Текст книги "Небывалое бывает (Повести и рассказы)"

Автор книги: Сергей Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Глава четвертая
ДОБРЫЙ БАРИН

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Третий день кривой Савва жил в Питере. Привез Савва из Закопанок соленые огурцы, продавал ведрами.

– Огурцы соленые! Соленые-моченые! Кому соленые? – надрывал он глотку.

Да только мало кто покупал. Огурцов на базаре и без того хоть пруд пруди.

На четвертый день с самого утра Савва опять стоял около своих кадок – отмерял огурцы. А рядом с бочками лежала большая краюха хлеба. Савва по куску от нее отламывал и ел. Вдруг видит – чья-то рука тянется к краюхе хлеба. Схватил он руку. Обернулся – мальчишка. Посмотрел – Митька.

Признал и Митька кривого Савву – растерялся.

– Жив! Ить те жив! – вскричал Савва. – Ух, радость-то какая! А мы тебя похоронили. Еще в тот год узнали, что ты от господ убег. А потом сказывали: уже по весне нашли в лесу замерзшего мальчишку. Так мы думали… Ан нет, жив-таки!

И рассказал Савва Митьке и про отца, и про мать, и про всю Закопанку.

– Жизнь-то в Закопанке совсем расстроилась, – говорил Савва. – Распродали господа мужиков. Старосту Степана Грыжу – так и того продали. А родителев твоих, – говорил Савва, – сосед, князь и енерал Юсуповский, купили. Помещик-то у них добрый. А наши-то господа совсем разорились. Лесок, что по ту сторону речки, продали. Землицу, что от старой баньки шла, тоже продали. И из дворовых всего два человека осталось – девка Маланья да я. Кривой – никто не берет. Эхма, было времечко! – закончил свой рассказ Савва. – Другие нонче пошли времена.

– А вы тут чего, дядя Савва? – спросил Митька.

– Как – чего? Я теперь на месяц кажин раз в Питер езжу. Барыня посылают. Пшено вожу, редьку, огурцы. Оно дороже выходит… Да ты о себе расскажи, о себе.

Митька рассказал.

– Ить дела! – проговорил Савва. Потом подумал, сказал: – Митька, завезу-ка я тебя до родителев. Вот уж радость будет! А там, глядишь, князек ваш тебя и выкупит. Вот и заживете все вместе!

Всю дорогу Митька только и думал, что об отце и матери.

Ехали по талому снегу. Бурлили ручьи. Светило солнце.

И Митьке было легко и радостно.

– Дядя Савва, – спрашивал Митька, – а кот Васька жив?

– Жив, жив, – отвечал Савва. – Чего ему не жить!

– Дядя Савва, а барин, он добрый, выкупит?

– Выкупит, – отвечал Савва. – Вот крест – выкупит!

Как и обещал, привез Савва Митьку домой.

– Аксинья! – позвал. – Аксинья! Принимай гостя.

Выбежала Аксинья, увидела Митьку, онемела от счастья. А потом как заголосит, как заплачет! Схватила Митьку, целует…

– Ох ты, мой родненький! – причитает. – Похудал… Ох ты, мой ненаглядный.

Вышел Кузьма, посмотрел на сына, признал не сразу.

– Что стоишь? – крикнула Аксинья. – Чай, сын прибыл… Митя, Митенька! – и снова заголосила.

На шум выбежал кот Васька. Посмотрел на Митьку, мяукнул; подошел, выгнул спину, задрал хвост и стал тереться о Митькины ноги.

– Признал, признал! – воскликнул Савва. – Ить ты, паршивец, признал!

А Митька стоял, вытирая рукавом намокшие глаза. И не знал, плакать или смеяться.

Митька был счастлив.

БЛАЖЕННЫЙ

Князь Гаврила Захарович Юсуповский был генералом русской армии. Под Фокшанами генерал получил тяжелое ранение в голову, вышел в отставку и поселился в своем новгородском имении. Занялся генерал хозяйством. Усадьбу привел в порядок, дом перестроил. Накупил дворовых, тягловых мужиков прикупил. Выписал садовника из Питера и повара. И пошло генеральское хозяйство в гору. Барин был добр. Мужиков не обижал, на пасху и рождество гостинцами баб одаривал, а в день святого Гаврилы раздавал всем по пять копеек медью и бочку браги выкатывал.

