Текст книги "Декабристы"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Вместе с мужем поехала в Сибирь и Полина. Варенька упросила сестру взять с собой и её.

Ехала Варенька в Сибирь, на восток, верила в скорую встречу с Мухановым. И Муханов в это время ехал. Только мчали жандармы декабриста совсем не в Сибирь, не на восток, а как раз в противоположную сторону. Везли под строгой охраной на запад, в Финляндию. Заточили Муханова в Свеаборгскую крепость.

Николай I не мог слышать имени декабриста Петра Муханова. В день восстания Муханов находился в Москве. Узнав о разгроме декабристов на Сенатской площади и о том, что его друзья схвачены и посажены в Петропавловскую крепость, Пётр Муханов хотел тут же ехать в Петербург, убить царя и освободить друзей.

Почти два года просидел Муханов в крепостях. И вот наконец погнали его в Сибирь.

Узнала Варенька. Рада безумно Варенька. Ждёт известий, куда, в какой же острог поместят Муханова.

Верит Варенька в скорую встречу со своим женихом.

И вдруг приходит Александру Николаевичу Муравьёву (а Варенька все эти годы жила в его доме) строжайший приказ, чтобы ни он, ни его жена, ни сестра жены, то есть сама Варенька, не встречались ни с кем из сосланных в Сибирь декабристов и даже писем никому не писали.

Поплакала Варенька, однако пришлось смириться. В одном не удержалась лишь Варенька. Послала девушка письмо жениху. Завязалась у них переписка. Конечно, тайная.

Пишут молодые люди друг другу письма, ждут того времени, когда у Муханова кончится срок каторги и выйдет он на поселение.

И вот прошло восемь долгих, мучительных лет. Кончился у Муханова срок каторги.

Приободрилась Варенька. Счастлива Варенька.

Верит девушка в скорую встречу с любимым.

И вдруг... Приходит Александру Николаевичу Муравьёву строжайший приказ, чтобы и он, и его жена, и сестра жены, то есть Варенька Шаховская, немедля оставили город Иркутск – а жили все эти годы они в Иркутске – и ехали в город Тобольск, а из Тобольска ещё дальше на запад – в Вятку.

Поплакала Варенька.

Однако приказ есть приказ.

Едет Варенька Шаховская на запад. А в это время жандармы мчат Муханова на вечное поселение ещё дальше в сибирскую глушь.

Были близко они один от другого. Восемь лет жили почти что рядом. И вот снова между ними тысячи и тысячи вёрст.

Но не теряет надежды Варенька. Пишет государю она письмо. Просит, чтобы разрешили ей стать женой декабриста Муханова.

Не теряет надежды и сам Муханов. Тоже пишет письмо царю. Тоже о том же просит.

Ждёт ответа Варенька Шаховская. Ждёт ответа и сам Муханов. Верят в добрый ответ, надеются.

И вот получают они ответ.

"Отказать", – читает Муханов.

"Отказать", – читает Варенька Шаховская. Не вынесла Варенька всех испытаний, заболела, слегла.

– К врачам её! К солнцу! На море!

Повезли её к морю, на солнце.

Но не помогли уже ни море, ни солнце. Скончалась Варенька Шаховская.

ЕЛЕНА, МАРИЯ, ОЛЬГА

Братья Николай и Михаил Бестужевы строили дом. Отбыв каторгу, жили они в Селенгинске.

– Братья Бестужевы строят дом!

Любопытно жителям Селенгинска. Приходят, толпятся, смотрят. Вырастает всё выше и выше дом. Дом большой, пятистенок. Комнаты слева, комнаты справа. Четыре окна на запад. Четыре окна на юг.

Прошлись братья по новому дому. Николай показал на двери:

– Елена, Мария, Ольга.

– Кто же приедет? – гадали тогда в Селенгинске.

Улыбается старший Бестужев:

– Елена, Мария, Ольга.

Улыбается младший Бестужев:

– Елена, Мария, Ольга.

Гадают опять в Селенгинске:

– Если жёны, то очень много!

– Если дети, то оба бездетные!

– Если гости какие, так надо ж ехать в такую даль!

Ждут в Селенгинске – кто же приедет?

А в это время из Петербурга летит возок. Резво несутся кони. Клубится дорожная пыль.

Трое сидят в кибитке: Елена, Мария, Ольга.

– Наконец-то, – сказала Елена.

– Теперь уже всё, – заявила Мария.

Ольга вздохнула:

– Боже, сколько минуло лет.

