Текст книги "Возвращение Лени"
Автор книги: Сергей Лукницкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Лукницкий Сергей
Возвращение Лени
Сергей Лукницкий
ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛЁНИ
(сюжеты)
Миллионы веков на земле – цветет и отцветает миндаль.
Миллиарды людей на земле – успели истлеть.
Что о мертвых жалеть, мне мертвых нисколько не жаль.
Пожлгечте меня, мне еще предстоит умереть...
Михаил Светлов
Дорогие мои, нашкафные:
Киплинг, Лермонтов, Нагибин, О 'Генри, Гоголь, Достоевский, Толстой, Пушкин, Шекспир, Хлебников, Тредиаковский, Хайям, Данте, Гумилев, Бунин, Андерсен, Сервантес. Верп, Салтыков-Щедрин, Чехов, Маяковский, Грибоедов, Кларк, Гашек, Лорка, Чаадаев, Свифт, Карим, Солженицын (начата процедура илтичмента со шкафа), Карамзин, Экзюпери, Евтушенко, Булгаков (на шкафу условно – по ходатайству Маши Федотовой и председателя Крестьянской партии -Черниченко), Твен, Маркес, Некрасов, Гомер, Лхмадуллина, Воннегут, кандидат на шкаф – Твардовский – отпустите на новую прозу...
...И, чтобы рассказать все это вам,
Приходит ямб, чуть-чуть преображенный,
Но тот же самый старый добрый ямб...
Евг. Евтушенко
В нашей команде самым странным человеком был Леня Прудовский – гений, прохиндей и мистификатор.
За короткие двенадцать лет общения с ним, я, да и все прочие узнавали от него множество очевидных пещей, подаваемые, однако, в таком ракурсе, что не только они, но даже я, рожденный под знаком "Водолея", давались диву.
Леня тоже рожден под этим знаком.
Был он росту стосемидесятисемисантиметрового. Не вспомню теперь наверное: были ли у него усы, кажется были, но верно такие большие.
что за ними не видна была грустная Ленина сущность, сущность человека странного, страстного и одновременно ленивого, и, конечно, как водится, всеми предаваемого.
Он любил невыносимо много поесть и выпить.
Лучшую свою повесть – "Максим Максимович", в чем я не сомневаюсь, написал он и никто больше. Но опубликовать ее не успел: во сне, как он любил рассказывать, к нему явился какой-то поручик и попросил ненадолго, от нечего делать, почитать рукопись. "Наверное, из другого времени прокрался", – дал свой вердикт Леня, – от их декабристских ...".
Далее шло слово не Леней выдуманное, но не употребляемое в нашем повествовании.
Потом, со слов Лени, этот поручик издал повесть под своим именем.
Леня обиделся, обещал даже принять дворянство и вызвать поручика на дуэль, но когда в штатном расписании Российского Дворянского собрания обнаружил в виде подразделения – контрольно-ревизионный отдел, вступать туда расхотел тотчас же. К тому же ему объяснили, что дворянство жалует исключительно государь. (Это в наши дни, пока государя нет, дворянство растащили все кому не лень, как рыбу из лавки, пока торговец отвернулся. Уже ворожеи и певички имеют этот титул и готовы побожиться его подлинностью).
...Царя не было, а Леня не был монархистом.
– Но ты понимаешь. – говорил он мне, – только я мог написать эту повесть. Ведь только я всегда служил им бесплатно, и верил. И меня предавали. Какие еще нужны доказательства моего авторства?
Однажды он притащил ко мне какого-то странного типа, с усами и пегого, назвал его Прудовским (с ударением на последний слог) и заявил, что это его предок их другого времени. От его имени он и "травит свои байки".
Попросил записать их разговор, напоминающий отдаленно полемику Дедамбера с Дидро. Случилось это в самолете, на котором всей командой мы отправились прошвырнуться во времени.
Леня там так разошелся, что подумал – остановка и открыл дверь... Он был моим попутчиком слева... Поскольку я – левша, я не смог его удержать.
