Текст книги "Мои воспоминания"

Автор книги: Сергей Капица

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Заграничные путешествия

В 1967 г. нас с Александром Дмитриевичем Смирновым[71]71
  Смирнов Александр Дмитриевич (1919–2005), выдающийся ученый, профессор МФТИ, доктор технических наук. Работал в ЦАГИ с 1949 г., возглавил ВЦ ЦАГИ в 1963 г.


[Закрыть], который работал в ЦАГИ, где занимался прикладной математикой, – пригласили в Австралию читать лекции. Мы жили в Сиднее, это была главная база, и ездили с лекциями по разным университетам; за это время я даже написал неплохую работу.

Удавалось и отдохнуть. Как-то мы провели дней десять на маленькой биологической станции на Барьерном рифе. Обычно там занимаются студенты, но в то время станция была свободна.

Барьерный риф – это потрясающее геологическое образование длиной 2000 км, оно тянется вдоль северо-восточного побережья Австралии от Южного Тропика до экватора. Это самое крупное образование такого рода на Земле и рай для подводного пловца. Мы много ныряли с аквалангами, и я уже себя чувствовал под водой очень свободно. Как-то раз я погнался за гигантской черепахой и незаметно для себя опустился на глубину около тридцати метров и обнаружил, что у меня кончается воздух. В этом случае нужно переключать аппарат на резервный запас и подниматься наверх. Я стал переключать и каким-то неловким движением вообще отключил воздух. Нужно было срочно подниматься. Я знал, что когда нет воздуха, нельзя подниматься быстро. Давление воздуха на глубине 30 метров – четыре атмосферы, в два раза больше, чем в автомобильной камере, то есть воздуха достаточно, но чтобы не разорвать себе легкие, надо подниматься очень медленно. Хочется как можно быстрее, но надо сдерживаться, это самое главное. Важно помнить, что воздуха достаточно. Поэтому надо задрать голову, медленно выпускать пузырьки и ни в коем случае не подниматься быстрее этих пузырьков.

В Австралии

Со мной был один американец, и я показал ему, что у меня проблемы. Он мне предлагал дать свой загубник, но я отказался. Не надо торопиться – это я соображал очень четко. Американец поднимался вместе со мной, но немного быстрее, чем надо, и порвал барабанные перепонки – как ни парадоксально, с работающим аквалангом быстро подниматься еще труднее. А я ничего себе не порвал, только был абсолютно изможден и с трудом выбрался на поверхность, лодка была довольно далеко. Когда она подплыла, я еле-еле мог вылезти, меня просто вытащили из воды. Но на следующий день я опять нырял.

Был у меня в Австралии и более серьезный случай. Недалеко от Сиднея есть бухта с малозаметным входом, а рядом с ней отвесные скалы. В XIX веке здесь утонул корабль, и вокруг этого места многие ныряют в надежде что-нибудь найти. Отправился туда нырять и я. Когда пришло время возвращаться, я обнаружил, что нет лодки, которая должна меня подобрать. Я оказался один, на расстоянии около 100 метров от берега, при довольно неспокойном море; вылезти на берег нельзя – тебя разобьет в клочья.

Примерно в километре оттуда была отмель, на которую можно было бы выбраться, но для этого надо было долго плыть по бурному морю, да и акул там более чем достаточно. Что-то надо было делать, и я поплыл. Я плыл один, очень медленно. Поднимаясь на волне, я оглядывался вокруг и, когда видел лодки, сигнализировал им, но из-за волнения меня не замечали. Наконец все же меня увидели молодые подводники, студенты университета, которые, так же как и я, пришли нырять на это место. Меня вытащили, и когда я рассказал им, что произошло, они были в ярости: во-первых, поняли, что я чуть не погиб, во-вторых, были возмущены, как те негодяи меня бросили! Когда мы вернулись обратно, у причала обнаружили ту самую лодку и людей, которые должны были меня забрать. Дело чуть не дошло до мордобоя. Я расплевался с ними, забрал свою одежду и пошел обедать с моими новыми друзьями. Потом мы опять ходили на это место, ныряли уже в более спокойной обстановке.

