Текст книги "Свобода выбора"
Автор книги: Сергей Залыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Залыгин Сергей
Свобода выбора
СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН
СВОБОДА ВЫБОРА
А что, если бы начиналось так:
Мы, Николай Вторый, в прошлом Император Всея Руси, соблаговолили бывшему Нашему подданному, писателю российскому Нелепину Григорию Григорьевичу поручить от имени Нашего изъяснить предстоящему над Нами суду все те особенности Нашего происхождения, воспитания, образования, а того более особенности характера Нашего, кои для суда могут оказаться незамеченными и канут в Лету. При том, что для истории России, для истории русского самодержавия ничто существенное не должно быть утеряно.
Примечание. Не будучи писателем широко известным как в государстве Российском, тем более – за пределами оного, Нелепин Гр. Гр. привлек внимание Наше, поскольку собственные его соображения о суде, над Нами предстоящем, волею Божьей стали Нам известны.
И правда: Нелепин был убежден, что суд этот историей уготовлен и только большевики, историю презирающие, решили проблему по-своему, по-большевистски ( в подвале дома в городе Екатеринбурге). Но все равно история от своего не отступится, хотя бы и через сто и через двести лет. Тем более, что чем дальше в глубь веков уходит то или иное событие, тем милее оно для историков становится.
Нелепин же, говоря откровенно, в течение трех – пяти лет хотел написать роман и в романе этом действительно учинить над императором Николаем Вторым суд.
Что смущало нынче, в начале замысла, Нелепина – это собственная его авторская роль. Он-то кем должен стать? Адвокатом? Прокурором? Письмоводителем? Швейцаром в помещении суда? Зрителем происходящего судебного процесса?
Ну и, конечно, он надеялся на как-нибудь: вот уж соберу материалы, они и подскажут...
Жаль, что при всех обстоятельствах и вариантах суду останется неизвестным завещание бывшего императора Николая Второго писателю Нелепину, не найдется для этого места, но это было чисто субъективное и непринципиальное недоразумение, объективно же история вполне обошлась бы и без его писательских услуг. Тем более что Нелепин историком никогда не был, а нынче он если и был, так не более чем в качестве искателя литературного сюжета.
Отнюдь не к истории, а к современности относил он любые события, участников или свидетелей которых когда-либо в своей жизни лицезрел. После того как он умудрился встретить человека, жившего при крепостном праве, крепостное право стало для него современностью. Об убийстве террористами Александра Второго, тем более о революциях 1905 и 1917 годов, и говорить нечего – ведь собственная его мама этим событиям начала века была свидетельницей, в какой-то мере и участницей их.
В восприятии личности последнего императора России Нелепин ничуть не опасался субъективности. Скорее наоборот – он к субъективности стремился, хотел, чтобы знакомство состоялось так, как это обычно бывает: первое впечатление, второе, а если нужно – третье. Он плохо представлял себе атрибутику, окружающую императора: распорядок дня и порядок докладов Государю его министров, председателя Совета министров и председателя Государственного совета, приемы, балы, семейные события, такие, как дни рождения дочерей, к примеру, или как день рождения цесаревича. Он и не хотел, чтобы личность императора возникала из атрибутов, – нет, атрибуты должны исходить от личности, от того, как эта личность воспринимает свои обязанности и давным-давно установленный распорядок царствования на троне.
Нелепин готов был вносить поправки и коррективы в те представления, которые он сам называл представлениями императорскими, он читал дневники Николая-царя и Николая-цесаревича, удивлялся посредственности дневника, который вел цесаревич во время своего чуть ли не кругосветного – исключая Америку – путешествия (вот уж где непременно надо было цесаревичу побывать, так это в Америке!), но он дорожил тем портретом, теми набросками к портрету, которые перед ним возникали.
Итак, Николай Второй был мужчина красивый и современный, носил уже не отцовскую бороду-бородищу и не брился наголо, а предпочитал бородку на манер чеховской. У него не было актерских данных, но обаяние, как бы даже вполне интеллигентное, было. Правда, Нелепин все еще не знал, можно ли поговорить с ним запросто о том о сем, или же императорство такой разговор начисто исключало?