Теперь мы все ждем возвращения петли времени, чтобы снова увидеть Леню, потому что Леня – отныне наша благотворительная программа. Интересно, найдет он по дороге времени того поручика, что утащил его повесть?
У него были округлые, как дамские груди, ногти. Такие же, как были у Ленина. С Лениным Леню роднило то, что они оба не пользовались "Хэд енд Шолдерс", не были эфиопами, и оба имели странные для своего окружения идеи.
Летом Леня приходил в министерство в сабо на босу ногу. И заявлял, что пришел саботировать работу.
Из его уст, как из уст барона Мюнхгаузена явилось несколько рассказов. Я записал их.
Садитесь читайте, если хотите. А если не найдете "сидячего" места под солнцем, читайте стоя:
Мне прозой воздается за грехи.
И крест тяжелый я несу при этом.
Я слишком грамотно пишу стихи,
Чтобы всерьез считать себя поэтом...
В ВЫПОЛЗОВО Я СПЛЮ
Заведующий отделом писем "Огонька" все непонятное и странное, приходящее в куче редакционной почты, ссыпал в мою редакционную панку или клал на мои стол, уверенный, что я знаю все и про уфологию, и про политику, и про литературу, и могу отвечать на такие вопросы, на которые, верно, не ответил бы и сам Коротич. Но так установилось.
Ссыпал.
День был удивительно погожий.
...Такой живописный и ясный, что в нем не хватало, как ни странно, только снега. Но снег редко бывает летом в Москве. Стоял июль.
Продираясь сквозь совершенство дня своими гнусными поползновениями испортить мне настроение, заместитель главного редактора задал припошлейший вопрос:
– Леонид Владимирович, я вам семечек приготовлю?
Я не первый и не двадцать пятый год в журналистике, а потому превосходно понял, и что такое "семечки", и что такое подобные вопросы.
На жаргонном журналистском языке – это не больше не меньше как "клубничка", невероятное... – (Кальтснбруннер женился на еврейке)
или в нарочито необычном ракурсе поданное. В нашем случае это было нераскрытое убийство, дело, которое "завалил" сперва районный прокурор, потом городской. Да к тому же в этом деле наличествовало и чтото странное.
В этом нет ничего удивительного, иначе бы оно не попало в прессу (кому нужно обычное убийство, кто будет про него читать?), конечно.
теперь остаюсь только я, как последняя инстанция.
Не для раскрытия, естественно, (я не Шерлок Холмс и даже не Хармс), а для выдрючивания общественного мнения. Потому что если такое мнение не пестовать, а еще потом и не подстегивать, наша доблестная полиция совсем "перестанет ловить мышей", придумает упэкашное "временное приостановление дела за нерозыском подозреваемых", и все придется сдавать в архив. Ну, а если на хвосте висит журналист, то и генпрок, и комитетчики, и лягавка, хотя и недовольны, что надо чтото делать, но... не поверите – работают.
Обычно такие поручения, как совал мне теперь заместитель главного, шли из администрации президента, и как бы мы не ворчали (надоело, глупость, маразм), – помимо всего прочего являли собой иллюзию доверия конституционной власти "Огоньку", а это не могло быть не приятно.
– Вот как, – вежливо ответствовал я, – неужели Интерпол опять дал добро на привлечение меня к работе? Если это Балканы и снова мафия что-то натворила, сразу говорю: я возьму с собой жену, она давно хочет посмотреть Италию, – хотя я прекрасно понимал, что отправят меня максимум в Новохоперск.
– Это значительно ближе Италии, но тоже интересно, – поспешно и серьезно (у него с чувством юмора дефицит) сказал заместитель. – Поедешь в Выползово.
Я так и думал и не удивился даже названию.
За годы работы я изъездил страну, был и в Хуукхонмякках, и в Херасково, и да простят мне неблагозвучие, на Уябаевой пустоши, так что Выползовым меня не удивишь.
– Где это? – спросил я. Хотя сперва подумал спросить: "Где хоть это", но потом подумал и "хоть" выбросил.