История дошла до местной печати, кто-то раззвонил об этом, думаю, это были мои спасители. Ко мне даже приходил журналист, я отказался что-либо комментировать, но все равно что-то в печати появилось. Через двадцать лет, когда я приехал вместе с Таней в Австралию, об этом случае еще помнили…

В другой раз я попал в переделку уже на суше. В университете Сиднея мы жили в гостевой квартире женского колледжа и обычно ужинали за общими столами колледжа. Во время ужина меня пригласили принять участие в походе в пещеру. Я уже спускался в пещеру в Чехословакии, там очень красиво, туристов возят в специальных вагончиках. В общем, я согласился, тем более что в качестве вклада меня попросили принести десять бутылок вина.

Рано утром вместе с десятью отважными австралийцами мы отправились в пещеру. Я поздно понял, что поход-то серьезный, ребята оказались опытными спелеологами. Мы бесконечно спускались и поднимались по веревочным лестницам, пока не дошли до расселины, так называемой «шкуродерки», по которой надо было долго ползти на животе. Все благополучно пролезли, а я, как самый крупный, застрял. Ни вперед, ни назад. Постоянно казалось, что горы сейчас сожмут свои челюсти, и меня раздавит. В этих каменных объятиях я промучился два часа, пока двое ребят не растянули меня сразу в две стороны. Наконец с ободранной кожей и синяками выбрался. В общей сложности мы провели под землей 15 часов и уже к ночи вылезли на свежий воздух. Как оказалось позже, мы спустились на самое глубокое место в Австралии, и до нас это проделывалось лишь однажды.

Группа молодых спелеологов

В Австралии я не только попадал в экстремальные ситуации, но и занимался наукой. Однажды я поехал в Мельбурн, прочел там лекцию и уже шел садиться в самолет, чтобы возвращаться обратно в Сидней. Я иду по летному полю к самолету и слышу объявление: «Капица, вас просят обратиться к диспетчеру». Я пошел обратно к диспетчеру и спрашиваю, в чем дело. Вас, говорят, срочно просят связаться с советским посольством в Канберре.

В пещере

Вообще-то это нехороший сигнал, инстинкт мне подсказал, что что-то неладно. Но самолет уже отлетал, и я решил вернуться домой в Сидней, и уже оттуда позвонить в посольство. Была пятница, в понедельник я дозвонился до посольства и мне, не объясняя причин, велели приехать. Канберра расположена как раз посередине между Сиднеем и Мельбурном, полчаса лету. Я прилетел туда, и меня сразу направили к послу, который сказал, что пришла шифровка из Москвы, и мне велено продолжить командировку и ехать в Америку. Такой неожиданный ход.

Тут я вспомнил, что буквально накануне отъезда в Австралию я встретил вице-президента Академии наук Бориса Павловича Константинова[72]72
  Борис Павлович Константинов (1910–1969), советский ученый-физик, академик, вице-президент Академии наук СССР.


[Закрыть]. Он возглавлял Физико-технический институт в Ленинграде и одновременно половину времени – как вице-президент Академии наук проводил в Москве, у него была квартира в нашем подъезде в доме на Ленинском проспекте. Мы были знакомы, он был ко мне расположен, часто приглашал к себе и я ему рассказывал о том, чем занимался. Мы столкнулись у лифта, он спросил, как обычно, что я делаю, и, услышав, что еду в Австралию, поинтересовался зачем? Я ответил, что еду читать лекции, а он и говорит: тебе надо в Америку ехать, а не в Австралию. А как раз за несколько дней до этого, мне пришло письмо с приглашением в Америку от Панофского[73]73
  Панофский Вольфганг (Panofsky) (р. 1919), американский физик, иностранный член РАН (1988). В 1966 г. под руководством Панофского запущен Станфордский линейный ускоритель на 22 ГэВ, до 1984 г. Панофский – директор Станфордского центра линейного ускорителя.


