Текст книги "Мои воспоминания"

Автор книги: Сергей Капица

На самом Алагезе, вернее рядом с пиком, у маленького круглого озера стоят три финских дома: большой двухэтажный каменный дом, где помещается большой магнит, примыкающие лаборатории, налево – комнаты и еще маленький дом с электростанцией – вот основная часть экспедиции. Вокруг палатки, где живут рабочие и некоторые энтузиасты экзотики. В 800 метрах выше по горе стоят еще два домика, один жилой, другой – лабораторный с малым магнитом, где живу и работаю в группе у Вайсенберга. Я решил сначала разобраться в работе малого магнита, а затем перейти на большой.

Вокруг горы, зрелище величественное, но очень мрачное. Это почти голые скалы, трава кончается на уровне лагеря. Около вершины – снега и ледники, на горизонте виден Арарат весь в снегу, ледниках и облаках. Рядом с большим виден правильный конус малого Арарата. В противоположном направлении пики собственно Алагеза, их всего четыре – северный, западный, южный и восточный. Между ними – кратер, пропасть 300 метров. Хотя геологи и утверждают, что это не вулкан, но положение от этого не меняется.

Сейчас на горе много народу, около 50 человек, много строительных рабочих; они проводят центральное отопление, штукатурят дома, строят плотину для микро ГЭС, которая будет работать от воды озера. Вообще это совершенно оборудованное для цивилизованной науки место, если не считать погоды и высоты. Высота (3250 м) сказывается на каждом шагу, особенно в первые дни, как в прямом, так и в переносном смысле. Сколько-нибудь быстро и долго бежать невозможно – не хватает дыхания, почему-то лезут волосы, не растет борода. Вода кипит чуть ли не при 80°, моторы еле тянут. Зато солнце, когда оно есть, очень обжигает лицо. Погода здесь странная, ведь мы выше обычных облаков – те же, что в долине, поднимаются к нам в виде тумана, иногда так внезапно, что, даже отойдя недалеко от дома, можно заблудиться.

Основные работы здесь – это большой и малый магнит. На большом работает группа под руководством Морозова, Вайсенберг командует малым. Работы масса, так что и я могу быть здесь полезным. Кормят здесь хорошо, в основном мясо. У нас ученый-повар, но несмотря на это, готовит он хорошо, и во всяком случае достаточно. День начинается здесь поздно, в 9 утра по московскому времени, то есть в 10 по-местному. Кончают работать поздно ночью. Это меня удивляет, в экспедиционных условиях обычно наоборот.

Вообще, вся организация здесь поставлена блестяще, снабжение идет на машинах снизу. Всем хозяйством ведает некий Георг, здоровенный горец, который с одинаковым успехом режет быка и развешивает конфеты. Все хозяйство вращается около него.

Важную роль играет радио. Каждый день есть связь с Москвой, вы могли бы ее слушать. Наши позывные РГЦО – Москва, РГЦП – Алагез, работает в 12, 13 и 17 часов дня на 16,5 МГц, переговоры идут на близких волнах. Вообще связаться несложно, так что, кто будет в городе – (тетя Наташа, Леня или кто другой, так это ему вполне возможно). Я уже просил предупредить вас об этой возможности, подробности узнайте у Леры.

О моих диссертационных планах пока сказать трудно. Наверное, 5–6 поеду с Артем Ис. в Тбилиси, оттуда – поездом на побережье, затем домой.

Г. Еривань. Занги, высотная экспедиция Академии наук Арм. ССР.

Алагез. База экспедиции

Артем Исаакович Алиханян

По дороге на Алагез

После этого я еще много раз бывал в Армении. В студенческие годы я увлекся горными лыжами. У меня были немецкие трофейные лыжи «Остби», на них можно было бы и сейчас кататься, и канадские ботинки, очень специальные, я их купил на самостоятельно заработанные деньги. На Алагезе нас поднимали тракторами или на грузовиках на три с половиной тысячи метров (подъем был очень тяжелым), и оттуда мы спускались на лыжах вниз – двадцатикилометровый спуск. Впоследствии я ездил кататься в Приэльбрусье, в альплагерь «Эльбрус». Об этом увлечении мой двоюродный брат Леня написал такие стихи:

 
Лыжи разные бывают,
Это каждый неуч знает.
Горные, равнинные,
короткие и длинные,
С жесткими креплениями,
Или же с ремнями.
Это без сомнения
Знаете вы сами.
Но все что встречалось вам —
Жалкий, ненужный хлам.
Настоящими лыжами можно
Назвать только лыжи Сережины.
Ведь недаром платил Сергей
Заработанных кровных своих
Сто семьдесят восемь рублей
Сорок копеек за них.
Экспертизой Адриана
В них не найдено изъяна.
Из шестнадцати кусков
(Чтоб не поломать)
Лыжи переклеены —
Это ж надо понимать!
И к тому ж – трофейные.
А теперь в семнадцать лет
Ты послушай мой совет:
К восемнадцати годам
Будешь в возрасте для дам.
Дам наукой не прельстишь,
Это – бисера метанье,
Все равно получишь шиш,
Будь хоть кладезь знания.
Но попробуй встать на лыжи —
Сердцу сделаешься ближе,
На горе и под горой
Сразу станешь «милый мой».
Только при прыжках с трамплина
Береги свои штанины
Без штанов, ты сам поймешь,
И спортсмен идет ни в грош.
Итак, на лыжах дуй смелей
Итак, да здравствует слалом!
И твердо помни: веселей
Когда катаешься вдвоем.
 

Л. Л. Капица, 1945 г.

На Алибеке. Март 1964 г.

На лыжах. 1956 г.

С. Капица и А. М. Дамир. Ореанда. 1969 г.

Один раз я спас человека от гибели. Мы спускались с Алагеза довольно большой группой, человек 10–15, и мне, как более опытному, велели спускаться замыкающим. И когда уже смеркалось, на последнем этапе, может быть в километре от базы, на ровном плато, я вдруг вижу, что справа от трассы кто-то лежит. Он лежал не на самой трассе, а в стороне, и его легко можно было не заметить. Я подошел к нему – это был молодой, но уже известный физик Игорь Кобзарев[41]41
  Кобзарев Игорь Юрьевич (1932–1991), физик. Работа в области теории элементарных частиц, гравитации, космологии.


[Закрыть], сын академика Кобзарева[42]42
  Кобзарев Юрий Борисович (1905–1992), академик Российской академии наук. Работа в области радиотехники и радиофизики.


[Закрыть], вскоре он стал доктором наук, профессором МФТИ. Не очень спортивный, он упал и лыжной палкой проткнул себе бедро. Перелома не было, но было сильное кровотечение. Я перевязал ему, как мог ногу, потом быстро добежал до базы в Нор-Амберте, мы нашли легкие санки и его вывезли.

В конце 1940-х годов я познакомился с Таней Дамир. Она приезжала на Николину Гору к своей подруге Наташе Кекчеевой, дом которой находился рядом с той дачей, где мы с Таней живем и сейчас.

Танин отец – Алим Матвеевич Дамир, был знаменитым терапевтом. Он был блестящим диагностом, профессором московского Медицинского института и консультантом Кремля. Алим Матвеевич окончил Московский университет; учился вместе с Владимиром Александровичем Энгельгардтом, с которым наша семья была очень дружна, и они тоже жили на Николиной горе. Если Дамир был практиком, то Энгельгардт[43]43
  Энгельгардт Владимир Александрович (1894–1984), российский биохимик, один из основоположников молекулярной биологии в СССР, академик АН СССР (1953). Заложил основы современной биоэнергетики и механохимии, открыл процесс дыхательного фосфорилирования и ферментативную активность миозина.


[Закрыть] занялся наукой и сделал крупнейшее открытие в биохимии, которое, несомненно, было бы достойно Нобелевской премии. Алим Матвеевич был, пожалуй, одной из самых интересных и крупных личностей, которых я встречал в своей жизни.

Наша молодая компания оживленно общалась. Было два поколения: мое, которое не воевало, и ребята постарше: наш сосед Алеша Рудик, Слава Калашников и его друг – Конон Молодый[44]44
  Молодый Конон Трофимович (1922–1970), разведчик, полковник. В 1961 г. арестован английскими властями, приговорен к 25 годам тюрьмы. В 1964 г. в результате обмена на английского разведчика Вина возвращен в СССР.


[Закрыть], который потом вошел в историю как наш крупный разведчик. Это были люди, прошедшие войну. Нас разделяли два-три года, но разница была очень большой.

Таня, конечно, привлекала внимание многих, ее тонкая восточная красота, ведь ее бабка была турчанкой, производила на всех сногсшибательное впечатление. И я был, наверное, самым младшим из всех, кто добивался ее внимания.