Только стали мужики вскоре замечать за барином какие-то странности. Забываться стал временами, на себя всякое наговаривал. То возьмет в рот кинжал, бегает по двору и кричит: «Турок я! Турок!» То положит на порог голову и заплачет: «Пугачев я, Емелька, рубите мне, вору и разбойнику, буйную голову!» А еще, когда грянет, бывало, гром, бледнел барин и начинал шептать: «Война, война, снова турка в поход идет!»

В день приезда Митьки побежал Кузьма к князю, бросился в ноги.

– Не откажи, барин! – просит. – Уж пожалей, откупи сынка у графа Гущина!

Рассказал Кузьма генералу про Митьку, стоит на коленях, просит.

– Вот оно как! – удивился генерал. – На войне, говоришь, был?

– Был, был! – зачастил Кузьма. – Медаль с той войны привез.

– Ме-даль? – протянул генерал.

Приказал князь привести к нему Митьку.

– Падай, падай барину в ножки! – подталкивает Кузьма Митьку.

А Митька по-солдатски отбил шаг, подошел к генералу и докладывает:

– Солдат гренадерского Фанагорийского полка Дмитрий Мышкин прибыл!

У Кузьмы от удивления скула отвалилась. «Ну, все испортил», – решил.

Оказывается, нет. Взглянул генерал на Митьку, сказал: «Вольно». Потом обошел вокруг Митьки, осмотрел со всех сторон, медаль пощупал и ответил: «Ладно. Откуплю».

Кузьма бросился целовать барскую руку. А генерал вдруг как закричит: «Не трожь, не трожь, сейчас взорвется!» Отскочил Кузьма, стал неловко кланяться и пятиться к выходу.

– Что с ним, тять? – спросил потом Митька.

– Блаженный, – ответил Кузьма.

И вот снова живет Митька в родительском доме. И снова помогает отцу и матери.

А вечером все соберутся в светелке. Отец что-то стругает, мать веретено крутит. А на печи сидит кот Васька и, как прежде, смотрит на Митьку хитрым взглядом. И всем хорошо. И мирно трещит лучина, и от каждого вздоха, словно живое, колышется яркое пламя.

КАРТЫ

Неделю Митька прожил спокойно, а потом вызвал его к себе барин.

– Давай, – говорит, – играть в карты. Я тебя этому искусству враз обучу.

Вначале стал генерал Митьке карты показывать.

– Это, – говорит, – двойка, это тройка, это семерка. Так что старше, – спрашивает, – двойка или семерка?

– Семерка, – отвечает Митька.

– Правильно, – говорит генерал. – Молодец!

Потом стал объяснять картинки.

– Это, – говорит, – валет, это дама, это король. Кто старше?

– Король, – отвечает Митька.

– Правильно, – говорит генерал. – Ну, дело у тебя пойдет.

Потом объяснил генерал про масть. Трефь и пика – черные, бубен и червь – красные.

– Трефь и пика – черные, – повторяет Митька, – бубен и червь – красные.

И стал генерал учить Митьку играть в «подкидного дурака». А чтобы было интереснее, договорились бить проигравшему по носу тремя картами.

Вначале Митька только проигрывал. Набил ему за эти дни барин нос так, что нос стал у Митьки вроде красной свеклы. И так пристрастился генерал бить картами, что игре еще и конец не пришел, а он уже приготовится и приговаривает:

– Вот я тебя сейчас! Будешь знать, шельмец, как со мной в карты играть!

А когда лупил, тоже приговаривал:

– Так тебе и надо, так тебе и надо! Не берись играть, коль не умеешь.

Но вот наступил день, когда Митька выиграл.

– Как это так? – проговорил генерал. – Ты, шельмец, небось карты подмешал?

А Митька ничего и не подмешивал. Так оно само вышло. Ну, и пришлось генералу подставлять свой нос.

Митька бил осторожно.

Опять сыграли. Барин проиграл снова. И снова Митька бьет по генеральскому носу. Только теперь Митька осмелел и бьет посильнее. И третью партию проиграл барин. На этот раз Митька ударил во всю силу.

Начал барин кипятиться. А чем больше он кипятится, тем и играет невнимательнее. И стал у генерала нос краснеть. Видит барин – дела плохи. И как Митька выиграл снова, схватил палку и Митьку по мягкому месту – раз, два! «Ты, – говорит, – шельмец, плутуешь».

И только Митька выиграет, барин за палку и бьет. Вернулся Митька домой – весь зад в синяках. Лег спать, думает: «Проиграл – плохо, выиграл – плохо! Пойми ты ее, барскую душу!»

Решил Митька на следующий день больше у барина не выигрывать, поддаваться. Все же по носу, решил, не так больно.