[Закрыть]: «Мол, вы едете в Австралию, так заезжайте на обратном пути к нам». Примерно как «вы едете на Николину Гору, заезжайте к нам в Звенигород». Профессор Станфордского университета в Калифорнии, Панофский был директором одного из крупнейших в мире ускорителей, построенного в 1966 году. Создание этого ускорителя было прорывом в ускорительной технике, который надолго определил развитие этой области науки и техники, его длина 3 км, и стоил он больше ста миллионов долларов. Я рассказал о приглашении Константинову, и на этом мы расстались.

И вот такой неожиданный поворот, видимо, это был результат того разговора с Борисом Павловичем. Но ехать из Австралии в Америку – это нарушение всех директив. Тогда полагалось вернуться в Москву и оттуда уже можно было ехать куда-то еще. И я спросил, надо ли мне ехать в Москву? Посол говорит: «Нет, вы можете прямо лететь в Америку, но для этого вам нужна будет виза. У вас есть приглашение?» «Да, у меня есть письмо от Панофского, я взял его с собой». «Мы, – продолжал посол, – помочь вам с визой не можем, скорее помешаем, поэтому вы сами обращайтесь в американское консульство в Сиднее».

В. Панофский (в центре) и С. В. Емельянов в гостях у П. Л. Капицы в Москве. Снимает П. Дотти

Американский консул, к которому я пошел выхлопатывать визу, был сильно напуган, потому что только что случилось ЧП: дочь Сталина, Светлана Аллилуева осталась в Индии. Поэтому прежде чем дать мне визу, он долго консультировался с Вашингтоном. Но в результате визу я все же получил и улетел в Сан-Франциско.

Удивительно, что я смог переоформить билет, по которому должен был возвращаться в Москву, на другой, чтобы лететь из Сиднея в Америку, и из Америки уже в Москву. И с этим билетом безо всякой доплаты совершил кругосветное путешествие. Как это можно было тогда сделать, я сам не понимаю, но я это сделал. Я хотел еще по дороге провести день в Гонолулу, – там был отель, который стоил всего 7 долларов в сутки, – но в последнюю минуту я решил это не делать и прилетел прямо в Сан-Франциско.

В тот самый день, когда я улетал из Австралии, началась арабо-израильская война. Перед отлетом я поехал к нашему послу и спросил, стоит ли ехать сейчас в Америку. Он говорит: «Есть директивы центра. У вас есть виза? Значит, поезжайте».

В аэропорту меня встречал Панофский. Это исключительно интересный человек, выдающийся ученый. В первый раз я узнал о нем, когда вышел его курс электродинамики, написанный в лучших традициях общих курсов теории электричества. Мне он очень понравился, и я организовал публикацию перевода этой книги в СССР. Перевод сделал Володя Быков, который был тогда у меня в аспирантуре, а я был редактором. Курс вышел в издательстве «Мир», – это была моя первая встреча с этим издательством, в котором впоследствии выходил журнал «В мире науки».

Гленн Т. Сиборг, С. Капица, Ерл К. Хайд. Лаборатория Лоренса. Беркли. 1975 г.

Панофский не раз приезжал в Советский союз. Как-то в Дубне была большая конференция по ускорителям, и он был главой американской делегации. Как обычно, конференция кончилась банкетом, который был устроен в городской столовой. После заседания все отправились в эту столовую. В главном зале столы были накрыты, а стулья стыдливо спрятаны за занавески. Был накрыт фуршет, тогда это было внове, все было очень парадно, вокруг бегали половые во фраках, про которых говорили, что они из половых и из органов.