Когда я впервые ее увидел, на ней было черное облегающее платье с приколотым большим красным цветком. Как потом выяснилось, это платье она сама переделала из старого маминого. Мы с Таней много гуляли по окрестностям Николиной Горы. Однажды мы отправились в Уборы, где стоит знаменитая церковь, уникальный памятник нарышкинского барокко. Заброшенный храм был открыт и пуст. По внутренней лестнице мы влезли на самый верх, на колокольню, оттуда открывается чудесный вид на всю округу. Внизу на лужайке перед церковью мальчишки играли в футбол. Неожиданно потемнело и началась сильная гроза. Хлынул дождь, мальчишки, игравшие в футбол, спрятались в церкви, и продолжали гонять мяч по храму. Мы стали спускаться с колокольни по узкому темному проходу. На мне был черный плащ из лодена[45]45
  Лоден – шерстяная ткань, тяжелая, на ощупь грубая. Из нее шьют спортивные плащи.


[Закрыть], такая грубая хламида, и белые чесучевые брюки, и когда я появился в проеме, мальчишки так и брызнули из церкви, несмотря на ливень. Увидев меня выходящим из стены, они приняли меня за черного монаха и решили, что им пришел конец, что это Божья кара за игру в храме.

С этой церковью связана и другая история. Никологорцы решили написать ходатайство о ее реставрации, подготовили соответствующее письмо и послали меня с этим письмом обойти местных знаменитостей. У Неждановой меня встретила почтенная дама, я с ней долго разговаривал, считая, что это сама Антонина Васильевна, но оказалось, что это была ее сестра, они были очень похожи. Потом я пришел на дачу к Ивану Павловичу Бардину[46]46
  Бардин Иван Павлович (1883–1960), российский ученый, академик, вице-президент АН СССР, Герой Социалистического Труда. Руководил проектированием крупных металлургических предприятий, Ленинская премия (1958), Государственная премия СССР (1942, 1949).


[Закрыть], он тогда был вице-президентом Академии наук. Он очень поддерживал моего отца, даже в самое трудное время, когда в 46-м году Петр Леонидович лишился всех своих постов. Ивана Павловича не было, но жена его сказала, что он наверняка согласится, и тут же подписала письмо сама со словами: «я всегда подписываюсь за него в ведомости в бухгалтерии». Министр оборонной промышленности Устинов[47]47
  Устинов Дмитрий Федорович (1908–1984), Маршал Советского Союза, министр вооружения СССР (1946–1953), министр оборонной промышленности СССР (1953–1957).


[Закрыть] прочитал письмо и сказал: «Все правильно, но как государственный человек, я такие письма подписывать не могу, но сообщите мне о решении». Наконец, я пришел к Нечкиной[48]48
  Нечкина Милица Васильевна (1901–1985), российский историк, академик АН СССР. Труды по истории общественного и революционного движения в России XIX в., в том числе о декабристах.


[Закрыть], показал ей письмо, и – у меня была такая дежурная острота – попросил ее «поддержать это богоугодное дело». Милица Васильевна строго посмотрела и ответила, что ценит памятник русской архитектуры, но она коммунистка и никакие богоугодные дела не признает. Вот так сурово поставила меня на место, но письмо подписала. Прокофьев взял письмо, бегло прочел и тут же его подписал крупным, почти детским почерком: «Сергей Прокофьев[49]49
  Прокофьев Сергей Сергеевич (1891–1953,), русский и советский композитор, один из крупнейших композиторов 20 века. Лауреат Сталинской премии (1943, 1946– трижды, 1947, 1951).


[Закрыть], лауреат пяти стал Енских премий». Василий Иванович Качалов[50]50
  Качалов Василий Иванович (настоящая фамилия Шверубович) (1875–1948), актер МХТ. Народный артист СССР.


[Закрыть] тоже подписал это письмо.

Татьяна Дамир

Сергей и Татьяна.

Сергей и Татьяна. Рисунок А. А. Капицы

В те годы я часто бывал в доме у Веры Игнатьевны Мухиной[51]51
  Мухина Вера Игнатьевна (1889–1953), русский (советский) скульптор. Народный художник СССР.