А генералу, видать, понравилось бить Митьку палкой. Решил он тоже поддаваться и за каждый выигрыш его драть. Блаженный был генерал.

Вот сели они играть на следующий день. Митька поддается, и генерал поддается. Так они и играют в «дурака» на проигрыш. И все Митька проигрывает. Хотел барин Митьку палкой бить, а теперь, выходит, нельзя: нужно картами по носу. А это генералу уже наскучило.

Пытается барин проиграть, а все не получается. Разозлился тогда генерал, крикнул на Митьку:

– Пошел вон! Не умеешь играть, а лезешь!

С той поры они уже в карты не играли.

«ИМПЕРАТРИЦА»

Прожил Митька еще неделю спокойно. А потом его снова кличут к барину.

– Будешь, – говорит генерал, – за императрицу Екатерину Великую.

Удивился Митька, думает: как же это он будет за императрицу?

А барину пришла в голову блажь, что должна к нему приехать царица в гости. В это время как раз через Новгород из Петербурга в Москву царица ехала. Все вокруг только об этом и говорили. Вот и решил генерал всех удивить. Сшили Митьке женский наряд. А на следующий день прошел по селу слух, что в гости к генералу едет сама императрица Екатерина Великая. Собрали к господскому дому мужиков и баб. Разложили на крыльце ковер. Ждут. И вот карета въехала. Сам барин выбежал «императрицу» встречать. Мужики и бабы упали на колени. Никто и не обратил внимания, что карета господская, а на месте кучера свой же мужик, дядя Игнат, сидел.

Открыл генерал дверцу кареты, поклонился, а из кареты выходит Митька.

Ахнули мужики – ну и блажь…

А барин взял «императрицу» под руку и повел в дом. Митька идет, путаются ноги в юбке. Привел барин Митьку в зал, а там стол накрыт. Усадил генерал Митьку.

– Ваше величество, – говорит, – не откажите принять нашу убогую трапезу.

Ест Митька, барин ему вина наливает.

А после еды генерал говорит:

– Ваше величество, извольте в ваши апартаменты проследовать.

И повел барин Митьку по комнатам в спальню. Идет Митька, пошатывается. Смотрит, а в спальне уже кровать приготовлена.

– Приятной ночи, ваше величество! – сказал генерал и удалился.

А Митька от вина опьянел, так в царицыном наряде и залез под одеяло.

Спал в эту ночь Митька крепко. Проснулся утром, потянулся, вспомнил вчерашний день – самому смешно стало. А в это время вдруг открывается дверь, входит барин. Посмотрел барин на Митьку.

– Ты что тут, поганец, делаешь?

– Императрица я, – говорит Митька.

– Что? – заревел генерал. – «Императрица», паршивец? Вот я тебе дам «императрицу»!

Понял Митька, что прошла у генерала блажь, вылез из-под одеяла – и бежать! Да запутался в юбках.

Схватил его барин и давай лупить. Бьет и приговаривает:

– Вот я тебе покажу «императрицу»! Мужик, а бабой прикидываешься! Имя монаршее позоришь!

Еле вырвался Митька.

А вечером Митьку опять позвали в господский дом. И снова он был за Екатерину Великую. Когда отвел генерал Митьку в спальню, он ложиться не стал, а потихоньку убежал из барского дома.

На следующий день Митька ждал, что генерал позовет. Однако за Митькой никто не прибегал. Ни в этот день, ни на другой, ни в третий… Видать, прошла барская блажь.

«АТЬ, ДВА, ЛЕВОЙ, ПРАВОЙ!»

В третий раз генерал вспомнил про Митьку к концу лета.

– Ты на войне был? – спросил барин.

– Был, – ответил Митька.

– Медаль получил?

– Получил.

– Так приходи завтра, да по всей форме! Посмотрим, какой из тебя солдат.

Пришел Митька, и начались с этого дня учения. Является Митька с самого утра. Генерал уже одет – в мундире, при погонах и шпаге. Ждет. Выходят генерал и Митька во двор, начинаются учения.

– Смирно! – кричит генерал.

– Так, – говорит генерал, – верно.

Потом подает команду: «Направо, шагом марш!» Дойдет Митька до конца двора – генерал кричит: «Кругом!» Поворачивается Митька. И так до самого обеда ходит Митька по двору от одного угла до другого. А генерал идет рядом: «Выше ногу, шире шаг! Ать, два, левой, правой! Ать, два, ать, два!»

А после обеда другие учения.

– Ложись! – кричит генерал.

Митька ложится.

– Встать!

Митька встает.

– На пузе ползи!