Мчит по дороге возок. Дорога то вниз, то вверх. Бубенцы то звенят, то стихают.

Ждёт Селенгинск в нетерпении:

– Кто же приедет?!

– Кто же приедет?!

Улыбается старший Бестужев:

– Елена, Мария, Ольга.

Улыбается младший Бестужев:

– Елена, Мария, Ольга.

И вот прикатил в Селенгинск возок. Кони стали. Звон бубенцов утих.

Окружили возок селенгинцы. Спустились на землю трое. Бросились к братьям Бестужевым.

– Николай!

– Михаил!

– Елена!

– Мария!

– Ольга.

– Так это же сёстры! – выпалил кто-то.

И правда, приехали сёстры Бестужевы – Елена Александровна, Мария Александровна, Ольга Александровна. Двадцать два года добивались отважные женщины царской "милости" – разрешения поехать к братьям в Сибирь на каторгу.

И вот только теперь добились.

Говорили тогда в Селенгинске:

– Этих бы русских женщин поднять до небес, до солнца!

И это, конечно, верно. Когда ты о женщинах русских думаешь, гордость тебя берёт.

НОНУШКА

Грозил царь Николай I, что запретит детям декабристов носить фамилию своих отцов. Грозил и сдержал угрозу.

У Александры Григорьевны Муравьёвой и Никиты Муравьёва родилась в Сибири дочь. Она была общей любимицей. Называли все её нежно Нонушка.

Приветлива очень Нонушка.

Ласкова очень Нонушка.

Сердечко у Нонушки очень нежное.

Отец у Нонушки – Муравьёв. Мать у Нонушки – Муравьёва. А вот у Нонушки совсем иная была фамилия – Никитина. Такова воля царя-императора.

Александра Григорьевна Муравьёва очень рано скончалась. Вскоре умер и Никита Михайлович Муравьёв. Осталась Нонушка сиротою.

После долгих хлопот девочку удалось перевезти в Петербург к бабушке. Отдали Нонушку учиться в пансионат.

– Здравствуй, Никитина, – сказала начальница пансионата.

Не отвечает Нонушка.

– Здравствуй, Никитина.

– Я не Никитина. Я – Муравьёва.

– Никитина ты! – прикрикнула начальница.

– Нет, Муравьёва, – упирается Нонушка.

Как ни старались воспитатели, ничего не могли с ней поделать. Хотели отчислить из пансионата, да всё же оставили. Правда, Муравьёвой никто её не называл, но и Никитиной тоже. Выкликали к доске по имени.

Однажды в пансионат приехала императрица Александра Фёдоровна – жена царя Николая I.

Стали к царице подводить воспитанниц. Подошла очередь Нонушки.

– Никитина, – представила её начальница.

– Нет, Муравьёва, – поправила Нонушка.

– Никитина, – вновь повторила начальница.

– Муравьёва, – ещё громче сказала Нонушка.

Стоят начальница и воспитатели бледные-бледные, глаза боятся поднять на Александру Фёдоровну.

Нашла царица выход из неловкого положения, сказала девочке:

– Здравствуй!

Здороваясь с императрицей, девочки называли её матерью. Так полагалось.

Присела слегка перед царицей Александрой Фёдоровной Нонушка (так тоже полагалось) и ответила:

– Здравствуйте, мадам.

Из белых стали теперь начальница пансионата и воспитатели красными. Ещё ниже приспустили головы, шепчут Нонушке, как надо правильно сказать, думают, от волнения, наверное, забыла девочка. Начальница даже незаметно её за платьице дёрнула.

– Маман, – шепчет, – маман.

– Нет, мадам, – повторила Нонушка. – Моя мать – Александра Григорьевна Муравьёва, – гордо ответила девочка.

С НЕБА, СО ДНА МОРСКОГО

Началось это ещё в Благодатском, с первого года каторги. Трубецкая и Волконская только-только сюда приехали.

Каждый день, когда заканчивались работы на руднике, обе женщины выходили к дороге, встречали мужей. Постоят они, пока стража прогонит колодников, вернутся опять домой в свою крохотную, в узкую, как плеть, каморку.

Стояли княгини Трубецкая и Волконская у дороги и в этот день.

Сибирская зима приближалась к концу. Уже синь пробивала небо. Всё веселее смотрело на землю солнце. Вот-вот и нагрянут птицы.

Стоят молодые женщины, смотрят, как гонят колодников, ищут глазами мужей. В какой-то поддевке идёт Трубецкой. В простом армяке шагает Волконский. На ногах у обоих башмаки арестантские. Крестьянские шапки на головах. Загребая непослушную грязь, волокутся кандальные цепи.