– Точно, понимаешь, точно, метр в метр полпути по дороге до Питера.
– Какая прелесть, – воскликнул я, – тогда я поеду туда на машине, сейчас вроде и бензин всюду есть, и кемпингов понастроили, меня отвезет мой друг Сережа.
– Знаешь, во сколько ему обойдется бензин в оба конца, это же больше семисот километров.
– Я надеюсь, "Огонек" не нищий журнал, оплатит.
– Маком.
Однако односторонняя договоренность была достигнута.
Дебет: Леня Прудовский, специальный корреспондент журнала "Огонек", хочет ехать в командировку на машине приятеля – пусть едет (в конце-концов это его дело), и журнал оплачивает ему кроме командировочных еще и бензин, но, – тут заместитель поднял палец, – в один конец.
Пришлось соглашаться... Что поделаешь. Консенсус...
Кредит: Сережа тоже согласился.
И я выехал; взяв с собой Марину.
Марина – жена. Что тут удивительного. Повторяю:
... и я выехал, взяв с собой Марину.
До Клина доехали весело, купаясь в лужах на просохшей трассе, в анекдотах и перемывании косточек начальству, а потом, когда половина пути до Выползова была съедена, а мелькавшие Черная Грязь, Торжок, Выдропужск, Холохоленка, Домославль и Хотилово окончательно напомнили мне радищевское путешествие наоборот и в смысле века и в смысле чего-то еще, приближенность к работе стала исподволь делать свое дело.
Марина спала, ее сморило странное космическое естество после почти нереальных четверть века назад тверских помидоров, клинских бутербродов и клинских же вин, – а я стал вспоминать фабулу дела, по которому ехал в эту странную командировку, хотя подобных в моей практике было так много, что для описания их не стоило бы даже срывать меня с дивана.
Погиб археолог.
Конечно, это безысходно и невероятно для его родных и близких, но для закона, для статистики – как ни бестактно – норма. Человек, не соблюдая правил техники безопасности, полез под землю, где его и засыпало. А теперь мне, после всех дураков-следователей, чужому человеку, на основании каких-то земных правил предстояло выяснять имена и характеры друзей и любовниц погибшего, спрашивать, что они ему говорили перед смертью, что он им, что они подумали (скорее, придумать, что подумали) и что он имел в виду.
Бездарность, одним словом. Беспросветная бездарность. Скучная к тому же. Без изюминки. Изюминку предстояло еще найти. Кто, интересно, видел надпись на ценнике: "Булка без изюминки". Так и тут, но пока...
...Неинтересная, никому теперь ненужная, кроме терпеливых блоков памяти Главного управления уголовного розыска Министерства внутренних дел информация.
Перед кем, если уж говорить по большому счету, я буду доказывать свою способность восстанавливать прошлое? Кому интересно, что расследование, как и классическая журналистика – это всегда изучение уже исчезнувшего.
Читателю? Ему всегда все неинтересно.
Провидению? Но оно и само все знает.
Для чего тогда я? Неужели я всего лишь – трансформатор между читателем и событием. ...И для того только, чтобы помериться силой с самим провидением, доказать, что и ничтожный двуногий без перьев на что-то способен.
Я предпочел бы быть стабилизатором. Он дороже стоит.
Размышляя таким образом, я ворвался на машине Сережи в Вышний Волочек (мы едва успели сбавить скорость – город возник за поворотом), и показалось, что сам город чуть не стукнулся о бампер "ДжипКедра".
... А потом мирно, и как-то извиняясь ("извиняючись"), потек по обе стороны дороги, а я вспомнил, что здесь некогда был хороший винный магазин. Я попросил Сережу взять левее, и ... точно, вскоре увидел возле дороги множество машин, признак "автомобильности" места, мы взяли еще левее и остановились.
И пока отдыхала от беготни машина, и от сна Марина, я забежал в магазин и тут же, – надо и не надо, – накупил всякой алкогольной дребедени. В магазине меня, как водится, еще и обхамили.