Митька ползет. И так до самого вечера.

Намучается Митька за целый день – сил нет. А с утра все снова. Через неделю Митька все команды выучил. Тогда генерал приказал собрать деревенских ребят. И теперь они с Митькой оба стали вести учения. Поначалу ребятам нравилось. С самого утра Митька их строил. Потом выходил генерал. Митька кричал «смирно» и докладывал:

– Ваша светлость, рота к учению построена.

– Вольно! – говорил генерал.

И начинались занятия. Да только вскоре ребятам все надоело, не все стали являться.

Заметил генерал – перекличку приказал делать. А для неисправных в курятнике устроил гауптвахту. Да только ребятам на гауптвахте нравилось больше, чем животами тереть господский двор. Там и отсиживались.

Тогда отменил генерал гауптвахту и всыпал непослушным розог.

А вскоре и ребят показалось генералу мало. Приказал он, чтобы собирались взрослые мужики. И вот с самого утра толпится на барском дворе человек до тридцати мужиков. Строит их барин по росту, и начинаются учения.

– Ать, два! Ать, два! Левой, левой! – снова командует генерал.

Дело как раз летом было. На поле стоят неубранные хлеба, зерно осыпается. А мужики от одного конца до другого господский двор меряют. Научились мужики ходить, как настоящие солдаты, да только богаче от этого не стали.

Мужики – на Митьку: «Все из-за тебя, из-за твоей медали!» Возненавидели мужики Митьку.

А тут генерал стал поговаривать, что пора и в лагеря ехать и там учинить настоящие маневры. Разбить мужиков на две группы и устроить войну.

Видит Митька – дело плохо, не простят мужики ему этой затеи, и сказал как-то барину:

– Ваша светлость, а как же на войне без пушек быть?

Посмотрел генерал на Митьку, сказал:

– Правильно. Отпишу-ка я письмо самому любимцу императрицы, светлейшему князю Потемкину. Он меня помнит – пришлет.

Написал, а ответ никак не приходит. Пока его ждали, генерал и забыл про военные учения. И опять стало спокойно.

КОНЧИЛОСЬ ДЕТСТВО

Прошел год. Мало что изменилось за это время в жизни Митьки Мышкина, повзрослел разве что на год. Зато прежние его господа, помещики Воротынские, совсем разорились. Усадьбу продали, сами в Москву уехали. А кривого Савву и Маланью продали за долги князю Юсуповскому. Стал теперь Савва от князя в Питер и Чудово на базар ездить.

И вот как-то захватил Савва в Чудово с собой Митьку. И здесь, в скотном ряду, повстречали они тетку Агафью.

– Митька! – закричала она. – Соколик ты мой, Митька! Да, никак, ты? – Она обхватила мальчика и крепко прижала к себе. – А мы-то…

– Знаю, тетка Агафья, – говорит Митька, – помершим считали.

– Считали, считали, соколик!

Тетка Агафья водила Митьку по базару, купила ему пряник, вздыхала и все слезу рукавом смахивала.

– Да чего ты, тетка Агафья! – успокаивал ее Митька.

– Ох, как вспомню, как вспомню!.. Так ты ничего, при родителях, значит?

– Да, тетка Агафья.

– Дашу-то помнишь?

– Помню.

– А Федора?

– Помню, тетка Агафья.

– Так засудили Федора – ушел на каторгу.

– Как – засудили? – вырвалось у Митьки.

– Ой, не говори, соколик! Немца-то порешил немой, а дом поджег. Сам признался. А девка Палашка – типун ей на язык – потом все на тебя наговаривала.

– Тетка Агафья, – вдруг сказал Митька, – не дядя Федор, я немца поджег.

– Да что ты! Да бог с тобой, соколик! – замахала руками тетка Агафья.

– Я, – повторил Митька.

Ни единого слова не обронил Митька обратной дорогой. Сидел ястребом. За эти годы Митька почти что и забыл про графский дом. Прошло, как сон. И было ли это? Может, и не было.

Дотемна просидел в тот день Митька над обрывом реки. Уставился на воду, смотрел в одну точку. Смотрел – и вставала перед ним та далекая новогодняя ночь. Дым, люди, языки пламени и немец. Бегает немец из угла в угол, бьется в закрытую дверь. А на крылечке стоит Федор, большой, широкоплечий, с дубиной в руке.

А потом Митька увидел другую избу, ту, где актеры жили. Кровать. Свечу, что горела ровным пламенем. Дашу. Смотрит Митька на воду, а Даша, словно живая, перед ним стоит. Стоит и улыбается, как тогда, когда они в первый день свиделись.