Происхождение его интеллигентности было загадочным – откуда? Российская интеллигенция его ненавидела, самим понятием интеллигентности он вряд ли обладал (но термином пользовался), однако и сама-то интеллигенция этого понятия не имела: по Бальмонту, Надсону и Толстому ее истолковать было невозможно, по Чехову – время не дошло. Власть имущие, элита, императора окружавшая, почитали интеллигентность без аристократического происхождения за вздор. Разве только учитель истории профессор Ключевский мог как-то повлиять на ученика, да вот еще императрица-мать внушила ему интеллигентность в английском разрезе, когда душа участвует в ней лишь слегка, от случая к случаю, зато весь образ жизни высокоинтеллигентен.
Наверное, ни один император того времени не перенес столько оскорблений, обвинений, насмешек, как Николай Второй, но ничто, кажется, его не волновало, не задевало до глубины души, и не английская ли интеллигентность (на русской почве) ему в этом помогала? Конечно, в частной беседе, а то и в суде Нелепин мог вручить Николаю Второму статистику по поводу всяческих репрессий как-никак, а на каждый день его мирного (годы революции не в счет) царствования приходилось по три смертных казни, а для ссылок без суда не надо было и закона: административно-ссыльный – и все дела, поехал человек в Сибирь – в Шушенское (Ленин), в Якутию (Короленко), еще куда, – но вряд ли подсудимый этакой статистикой оказался бы смущен. А что стало после меня? Когда меня, кровавого, убрали? Когда убили? Покажите мне ту, последующую, статистику. Хотя бы и приблизительную, не говоря уже о точной, до одной человеческой единицы. В мое царствование такого рода учет был на высоте, а нынче?
В 1913 году Россия куда как торжественно отмечала трехсотлетие императорского Дома Романовых. И в Москве, и в Петербурге его приветствовали сотни тысяч подданных, когда же императорская семья плыла на пароходе в город своего родоначалия Кострому и далее вниз по матушке-реке в Нижний Новгород, где император посетил знаменитую на весь мир ярмарку, непрерывные толпы людей приветствовали его и с правого, и с левого берегов, крестьяне съезжались за сотни верст, жили здесь сутками, чтобы издали хотя бы, но своего императора приветствовать. И император был растроган (до слез), он несомненно уверовал, что народ простил ему его ошибки в войне 1904 года, в революцию года 1905-го, да и последующих лет. Тем более простит его Бог: как-никак, а помазанник-то он Божий?! Как могло быть иначе, если все люди родятся и князьями, и крестьянами, и чиновниками и только один из них – императором?
Все так.
Но каким же образом, размышлял Нелепин, явился тогда год 1917-й с революциями, и тот же народ громил царский дворец, и те же крестьяне выходили на станции железных дорог, если был слух, будто в таком-то поезде, на запад ли, на восток ли, все равно куда, царская семья вознамерилась ускользнуть за пределы России? Либо народ хотел самолично расправиться со своим императором?
Нелепин не сомневался: история ответит, как, что и почему. Не верить истории Нелепин боялся...
Кроме всего прочего, на него большое впечатление производила образованность Николая Второго: английский, французский, немецкий... А еще польский: Царство Польское входило в состав России, так как же иначе?.. Нелепин всегда млел перед полиглотами, они казались ему причастными к инопланетянам: забрось такого на Марс, он и там не пропадет, найдет с марсианами общий язык, важно только, чтобы марсиане на Марсе были в наличии, за остальным дело не станет.
Нелепин полагал, что чем больше человек знает, тем больше у него оснований для существования, а главное, тем меньше у такого человека сомнений по поводу Вселенной, а значит, и самого себя, когда же он видел по ТВ малограмотных президентов и претендентов, его охватывала оторопь.
Он сам-то, Нелепин, хотя бы умел скрывать свои незнания, никогда не участвуя в разговорах, если тема была ему недоступна, а те и этого не умели. Больше того – всячески подчеркивали, что они подобное умение презирают.
А вот Николай Второй, догадывался наш писатель, не презирал, отнюдь, оттого и перед Думой стеснялся толкать речи, вообще был не речист, а свободное время использовал для семейных прогулок и для общения с Богом.
Вот здесь, в этом пункте, Нелепин императора подозревал в небескорыстии: уж очень удобным было близкое с боженькой знакомство, чуть что – на все Божья воля!, император же хоть и на троне, а все равно как бы в сторонке.