Отдохнув и переключившись, мы двинулись дальше, теперь уже целиком думая о предстоящей работе. Сережа о своей (но это он сам расскажет), я о своей. Мы с ним как два ящика Пандоры. Ничто не предвещало особых волнений, ни один звоночек сознания не срабатывал на опасность, и, несколько раз проконтролировав свои ощущения, я попытался этим удовлетвориться, но не расслабился.
Я профессионал, поэтому бесконечно доверяю интуиции.
Бывает ведь и так, что звоночки сознания, приглушенные дьявольским шепотом саморедактора, не срабатывают, и тогда провидение может заманить в ловушку. Подумал и рассмеялся. Раз мне пришло в голову такое, значит, ловушка исключается. Уже потому, что иначе провидение не послало бы таких мыслей.
Дьявол был побежден.
Сережа вел машину еще ровно сорок километров, потом по указателю свернул вправо, и, проехав еще примерно шесть, остановился. Здесь на реке Березайке размещался пансионат, в котором несколько дней, пока я тут делаю вид, что работаю, поживет Марина.
От пансионата до места происшествия – три километра, поэтому я рассчитывал вечерами быть с ней, а не страдать от одиночества и тараканов в "сельсоветском" общежитии, именуемом отныне солидно: "Апартаменты Главы администрации района для вновь прибывших руководителей высших звеньев государственной власти и правительственных структур". Представляете себе такое название где-нибудь в Детройте.
Получив (невероятно, да? ну да, за такие деньги – полумесячную зарплату) двухкомнатный номер, оставив Марину Сергеевну разбирать скарб, убедившись в том, что в столовой кормят неплохо и не так дорого, как в "Бристоле" того же Детройта, я забрался теперь уже в машину местного начальства и поехал, поехал, поехал.
А Сережа отправился в Питер. Дней через пять он вернется и нас с Мариной захватит.
– Мы вас давно ждем, – сказали мне, когда я прибыл, и таким тоном сказали, словно я был им что должен. Что делать – лягавка... А в демократию играют как фээсбешники.
Я прошел в стоящий тут же вагончик, где временно, до окончания следствия по делу, помещался штаб по расследованию факта смерти археолога, – не побоюсь этого слова – Прудовского (!).
Меня это слово, если честно, шокировало. Никогда ранее я не встречал однофамильцев.
В бумагах, переданных мне в редакции замом главного фамилии потерпевшего не указывалось, так что командировку можно считать исключением. Кто бы поехал расследовать дело в отношении себя самого.
Через полчаса, разобравшись с бумагами, узнав из них, что думают об этой смерти самые разные личности и инстанции, я, по обыкновению своему, вышел на прогулку. Просто хотел побыть один и подумать, что делать.
В бумагах не было противоречий, все они говорили о том, что произошел несчастный случай. Профессор Прудовскии полез в шурф, свая не выдержала, и он был погребен под толщей земли, причем хватились его не сразу, он не пришел сперва обедать, потом – ужинать. Думали, попервоначалу – сел на диету, потом оказалась – смерть.
Вычислили примерное место под тощей земли, где он работал, обнаружили там завал, вызвали милицию, и с помощью местных жителей тело профессора нашли и откопали. Экспертиза установила, что умер он от асфиксии задохнулся под толщей земли.
Районная прокуратура прекратила уголовное дело по факту смерти, не найдя в ее обстоятельствах ничего такого, что делало бы гримасу закону.
– Это был отвратительный человек, хотя о покойниках обычно плохо не говорят, – сказал мне руководитель группы археологов. – Вас, конечно, интересует, почему и столь категоричен и не добр, для подтверждения своих слов я захватил с собой, чтобы не быть голословным, вот это.
И импровизированный свидетель положил мне на стол записную книжку покойного.