Сколько сидел Митька над рекой, неведомо. Только уж стало смеркаться, когда проходил берегом реки Митькин отец. Увидел сына, позвал. А тот не откликается. Подошел Кузьма к нему, положил руку на плечо.

– Митя! – позвал снова.

А Митька ничего не слышит. Сидит как завороженный, все в воду смотрит.

СЧАСТЛИВОГО ТЕБЕ ПУТИ, МИТЬКА!

Пообещал барин откупить Митьку, да позабыл. Вспомнил уже через год, летом. Послал генерал к графу Гущину своего управляющего, а когда тот вернулся, вызвал Митьку.

Шел Митька к господскому дому, а у самого тяжесть какая-то на душе. И небо было серое, и полыхали где-то зарницы, и истошно петухи голосили. А у самого подъезда увидел Митька тележку – точь-в-точь как у немца Неймана была.

«Откуда такая?» – подумал.

– Э, – произнес генерал, когда вошел Митька, – да ты, говорят, смутьян!

– Говорят, в графском имении дом сжег и ихнего управляющего, немца, погубил. Было такое дело? – спрашивает генерал.

– Было, – отвечает Митька.

Генерал поднял брови, с удивлением посмотрел на Митьку, как будто бы впервые видит.

– Э, да ты на самом деле смутьян! Иди сюда. – И повел Митьку в соседнюю комнату.

Вошел Митька – и замер. Смотрит – стоит в комнате солдат, а рядом с ним девка Палашка.

– Он, он! – закричала Палашка. – Ирод, убивец! – бросилась она к Митьке.

Митька – в сторону. А барин его раз – и за руку: «Стой!» Рванулся Митька, а генерал опять: «Стой!» Схватил тогда Митька стул, поднял над головой, закричал:

– Уйди, барин! Уйди – не пожалею!

– Ах, злодей! – взвизгнул генерал, но остановился. А потом как закричит: – Хватай его, вяжи!

Бросились к Митьке солдат и Палашка, а он к окну, только – бемц! – звякнули стекла. Распахнулись от удара створки. Выпрыгнул Митька на улицу, прямо во двор, как раз к самым дрожкам. И в это время грянул гром, прошумел грозным раскатом. Вздрогнули кони, забили копытами. Митька – в возок, схватил кнут и полоснул лошадей во всю силу. Те взвились и понеслись к выходу. А ворота закрыты. И вдруг одна створка открылась. Вторую-то уже кони с размаху вынесли сами. Пролетая, увидел Митька кривого Савву.

Выбежали генерал, Палашка и солдат на дорогу, а Митька уже далеко. Только шарахаются из-под колес замешкавшиеся куры да остался у самой дороги раздавленный гусь. Промчались кони через село, перемахнули вброд речку, вынесли на бугор и, поднимая пыль, понеслись полем.

– Утек! – кричала Палашка. – Снова утек.

И опять грянул гром. Блеснула молния. Генерал побледнел, схватил солдата за руку, зашептал:

– Турка, снова турка войной идет… – потом как закричит: – Смирно! Из всех орудий пли!

Солдат растерялся. Схватил ружье, стрельнул. А девка Палашка вдруг умолкла, разинула рот и не знала, куда смотреть: то ли на барина, то ли туда, где на поле, на самом бугре, все еще держалась пыль, и кони – эхма, господские кони! – уносили злодея и ирода Митьку Мышкина.

Прощай, Митька! Счастливого тебе пути и большой удачи!

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ ГРИШАТКИ СОКОЛОВА

_{Из повести «История крепостного мальчика» вы узнали о безвыходной, трагической судьбе крестьян во времена крепостного права.}

_{Не раз подымались крестьяне на борьбу против дворян и помещиков. Но, плохо вооруженные, плохо обученные, они терпели поражения от правительственных войск.}

_{В 1773 году вспыхнуло новое крестьянское восстание. Его возглавил смелый донской казак Емельян Иванович Пугачев. Это была самая настоящая война трудового народа против своих угнетателей и царицы Екатерины Второй. Больше года сражались отважные пугачевцы. Они одержали много славных побед, взяли много крепостей и городов. Но сил опять не хватило. В конце 1774 года восстание было подавлено. Пугачев схвачен, посажен в железную клетку и привезен в Москву. Здесь Пугачева казнили.}

_{Прошло почти двести лет. Но память о великом народном вожде не забыта.}

_{Вот и эта повесть посвящена Пугачеву. В ней вы подружитесь с маленьким отважным пугачевцем Гришаткой Соколовым, мальчиком, который вместе со взрослыми сражался и погиб за свободу.}

Глава первая
ФАНТАЗИИ

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Гришатку Соколова привезли в Оренбург в начале 1773 года.