Впрочем, если уж Нелепин вознамерился судить власть – судить не отвлеченно, а в конкретном лице императора Николая Второго, – он, само собою, должен был отрешиться от симпатий-антипатий к этому лицу: император должен был оставаться для него императором и никем больше.
Подобное отрешение у Нелепина иногда получалось, иногда – не совсем или не получалось вовсе. В таком случае, неправдашним каким-то получался он судьей и утешался отвлеченными размышлениями: почему-то из профессиональных судей почти никогда не получалось писателей. Из врачей – сколько угодно, из инженеров тоже немало, об историках и словесниках и говорить не приходится, а вот из судебных работников – нет и нет, из тех все больше выходили политики. Странно... Странно, но факт.
Поразмыслив таким образом, Нелепин останавливал себя: Ближе к делу! – и снова вспоминал что-нибудь конкретное по поводу своего подсудимого. О том, например, как он еще подростком, когда его ровесники-гимназисты катались во время каникул на лодках с гимназистками по великим русским рекам и, катаясь, пели народные песни, – он, наследник престола, стажировался в разных родах войск: в пехоте командовал ротой, в кавалерии – эскадроном, в артиллерии – батареей, не говоря уже о том, что со всею серьезностью изучал военную историю и фортификацию.
С младенчества этот человек знал о том, какая деятельность ему предстоит, к чему направлены будут его духовные и физические усилия. Опять-таки никому из людей этого знать не дано, дано только ему. Учителя разъясняли ему теорему Пифагора, бином Ньютона, правила написания глаголов повелительного наклонения, знакомили и со статистикой,– одним словом, изучал все то, что преподавалось в любой гимназии, в любом реальном училище, но ведь ни один из гимназистов-реалистов не знал, для чего и в каких обстоятельствах эти знания ему будут необходимы, – а цесаревич знал, загадки для него в этом не было никакой.
В детстве же цесаревич сопровождал отца-императора в поездках по России и Европе, юношей совершил путешествие по маршруту Вена – Триест – Греция Египет – Индия – Китай – Япония – Сибирь, тридцать пять тысяч километров, едва-едва не кругосветное путешествие по экватору. Во Владивостоке он уложил первую тачку земли в полотно открывшегося строительства Великого Сибирского железнодорожного пути, самого протяженного пути земного шара, затем назначен был председателем Комитета этого строительства. С двадцати одного года участвовал в заседаниях Государственного совета и Комитета министров.
Теперь, раздумывал Нелепин, представим себе, что при всем при этом у человека не было тех свойств характера, которые совершенно необходимы императору, все равно после такого образования и воспитания кем он мог быть, кроме как императором? Должен Суд это учесть? Получалось – должен! Кто за это должен нынче в ответе? Получалось – в ответе нынче он, Нелепин, со своей столь желанной свободой выбора.
...Вступая на престол в двадцать шесть лет, император сказал, что он дал священный обет перед лицом Всевышнего всегда иметь единою целью мирное преуспеяние, могущество и славу дорогой России.
А что другое он мог сказать, этот, по существу, и не русский уже человек? К тому же он помнил, что его династия, династия Романовых, триста лет назад спасла Россию в Смутное время и что, если ныне выпадет ему тот же удел, – он готов! Он должен быть готов!
И так же как Нелепин знал, что он в случае чего спасти Россию не сможет, так Николай Второй знал, что он обязан это сделать. О чем свидетельствовали и современники. Например, президент Франции Эмиль Лубе:
О русском императоре говорят, что Он доступен разным влияниям. Это глубоко неверно. Русский император Сам проводит Свои идеи. Он защищает их с постоянством и большой силой. У него есть продуманные им, тщательно выработанные планы. Над осуществлением их Он трудится беспрестанно. Иной раз кажется, что что-то забыто. Но Он все помнит. Например, в наше собеседование в Компьене (1901 год) у нас был интимный разговор о необходимости земельной реформы в России. Император заверил меня, что Он давно думает об этом. Когда реформа землеустройства была проведена, мне было сообщено об этом через посла, причем любезно вспомянут был наш разговор.
И еще:
Под личиной робости, немного женственной, Царь имеет сильную душу и мужественное сердце.
Действительно, в 1901 году император говорил г-ну Лубе: Ставлю себе целью завершение предуказанной еще в 1861 году задачи создать из русского крестьянина не только свободного, но и хозяйственно сильного собственника.