– Но прежде, чем вы будете листать его записи, – продолжал вошедший, я хотел бы сказать вам, уважаемый Леонид Владимирович, – Прудовский был тем редким среди людей его порядка человеком, который никогда и никому за всю жизнь не сказал слово "спасибо". Это первое, а вот второе вероятней всего вас смутит. В смерти профессора мы все увидели руку Всевышнего. И не думайте пожалуйста, что ее можно увидеть где, и в чем угодно. Нет. Так же как и храмы строятся не где попало, так и древние города. Они строились там, где – необычно, говорю вам как специалист. Выползово в числе этих необычных мест.
Но – обязательное условие: к необычным местам допускаются провидением только нравственные люди. Безнравственные, может быть, и могут вырвать у провидения какие-то тайны, но тотчас же и умирают.
Вместе с тем я хочу, чтобы вы вспомнили, – продолжал археолог, – что на свете существует немало мест, в которых человек чувствует себя, по меньшей мере, чужим на этой планете. Например, в акватории Бермудского треугольника, где происходит много удивительного, в Индии – в Шамбхале, в Бурятии – в Белогорье, в Америке – в Эльдорадо, там все что происходит не так, как должно быть в хрестоматийном представлении человека о природе вещей. Или вспомните Памир, где есть озеро, в котором тонет дерево, а потом оказывается, что на дне этого озера никакого (только что утонувшего) дерева нет (оно исчезло), а в источнике Гарм-Чашма на том же Памире вообще можно купаться в кипящей воде. И не обжечься.
Все, что я говорю, конечно, не волшебство – это относится к области физики, чаще не изученной, уверен, эту область можно было бы назвать даже сверхфизика, потому что все в ней алогично и изначально непонятно.
Эта сверхфизика граничит с фантастикой, те физические законы, которые применимы здесь в Вьшолзово, неприменимы в обычных условиях, и... Леонид Владимирович, я понимаю, что, быть может, осточертел вам своим монологом, хотя бы потому, что я и свидетель для вас никчемушный, но тем не менее слушайте.
Я зевнул, но профессор был в себе и вещал:
– Прудовский в последние дни так странно вел себя и говорил такие вещи, что у нас сложилось впечатление отнюдь не его помешательства, нет, все мы ученые и, сделав открытие, подвержены некоторым странностям в быту. Так вот лично я был уверен в том, что он что-то нашел, и отнюдь не остатки какой-то цивилизации, нет, я уже твердо знал по обрывкам его речей, он нашел, говоря современным языком, лабораторию, которая изучала отражение действующей на планете Земля цивилизации. Я не удивлюсь, если вскоре обнаружится какой-то алгоритм, с помощью которого можно будет вызывать на допрос (профессор нехорошо хихикнул) души умерших, а соответственно, доподлинно видеть прошлое и будущее.
– Прудовский потому и погиб, что слишком много открыл знаний.
Это преступление (убийство его или кончина, – называйте это как хотите) конечно было умышленным, но умысел вынашивал не человек, а нечто высшее.
– Ну если вы все так хорошо поняли, то в таком случае, зачем же было возобновлять следствие, ведь район прекратил дело, установив, что здесь имел место несчастный случай.
– На этот вопрос легко ответить. Дело в том, что наша команда не однородна. Она состоит их людей разных: кто-то хочет свести счеты с покойником, кто-то хотел бы доказать, что он был бездарностью, кто-то гением. Последнее доказуемо тем, что Прудовский был убит силами, землянами до сих пор не исследованными. Но внешне это походит и на несчастный случай. Им, этим силам, наверняка ведома конспирация, особенно, когда надо обмануть нас с вами.
– Но в таком случае надо обратиться к местным властям, чтобы Выползово было как-то переименовано, – улыбнулся я, – вы представляете себе, что Центр аномалии и, может быть, контактов с внеземными цивилизациями, вдруг носит такое вот название?
Археолог шутки не принял.
– Мы уже думали об этом, Леонид Владимирович, – ответил он, – сейчас, по-моему, наступило время для того, чтобы вы могли посмотреть тетрадь покойного. Я принес эту тетрадь, потому что иллюстрируя лишь одну сторону жизни Прудовского, могу впасть в односторонность, а вам как искателю истины, полагаю, надо знать больше.