Я как член оргкомитета пришел туда первым вместе с Панофским, который только что вел заключительное заседание. Дело было летом, жарко, он был без галстука, без пиджака, и сразу начал есть бутербродики, которые стояли на столе, и запивать минеральной водой – ничего более крепкого он в жизни не пил. Видя, что Панофский устал, я притащил ему из-за занавески стул, но едва он сел, подскочил один из главных официантов и стал буквально выдергивать стул из под него, заявляя, что тот нарушает протокол: «Это фуршет!» Я стал объяснять, что это профессор Панофский! – «Мало ли какие Панофские будут тут свой порядок устанавливать!» Тогда я сказал, что этот Панофский является советником Президента США по вопросам науки. Половой отскочил как ошпаренный и больше не появлялся. Потом все остальные тоже притащили стулья, так что «протокол» был полностью нарушен.

Оказавшись в Америке, я увидел, что газеты пишут всякие страшные вещи, будто советский и американский флоты сосредоточиваются в восточной части Средиземного моря и что чуть ли не вот-вот начнется третья мировая война. Я никак не мог дозвониться до нашего посольства, а консульства в Калифорнии еще не было. Тогда помощница Панофского сказала, что открыта телефонная линия через спутник в Москву, и таким образом я позвонил отцу. Связь установилась моментально, и отец прояснил мне ситуацию. Перед этим мы разговаривали с Панофским о третьей мировой войне, и он потом всем со смехом рассказывал, как я звонил в Москву, чтобы выяснить, что третьей мировой войны не будет. Впоследствии Панофский был в центре переговоров по запрещению ядерных испытаний, он был участником пагуошских встреч и членом советско-американской комиссии по вопросам разоружения на уровне Академии наук.

Я провел целый месяц в Америке, посетив все главные лаборатории, где я действительно многому научился. Это было мое первое большое путешествие за границу: в общей сложности я отсутствовал четыре месяца.

В те времена выезд за границу сам по себе был событием. Поехать в капиталистическую страну можно было только после поездки в одну из стран так называемого «социалистического лагеря». После опалы отца долго пускали только в Польшу и Чехословакию, он очень любил отдыхать в Татрах.

В Чехословакии. Слева направо: П. Л. и А. А. Капицы, Татьяна Дамир, С. П. Капица

В 1959 году Петр Леонидович должен был выступать в Праге на международном симпозиуме по планированию науки. Решено было поехать в Прагу вместе – отец, мать, моя жена Таня и я. Это была наша первая поездка за границу на машине. Мы поехали через Минск на Варшаву, потом на юг в Краков, из Кракова в Татры и оттуда в Прагу.

Отец много думал о глобальных проблемах. Для симпозиума он подготовил большой доклад, в котором рассматривал различные вопросы, стоящие перед естественными и гуманитарными науками, роль науки в современном мире. Доклад так и назывался «Будущее науки».

В Праге. Слева направо: Т. А. Дамир, С. П., П. Л. и А. А. Капицы

Когда мы приехали в Прагу, неожиданно выяснилось, что послу пришло указание отменить выступление отца: какие-то силы были против. Петр Леонидович заявил, что он свободный ученый и будет говорить, но у посла были строгие инструкции «не пущать». Стали искать выход из создавшегося положения, и тут я предложил считать выступление отца не отдельным докладом, а участием в дискуссии. Ведь работа на конгрессе подразумевает участие в дискуссиях, в обсуждениях! Посол, который тоже хотел найти какую-нибудь увертку, согласился. Так и поступили. Этот доклад потом неоднократно публиковался, впервые он был частично напечатан в журнале «Наука и жизнь».

После сложных переговоров Петр Леонидович вышел из посольства и так небрежно сказал: «Сергей, я поеду с послом, а ты поезжай за нами». Отец с послом сели в посольскую машину, а я с дамами на нашей зеленой «Волге» поехал следом. Мы едем за послом, который мчится через весь город, прет как танк – он-то знает дорогу, для него не существует красного света на перекрестках, а я стараюсь держаться у него на хвосте. Все это на узких мощеных улицах Праги со сложным рельефом… Я никогда в жизни не чувствовал себя так ужасно и решил, что если разобью машину или случится еще что-нибудь, то пусть посол выкручивается, я исполняю его директиву!