[Закрыть], я хорошо знал ее сына, Волика. Он, как и я, был физиком, окончил МГУ, и мы с ним дружили. Вера Игнатьевна тогда получила прекрасную мастерскую недалеко от Дома ученых. Это была очень энергичная женщина, которая работала, можно сказать, и днем и ночью. В то время шло строительство нового здания Университета на Воробьевых горах. На самом здании и вокруг него должно было располагаться множество скульптурных работ, и Мухина принимала решения при их подборе, а некоторые делала сама. Как-то раз она попросила меня посмотреть на список скульптур. Я стал читать вслух: товарищ Сталин, товарищ Ленин, товарищ Маркс, товарищ Энгельс. И потом: «Ископаемые чудовища» Ватагина. Я прочел все это без остановки, на одном дыхании. Она безумно перепугалась и говорит: «Как вы можете такое говорить?» – в этом контексте она сразу усмотрела нечто страшное для себя и всех окружающих.

Осенью 1949 года мы с Таней поженились. ЗАГС был сущая конура, но на стене висел большой портрет товарища Берии. Потом у нас дома собрались родственники и близкие друзья. Пришел большой друг отца Николай Николаевич Семенов, которого до этого мы видели крайне редко, ему запрещали встречаться с опальным Капицей. Он пришел вместе с секретарем-охранником, который остался в прихожей, и сел на шляпу моего тестя; тот долго не мог ему это простить. Было ритуальное выпивание шампанского – вот и вся свадьба. А вечером мы с Таней уехали в свадебное путешествие. Месяц мы пробыли в Сочи, некоторое время в гостинице на озере Рица неподалеку от знаменитой сталинской дачи.

А. М. Дамир, Е. А. Дамир и С. П. Капица. Озеро Рица. 1955 г.

Через несколько лет после кончины Сталина в 1955 году я опять был на Рице с моим тестем Алимом Матвеевичем Дамиром и Таниной сестрой Леной. Тогда было очень своеобразное время, часть правительственного комплекса, в который входила сталинская дача, сдавалась отдыхающим. В комплексе был моторный катер, на котором Сталин иногда катался, гостиница, где мы с Таней проводили часть свадебного путешествия, а на другой стороне озера были дома для приезжающих гостей Сталина, куда поселили нас с Алимом Матвеевичем и Леной. Сама дача Сталина пустовала, она была передана абхазскому курортному управлению, но к ней относились с неким, я бы сказал, благоговением и испугом.

Как-то нам сказали, что есть возможность проникнуть на дачу Сталина. Там мы нашли одну женщину, которая была, кажется, кастеляншей, и за 25 рублей открыла нам дачу, так что мы смогли все осмотреть в больших подробностях.

Дача была практически пуста. Мне запомнился портрет Сталина, который висел на кухне, – а может, это была маленькая столовая – портрет еще очень молодого человека, эффектный рисунок анфас. В ванной Сталина у меня была возможность украсть пробку от раковины, но я не стал этого делать.

А. М. Дамир в доме для гостей Сталина. 1955 г.

Самое замечательное я обнаружил в спальне. Говорили, что Сталин редко ночевал в одной и той же комнате, но все же спальня у него была. Всюду был паркет, сетки на окнах, все замечательно отделано, вообще, все помещения комплекса были выдержаны в одном стиле. Весь паркет был сделан очень аккуратно, но вдруг я обнаружил, что кое-где он был расковырян. Я заглянул и увидел провода. Более подробно изучать это на самой даче Сталина я не стал, но потом в домике, где мы жили, нашел точно такие же проемы в паркете: по-видимому, все помещения были оборудованы микрофонами! Самих микрофонов, конечно, уже не было, а провода остались. Невидимой сетью они опутывали дома, и фиксировали все, что там было сказано. Куда вели провода, можно только догадываться. Это была невидимая сеть, которая всех, включая самого Сталина, записывала, наверное, записи до сих пор где-нибудь хранятся и поди, разбери, кто был на том конце этих проводов!

Весной 1949 года я закончил МАИ и был принят на работу в ЦАГИ. Дипломная работа, которую я там делал, должна была стать основой моей кандидатской диссертации. Я сдал кандидатские экзамены по специальности; я даже окончил вечерний университет марксизма-ленинизма и сдал марксистскую философию, которую потом мне зачли кандидатским минимумом. Все шло вполне благополучно до того момента, как однажды я пришел в институт и на проходной мне сказали, что пропуска у меня больше нет и мне следует обратиться в отдел кадров. В отделе кадров мне объявили, что я уволен с сегодняшнего дня, и предложили расписаться в каком-то документе. Но потом меня все же пустили на работу, и я еще 9 месяцев был в каком-то промежуточном положении – работал, мне деньги платили, даже премию дали, более того, мне повысили форму допуска, что тогда считалось неким знаком доверия. А потом все-таки меня вызвали и сказали, что вынуждены уволить, и закончить диссертацию я так и не смог. Это было уже в 1951 году, незадолго до того у нас родился сын Федя.