Нелепин, надо сказать, отнесся к свидетельству Лубе не без сомнений: Франция в то время уже искала союза с Россией против Германии.
А немцы, в свою очередь, как бы не из тех же соображений старались– германский поверенный в
делах России фон Рекс: ...редко народ при восхождении на престол его монарха имел такое неясное представление о его личности и свойствах характера, как русский народ в наши дни... По личному впечатлению и на основании суждения высокопоставленных лиц русского двора, я считаю Императора Николая человеком духовно одаренным, благородно одаренным, благородного образа мыслей, осмотрительным и тактичным; его манеры настолько скромны и он так мало проявляет внешней решимости, что легко прийти к выводу об отсутствии у Него сильной воли; но люди Его окружающие заверяют, что у Него весьма определенная воля, которую он умеет проводить самым спокойным образом.
...обладал живым умом, быстро схватывал существо докладываемых ему вопросов. Все, кто имел с ним деловое общение, в один голос об этом свидетельствуют.
У него была исключительная память, в частности на лица (фамильная особенность Романовых, отметил Нелепин).
Нелепину было приятно: знай наших! Однако приятность приятностью, а свидетельства соотечественников должны были иметь для него более существенное значение. И такие свидетельства имелись.
Народ давно, со времен Ходынки и японской кампании, считает Государя несчастливым, незадачливым, – утверждал министр императорского правительства Александр Васильевич Кривошеин. Правда, отзыв этот не мешал ему служить царю с великим усердием, а Нелепин, тот к министру земледелия и государственных имуществ уже давно был расположен очень и очень. Нелепина удивляло, как Кривошеин готовился к деятельности министра: объехал чуть ли не всю Россию, вникая в земледелие, в состояние имущества каждой губернии. По идеям же своим он был столыпинцем.
Во время Гражданской войны Александр Васильевич стал правой рукой другого весьма симпатичного Нелепину русского генерала – генерала Врангеля. На пару Врангель и Кривошеин в Гражданскую войну, под конец ее, учинили Крымское правительство, снискав уважение местного населения. Они даже поправили экономику полуострова, вконец войной разрушенную. Не правда ли – дельный пример для современности?
Когда же красные через Перекоп ворвались-таки в Крым, правительство и армия Врангеля без паники, без потерь, а в полном порядке эвакуировались морем. С берега корабли провожали тысячи людей. Полный порядок – опять же пример? (Были, разумеется, о Врангеле, о Кривошеине мнения вполне противоположные.)
Ну а если ближе к делу, тогда следует вспомнить, что мнение Кривошеина об императоре разделяли многие министры. Мы, – писали они Николаю, – теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине.
Не Бог весть как доверял Нелепин другому свидетелю, поэту Бальмонту, но и не учитывать его мнение было нельзя:
Он трус, он чувствует с запинкой, Но будет, час расплаты ждет. Кто начал царствовать – Ходынкой, Тот кончит – встав на эшафот.
Дальше – больше. Так, спустя чуть больше двадцати лет после расстрела императора и его семьи, в 1939 году, Большая Советская Энциклопедия представляла дело таким образом: Присущие Николаю Второму черты тупого, недалекого, мнительного и самолюбивого деспота в период его пребывания на престоле получили особенно яркое выражение.
И дальше:
Беспощадное преследование революционной социал-демократии, система повседневного сыска и провокации, жестокие расправы со стачечниками – вот характерные черты политического режима царствования Николая Второго.
Тут Нелепину не мог не представиться год 1937-й, а также и годы Гришки Распутина при дворе, военные, страшные и нелепые для России годы, и ему хотелось чего-нибудь светленького.
...в юности, при первой же встрече, цесаревич Николай полюбил дочь великого герцога Гессенского, внучку английской королевы Виктории, принцессу Алису.
Родители оказались против: малопрестижный брак для российского престола, для династии Романовых, а родитель, царь Александр Третий, хоть и прослыл миротворцем – ни одной войны за тринадцать лет своего царствования не воевал, своего рода чуть ли не рекорд для России, – все равно был слишком известен нравом крутым.
Мать – царица Мария Федоровна – мягкостью характера тоже не отличалась, до конца жизни не простила сына, невестку же в глаза видеть не желала.
Тем не менее Николай женился на Алисе.
Каково?!
Вот оно и светленькое!