Когда мы доехали до резиденции посла, я был совершенно мокрый от волнения, Анна Алексеевна была взбешена. Она выскочила из машины и стала кричать на посла: «Вы тут ездите как оккупанты!», в общем, высказала все, что она думала по этому поводу. Таня, сильно напуганная, сидела сзади. А я благодарил Бога, что спасся.

Обратно мы ехали через Ужгород, где для нас пришлось расчищать автомобильную дорогу через границу: там не было проезда, никто тогда не ездил на машинах. На границе нас досматривали и нашли у Петра Леонидовича чековую книжку – он получил небольшой гонорар и положил деньги на счет в чешском банке. Оказалось, что чехи не разрешают иностранцам вывозить чеки из страны: у них тоже свои порядки. И на границе у отца забрали эту чековую книжку. Он очень обиделся, хотя деньги, конечно, не пропали, они остались на счету.

У этой истории было любопытное продолжение. Примерно через год я поехал в Чехию кататься на лыжах и был в Праге. На приеме в консульстве ко мне подошел консул и конспиративно передал чековую книжку, сказав: «Передайте вашему батюшке!». На этот раз на границе проблем с книжкой почему-то не возникло.

В начале 1965 года я был одним из первых советских ученых, которому дали возможность поработать в Швеции, в Стокгольме. Я сделал довольно хорошую работу в Королевском техническом институте (Royal institute of technologie), в лаборатории, которой руководил Альфвен[74]74
  Альфвен (Alfven) Ханнес (1908–1995), шведский физик и астрофизик. Нобелевская премия (1970).


[Закрыть], получивший Нобелевскую премию за исследование плазмы. И пока я был в Швеции, отец – тоже в первый раз в капиталистическую страну – поехал в Данию получать премию имени Нильса Бора. Премию вручал датский король, присутствовала вдова Бора Маргарет. На такие торжественные мероприятия полагается ездить с супругой, но мать не выпустили.

Король Дании Фредерик IX вручает П. Л. Капице медаль имени Нильса Бора. Слева – Маргарет Бор

Анна Алексеевна была против того, чтобы Петр Леонидович ехал в Данию один. Она считала, что он должен добиваться, чтобы их пустили вместе, чтобы не было этого безобразия, когда жену оставляют в качестве заложника. А отец понимал, что это первая возможность поехать в капстрану, ею надо пользоваться, и поехал в сопровождении официальных лиц: вице-президента Академии наук Бориса Павловича Константинова и новосибирского академика Спартака Беляева[75]75
  Беляев Спартак Тимофеевич (р. 1923), физик, академик РАН (1968), директор Института общей и ядерной физики (ИОЯФ).


[Закрыть]. Чтобы быть отцу поддержкой, я прилетел из Швеции в Копенгаген.

После вручения премии президент датской академии Петерсон пригласил нас на обед. Он был филологом, специалистом по толкованию Библии. В молодости, в 20-х годах он занимался источниковедческим анализом Библии, исследовал тексты, стараясь понять, что в них первично, что вторично. Его критиковали и справа и слева. Церковники говорили, что нельзя вопрошать о богооткровенном тексте, где каждая буква есть слово Божие, а ученые считали, что все это басни, к которым нельзя серьезно относиться. Но Петерсон отнесся серьезно и сделал открытия мирового значения. Когда нашлись рукописи Мертвого моря, подтвердились многие из его догадок, у библейских текстов появились литературные источники. Отец никогда Библией не интересовался, его это не занимало, и им не о чем было разговаривать. А я читал об открытии Кумранских рукописей, и у нас завязалась интересная беседа.

Потом мы все вернулись в Стокгольм, академики оттуда улетели в Ленинград, а я остался в Швеции.

Когда мы летели из Дании в Стокгольм, посольство заказало нам билеты во второй класс, а академики по рангу всегда летали первым. В аэропорт нас провожал президент инженерной академии Дании, и вдруг выяснилось, что мы летим вторым классом. Он возмутился и отправил секретаря поменять наши билеты на первый класс. В результате даже я летел первым классом. Отец и Константинов сидели рядом и разговаривали о своем, а я оказался в стороне. Стюардесса принесла шампанское, которое осталось с прошлого рейса, но я знал свои права и потребовал коньяк. Когда академики увидели, что я пью коньяк, а им принесли спитое шампанское, они не могли это пережить. А я им говорю: «Вы прав своих не знаете! Сказали бы, и получили коньяк, сколько угодно!»