Мне предложили выбрать, куда перейти. Выбор был между тем, что сейчас называется Газпромом, и Академией наук. Я выбрал Институт физики Земли (Гео ФИАН), лабораторию А. Г. Калашникова[52]52
  Калашников Алексей Георгиевич (1893–1962), министр просвещения РСФСР (1946–1947), доктор физико-математических наук.


[Закрыть], который в то время был еще и министром просвещения РСФСР. Он дал мне интересную тему: предложил заняться земным магнетизмом, влиянием сжатия на магнитные свойства горных пород. Я никакого представления об этом не имел, но согласился и таким образом круто поменял направление исследований.

Это была хорошая экспериментальная работа, которая закончилась тем, что через два года я защитил кандидатскую диссертацию. Работа состоялась, ее до сих пор цитируют, она известна. Алексей Георгиевич Калашников дал мне возможность работать, и я ему за это очень благодарен.

Конференция по ядерным реакторам. ФИАН. 1957 г.

Работа в геофизическом институте была очень интересной, как-то я ездил в экспедицию и целое лето летал на самолете между Махачкалой и восточным берегом Каспийского моря, изучая магнитные поля, которые сопровождают геологические структуры нефтеносных полей.

Тогда мне удалось предложить способы расчета, при которых достаточно делать снимки на небольшой высоте, а потом расчетным путем переходить на другие высоты.

В 1953 году я готовился защищать кандидатскую диссертацию. Все было готово, работа представлена в Ученый совет, но у меня не был сдан последний кандидатский экзамен – уравнения математической физики, один из самых сложных курсов математики. Сдавать его надо было Андрею Николаевичу Тихонову[53]53
  Тихонов Андрей Николаевич (1906–1993), советский математик и геофизик, академик АН СССР (1966). С 1970 г. декан факультета вычислительной математики и кибернетики; заместитель директора института прикладной математики АН СССР (с 1953).


[Закрыть]. Математически я был довольно хорошо образован, потому что прослушал в ЦАГИ прекрасный курс теории функций комплексного переменного.

А тут мне надо сдавать курс уравнений математической физики, самому Тихонову. Он был заместителем Келдыша по отделению прикладной математики и одновременно работал в Институте геофизики.

Прихожу я на экзамен – принимают трое: Тихонов, еще один профессор и молодой ассистент, который пишет протокол. Экзамен длился два с половиной часа. Мне было задано четыре вопроса, по каждому Тихонов меня загонял в угол, заставляя демонстрировать свою некомпетентность, и так повторялось четыре раза. Как сейчас помню, последний вопрос был о поведении бесселевых функций в комплексной плоскости. Я к тому времени уже плохо соображал, Тихонов загнал меня в угол довольно скоро, и я понял, что этот экзамен завалил.

Униженный и оскорбленный, я уполз из экзаменационного зала, мне было ясно, что защита откладывается, и целый год мне придется учить уравнения математической физики. Я мучительно ожидал окончательного приговора. Наконец, меня вызвали в зал, и Андрей Николаевич начал читать протокол: такие-то собрались по такому-то поводу, были заданы четыре вопроса. Очень торжественно они все были перечислены. Первый вопрос оценен на пять, второй на пять, третий на пять, последний – на четыре. У меня чуть не случился нервный шок. Андрей Николаевич меня поздравил, причем второй профессор, который там присутствовал, ни единого слова не сказал. Сидел и молча наблюдал.