Жил Гришатка с отцом, с матерью, с дедом Тимофеем Васильевичем и сестренкой Аннушкой в селе Тоцком. За всю свою жизнь дальше Тоцкого не был. А тут на тебе – в Оренбург собирайся!

Село Тоцкое большое, приметное. Около сотни дворов, четыреста душ жителей. Божий храм на пригорке. Погост. Речка журчит Незнайка. Каменный дом купца Недосекина. Каменный дом барского управителя отставного штык-юнкера Хлыстова. Мельница. Избы. Овины. Село Тоцкое и люди, живущие в нем, принадлежали оренбургскому губернатору генерал-поручику немцу Ивану Андреевичу Рейнсдорпу. Он здесь хозяин всему, судья и всему повелитель.

Из тоцких крестьян набиралась в губернаторский дом прислуга: камердинеры, повара, лакеи. В Оренбург в услужение к барину был привезен и Гришатка.

Глянул губернатор на мальчика.

– Гут, гут,[11]11
  Гут (нем.) – хорошо.


[Закрыть] – произнес. – Иди-ка сюда, – поманил он пальцем Гришатку. – Подставляй свой голова.

Гришатка подставил.

Взял губернатор трубку и чубуком Гришатку по темени стук-пристук. Стал выбивать о голову мальчика пепел. Посыпалась табачная труха, а следом за ней вылетел огонек. Припек он Гришатку.

– Ай! – не сдержался мальчик.

– Фи, какой, – поморщился генерал. – Так и знал – дурной он есть, твой голова. – И для первого знакомства отодрал Гришатку за ухо.

ВАВИЛА И ДРУГИЕ

Поселился Гришатка на первом этаже губернаторского дома в каморке у Вавилы Вязова.

Вавиле лет двадцать. Он истопник и дровокол здешний. Под лежанкой у него топоры и пилы, в каморке мрак, сырость.

Познакомился Гришатка и с другой барской прислугой. С парикмахером Алексашкой. Озорник Алексашка. В первый же день зазвал он Гришатку к себе в парикмахерский кабинет и завил мальчика.

То-то было для всех потехи.

Повстречался Гришатка и с кухонной судомойкой теткой Степанидой.

– Ой, ой, Ванечка мой из гроба явился, – заголосила Степанида. – Родненький, кровинушка ты моя. – И ну обнимать, целовать и ласкать мальчика. – Ванечка! Ванечка!

Гришатка опешил. Потом-то узнал: лет десять тому назад засек до смерти Степанидиного сынка Ванечку барский управитель Хлыстов. С той поры и впала Степанида в головную болезнь – всех детей за Ванечку принимала.

Затем прибежали дворовые девки – сестры Акулька и Юлька.

– Ох, ох, из Тоцкого! – заверещали они. – Как там папенька наш, как там маменька. Ох, ох, приехал из Тоцкого!

Познакомился Гришатка и с дедом Кобылиным. Как и все, дед тоже из Тоцкого. И его, как Гришатку, привезли однажды в Оренбург. Только было это давным-давно.

Состоял Кобылин при губернаторе в камердинерах и лакеях, а потом, по преклонности лет, был удален от барских покоев и определен в водовозы. Возил он с реки Яика воду в генеральский дом для всякой хозяйственной надобности.

Была у старика и другая обязанность: пороть крепостных. Здорово это у него получалось. Врежет плеткой, словно саблей пройдется.

– У меня талант к этому, – хвастал Кобылин. – Тут в замахе все дело.

Дед принял Гришатку добром. Завел разговор про Тоцкое.

А что рассказать Гришатке? Село как село. Недород четвертое лето. По весне голодуха. Смертей – что грибов в урожайный год.

Барский правитель Хлыстов больно лютует. Нет на него управы.

– Так, так, – поддакивает старик, а сам: – Знаю Хлыстова. Исправно ведет хозяйство. Мужику всыпать, так это же не в помех. Откуда, думаешь, недород? Людишки ленятся – отсюда и недород. Помирают, говоришь, мужички. Эх-эх, воля на то господня.

Стал дед наставлять Гришатку уму-разуму.

– Наш-то барин – генерал и губернатор, ты смотри ему не перечь. Скажет: «Дурак», отвечай: «Так точно, ваше сиятельство». Съездит тебя по уху – лови, целуй барскую ручку. Так-то оно спокойнее, – объяснял дед Кобылин.

