла окон зверь ясно увидел беспечно суетящихся больших и малых людей, а еще множество странных предметов… Он не смог побороть свое любопытство и сдался ему. Подкравшись к окну, поставил передние лапы на завалинку и прильнул к нему носом. А в следующее мгновение совсем рядом с его мордой, глаза в глаза, возникли два человеческих лица… Их разделяли всего лишь тонкие прозрачные листы стекол…

Тигр отлично запомнил последствия того любопытства. В первый миг лица по ту сторону залитых светом окон в ужасе снежно побелели, на них кругло открылись рты и выкатились на лоб глаза, но уже в следующий люди закричали так панически громко, что зазвенели стекла. И ринулись прочь!

А в следующее мгновение совсем рядом с его мордой, глаза в глаза, возникли два человеческих лица…

От этого крика забрехали собаки… Когда он, не теряя достоинства, не уподобляясь тем двум за стеклами, выпрыгивал из сада, перед ним возникли три пса. Он одним махом, не задерживаясь, схватил того, что побольше, не удостоив вниманием других, в ужасе словно окаменевших и онемевших, и пошел дальше, сжимая в пасти увесистую, саму напросившуюся на ужин царственному амбе поживу.

Успел уйти от дома совсем недалеко, как вслед забухали выстрелы. В заднюю ногу острой болью вошло что-то горячее, перед носом от удара пули подломилось и упало деревце, и пришлось перейти на легкие прыжки, все же не бросая «ужин». Как вскоре оказалось – преотличный.

Рана оказалась пустяковой, он ее в несколько дней зализал, но вывод для себя сделал. Полосатый Скиталец – а какое еще имя дать ему? – теперь избегал человека не только умело, но и старательно, взяв на дополнительное вооружение не одну лишь науку и заветы матери, но уже и кое-какой собственный опыт.

Обходя дальней стороной села и пересекая дороги, оказался Скиталец к началу осеннего листопада в узком месте: с одного края море и с другого, по берегам шумные дороги и множество людей, а посреди уходящей в сторону полуденного солнца полосы земли – лес на горах. Лес так себе, тайгою и не пахнет, но в нем тихо и сравнительно спокойно. Одичавших и неодичавших собак полно. Среди них оказывались холеные и жирные, размером с волка, которых вывозили на прогулку люди. Такого пса и на два дня хватало. Сами в лапы лезли, глупые нахалы. Сцапал его одним-двумя прыжками, прикусил – и уходи подальше в укромное место, трапезничай, спи сладко. С собачатины-то вроде и веселым становишься, играть хочется. Но вот с кем?

Берег моря, над которым всходило солнце, бродяге оказался удобнее того, где оно скрывалось. Тут было все же поменьше железного грохота, больше всякого праздно отдыхающего люда, и особенно собак. И так он приноровился их ловить, что стоило ему заметить какую, заманить шорохом да шумом под безобидного зверя, как оказывалась очередная добыча в его лапах. Не то лай где услышит – и на него… Нет, совершенно не умели вести себя в этом лесу псы. Там, в тайге, охотничью собаку куда труднее было поймать, охотничья собака мудра и осторожна.

И так вот, бродяжничая, подошел однажды Скиталец к невиданному скопищу громадных изб с непересчетными людскими толпами, с огромными ревущими машинами, с бесчисленными огнями. Он забрался на скалу, увенчивающую сопку, долго и обеспокоенно наблюдал за открывшимся зрелищем, удивляясь и тревожно задумываясь о своем завтрашнем дне. Закатилось солнце, стемнело, людей и машин виделось и слышалось все меньше. Растворившиеся в темноте каменные дома украсились густой россыпью огоньков, но к полуночи они погасли, и стало тихо… А в опустившейся с черного неба тишине то и дело брехали собаки.