В том же 1965 году я выступал на большой международной конференции по ускорителям, которая проходила в Италии, в городке Фраскати недалеко от Рима, там находится центр ядерной физики. После конференции нам устроили замечательную поездку по Италии, во Флоренцию, потом на север, в Венецию. Нас было 15 ученых, и к нам был прикомандирован искусствовед Марк. Как-то уже в конце путешествия мы с ним разговорились, он был очень доволен нашей группой – все дисциплинированные, ответственные, не напиваются, тряпками не спекулируют, ведут себя вполне корректно, никаких хлопот. Вдруг телефонный звонок, консьерж берет трубку: просят кого-нибудь из русской группы. Марк побледнел, решил, что накликал беду как раз когда говорил. Кто может нам звонить в такое место? Он подошел к телефону и удивленно говорит: «Сергей, это вас. Звонят из Рима». Голос из посольства объявил, что мне и еще одному профессору надлежит возвратиться в Рим. «Когда ваша группа улетит из Милана в Москву, вы должны прибыть в наше распоряжение. Билеты на самолет будут вас ожидать на стойке Аль-Италия». Я рассказал об этом Марку, тот поразился, говорит, может это вас разыгрывают? Нет, на розыгрыш мало похоже, человек назвался, все выглядит серьезно. В аэропорту Милана на стойке действительно нашлись два билета в Рим на наши имена. Наша группа улетела в Москву, и когда Таня приехала меня встречать в Шереметьево, ей сказали: «А! вы разве не знаете? Сергей в Италии остался». Она была несколько удивлена…

Справа – П. Л. Капица, в центре – С. П. Капица

Мы с коллегой прибыли в Рим, нас встретил мрачного вида шофер и привез прямо на территорию посольства. Нас провели к послу, который сказал, что пришла телеграмма из Москвы, и нам надлежит принять участие в международной конференции по сверхсильным магнитным полям, где должен был делать доклад академик Сахаров[76]76
  Сахаров Андрей Дмитриевич (1921–1989), физик-теоретик и общественный деятель, академик (1953).


[Закрыть] и его сотрудники. «По не зависящим от нас обстоятельствам Сахаров не прибудет, но доклад его представлен, и вам надлежит быть на этой конференции и представить доклад Сахарова». Мы дружно, не сговариваясь, отвечаем, что изображать Сахарова не можем, да и вообще мы в этой области не работали.

Директивы из Москвы совершенно ясные, участвовать в конференции надо, но мы настаивали, что заменить автора никак не можем. В конце концов решили, что мы будем наблюдателями. Чтобы разрядить обстановку, я рассказал историю про кота, который каждый март сильно гулял и приходил побитый. Хозяин сказал: «Так ты плохо кончишь!» и оскопил кота. Настал веселый месяц март, кот опять уходит из дому и возвращается рваный и драный. Хозяин спрашивает: «Что же ты там делал?» – «Я, говорит, наблюдал и консультировал».

В гостях у А. Д. Сахарова и Е. Г. Боннэр. Москва. 1987 г.

Итальянцы скрепя сердце нас приняли. Это была очень любопытная конференция, там были американцы, англичане, немцы. Германии и Италии было запрещено заниматься чем-либо, касающимся технологии атомных бомб, это был даже не режим нераспространения, а режим прямого запрета. А вот магнитные поля делать было можно, и они начали экспериментировать в этой области, организовали конференцию. Сахаров действительно представил очень интересный доклад, который произвел большое впечатление. Текст доклада был распространен в печатном виде.