Поравнялись декабристы с тем местом, где стояли их жёны, быстро наклонились, что-то положили на землю. Поднялись, помахали приветливо женщинам. Глазами скосили на землю: мол, место запомните, мол, подойдите.

Прошли колодники. Подбежала Трубецкая. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.

Нагнулась, подняла, гадает:

– Записка, наверное. Важное что-то.

Развернула она тряпицу.

– Батюшки мои! Подснежники...

Прижала Трубецкая пакетик к груди. Не сдержала слезу в глазах. Набежала слезинка, капнула.

Подбежала к дороге Волконская. Смотрит, что-то в тряпицу лежит завёрнутое.

Нагнулась, подняла, гадает:

– Записка, наверное. Что-то важное. А может быть, план побега?!

Развернула она тряпицу.

– Батюшки мои! Подснежники...

Прижала Волконская букетик к груди. Не сдержала слезу. Расплакалась.

Трубецкой и Волконский и после собирали для жён цветы. То ромашки, то колокольчики, то сорвут багульника нежную веточку. Пройдут, бывало, колодники, глянешь – у дороги непременно лежат букетики.

Приметили это охранники.

– Глянь-ка, князья, кажись, блажью мучаются.

Блажь ли это, не блажь – не берусь судить. Не знаю, как ты, а я бы с неба, со дна морского жёнам таким бы достал цветы.

Г л а в а в о с ь м а я

ЦАРСКАЯ МИЛОСТЬ

УПАСИ

О том, что многих из них ожидает царская милость, декабристы узнали ещё до того, как примчался курьер из Питера.

Декабрист Михаил Нарышкин первым принёс эту весть товарищам.

Нужно сказать, что сам Нарышкин к этому времени был уже на свободе окончился срок его каторги.

Гадали тогда в Сибири, кому будет милость, какая милость.

Одни говорили, что всем разрешат вернуться теперь в Россию. Другие что милость коснётся лишь тех, кто не был 14 декабря на Сенатской площади. Третьи считали, что помилован будет тот, кто отличился в войне с французами.

– Всех простит государь, всех, – говорил Нарышкин. – Не зря сюда скачет курьер специальный.

– Ну, а тебе какая же будет милость? – спрашивали товарищи у Михаила Нарышкина.

– Думаю так, – отвечал Нарышкин, – вернёт государь мне военное звание и снова вверит драгунский полк.

До ареста Нарышкин был в чине полковника. Гордился высоким званием.

И вот прискакал из Петербурга курьер. Оказалось, что царская милость касалась лишь шести человек. В их число попал и Нарышкин.

"Что же Нарышкину будет?" – стали снова гадать в Сибири.

Собрали тех, кто попал под милость.

– Прощает вас государь, – заявил посыльный.

– Всем нам вернут военные звания, – зашептал Нарышкин товарищам.

– Разрешает вам государь вновь приступить к доблестной службе.

– А? Что я вам говорил! – торжествует Нарышкин. – Снова вернёмся в армию. Здравствуй, драгунский полк!

– Разрешает вам государь, – продолжает посыльный, – покинуть Сибирь и...

Совсем размечтался Нарышкин. Представил далёкий, почти забытый уже Петербург, Невский, проспект, Литейный, Дворцовую площадь, Сенатскую площадь, Неву, Мойку, Фонтанку и Летний сад. Вот он куда поедет. Родных и друзей представил. Жену и детей. Брата, сестёр. Тёщу, тестя, отца и мать. Вот он кого увидит. Представил себя в наряде полковничьем – мундир, эполеты, сабля сбоку, усы торчком.

Мечтает Нарышкин и вдруг слышит слова курьера:

– Великой милостью повелевает вам государь ехать рядовыми в Кавказскую армию.

Не поверил Нарышкин своим ушам:

– На Кавказ, рядовыми?!

– Рядовыми, – сказал курьер.

Вот так милость!

Поехал Нарышкин.

Говорили потом декабристы: "Не страшен нам царский гнев. Упаси нас от царской милости".

"ДАЛЕЕ В СИБИРЬ"

Декабрист Михаил Александрович Фонвизин обратился к царю Николаю I с просьбой отправить и его на Кавказ.

Был Фонвизин генералом, соглашался ехать в действующую армию рядовым.

– Сам желает?! – поразился царь Николай I.

– Так точно, ваше величество.

Хмыкнул царь.