Быть может, он ушел бы обратно, подальше от этого ошеломляющего и настораживающего людского царства. Даже пугающего. Но мимо пробегала собачья стая, и пробегала довольно близко. Двух из нее он придавил единым махом, потом в азарте помчался за другими и поймал еще пару, а самый большой все драпал, драпал… И ненароком оказался Скиталец рядом с теми огромными каменными домами. Взял в пасть последнюю добычу и пошел в пяту своему следу, намереваясь по дороге собрать всех задавленных.

И в этот момент увидел, как прямо на него идут два человека. Даже пустякового укрытия рядом не оказалось, и он просто лег, распластавшись на земле, насторожившись до предела. Но люди прошли мимо, не заметив его. Прошли всего в нескольких шагах.

Подумал было: они что, слепы в темноте? И никакого чутья?.. Нашел и подобрал другого пса, и опять поперек его пути оказался человек. Тигр просто встал за оказавшийся рядом кустик и замер, а тот, беспечно посвистывая, прошел мимо в свободной досягаемости легкого тигриного прыжка… «Да-а, – подумал Скиталец, – всего ожидал, но не такого. Ну и охотники эти двуногие. Матери-то их чему-нибудь учили?»

Четыре добытые собаки обеспечили ему трое суток благодатной жизни. Он лежал на скале, спал, наблюдал за городом, размышлял и опять спал. Несколько раз к основанию его убежища приближались люди и проходили мимо, а тигр утверждался окончательно: нос у них совсем ничего не чует ни ночью, ни днем, ну а глаза – те хоть при свете видят.

С высоты своего наблюдательного пункта Скиталец за три дня приметил несколько логов «ничейных» собак – не имеющих хозяев. Жили они так: днем от логова далеко не отходили, спали, с темнотою же шли в город и рылись на помойках. За несколько суток он этих бесхозных прибрал, а там уж стал ходить на охоту самой глухой порою ночи. Двух-трех часов на успешный промысел ему вполне хватало.

Людей он замечал загодя и наловчился их сторониться: в тенях, прижавшись к стене, за кустами, заборами и множеством всяких предметов. Меж домов приметил до десятка помоек с железными ящиками, обычно доверху набитыми всякой смрадной дрянью, и обрадовался: возле них всегда толпятся не только собаки, но и кошки. Более получаса в засаде затаиваться не приходилось. На дневку стал уходить подальше – чтобы спокойнее отдыхалось. Логово устроил на густо заросшей дубняком и орешником вершине овражистого распада, отдыхал на ворохе сухой дубовой листвы под корнями большого упавшего дерева. А рядом успокаивающе булькал ручеек, несмолкаемо обещая ему что-то.

Не сказать, что такое существование понравилось Скитальцу, но он привыкал к нему, приспосабливался, изворачивался. Понимал, что совсем не так живет, как положено царям тайги, можно сказать, почти ворует, вместо того чтобы брать свое ловкостью, силой и отвагой. Угнетало осознание полнейшей оторванности от вольного таежного тигриного царства с собратьями по плоти и духу. Много раз он намеревался вернуться на север, но вспоминал обескровленные и опустошенные леса и горы, разобранные соплеменниками в частное владение мало-мальски приличные участки и откладывал возвращение в родные пенаты, оправдывая себя необходимостью все еще раз взвесить, и основательнее.

А тем временем пошел снег. И только теперь Скиталец остро понял, как удобно ему жилось без него и как опасно будет ходить и промышлять теперь, когда каждый шаг станет предательским свидетельством его пребывания.

Снегу выпало немного – по пяточный палец, но следы на нем печатались четко, и не было какой-либо возможности их прятать или как-то маскировать. Истоптал все вокруг своего убежища, несколько суток отлеживался, остерегаясь выдать себя с поличным. Но вконец опустело брюхо, голод сосал, требовал, и Скиталец снова двинулся в город, то и дело останавливаясь и даже прилегая в мучительных раздумьях.

Раз сходил – сошло. Но вернулся с охоты другой ночью и уже днем почуял, что по его следам идет явно воинственно настроенная стая людей. Поспешно ушел за ближние сопки. К вечеру преследователи отстали. Скиталец вышел на их тропу и ею вернулся к городу. В полночь задавил сдуру бросившегося прямо ему в лапы большого жирного пса и ушел с ним в горы. Той же тропой, в надежде, что люди не разберутся.