– Все что вы сейчас откроете и рассмотрите, – снова продолжал археолог, – уверен, приведет вас в плохое настроение. Вот видите, на первой же странице столбиками написаны имена людей, рядом против каждого имени дата. Даты начинаются с конца сороковых, заканчиваются девяностыми, а здесь в этой графе коротко, что сей человек сделал в отношении Прудовского плохого. Иными словами, кто и когда его обидел. А вот в этой графе возмездия (не пугайтесь – всего лишь результат ei'o субъективного отношения к людям). Понимаете, этот человек никогда и никому ничего не прощал. Говорят, что гений и злодейство несовместимы и не могут ужиться в одном человеке. Но я, например, не уверен, что подобное хобби с тетрадкой могло просто так обойти провидение, если, конечно, оно вообще существует...
– Интересно, – машинально сказал я. Но тут мне пришла в голову мысль, которой я тотчас же с археологом и поделился.
– Скажите, а вам не приходило в голову, что... скажите, а в этом списке нет вашего имени?
– Есть, конечно, и встречается не раз.
– Я. если можно, попросил бы вас дать мне на время эту тетрадь. Я полагаю, этот список не совсем то, о чем мы говорим. Это только на первый взгляд список обид, а на самом деле... Словом, я беру ее у вас, я, кажется, увидел некоторую систему, имеющуюся в этом списке. А может и дешифровальщики нам что-то подскажут.
Через несколько дней состоялась моя новая встреча со свидетелем. А пока пролетали эти несколько дней, я неистовствовал в раскопках, общался с людьми, и что запомнилось, купался и очаровательном озере, пил хороший коньяк со своей восхитительной супругой и был почтителен с ней, как следи. Вообще, надо сказать, что, участвуя в этой работе, я неплохо отдохнул.
Однако что-то мешало мне расслабиться до конца. И это что-то напомнило мне веселье и трапезы небезызвестного Хомы Брута в день перед очередным походом в церковь на отпевание панночки.
Когда документ от дешифровальщиков, которого я ждал как серьезную точку отсчета для моего очерка (я твердо решил не выходить из рамок очерка в своем "огоньковском" выступлении), – наконец появился, то я не пошел к археологу, а пригласил его с нарочным в вагончик, который уже несколько дней заменял мне кабинет.
– Я не знаю, огорчу ли я вас, – сказал я вошедшему в кабинет археологу, – или обрадую, но вы были правы только в общих чертах, в том, что Прудовский составлял список обидевших его людей.
Однако вы ошиблись в том, что увидели в списке только летопись чьих-то плохих поступков. Вы знаете, что компьютер из полутора тысяч ответов на вопрос, что это может быть за список?, тысяча триста двенадцать раз ответил невероятное: профессор Прудовский пытался составить схему бытия.
– Не понимаю вас, – честно удивился археолог.
– Да-да, человечество давно думает о книге судеб, – сказал я, стараясь быть столь же возвышенным, как и несколько дней назад был со мной археолог. – Прудовский пытался составить книгу судеб. Вот, посмотрите, целая колонка дат и значков, которые вы не поняли. А компьютером они были расшифрованы. Вы знаете, что это такое?
– Что? – спросил археолог, протягивая руки к тетради.
– Здесь указаны даты возмездия, то есть даты, когда обидевшие профессора люди, получали по заслугам. Так вот эти даты имеют, как видите, определенную закономерность. Чаще всего, по мнению покойного, человек, обидевший его, получал по заслугам через десять месяцев:
– Вот как, – удивился археолог, – это любопытно.
– Более чем любопытно, – продолжал я, – потому что мы можем теперь ответить на вопрос, сказать, почему некоторые имена обведены в кружочки. Потому, – я пристально посмотрел в глаза собеседнику, – что в отношении этих людей возмездие не наступило, из чего, я уверен, профессор сделал вывод, что на самом деле эти люди его не обидели. Он ошибся.
– Либо? – спросил археолог, меняясь в лице.