– Дурново, Дурново!

Явился флигель-адъютант Дурново.

Рассказал государь Дурново про письмо Фонвизина.

– Ну, как думаешь?

– Пусть едет, ваше величество. Может, под пули как раз попадёт.

Задумался царь Николай I.

– Нет, – говорит, – рано.

К этому времени у Фонвизина ещё не окончился срок каторги.

– Пусть посидит, пусть посидит, – заявил Николай I. – Послать на Кавказ мы всегда успеем.

Отказал Николай I в просьбе генералу Фонвизину.

Прошло несколько лет. Отбыл Фонвизин сибирскую каторгу. Снова пишет письмо царю. Снова просит о старом – послать его в действующую армию на Кавказ.

Прочитал государь письмо.

– Дурново, Дурново!

Явился флигель-адъютант Дурново.

Рассказал Николай I Дурново про письмо Фонвизина:

– Ну, как думаешь?

– На Кавказ его, ваше величество!

Посмотрел Николай I с усмешкой на Дурново, повертел пальцем возле виска: мол, не мозги у тебя в голове, Дурново, а каша.

– Нет, – заявил. – Уж коли Фонвизин и сейчас на Кавказ желает, значит, в Сибири ему невтерпёж. А раз так, – царь Николай I хихикнул, пусть поживёт, пусть поживёт в Сибири.

При этих словах царь снова покрутил пальцем возле виска: мол, учись, Дурново, учись.

"В другое место, далее в Сибирь", – написал Николай I на письме Фонвизина.

Помчали жандармы Фонвизина ещё дальше в сибирскую глушь.

"РАЗРЕШИЛ"

Братья Муравьёвы, Никита и Александр, очень любили друг друга. Всегда и во всём один помогал другому.

Срок каторги у Александра Муравьёва окончился раньше, чем у Никиты. Стали братья решать, куда проситься Александру на поселение.

После окончания каторги декабристам не разрешали возвращаться в европейскую часть России. Их расселяли по разным местам Сибири.

– Просись в Баргузин, – говорит Никита. – Там рядом Байкал.

Повёл Александр отрицательно головой.

– Просись в Курган. От Кургана к Москве и к Петербургу ближе.

Опять закачал головой Александр.

– Поезжай в Тобольск, на Иртыш, на Илим.

– Нет, – говорит Александр. – Буду проситься, чтобы оставили здесь.

Отбывали братья каторгу вместе со всеми вначале в Читинском остроге, а затем на Петровском заводе. Не хотел младший брат уезжать от старшего. Решил поселиться в посёлке рядом с Петровским заводом. Послал письмо со своей просьбой в Петербург.

Попало письмо с просьбой Александра Муравьёва к царю Николаю I.

– Ах, это тот Муравьёв?

Александр Муравьёв был в числе тех трёх молодых офицеров, которые во время допроса отказались Николаю I поцеловать руку.

– Тот, тот, – подтвердил Дурново. – Тот самый.

"Разрешил" Николай I братьям остаться вместе: приказал младшего Муравьёва и впредь содержать в остроге.

– Пусть посидит, раз в Петровском ему так нравится.

Ещё несколько лет промучился Александр Муравьёв на каторге.

ТЕЛЕГА

У братьев Муравьёвых был однофамилец – Александр Николаевич Муравьёв. Участия в восстании этот Муравьёв не принимал. Даже не знал ничего ни о дне самого восстания, ни о его планах. Когда-то много лет тому назад он состоял в каком-то неугодном царю обществе. За старое его и привлекли к ответу.

По суду не лишили его ни чинов, ни звания. Просто сослали в Сибирь.

– Пусть едет за собственный счёт, – распорядился Николай I.

Через несколько дней добавил:

– Да не в экипаже, не на рессорах, пусть едет в простой телеге.

Ещё через день:

– А если последует за ним жена, то пусть едет не вместе с ним, а сзади, на версту, не ближе. – Потом подумал: – Нет, пусть едет сзади на две версты.

Поехали Муравьёвы в сибирскую ссылку. Муж – впереди. Жена – позади. Рядом с Муравьёвым жандарм в телеге.

Не давала телега царю покоя: "А вдруг Муравьёв ослушался? Не на телеге, а по-барски, в карете, едет?!"

– Послать фельдъегеря! – скомандовал царь.

Помчался фельдъегерь, вернулся.

– Ну как?

– На телеге едет, ваше величество.

Распорядился Николай I доносить о телеге и впредь.

Прибывают в Петербург курьеры.