Рассказал Гришатка деду про встречу свою с генералом.

– Эка беда – голову припек, – ответил старик. – А ты улыбайся, словно это тебе в радость. Мал ты, Гришатка, глуп. В жизни приладиться главное. Слушай меня, в люди, даст бог, пробьешься – в лакеи, а то и выше, в самые камердинеры.

Через несколько дней Гришатку снова крикнули к генералу.

Губернатор лежал на мягком диване, на персидском ковре, раскуривал трубку.

– Нагни свой голова, – приказал генерал.

Гришатка нагнул, думал, что Рейнсдорп снова трубку начнет выбивать о темя. Однако на этот раз барин выдал ему увесистого щелчка.

– О, крепкий есть твой голова, – произнес губернатор.

Вечером у Гришатки произошел разговор с Вавилой. Поговорили о господах. Рассказал Гришатка дровоколу про трубку и про щелчок.

– Немец, как есть немец, – заявил Вавила. – У него что ни день, то новые в голове фантазии.

«КУ-КА-РЕ-КУ!»

Прав оказался Вавила.

Немало бед принял Гришатка из-за этих самых барских фантазий.

Началось с того, что Рейнсдорп решил просыпаться чуть свет, вставать с петухами. А так как петуха в губернаторском доме нет, то генерал приказал быть за голосистую птицу Гришатке.

Явился мальчик чуть свет к дверям губернаторской спальни.

– Ку-ка-ре-ку! – завопил.

Спит губернатор.

– Ку-ка-ре-ку! – заголосил еще громче Гришатка.

Не помогает.

Кукарекал, кукарекал Гришатка, голос себе сорвал.

Хоть плачь – не просыпается барин.

Позвал Гришатка на помощь Вавилу. Вместе они кукарекают. Хоть из пушек пали, спит, не просыпается генерал-губернатор. Часов в одиннадцать наконец проснулся.

– О майн гот! – закричал генерал. Схватил он Гришатку за ухо. – Не разбудил. Не разбудил. Ты есть приказа не выполнил.

– Я же будил, – начинает Гришатка. – Вот и Вавила. Сон у вас очень крепкий, ваше сиятельство.

– О, русише швайн,[12]12
  О русише швайн (нем.) – русская свинья.


[Закрыть] – вскипел генерал. – Их бин золдат.[13]13
  Их бин золдат (нем.) – я солдат.


[Закрыть] Их бин золдат. Я человек военный. Мышь хвостом шевельнет – я уже есть на ногах. Муха летит – я уже слышу.

Смешно от такого вранья Гришатке.

– Да вас хоть из пушек буди, ваше сиятельство.

– Что!! – заревел генерал. – Кобильин, Кобильин! Всыпать ему плетей.

Тащат Гришатку на кухню. Всыпает Кобылин ему плетей.

ГАННИБАЛ

Вздумалось Рейнсдорпу иметь при себе арапчонка. Вспомнил генерал про царя Петра Первого, что у того арапчонок был – себе захотелось. А откуда в Оренбурге и вдруг африканец, и губернатор опять за Гришатку. Вымазали мальчика сажей, Алексашка снова завил ему кудри, дали в руки опахало – веер на длинной палке. Ходит Гришатка следом за Рейнсдорпом, опахалом помахивает.

Стал генерал величать Ганнибалом Гришатку, так же как и Петр Первый своего арапчонка звал.

Потешается дворня:

– Ганнибал, как есть Ганнибал!

И вот как-то в губернаторском доме был званый прием. Стали съезжаться гости.

Поставил генерал Гришатку с опахалом в руках недалеко от парадного входа. Пусть, думает, когда входят гости, смотрят они на этакое чудо, смотрят и ему, Рейнсдорпу, завидуют.

Приходят гости, смотрят, завидуют.

– Это есть Ганнибал, – объясняет губернатор каждому. – Из Африки он есть привезенный. Большая сумма гельд на него трачен.

Все шло хорошо.

Но вот какая-то дама, увидев необычного мальчика, всплеснула руками:

– Ай, какой чудный! Ай, какой милый! Ай, какой черный! Как тебя звать?

Растерялся Гришатка.

– Гришатка я, Соколов, – брякнул.

Подивилась дама, протянула к Гришатке руку, взяла пальцем за подбородок.

На пальце осталась сажа.

Ойкнула от неожиданности дама, а затем рассмеялась. Подняла она палец высоко вверх, хохочет и всем показывает.