Я защитил диссертацию, все было очень хорошо, я сразу стал кандидатом наук. Тогда дополнительных подтверждений ни ВАКа, никаких других инстанций не требовалось. Как-то раз иду я по коридору, и вдруг ученый секретарь меня останавливает и говорит, что Тихонову не хватает секретаря в экзаменационную комиссию, и он просит меня ему ассистировать. Когда я пришел, Андрей Николаевич очень обрадовался: «А, вы недавно у меня были! Вот теперь сидите, пишите протокол», и объяснил, что я должен делать. И вот Тихонов и другой очень заслуженный профессор, доктор наук, известный математик, экзаменуют моего товарища. Все происходит точно так же: профессор сидит и молчит, а Андрей Николаевич ведет допрос и, в конце концов, загоняет беднягу в угол, а я все фиксирую в подробностях. Несчастный, как в свое время и я, уползает в самом мрачном настроении. После этого экзаменационная комиссия целый час разбирает его ответы, и в этот момент включается тот профессор, который всю дорогу молчал. Они обсуждают, насколько глубоки знания экзаменуемого по каждому вопросу, и выносят оценку. Один раз Андрей Николаевич даже сказал: «Я и сам не знаю ответа на этот вопрос!» и поставил, естественно, по этому пункту высшую оценку.

Через много лет в МГУ отмечали 75-летний юбилей Тихонова. На банкете я рассказал эту историю – ко всеобщему злорадству, ведь большинство присутствующих сами прошли через это испытание!

С отцом

Сотрудники Физической лаборатории. 1960 г.

На выступлении Дж. Бернала в МГУ

В конце я сказал: «Вы знаете, Андрей Николаевич, я недавно читал воспоминания врача о Крымской войне о том, как в лазарете оперировали солдат. Раненому с осколком в ноге давали выпить стакан водки, клали на операционный стол, два санитара его держали; хирург иглой тыкал ему в ногу, и больной кричал. Когда игла попадала в осколок – больной очень кричал, и врачи знали, где резать. Так вот, ваша система приема экзаменов напоминает медицину до изобретения рентгена и анестезии». Тихонов ехидно усмехнулся.

Я защитил диссертацию весной 1953 года, вскоре после смерти Сталина. В это время угроза отцу со стороны Берии продолжала существовать, возможно, положение стало еще более опасным.

Однажды летом 1953 года на дачу внезапно утром приехала машина с двумя чиновниками. Один из них заведовал первым – секретным – отделом Академии наук, другой, по-видимому, старший, прибыл якобы для того, чтобы инспектировать нашу пожарную безопасность. Отец поручил это мне. Я ознакомил их с состоянием противопожарного оборудования лаборатории, правилами внутреннего распорядка, вывешенными на видном месте, местом хранения ключей и наличием телефонной связи. Осмотр всех этих предметов довольно быстро удовлетворил любопытство наших посетителей. Я, правда, обратил внимание на то, что пожарный инспектор не знал разницу между углекислотным и пенным огнетушителем. Однако прошло несколько часов, но наши гости все не уезжали и даже перестали искать повод для оправдания своего присутствия. Наконец, уже после обеда, взглянув на часы, старший как-то быстро попрощался, и таинственные посетители исчезли так же внезапно, как и появились. Вечером того же дня я уехал в Москву со своим тестем Алимом Матвеевичем Дамиром, К нашему изумлению на Смоленской площади мы увидели танки с расчехленными пушками.

На следующий день к моим своякам прибежала в крайнем возбуждении их близкая знакомая художница Наталья Абрамовна Ушакова[54]54
  Ушакова Наталья Абрамовна (1899–1990), художник-иллюстратор и фотограф. До этого в 30-х годах она сделала для отца прекрасный экслибрис.


[Закрыть], которая подрабатывала тем, что оформляла городской клуб милиции. Она шепотом сообщила, что перепуганный директор срочно велел снять портрет товарища Берии. Вскоре и все узнали, что Берия арестован.

Опальное положение отца кончилось, и его лаборатория на Николиной Горе получила официальный статус – Физическая лаборатория Академии наук СССР. Вместе с этим и мое положение стало более определенным. Я продолжал работать с отцом, а осенью 1953 года было решено, что мне целесообразно перейти на работу в Институт физических проблем, где все это время директором был академик Александров[55]55
  Александров Анатолий Петрович (1903–1994), физик, академик (1953), президент АН СССР (1975–1986). В 1946–1954 гг. – директор Института физических проблем. С 1960 г. директор Института атомной энергии им. И. В. Курчатова.


[Закрыть]. Институт в последнее время помогал отцу с оборудованием и сотрудниками, в частности к нему начал приезжать его ассистент С. И. Филимонов. В этой ситуации мое присутствие в институте могло быть полезным.