Первый прибыл.

– Ну как?

– Всё в порядке, ваше величество. Муж впереди. Жена позади. Кони бегут ретиво.

Через неделю опять курьер.

– Ну как?

– Колесо у телеги сломалось, ваше величество.

Проходит ещё неделя.

– Ну как?

– Дышло, ваше величество, треснуло пополам.

Катит по сибирской земле телега. Не знает того, что сам государь интерес проявляет к ней царский.

То забуксует телега в грязи, то кто-то из коней потеряет в пути подкову, то железная шина слетит с колеса, – тут же доносят обо всём Николаю I.

Даже зашептались среди приближённых:

– Помешался наш государь на телеге!

Приметили царские угодники, что приятно царю про телегу слушать, стали доносить ему разные разности: и то, что было, и то, чего вовсе с телегой не было.

Уже и к месту ссылки давно Муравьёв доехал, а царю всё доносят, доносят:

– Перевернулась в овраг телега.

– Ха-ха!

– Коренной в дороге у них подох.

– Так им и надо.

– Волки за ними гнались.

– Догнали?

– Догнали.

– Покусали?

– Покусали.

– До смерти?

– Нет, не до смерти.

– Жаль.

Привык к муравьёвской телеге царь. Без неё даже скучно стало.

СОГЛАСЕН

Кавказ. Горы и водопады. Реки бурлят в ущельях. Где-то за небом кричат орлы.

На Кавказе идёт война, гибнут в боях солдаты.

В числе декабристов, отправленных царём на Кавказ, находился и Александр Бестужев.

Таскает Бестужев тяжёлый солдатский ранец. Ходит со всеми в атаки.

Не раз отличался в боях Бестужев. В приказах не раз отмечен. Даже орденом награждён.

А в те часы, когда утихают бои и выпадает свободное время, превращается Александр Бестужев в писателя Александра Марлинского. То сядет у горной речки. То на краю утёса. Достанет перо, бумагу. Строчка бежит за строчкой.

Один из кавказских начальников граф Воронцов знал и очень ценил Бестужева. Решил граф Воронцов облегчить участь писателя. Послал письмо Николаю I. Писал Воронцов, что Александр Бестужев человек талантливый и как писатель он может быть очень полезным отечеству, что надо его уберечь от боёв и от пуль. Просил Воронцов у царя разрешения перевести Бестужева-Марлинского из армии на гражданскую службу.

Получил Николай I письмо от графа Воронцова, прочитал раз, прочитал два.

– "Полезным отечеству", – проговорил, посмотрел на флигель-адъютанта Дурново. – Что значит быть полезным отечеству, а?

– Любить отца-государя, ваше величество, – выпалил Дурново.

– Верно, – ответил царь. – Вот ты полезен.

– Рад стараться, ваше величество, – поклонился царю Дурново и тут же чмокнул императора в руку.

– Бестужева не туда надо послать, – заявил Николай I, – где он будет полезен, а туда, где он может быть безвреден.

– Браво, браво! – закричал Дурново. – Ваше величество, браво!

– Так что же, Дурново, написать графу Воронцову?

– Полный отказ, ваше величество.

– Ну и глуп же ты, Дурново, – усмехнулся царь. – Пиши: государь согласен.

Смутился, притих Дурново, вывел "согласен".

– Написал?

– Так точно, ваше величество.

Прошёлся царь по кабинету из угла в угол. Опять подошёл к Дурново. Ткнул пальцем в письмо к Воронцову:

– Пиши: "Согласен. Перевесть его можно, но в другой батальон".

Остался Александр Бестужев в армии. И дальше лямку тянул солдатскую. Не вернулся Бестужев с Кавказа. Вскоре в одном из боёв погиб.

БАТЕНЬКОВ

Гавриил Степанович Батеньков по решению суда был приговорён к бессрочной сибирской каторге.

– Знакома ему Сибирь, знакома, – сказал на это Николай I. – Не напугаешь.

Батеньков до ареста был крупным государственным чиновником. По делам службы он несколько лет провёл в Сибири, хорошо изучил и знал этот край.

Приказал Николай I оставить Батенькова в Петербурге, заточить в Петропавловскую крепость, в Алексеевский равелин.

Но главное было, конечно, не в том, что Батенькову была хорошо известна Сибирь. Будучи на важной государственной службе, Батеньков знал многое из того, что царь хотел бы сохранить в тайне.