Сконфузился генерал Рейнсдорп, покраснел, однако тут же нашелся:

– Дорогой господа, я вас сделал веселый шутка. Шутка. Веселый шутка. Ха-ха!

– Ха-ха! – дружно ответили гости.

Кончился званый прием. Разъехались гости. Кликнул барин Гришатку.

– Зачем ты есть паршивый свой рожа ей подставлял? А?! Как ты посмел Гришайтка сказать. А? Кобильин! Кобильин!

И снова Гришатку тащат на кухню. Снова Кобылин всыпает ему плетей.

ВЕЛИКИЙ ГИПНОТИЗЕР

Побывал как-то Рейнсдорп в Петербурге. Повидал там гипнотизера. Насмотрелся, как тот людей усыпляет, как в человеческое тело иглы стальные вкалывает.

Вернулся генерал в Оренбург, вызвал Гришатку.

– Я есть великий гипнотизер, – заявил.

Усадил он Гришатку на стул.

– Спи, спи, спи, – шепчет.

Не хочется вовсе Гришатке спать. Да что делать! Прикидывается, что засыпает.

Доволен губернатор – дело идет. Вот он какой ловкий гипнотизер.

Взялся за иглы. Кольнет. Не выдержит, вскрикнет Гришатка.

– Не ври, не ври. Не болит, – покрикивает генерал. И снова иглами тычет.

Намучился, настрадался Гришатка. Возвратился к себе в каморку. Тело от уколов мозжит. Голова кружится.

Шел Гришатка и вдруг увидел деда Кобылина. Заблестели озорством глаза у мальчишки. Побежал он назад к генералу.

– Ваше сиятельство, а старика Кобылина вы сможете усыпить?

– Что? Кобильина? Могу и Кобильина.

Позвали к генералу Кобылина. Усадил он деда на стул.

– Спи, спи, – шепчет.

Исполняет старик барскую волю, делает вид, что засыпает.

– Гут, гут, – произносит Рейнсдорп. Потирает от удовольствия руки. Взялся за иглы.

Увидел старик иглы – взор помутился.

Нацелился генерал, воткнул в дедово тело одну иглу, приготовил вторую.

– А-ай! – заорал старик. – Батюшка, Иван Андреевич, не губите.

– Ты что, ты что, – затопал ногой генерал. – Не болит, не болит. Я есть великий гипнотизер.

– Болит, ваше сиятельство! – кричит Кобылин. Рухнул на пол, ловит барскую руку, целует.

Сплюнул генерал от досады, отпустил старика Кобылина.

– Ох, – вздыхал Кобылин, возвращаясь от генерала. – И кто это надоумил барина, кто подсказал? Шкуру спущу со злодея.

Гришатка стоял в стороне и усмехался.

ТОЦКОЕ

Весна. Солнце выше над горизонтом. Короче ночи, длиннее дни.

Село Тоцкое. Ранний рассвет. Слабый дымок над избами. Пустынные улицы. С лаем промчался Шарик – дворовый пес купца Недосекина. Вышел на крыльцо своего дома штык-юнкер Хлыстов. Зевнул. Потянулся.

Все как всегда.

И вдруг.

Видит Хлыстов, бегут к нему мужики. Один, второй, третий. Человек двадцать. Подбежали, шапки долой, бросились в ноги.

– Батюшка, пожалей. Не губи, батюшка!

Оказывается, Хлыстов приказал собрать с крестьян недоимки. Задолжали крестьяне барину. Кто рубль, кто два, кто зерном, кто мясом. Недород, обнищали крестьяне. В долгах по самую шею.

– Подожди, батюшка, – упрашивают мужики. – Подожди хоть немного – до нового урожая.

– Вон! – закричал Хлыстов. – Чтобы немедля! Сегодня же! За недоимки избы начну палить.

И спалил дом Серафима Холодного.

С этого и началось. Взыграла обида в мужицких душах. Ударила злоба в кровь.

– Бей супостата!

– На вилы, на вилы его! – кричал Серафим Холодный.

– В Незнайку, в Незнайку, вниз головой, – вторила Наталья Прыткова, нареченная генеральского парикмахера Алексашки.

– Рушь его собственный дом! – кричали другие крестьяне.

Хлыстов едва ноги унес. На коня – и в Оренбург к барину и губернатору.

Для наведения порядка была отправлена Рейнсдорпом в Тоцкое команда солдат во главе с офицером Гагариным. Прибыли солдаты в село.

Сгрудились мужики и бабы. У кого вилы, у кого косы, у кого дубины в руках.

Вышел вперед Серафим Холодный.