С нобелевским лауреатом 1951 года Э. Мак-Милланом

В 1955 году Александров был назначен заместителем Курчатова в Институт атомной энергии, а отец вновь стал директором созданного им Института. Но работа на Николиной Горе продолжалась до тех пор, пока отец не построил для себя в Институте совершенно новое помещение и не создал новую лабораторию, призванную продолжать работу по физике плазмы, начатую на Николиной Горе. Когда работы в Физической лаборатории были налажены и моя помощь перестала быть остро необходимой, я смог отделиться от работ отца и начал самостоятельные исследования.

Я начал заниматься разработкой ускорителя электронов – микротрона. Тут можно было что-то свое выдумать, к тому же были необходимые устройства – мощные магнитронные передатчики, и я мог их использовать. Мне выделили отдельное помещение, где до этого велись работы с тритием.

В это время у нас в стране уже были циклотроны, их построил М. Г. Мещеряков[56]56
  Мещеряков Михаил Григорьевич (1910–94), российский физик, член-корреспондент РАН (1991); член-корреспондент АН СССР (с 1953). Основные труды по ядерной физике, физике высоких энергий. Один из руководителей строительства первого советского синхроциклотрона на 680 МэВ. Государственная премия СССР (1951,1953).


[Закрыть], который работал с Курчатовым. Я знал, как устроен циклотрон и что с ним можно делать. А микротрон – это циклотрон для электронов, идея его была предложена В. И. Векслером[57]57
  Векслер Владимир Иосифович (1907–1966), академик (1958), директор Лаборатории физики высоких энергий Объединенного института ядерных исследований.


[Закрыть] в 1944 году, но ее никто не осуществил. Были малоудачные попытки сделать такой ускоритель в Швеции и в Англии. Вот тогда я занялся этим делом. Я пригласил В. Д. Быкова и В. Н. Мелехина, которые работали тогда в институте радиотехники и электроники, и мы добились успеха.

Позднее, в 1962 году на основе этих работ я защитил докторскую диссертацию в Объединенном институте ядерных исследований в Дубне.

Тогда же состоялось мое близкое знакомство со Львом Андреевичем Арцимовичем, который стал оппонентом на моей докторской защите. Он согласился при условии, что диссертация будет короткой – не более 100 страниц. Когда я принес ему работу, он небрежно сунул ее в угол, и мне показалось, что она непременно затеряется в рабочем беспорядке его кабинета. Лев Андреевич тотчас же спросил: «Сколько страниц?». Я ответил, что 115. «Ну, а что Вы там написали?» Я кратко рассказал о микротроне, основных результатах работы. «Хорошо, отзыв на Вашу диссертацию я напишу, а Вы напомните мне, когда будет защита», – сказал Лев Андреевич.

Конечно, я напомнил ему, но в день защиты, когда все уже собрались, Льва Андреевича долго не было, хотя он всегда был точен. Оказалось, что его задержали в проходной, так как его исключительный пропуск «вездеход», который открывал ему все двери, не сразу был признан дежурным.

Здесь надо отметить, что с 1958 года в течение 10 лет шла работа по созданию микротрона, как мощного современного ускорителя на малой энергии. Она увенчалась успехом и тем, что на этой работе выросли сотрудники, работавшие со мной: Владимир Быков, Вадим Мелехин, Юрий Цепенюк, Евгений Косарев, Лев Луганский, Федор Русин, Генрих Богомолов, которые изобрели оротрон. Все, кроме Богомолова, защитили докторские диссертации, и им я обязан многими годами успешного участия в общем деле. С другой стороны многие заняты собственными исследованиями, но начало их роста и развития было связано с работой по микротрону.

Таким образом, к началу 80-х годов все основные вопросы с микротроном были решены и подытожены в монографии «Микротрон», написанной вместе с Вадимом Мелехиным, которая была затем переведена на английский язык и вышла как первый том международной серии монографий по ускорителям.

Одновременно с разработкой машин на них шли исследования, и нужно отметить работы по фотоделению тяжелых ядер, проведенные вместе с Физико-техническим институтом в Обнинске.

Большую помощь нам оказал Г. Н. Флеров и его лаборатория в ОИЯИ. Там же было построено 2 микротрона – один на реакторе на быстрых нейтронах (ИБР), а другой, малый, у Флерова в Лаборатории ядерных реакций.

В 1991 году у нас уже все было готово, чтобы сделать эти ускорители для ядерной промышленности и для медицины. Но тут в нашей стране все резко изменилось. Сейчас мои научные интересы лежат уже в другой области.