– Тут место надёжное, – говорил Николай I о Петропавловской крепости и потирал ладошки. – Пусть посидит, пусть посидит. Стены тайны хранить умеют... Ну как? – спрашивал царь у Дурново.

– Гениально! – кричал Дурново. – Гениально!

Упрятал царь Батенькова в Алексеевский равелин и всё же мучился, не находил покоя. Всё казалось Николаю I, что Батеньков и через стены сумеет разгласить известные тайны.

Думал царь, что бы ещё изобрести.

– Его бы – того, – подсказал Дурново.

– Что – того?

– Объявить, ваше величество, что злодей от своих злодейств ума своего лишился.

Посмотрел на советчика царь:

– Умён Дурново, умён!

Объявил государь Батенькова психически больным. Доволен Николай I, что бы ни сказал теперь Батеньков, кто же ему поверит, раз он не в своём уме.

Батеньков был и остался отважным человеком. Из Петропавловской крепости он писал царю резкие, негодующие письма. Одно из них кончалось словами:

И на мишурных тронах

Царьки картонные сидят...

– Картонные! – возмущался Николай I. – Я ему покажу – картонные. – И тут же: – Сумасшедший. Вот видите, сумасшедший. Что я вам говорил?

Двадцать лет продержал царь Батенькова в одиночной камере. Но и этого ему показалось мало:

– Ладно, пусть едет теперь в Сибирь.

БЕСТУЖЕВ ПЯТЫЙ

После разгрома декабристов усилился царский надзор над армией, над офицерами.

Однажды в одно из военных училищ приехал брат Николая I великий князь Михаил. Переходил он из комнаты в комнату. Сзади почтительно шли начальник училища, педагоги и воспитатели.

Осмотрел великий князь учебный плац, учебные классы, кабинет начальника, столовую, карцер, перешёл в общежитие воспитанников.

Шёл Михаил и вдруг заметил на столике, который стоял между двумя кроватями, какой-то журнал. Шагнул великий князь к столику, взял журнал в руки, видит – запрещённый журнал. Раскрыл и сразу попал на стихи Рылеева.

– Чей журнал?! – закричал великий князь Михаил. Поднёс он журнал к самому носу начальника училища. Вертит журналом и так и этак. – Дармоеды! Бездельники!

Побледнел начальник училища, повёл плечами, растерянно забегал глазами по сторонам, наконец, обратился к старшему воспитателю:

– Чей журнал?!

Старший воспитатель тоже побледнел, тоже повёл плечами, обратился к младшему воспитателю:

– Чей журнал?!

Младший воспитатель от страха вовсе лишился речи. Стоял, лишь разводил руками.

Вновь ругнулся великий князь Михаил. Затем указал рукой на одну из кроватей:

– Укажите хотя бы, кто на этой кровати спит?

Начальник училища посмотрел на старшего надзирателя, старший – на младшего.

– Павел Бестужев, ваше высочество, – пискнул младший надзиратель.

– Павел Бестужев, ваше высочество, – повторил надзиратель старший.

– Павел Бестужев, ваше высочество, – доложил начальник училища.

– Бестужев?! Всё ясно. Вопросов нет, – ответил великий князь Михаил. (Павел Бестужев был младшим братом декабристов Бестужевых.) Взял великий князь журнал и уехал.

Когда провели следствие, выяснилось, что Павел Бестужев ни в чём не виноват. Хозяином журнала оказался другой воспитанник. Однако несмотря на это, Павла Бестужева уволили из училища. Мало того что уволили, но и сослали солдатом в отдалённую крепость.

– Прав, молодец, – похвалил Николай I великого князя Михаила. – Так им, так им! – Император, словно шашкой, взмахнул рукой. – Знаю Бестужевых. Под корень этот бунтарский род!

"РАДИ ВАШЕЙ ЖЕ ПОЛЬЗЫ"

– Ефимка! Ефимка!

– Слушаю, барин.

– Как с экипажем? Рессоры проверил?

– Проверил рессоры, барин.

– Ефимка! Ефимка!

– Слушаю, барин.

– А ну покажи, в какой стороне Сибирь?

Показал Ефимка рукой на восток.

– Верно. Туда и поедем.

Отставной генерал Ивашев был сподвижником генералиссимуса Александра Васильевича Суворова. Вместе с Суворовым в Альпийский поход ходил. Во многих бывал сражениях. Заслуженный он человек. В чести у царя и у царской свиты.

А вот сын генерала Ивашева – Василий Ивашев – оказался в числе декабристов.

Проведать в Сибирь сына и собрался старый боевой генерал.