Сахаровым была придумана технология получения взрывных магнитных полей: магнитное поле обжимается с помощью взрыва и при этом поле очень сильно возрастает. Цифры, которые Сахаров приводил, были очень впечатляющими, это демонстрировало наш потенциал. Похоже устроен механизм, который приводит атомную бомбу в такое состояние, в котором она может взорваться, но при этом сжатие выполняют в сферической геометрии. А тут – магнитный поток обжимается цилиндром. Я немножко знал про эти вещи, потому что когда я работал в ЦАГИ, там можно было читать многие закрытые работы, и я изучал замечательные работы Лаврентьева[77]77
  Лаврентьев Михаил Алексеевич (1900–1980), российский математик и механик, академик (1946) и вице-президент (1957–1975) АН СССР. Основал Сибирское отделение Академии наук.


[Закрыть] по физике кумулятивного взрыва. Если сжимать конусом, тогда получаются сверхбыстрые струи металла, которые пробивают любую броню, на этом основана конструкция фаустпатрона.

Из воспоминаний академика Сахарова[78]78
  Сахаров А. Д. Воспоминания. М., 1996. Т. 1. С. 215.


[Закрыть]

…Все наши работы по МК (магнитная кумуляция) оставались засекреченными вплоть до середины 60-х годов. В 1964 году появились первые зарубежные публикации (с описанием систем типа МК-1). Нам с большим трудом удалось добиться разрешения на опубликование в Докладах Академии наук статьи, содержащей описание наших исходных идей и основных экспериментальных результатов. Статья была подписана основными участниками работы за период 1952–1965 годов и опубликована в 1965 году. Местом работы авторов был указан Институт атомной энергии. Вскоре туда пришло приглашение из Италии от проф. Кнопфеля на предстоящую в сентябре 1965 года конференцию по сверхсильным магнитным полям, получаемым методом взрыва.

Мы решили добиваться разрешения на поездку и представление доклада. Уже этот простой вопрос вызвал большие сложности. Летом 1965 года я присутствовал на заседании в Министерстве, где обсуждался проект доклада, в котором были некоторые (очень незначительные и тщательно взвешенные с точки зрения секретности) добавления к опубликованной в ДАН записке. Председательствовал заместитель министра В. И. Алферов. Он заявил, что Министерство возражает против посылки доклада, выходящего за рамки опубликованного в печати. Встал научный руководитель объекта Ю. Б. Харитон и доложил, что комиссия под его председательством рассмотрела проект доклада и пришла к твердому мнению, что доклад не содержит ничего, раскрывающего государственную тайну, и что его следует представить на конференцию. Это будет способствовать авторитету советской науки. Алферов усмехнулся и сказал:

– Но мы не со всяким мнением товарища Харитона соглашаемся…

Ю. Б. густо покраснел (эти слова Алферова звучали как публичная пощечина), но промолчал. <…>

Первоначально мы предполагали, что на конференцию поедут трое: я, Александр Иванович Павловский и Владимир Константинович Чернышев. Но потом я решил отказаться от поездки, так как считал, что при моем уровне секретности, существенно превосходившем уровень более молодых коллег, имевших 1-ю форму секретности, получить разрешение на поездку совершенно безнадежно. Теперь я думаю, что совершил ошибку. Но мне не хотелось зря, как я думал, проходить все утомительные и отнимающие много времени стадии получения разрешения (анкеты, характеристики, медосмотр и т. п.). Кроме того, и это главное, меня удручало, что я не смогу говорить ни о чем, кроме того, что содержится в опубликованной статье. Я бы чувствовал себя при этом идиотом. Вопрос о разрешении Павловскому и Чернышеву решался голосованием Политбюро (опросом по телефону). Была представлена докладная Председателя КГБ Семичастного, резко возражавшего против их поездки. Поездку запретили. Быть может, во главе со мной их бы и пустили, дав в придачу нужное количество офицеров КГБ. Кто знает! В период, пока я еще не отказался, за мной резко усилилась нескрываемая слежка КГБ (забавный случай: я вложил в калоши, чтобы они не спадали, бумажки с какими-то ненужными невинными формулами – их из калош изъяли). Очевидно, меня толкали на добровольный отказ от поездки. Позднее от московских физиков, присутствовавших на конференции (она состоялась во Фраскати, недалеко от Рима), я узнал, что на нее приехал американский ученый Фаулер из Аламоса. Ему дали разрешение на поездку после того, как Кнопфель сообщил, что, вероятно, будет и Сахаров. Фаулер приехал с двумя своими дочерьми и, я думаю, с несколькими сотрудниками ФБР.