...император Николай Второй храбрецом, видимо, не был, но и смерти не боялся: сколько случалось на него покушений со стороны отечественных уж очень прогрессивных деятелей – семь ли, шесть ли, точно Нелепин не установил, – император ни одно из них будто и не замечал, держался, словно их вовсе не было.
Во время мировой войны император часто бывал на фронте, в ставке Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Мог ли Я уехать отсюда при таких тяжких обстоятельствах, – писал император. – Это было бы понято так, что Я избегаю оставаться с армией в серьезные моменты. И тут же он принял на себя главное командование.
И правда – тот же А. В. Кривошеин утверждал, что полевое управление войсками формировалось в предположении, что Верховным Главнокомандующим будет сам Император; тогда никаких недоразумений не возникало бы, и все вопросы разрешались бы просто, вся полнота власти была бы в одних руках.
...военный министр А. А. Поливанов (чем-то очень напоминавший Нелепину Павла Грачева) такое же высказывал мнение: Подумать жутко – какое впечатление произведет на страну, если Государю Императору пришлось бы от своего имени отдать приказ об эвакуации Петрограда или, не дай Бог, Москвы.
...глава кабинета министров И. Л. Горемыкин, в свою очередь, свидетельствовал:
Должен сказать кабинету министров, что все попытки отговорить Государя будут все равно без результатов. Его убеждение сложилось давно. Он не раз говорил мне, что никогда не простит себе, что во время японской войны Он не стал во главе армии. По Его словам, долг царского служения повелевает Монарху быть в момент опасности вместе с войсками, деля и радость, и горе... Решение это непоколебимо. Никакие влияния тут ни при чем. Все толки об этом – вздор, с которым правительству нечего считаться.
(Тем не менее многие министры протестовали против его решения, тогда-то они и написали, что теряют веру в возможность служить ему и Родине.)
...император: Оставим на время заботы о всем прочем, хотя бы и важном, государственном, но не насущном для настоящей минуты.
Фотография была у Нелепина: две складные кровати, между кроватями тумбочка, шкапик у стены: спальня государя императора Николая II и наследника-цесаревича Алексея в Ставке Главнокомандующего, город Могилев-губернский.
(...помощников и советников по экономике либо по делам национальностей у императора не водилось, помощниками были министры. Очень странно звучало бы: помощник императора по нацвопросам. По экономике. По соцвопросам.)
...документы, которые от императора исходили, он писал... сам! Стилистикой языка владел в совершенстве.
Ах, Боже мой! – но ведь все это – детали, пусть крупные, но частности, начиная с многоточий. Нелепин мог бы приводить их дальше и дальше, но все это для отдела кадров времен Сталина – Андропова и более поздних, все – не что иное, как дело под таким-то из архива КГБ!
Не годится! В идее Суда над властью Нелепин всего кагэбэшного стремился избежать. У него другой должен быть подход...
Житель Двадцатого Российского века, Нелепин видел свой век небывало тяжким и небывало же несправедливым. Он не был лишен догадки и о том, что каждый-то век россияне полагали точно таким же, и доказательства действительно шли по нарастающей, однако век XX все равно побивал все рекорды:
война 1904 года, революция 1905-го, война 1914 – 1918 годов. Первая мировая, революции 1917 года, Гражданская война 1918 – 1920 годов, коллективизация и раскулачивание 1929 – 1933 годов, репрессии 1937 года, война 1941 – 1945 годов, сталинские послевоенные репрессии 1946 – 1953 годов, постсталинские лагеря 1956 – 1964 годов, брежневские лагеря 1964 – 1982 годов, война в Афганистане 1978 – 1989 годов, война в Чечне 1994 – ? годов, перестройка 1985 – ? годов и, конечно же, экологические бедствия по нарастающей и по нарастающей с середины века.
Разобраться – так с самого начала века и по сей день Россия была психушкой, к тому же лишенной врачебного персонала.
Будто кто-то и когда-то вольно или невольно, сам того не подозревая, затеял осуществить над Россией эксперимент на выживание: выживет – не выживет? А если выживет – в каком остатке? Какими пороками и недугами наделенная? Одноглазой будет? Однорукой? Одноногой? С одним полушарием мозга?
Человеческой истории не бывает без исторических фигур, и кто-то положил же начало русскому столь знаменательному Двадцатому веку? А если этот век не более чем предтеча веков последующих, если он не более чем цветочек, а все ягодки впереди?