– Ефимка! Ефимка!

– Слушаю, барин.

– Коней выбирай ретивых.

– Так это понятно, барин.

– Ефимка! Ефимка!

– Слушаю, барин.

– Ты у экипажа колёса получше смажь. Скрипят у тебя колёса.

Целый месяц собирался в дорогу генерал Ивашев. Сам проверил и экипаж, и коней, и колёса. Сам приготовил и то, что возьмёт для сына. Книг отобрал до тысячи. Тёплой одежды на пятерых. Кликнул опять Ефимку:

– Ефимка! Ефимка!

– Слушаю, барин.

– Ящик тащи с шампанским.

Приготовился генерал, отправил письмо в Петербург царю Николаю I.

Правда, сосед по имению, тоже отставной генерал, но не столь известный, сказал Ивашеву:

– Пётр Никифорович, не пустит тебя государь. Поверь, что не пустит, не разрешит.

Нахмурился Ивашев. Даже обиделся:

– Эка язык у тебя несносный. Да у меня одних орденов мешок. Я человек заслуженный.

Ждёт Ивашев от царя ответа. Месяц проходит. Проходит второй. Нет от царя ответа.

А тут, как назло, что ни неделя, наезжает к нему сосед.

– Пётр Никифорович, ты ещё здесь?! А я-то думал – ищи в Сибири.

Языкастый сосед попался. Замучил издёвками он Ивашева.

– Занят, видать, государь, – находит Ивашев для царя оправдание.

Кончилось лето. Осень прошла. Забелело вокруг от снега. Ефимка карету сменил на сани.

Вновь к Ивашеву сосед приехал.

– Пётр Никифорович, ты ещё тут? А я-то думал – ищи в Сибири.

Хотел разозлиться генерал Ивашев, да тут примчался курьер из Петербурга, привёз письмо от царя-государя.

Разорвал Ивашев конверт, начинает читать. Не может скрыть он счастливого вида. Письмо от царя доброе, даже нежное. Про заслуги Ивашева упоминает в письме государь, про Альпийский поход, про его награды.

Тычет генерал Ивашев царский ответ соседу:

– Ну-ка, голубчик, читай. Где же твоё пророчество? Вот видишь – про Альпийский поход. Вот видишь – про мою знаменитость. А вот тут, читай чуть пониже, – про боевые мои награды.

Далее царь писал о здоровье генерала. Торжествует генерал Ивашев:

– Нет, всё же помнит, всё же ценит меня государь, вот тут о здоровии даже пишет.

Стоит сосед, смотрит в письмо. Всё верно, всё так:

– Ефимка! Ефимка! – кричит Ивашев.

– Слушаю, барин.

– Коней запрягай, Ефимка.

Перевёл генерал дыхание, перевернул письмо Николая I, продолжает читать ответ.

Читает и вдруг бледнеет.

"А так как вы в немалых уже годах, – писал царь, – и здоровье ваше оберегать надобно, то посему, ради вашей же пользы, не могу отпустить в Сибирь".

До конца своих дней мстил Николай I декабристам. Мстил и в большом и в малом.

Г л а в а д е в я т а я

"СИЛА В ЗЛОДЕЯХ ЕСТЬ"

СОДЕРЖАТЬ И ДОНОСИТЬ

Начальник Нерчинских рудников Бурнашев ломал себе голову. Перед ним лежала инструкция, как содержать декабристов.

"Содержать по всем строгостям", – значилось в инструкции. Но тут же была и приписка: "О состоянии их ежемесячно доносить в собственные руки его императорского величества". Это добавление и смущало Бурнашева.

Что значит "содержать по всем строгостям", начальник рудников представлял хорошо. Не первый год он ведает каторгой. Не один каторжанин здесь кончил век.

– Да если по полной строгости, – рассуждал Бурнашев, – то, пожалуй, от этих господ полгода – и ваших нет.

Бурнашев усмехнулся, стал вспоминать: князь Сергей Трубецкой харкает кровью, болеет горлом. Князь Евгений Оболенский болен цингой. У Василия Давыдова открылись раны. Александр Якубович страдает грудью.

Бурнашев презрительно сплюнул.

– Мелкота. Вот, может, Волконский побольше других протянет. Ну год, ну от силы два.

Решил Бурнашев обращаться с декабристами согласно инструкции. Назначил начальником тюрьмы сурового офицера. Стал тот всячески притеснять заключённых. Распорядился не выдавать декабристам свечей, то есть вечерами держал в темноте. Запретил им во время работы общаться и даже разговаривать друг с другом. Покрикивал. Всех называл на "ты". Суровое к ним отношение и вызвало протест декабристов.