Но те разобрались. И страшные вести с молниеносной быстротой разлетелись по городу, потом – по краю, а еще через несколько дней об этой сенсационной новости знала чуть ли не вся огромная страна. Виданное ли дело: тигры переступили черту города и охотятся в нем! Куда смотрят власти и охотоведы! Доохранялись! Расплодили на свою погибель, а до сих пор в Красных книгах содержат!

Власти, разумеется, всю вину за случившееся взвалили на охотоведов. А те не отпирались и не оправдывались. У них одна лишь мысль сверлила мозги: не случилось бы беды посерьезнее. Пострадай какой-либо человек, люди мстительно обрушатся на всех тигров, к событиям совершенно не причастных. Разве им объяснишь, что медведи регулярно нападают на людей и убивают их, но что-то не больно уж много желающих испытать себя на медвежьей охоте. Разве смягчит участь амурского тигра тот непреложный факт, что его бенгальские собратья до сих пор за год убивают до двух сотен людей, а все же строго охраняются.

Организовали оперативный штаб «по обезвреживанию поселившегося во Владивостоке тигра». Сколотили бригаду из крепких духом, бывалых охотоведов для выслеживания зарвавшегося зверя. Хотя, конечно, предполагали, что и бедствующего. Этой наземной бригаде дали вертолет, в который посадили еще одну бригаду, знающую в охоте толк.

… От вооруженной группы охотоведов, двигавшейся по следам, Скиталец легко уходил, и ушел далеко. Он уже решил было, что теперь-то настал черед двинуть в дальний поход на север, как догнала его низко летающая над следами ревущая железная птица, каких у людей немало. Лес был редок, сопки пологи, и не оказалось какой-либо возможности спрятаться и затаиться.

Он принял смерть, смело глядя ей в пустые глазницы. Обернулся навстречу той беспощадной птице, поднял шерсть по хребту, оскалил зубы и взревел. Даже вздыбился, угрожающе разведя передние лапы с наголо выпущенными когтями, как принято у тигров в такие мгновения… Но тут же и лег, приняв несколько смертельных кусков металла.

Печальной была его последняя мысль: «За что?.. Как жаль, что уже не будет возможности отомстить и наказать за нечестный поединок…»

Тоска тигрицы

Не так давно я долго стоял у клетки с пойманной в тайге красивой, сильной и молодой тигрицей. Стоял почти в упор к ней, глаза в глаза. Мне казалось, она уставилась на меня, но вскоре я понял, что тигрица отрешенно глядела мимо. Наверное, в свое прошлое…

Я внимательно рассматривал черно-бело-рыжий рисунок ее морды в широком разлете светлых усов и пытался прочесть тоскливые мысли, сочившиеся через устало прищуренные янтарно-золотистые глаза. А где-то рядом транзистор легко и свободно выбрасывал из себя, нимало не считаясь с печалью пленницы, высокий и восторженный голос артиста: «Кто может сравниться с Матильдой моей…» И я себя тоже спросил: а кто может сравниться с ТОЙ полосатой Матильдой? С той, чью печальную историю я узнал, как говорится, из первых уст?

В глухом углу уссурийской тайги, возле неукротимого горного потока, много лет тайно от людей жила неуловимая Тигрица. В моем воображении – Матильда. А потому неуловимая, что с молоком матери твердо усвоила закон, требующий избегать человека. Избегать не только его самого, но и всего с ним связанного: таежных строений, дорог, домашних животных и прочего. Даже запаха.

Раз в два-три года у той красивой и сильной «полосатой дамы» вспыхивали страсти, движущие из века в век живой мир. В те дни она забывала все, шла к своему давнему другу и зажигала его тем же. Потом, через пару недель, перегорев в страстях, тигры расходились по своим уединенным соседствующим владениям и жили каждый по-своему: он – как закоренелый холостяк, не думающий о завтрашнем дне, она – в беспокойных материнских заботах о котятах – милых в слабости, потешных в неумелости и дорогих родной кровинушкой.