Нелепин долго и как бы не втайне от самого себя размышлял – кто?
Методика у Нелепина была: выстроить властителей России XX века в хронологическом порядке: Николай Второй – Львов – Керенский – Ленин – Сталин Хрущев – Брежнев – Андропов – Черненко – Горбачев – Ельцин, выстроив, взять в толк, что в Двадцатом веке были в России империализм – капитализм – коммунизм во многих своих обликах, а нынче преображения уже никому не известные и непонятные, без названий, без определений, так кто же все-таки в этом необычайном ряду владел перспективой?
Не было Нелепину ответа.
Все эти лица отмелькали перед ним, но ответа – ни в одном. Значит, по-другому: кто был, кто есть хуже всех?
Николай Второй хуже всех не был.
Хуже всех не был, однако с него-то век и начинался, век, который у всех встал поперек горла. Вот и решили, будто хуже последнего русского царя вообще никого не может быть. Оттого-то и был он расстрелян. На всякий случай – с семьей.
Бедный, бедный император всея России!
И не хотел быть императором, а все равно стал – коронацию сопровождала Ходынка. Свадьбу справил в траурные дни – тотчас после смерти отца.
Японскую войну затеял – и проиграл позорно. В революцию 1905 года угадал как кур в ощип, но не воспользовался шансом конституционной монархии, хотя именно такая монархия была бы ему по плечу. Ввязался в мировую войну – спрашивается, чего ради? Без памяти любил супругу, не очень-то умную женщину, и то и дело слушался ее беспрекословно. Готовил на царствование сына, хотя доктора и говорили: не жилец! Отрекся от трона в пользу брата Михаила, а тот и думать не хотел принять истерзанную державу от Николая Второго. Все братья-князья, все дядья и даже родная его мамб его не любили, а что же было ждать от народа?
Вот и грустил император в 1917-м под арестом в Царском Селе, и только и было у него дел – ухаживать за садиком. Это он умел, а еще умел отлично колоть дрова. Из Царского отправился в ссылку в Тобольск, из Тобольска – в Екатеринбург, там и был расстрелян. И останки продолжали маяться – останки бензином обливали, сжигали, тайно закапывали, спустя время откапывали снова – для опознания.
А ведь был прекрасным человеком – вежливым, сдержанным, образованным, послов всех государств приводил в умиление. Красив был.
И чувством ответственности обладал огромным, поистине императорским.
И надо же, прильнул к его судьбе некто Нелепин – Льву Давыдовичу, что ли, имел в виду перебежать дорогу? Лев Давыдович Троцкий страстно мечтал судить императора, никак не мог простить Свердлову, что тот успел первым, оказался ближе к Владимиру Ильичу.
Гуманитарий Нелепин вовсе не собирался кого бы то ни было расстреливать, упаси Бог! – уж лучше самого себя! Он хотел для истории, для нынешней перестроечной России извлечь какой-то опыт – не получилось. Он, конечно, не по-императорски, а тоже маялся: почему же Россия и ее власть никогда не совпадают, зато всегда это что-то разное, друг другу противоречащее?
Чем больше он пытался в вопрос вникнуть, тем меньше его понимал, а вот императорскую судьбу он должен был куда-никуда пристроить.
Если на то пошло, Николай Второй был Нелепину симпатичнее всех других: красив, по-императорски скромен, семьянин от души, а не в порядке законодательства и официальной порядочности. И вот еще – регалии к нему шли.
Нелепин всякого рода регалии – погоны, эполеты, аксельбанты, еще как там они называются, все эти побрякушки, – не любил, не понимал их значения, но на груди и плечах императора они свое значение приобретали. Во всяком случае, Нелепин не мог представить себе императора при галстуке.
Об императоре все, кто имел с ним дело, говорили: обаятелен. Нелепин тоже это обаяние почувствовал при первом же знакомстве, но в том-то и дело, что кто-кто, а он своему чувству поддаться не мог, не имел возможности: в судьи же вызвался! Сам вызвался, никто его к этому не обязывал.