Прибежали однажды охранники к Бурнашеву, докладывают:

– Ропчут, ваше высокородие.

– Но, но... Я их в момент... При мне тут не очень пикнут.

– Они не словесно, ваше высокородие.

– Как – не словесно?!

– Объявили голодовку, ваше высокородие.

– Бунт! – закричал Бурнашев. – И там бунтовали, – махнул он рукой на запад, – и здесь! Пороть их! Кнутами!

Потом поостыл, подумал: "А вдруг от голодовки они помрут. Не простит государь за это!" Послал он в тюрьму посыльного.

– Ну как?

– Голодают, ваше высокородие.

Через день.

– Ну как?

– Голодают.

Пришлось отступить Бурнашеву.

– Хворые, хворые, а всё же сила в злодеях есть, – пробурчал Бурнашев. Приказал он выполнить все требования декабристов. Даже начальника тюрьмы заменил.

СУХИНОВ

– Шевелись! Шевелись! – монотонно командовал офицер.

Пятеро смертников рыли себе могилу. Уходят лопаты в промёрзший грунт. Всё глубже и глубже яма.

Рядом с могилой врыли столбы.

– Ваше превосходительство, всё готово, – доложил офицер генералу.

Подвели обречённых к столбам. Генерал поднял руку, скомандовал:

– Пли!

Взвился дымок из солдатских ружей. Рухнули вниз казнённые.

Декабрист поручик Иван Сухинов был схвачен позднее других.

Невзлюбило тюремное начальство Сухинова. Погнало в Сибирь пешком. Семь тысяч вёрст прошагал в кандалах Сухинов. Шёл год шесть месяцев и одиннадцать дней.

Попал он на ту же нерчинскую каторгу, правда отдельно от всех других – на Зерентуйский рудник.

Пробыл Сухинов здесь месяц, второй. Присмотрелся. Освоился. Появился у Сухинова план. Решил он взбунтовать Зерентуйский рудник. Встать во главе восстания. Поднять всю округу. Явиться в Читинский острог. Тут в Читинском остроге в то время находилось большинство декабристов. Сухинов мечтал организовать целую армию из заключённых. Он собирался освободить не только друзей-декабристов, но и всех тех, кто томился по разным сибирским каторгам.

Заключённые в Зерентуйске поддержали Сухинова. Стали сообща готовиться.

– Пули нужны, пули, – говорил Сухинов.

Стали заговорщики в лесу тайно лить пули и делать патроны.

– Первым делом бери цейхгауз*, – наставлял Сухинов.

_______________

* Ц е й х г а у з – помещение, где хранилось оружие.

Ходили каторжники вокруг цейхгауза, смотрели, с какой стороны лучше на склад напасть.

Восстание назначили на май, на весну. Всё выше и выше над лесом солнце. Всё ближе и ближе момент восстания.

И вдруг заговор Сухинова был раскрыт.

Страшная участь постигла его участников. Шесть человек, в том числе и Сухинов, были приговорены к смертной казни. Остальных нещадно били плетьми и кнутами.

Сухинова перед казнью хотели клеймить – поставить на лице раскалённым железом тюремные знаки. Для офицера такое наказание было страшнее смерти.

Узнал Сухинов.

– Не радоваться палачам!

Когда тюремщики пришли за ним в камеру, Сухинова не было уже в живых. Он сам распрощался с жизнью.

ШЕСТНАДЦАТЬ АЛЕКСАНДРОВ

Александр Бестужев, Александр Муравьёв, Александр Якубович, Александр Одоевский, Александр Поджио, брат Иосифа Поджио, моряк Александр Беляев и десять ещё Александров. Всего шестнадцать. Вот их сколько среди декабристов.

Каждый год в конце лета тюремное начальство разрешало для всех Александров устраивать общие именины. Торжественно, весело проходил этот день.

Макар Макаров – солдат из новеньких – нёс охрану, ходил вдоль тюремной стены. Знает он, что веселятся сейчас заключённые. Сквозь окна дружный несётся смех.

Ходит солдат, рассуждает. "Ишь смеются. Каторжные, а веселятся, ишь!"

Потом кто-то запел. Басом таким, что Макаров вздрогнул. "Не хуже, чем наш Гаврила", – прикинул солдат. Был у них на деревне певец Гаврила. Голос имел такой, что минуту его послушаешь – неделю в ушах звенит.