В обсуждениях я особо не участвовал, но впитывал информацию и познакомился с некоторыми людьми, которые работали в этой области. Там был выдающийся экспериментатор Макс Фаулер, который произвел на меня большое впечатление. Но вскоре я заметил, что как только я подхожу к кому-то разговаривать, тут же подлетал кто-то третий, «искусствовед в штатском»…

После научной сессии нас повезли на полигон в горах юга Италии, где проводились взрывные эксперименты, и там был устроен банкет на открытом воздухе. Был парадный стол, в середине начальство. А мы в самом конце, наблюдателями. Вдруг подходит ученый секретарь конференции и просит профессора Капицу в центр стола. Я пересел, и потом даже должен был сказать какие-то слова тоста, адекватные ситуации.

Ю. Б. Харитон на Николиной Горе

Все кончилось благополучно, и как только мы приехали в Москву, высшие инстанции, которые интересовались этими вопросами, потребовали отчет. Позже я встретился с Сахаровым, и он расспрашивал меня о конференции. Харитон, который руководил всеми этими работами, приезжал к нам на дачу, мы с ним долго гуляли по саду, пока я подробно рассказал ему обо всем увиденном.

Потом я еще несколько раз встречался с Сахаровым. Как-то он меня позвал к себе на квартиру. Незадолго перед этим он овдовел и жил один, в довольно растерзанном виде, плохо одет, в кухне полно грязной посуды, все это производило грустное впечатление. Но разговор с ним был очень интересен.

Последняя встреча была перед нашим вхождением в Афганистан и ссылкой Сахарова в Горький. Елена Боннэр обратилась к отцу с просьбой подписать письмо в защиту одного диссидента. Отец отказался, сказав, что он никогда не подписывает коллективных писем, а если это надо – пишет сам кому надо. Но чтобы как-то смягчить это дело, пригласил Сахаровых отобедать. Обедали впятером: Анна Алексеевна, Петр Леонидович, Сахаровы и я. Когда обед кончился, отец, как обычно, позвал Андрея Дмитриевича к себе в кабинет поговорить. Елена Георгиевна моментально отреагировала: «Андрей Дмитриевич будет говорить только в моем присутствии». Действие было как в театре: длинная пауза, все молчали. Наконец отец сухо сказал: «Сергей, проводи, пожалуйста, гостей». Гости встали, попрощались, отец не вышел с ними в переднюю, там они оделись, и я проводил их до машины.

Отец был крайне удивлен, до этого он не раз встречался с Сахаровым и подолгу беседовал наедине, а когда возникала необходимость, выступал в его защиту.

Из воспоминаний академика Сахарова[79]79
  Сахаров А. Д. Воспоминания. М., 1996. Т. 1. С. 420.


[Закрыть]

4 декабря 1981 года, во время нашей с Люсей голодовки за выезд Лизы, Петр Леонидович послал письмо на имя Л. И. Брежнева. Вот его полный текст:

«Глубокоуважаемый Леонид Ильич!

Я уже очень старый человек, и жизнь научила меня, что великодушные поступки никогда не забываются. Сберегите Сахарова. Да, у него большие недостатки и трудный характер, но он великий ученый нашей страны. С уважением.

П. Л. Капица».

Как известно, 8 декабря Лизе[80]80
  Алексеева Елизавета Константиновна (р. 1955), программист, жена сына Е. Г. Боннер – А. И. Семенова (р. 1956). С декабря 1981 г. семья живет в США.


[Закрыть] был разрешен выезд.