Тигрица Матильда трепетно заботилась о своих выводках – от влажного летнего зноя к снежной зимней стуже и снова к душной жаре, – прежде чем они из беспомощных котят вырастали в зверей, искрящихся могучей силой, акробатической ловкостью и неиссякаемой энергией. Смелых и мужественных, умных и благородных.

По два года мать старательно и умело передавала потомству сложную науку тигриной жизни, а потом, когда, наконец, уставала от каждодневных забот, ее дети становились «сами с усами», получали самостоятельность и уже не нуждались в опеке.

Приходило тихое и незаметное расставание – навсегда. Лишь изредка они встречались после, но уже как чужие: взрослые тигры – гордые и независимые одиночки, они не любят общение с себе подобными. Даже с теми, у кого родная кровь, очень сдержанны.

Скажем еще раз, что врагов у уссурийского тигра тысячи лет не было. Неспроста же слывет он царем зверей. Разве что бурый медведь, матерый и озлобленный трудными обстоятельствами, временами покушался на царскую жизнь. Но с некоторых пор объявился здесь сильный, хитрый и коварный неприятель, именуемый человеком. С одиночным и безоружным любой тигр при нужде мог расправиться как бы шутя, но когда они объединятся да вооружатся – а так, собственно, и делали, – ни сладу с ними, ни удержу. Потому-то с годами быстро редели ряды владык уссурийской тайги, их чуть было и вовсе не истребили. А уцелели те, что научились дальней стороной обходить человека и скрытно обосновывались в далеких и глухих углах тайги, сурово раскинувшейся по труднодоступным хребтам и сопкам.

…С годами Тигрице все труднее стало избегать людей, упорно проникающих в самую лохматую таежную глухомань. Сначала они были одинокими, робкими и молчаливыми, потом их стало больше, они расшумелись, словно загрохотали грозами и заревели ураганами. Зверовые тропы все гуще пропитывались отвратительным человеческим духом. Пройдешь по ним в любую сторону и окажешься на дороге, а если вдоль нее двинуться – будут дымные деревни и множество ужасных в реве, смраде и мощи железных чудовищ, валящих и увозящих деревьями тайгу, превращая ее в унылое безлесье с пнями, кустарниками, травой, заваленное хламом. Пожары, пепелища и черные пустыни возникали людскими тенями. Все грязнее становились реки, все меньше было зверей и птиц, и все сложнее оказывалась тигриная жизнь.

Матильда ясно хранила в памяти встречи с человеком глаза в глаза. Впервые это случилось вскоре после того, как она стала жить без материнского присмотра и ухода. Столкновение произошло на лесной дороге. Он плелся навстречу ей, глядя себе по ноги, она же невозмутимо села на обочине и стала со спокойным интересом наблюдать. Тот беспечно подошел на два-три ее прыжка, а увидев – остолбенел с открытым ртом и захлестнутыми ужасом глазами, потом с воплем ринулся назад. При желании его можно было догнать моментально, но такого желания у Матильды не возникало. Зачем?

В другой раз она шла по тропе берегом реки без всякого внимания, потому что была сытой и двигалась к своему логову, а река ревела на перекате и слепила множеством отраженных солнц. И в упор наткнулась на рыбака – подошла к нему на несколько шагов. Не испугавшись, она спокойно завернула в реку, а когда спускалась с берега, человек со страху уронил в воду длинный тонкий хлыст из тальника и обрызгал им Тигрицу. Ну и что же? Она царственно перешла на другой берег и продолжила путь. Даже не обернулась: стоит ли обращать внимание на столь слабое и трусливое существо?