Ну а раз так – тотчас и обвинение: японская война! Рассудить, так обвинение уголовное. Как только ее не ругали, эту войну: империалистической, авантюристической, безобразовской (по имени статс-секретаря Николая Второго А. М. Безобразова), – с чем только ее не сравнивали и не сравнивают до сих пор даже с чеченской войной, как только не протестовала против нее русская интеллигенция – питерские студенты, те устраивали манифестации в честь побед японского оружия над Россией, – и ведь ничего из этих позорных обвинений опровергнуть было нельзя, так оно и было!
Вот тебе и обаяние императора – как было Нелепину одно с другим совместить, одно перед другим оправдать?
Да ведь и войны 1914 – 1918 годов – Первой мировой – Россия при мудром руководстве могла бы избежать, ведь ее собственных интересов в этой войне было куда как меньше, чем французских и английских, у Николая Второго и Вильгельма, тоже Второго, отношения до 1911 года были прямо-таки братские (Ники, Вилли), даже договор тайный между ними был, направленный против Франции, но вот поди ж ты – русский император все равно не изменил давнему-давнему правилу России воевать за чужие интересы. Революция же 1905 года, последовавшая за войной японской, Его Величество ровным счетом ничему не научила, год 1917-й явился для него полной неожиданностью.
Год 1917-й даже и для Ленина-то явился неожиданностью, Ленин до апреля семнадцатого, до Апрельских тезисов, и думать не думал о захвате власти, но тут подвернулся удобный случай – и он не растерялся.
Владимир Ленин, тот вообще не терялся никогда, всегда и ортодоксально умел подсуетиться, оставить на бобах другого российского социалиста – Георгия Плеханова, самого Карла Маркса и того обойти, заменить ему его советника Фридриха Энгельса. И кто же Ленину тот счастливейший случай предоставил? Сколько ни размышлял Нелепин, выходило: Николай Второй. Он.
И вот уже в последнем десятилетии нынешнего века Нелепин угадывает следствия десятилетия самого первого, затем и второго, а в том и другом десятилетиях правил Россией не кто-нибудь, а император Николай Второй... И коль скоро на то пошло, коли уж судить власть – с кого же и начинать?
Если вписывать историю в современность – с кого? Если у тебя явилась страсть отыскания истоков – с кого?
Вообще-то говоря, время прихода к тебе сюжета – более чем странное время, оно что-то такое вписывает в тебя, через тебя – в современность, а само не вписывается ни во что. Нигде твоего сюжета нет, нигде и ни в чьем мире!
Как же не странно, если ты вдруг начинаешь существовать в сознании, что Россия не прогнозируется не только в будущее, но и в прошлое тоже? А лично ты как же, ты кто же в этакой беспрогнозности? Без пути ни вперед, ни назад?
Как же не странно, если сюжет снится тебе ясно и отчетливо, а проснулся наяву-то его и нет, только ощущение исчезнувшей отчетливости и осталось, больше ничего.
Как же не странно, если сегодня твой подсудимый император Николай Второй, такой образованный, такой обаятельный, в самые решительные для будущего своей державы моменты оказался столь банальным и примитивным? Для укрепления власти, рассуждал он, очень важно было где-то, все равно где, одержать военную победу! Победой поразить назревающую революцию!
Вот тут-то Николай Второй и нанес первое, а может быть, и главное поражение самому себе, своей душе, своему разуму, который обязан был быть разумом государственным и дальновидным. Долг служить Родине именно с того момента и лишился разумения. Ну а затем пошло и пошло. Гришка Распутин пошел прежде всех, военный министр Поливанов и всякое другое распутство.
История и после того оставалась благосклонной к императору (она вообще терпелива к умалишениям), еще и еще давала ему шансы, но он уже не способен был шансы воспринять, понять, что времена самодержавия отошли в прошлое, тем более – самодержавия русского.
Ему бы еще в 1906-м объявить себя монархом конституционным, пусть государственно думала бы Государственная дума, пусть правило бы думское правительство, его дело было бы– оставаться символом страны, принимать почетных зарубежных гостей, удостаивать или не удостаивать их своим вниманием, ну и – насколько это ему дано – сдерживать политические страсти. А тогда бы и Ленина не было. Ленин ведь весь вышел из враждебности и непримиримости к самодержавию (старший братец Александр повлиял), а конституционный монарх какой это враг? – одно недоразумение. А Ленин кем бы был? Главой думской фракции социал-демократов-большевиков? С кем бы он в Думе сражался? В первую очередь с фракцией социал-демократов-меньшевиков, все с тем же своим учителем Плехановым.