Или еще был случай. Отдыхала она у своей добычи и вдруг услышала шаги подходящего к ней человека. Судя по всему, шел он беспечно, ни о чем не думая, хотя и имел за спиною оружие. Он мог в своей беспечности, чего доброго, и наступить на Матильду, и потому она предупредительно рыкнула… Никогда не думала она, что двуногие могут так прытко взбираться на деревья – будто черный белогрудый медведь-древолаз.

В тот раз Тигрица наблюдала за ним долго в упор, с неизменным интересом. И вполне могла стащить его на землю. Но опять-таки, зачем? Он дрожал, слабел и вот-вот мог свалиться, и потому царица деликатно ушла от него, предоставив ему возможность уйти на свои земли, в свои владения, в свой странный и непонятный мир. Противоестественный для нее.

Ей долго было невдомек, почему мать внушала необходимость избегать встреч с людьми. Поняла позже…

Однажды тихим и ясным осенним днем она отдыхала на высоком утесе, с которого очень зорким глазам в прозрачном после листопада лесу все было видно далеко и отчетливо. Сначала она заметила бурую глыбу медведя – того самого, который жил неподалеку и с которым она держала вооруженный нейтралитет. Он собирал под дубами желуди. А чуть позже увидела подкрадывавшегося к нему человека. Потом тот на ее глазах пустил в медведя дым, пламя и грохот. Верзила осатанело взревел, закрутился на земле, хватая себя за бок, а вскоре вытянулся и застыл. Долго наблюдала Тигрица, как человек превращал медведя в груду мяса, и ловила себя на мысли, что двуногий зверь не слабее ее. Даже во многом сильнее и ловчее, если валит громилу медведя с расстояния, не дотрагиваясь до него.

И с той поры Тигрица твердо усвоила, что этого хлипкого телом существа все же стоит остерегаться и что мать была права: слабые эти двуногие, но в то же время и такие сильные. И еще она поняла: все их могущество в тех штуковинах, которые вместе с огнем и грохотом извергают смерть, достающую издали.

Довелось ей немного позже выйти на след своей матери, жившей по соседству с другими своими малышами. Увидела, что по этим следам, явно их преследуя, двигалось несколько человек со сворой собак. С тех пор она не встречала ни мать, ни ее следов, ни котят.

И сравнительно недавно спешила Матильда к своему проголодавшемуся выводку, несла им в зубах косулю. Уже переплыла с добычей речку и выбиралась на берег, как перед глазами что-то резко взвизгнуло и ударило в камень с такой силой, что тот развалился, брызнул искрами и крошевом. И тут же донесся знакомый грохот, издаваемый человеком, и только им.

Не со страху, конечно, но по благоразумию Тигрица метнулась к стене прибрежного кустарника, однако добычу не выпустила. В первом порыве мелькнуло: наказать покушавшегося на жизнь! Но, остыв, подумала о детях. Собою можно было бы и рискнуть, да ведь случись что – погибать и малышам. И пошла к ним, решая увести их от греха подальше, в места поукромнее, потому что главным в жизни считала – вырастить наследников.

Осенью Матильда уводила двух своих детенышей из мест, ставших такими неспокойными. Шли вдоль мощного потока Алчана, встречь его шумному течению. Шли три дня, до тех пор, пока не исчезли дороги и пни. Приметила Тигрица одинокую избушку и суетливого мужика-охотника с ружьем, но смекнула своим звериным умом, что в этом богатом кабанами и изюбрами месте не будет им тесно.

Материнская осторожность побуждала тигрицу присматриваться к охотнику. Она несколько раз наблюдала за ним у избушки и на тропах, а дважды, затаившись, пропускала его мимо всего в двух прыжках. Она могла смять хрустко и легко, но соблюдала закон уссурийских тигров: человек не должен быть добычей.

Да, «приняли» уссурийские тигры такой закон, хотя, вспомните, не такие уж и далекие их предки относились к человеку без почтения, и он тигриной добычей становился вовсе не случайно. А полосатые собратья из жарких стран и по сей день не признают такого закона, и вкус человеческой крови им доселе ведом. Почему? Может быть, уссурийский тигр не только крупнее и сильнее, спокойнее и уравновешеннее, но и умнее своих более темпераментных и злых южных сородичей? Судя по поведению Матильды, это вне сомнения. И как было бы здорово, если б и люди строго соблюдали аналогичный закон: «Тигр не должен быть добычей». Но нет же…

…Обосновалась Тигрица с выводком в вершине сумрачного ключа, где горы густо и плотно прикрыты потоками тайги, еще не обезображенной людьми, где полно всякого зверя. Нашла там места для уютных убежищ, натоптала тропы, выбрала переходы и засады, охотничьи участки, наблюдательные пункты – словом, все, что требовалось тиграм. Умело добывала изюбров и кабанов, водила своих детенышей от одной добычи к другой. Ели, спали, играли. Росли и учились. Все шло по заветам тигриной жизни.

Но однажды, в первый после раннего снегопада день, Матильда почувствовала враждебность соседа-охотника: оказывается, он ходил по их недавним следам и даже зачем-то стрелял в их сторону. Из предосторожности она увела тигрят в недоступную человеку скалистую вершину ключа, а сама ощетинилась тревожной бдительностью. Но человек не приходил день, другой, третий… И Тигрица успокоилась.

Потом, когда уже много раз покрывались снегом следы, охотник стал бывать в тигриных владениях чаще, однако Матильда решила, понаблюдав за ним, что ходит он трусовато, кроме соболей ему ничего не надо, а эта мелкота ее нисколько не интересовала. И опять решила Тигрица, что вполне могут они жить сами по себе, не мешая один другому. Как когда-то с тем бурым медведем – в вооруженном мире.

И все же на всякий случай в том месте, где охотник ходил по их следам, она несколько раз прошлась по его свежей тропе, чтобы знал он: намерена Тигрица платить ему тем же, что тоже интересуется его делами, а будет необходимость – и более строгие меры примет. Матери для защиты детей многое дозволено.

Но не сделал этот человек выводов из тигриных предупреждений: опять ходил по следам Матильды, определенно интересуясь ею. Она, возмутившись, тут же предприняла ответные меры: «взяла» его свежий след и прошла по нему до самой избушки. И еще раз подпускала к себе на расстояние уверенного атакующего броска. Чтобы утром тот, оглядевшись, уразумел: была, могла задавить, но не тронула. Значит, приходила предупредить, что зла не желает, но за себя, в случае чего, постоять может.

…Матильда осторожно вела уже полувзрослых тигрят по ночному зимнему лесу, обучая их премудрости жизни. Предельно внимательная и чуткая, налитая тугой гудящей силой, она была готова в любой крохотный взрывной миг пустить в ход всю свою мощь и совершенные орудия нападения. А немного позади за этой грациозно-легкой громадной силой послушно и безбоязненно, один за другим, мягко и вроде бы шаловливо, как и подобает в полудетском возрасте, шагали прилежные ученики. Они на всю жизнь с «полуслова» и полувзгляда усваивали материнские уроки, ее повадки, манеры, умение ходить и высматривать. Учились предусмотрительности и благоразумному бесстрашию. Всему, без чего тигру в тайге не прожить.

Она остановилась в пронзительно звонкой тишине, и тигрята застыли. Слушали тайгу, но доносились лишь тихий шелест редких дубовых листьев, шепот хвои где-то около холодно мерцающих звезд да глухие переливы воды под ледяной броней ключа.

Ничего интересного не уловив, пошли, пружиня шаг, по звериной тропе дальше. И так бесшумно, как только кошки могут. Мать прилегла, и дети тут же, учительница спустилась к заледенелому и заснеженному ключу, и ученики неотступно за нею. Цепочкой, след в след. Когда Тигрице требовалось по какому-нибудь серьезному и ответственному делу идти одной, она бросала на тигрят мимолетный взгляд, тихим, утробно коротким не то «мяу», не то «уур» заставляла их залечь в терпеливом ожидании, и они не смели ослушаться, каким бы долгим ни было отсутствие матери.