– Либо эти люди были сильнее профессора, вы, кажется, это хотели услышать?
– Невероятно, Леонид Владимирович, невероятно, кто бы мог подумать, что журналист может столь замечательно и абстрактно мыслить.
– Да тут дело не в мысли, – продолжал я, пропуская "комплимент" мимо ушей,– а совершенно в другом, и мне понадобится ваша помощь.
именно ваша, потому что вы сами принесли мне эту тетрадь.
Мне обязательно нужно попасть туда. на то самое место, где погиб Прудовский. Я прошу вас об этом, хотя мог бы и потребовать, но в моем представлении Прудовский – представитель той науки, которой еще не существует. Науки, исследующей контакты с небом (подразумевайте под этим что угодно), и эта наука со временем, уверен, объяснит действительное положение вещей на этой планете.
Кто может ответить на вопрос: почему часть земных существ имеет в голове аппарат, способный воспринимать под воздействием логики сознания удивительные вещи. И более того, тот же самый аппарат, но уже вопреки всякой логике, заставляет их контролировать свои действия, самих себя, иными словами, давать отчет перед небом. Я не имею в виду религию.
– Не совсем так, – сказал археолог, – если вы имеете в виду только человека, то многие существа имеют мозг, как инструмент для выживания, включенный в автоматический режим инстинкта. Возьмите десятки случаев, когда животные подсказывают человеку, какую траву надо поесть, чтобы выздороветь. Вопрос в том, почему у человека не включен мозг таким образом, что ему не дано знать, какую и когда надо есть траву. Он придумывает лекарства. Химию.
Все свои научные открытия человек вынужден делать неимоверно сложно, долго и болезненно.
– А это правда, что мозг собаки может в отличие от человеческого заставить ее видеть будущее, хотя бы на несколько минут вперед. Предвидеть опасность? – Я понимаю, конечно, что вы не биолог, – сказал я, – но мне хотелось бы знать на сей счет ваше мнение.
– Ваш вопрос, Леонид Владимирович, по всей вероятности, связан с версией: а не было ли Прудовскому предначертано именно здесь совершить свои открытия и погибнуть. И если да, не чувствовал ли он это?
– Мы понимаем друг друга, – ответил я, – и, быть может, это приблизит нас к открытию процессуальному, ибо, как я себе то представляю, профессор каждый раз, вылезая из шурфа, носился с новой идеей. Почему же тогда он не был завален сразу, лишь он полез под землю.
– А он и полез туда первый раз.
– Вот как, тогда я тоже погибну, следуя вашей логике, забравшись в тот же шурф, что и он.
– Конечно, и скажу вам больше: погибнув при тех же обстоятельствах, простите, что я вам это говорю, вы встретите там профессора.
Я удивился столь парадоксальному мышлению археолога и задумался. Но чем больше думал, тем приходил к большему убеждению, что все же обязан слазить в этот шурф.
– Скажите, профессор, а вы уверены в том, что само небо не хотело, чтобы Прудовский жил только из-за того, что он приоткрыл тайну этого неба, тайну бытия.
– Я никогда не говорил вам об этом, Леонид Владимирович.
– Но думали? И намекали.
– Ну думал ли, не думал, какое это имеет значение?
– Скажите, а будь вы на месте погибшего, как бы вы себя там вели?
– Я никогда не мог бы быть на его месте, потому что убежден, на свете есть вещи несопоставимые. Иначе игра, которую затеяло с нами небо, превратится в фарс.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду то, что каждому здравомыслящему человеку когда-то н жизни приходит в голову мысль, что за все надо платить, каждый за что-то платит.
– Ну, это наверное так.
– Да, но при этом, когда вы видите слепого на улице или беспомощного калеку, вы склонны его пожалеть, не так ли. А степень вашего шока от вида этого калеки – есть степень ваших пригрешений к этому времени. Так сказать, индикатор, установка: остановись, подумай, верно ли ты живешь... А уж потом: займешь ты его место, если не остановишься..
В эту тайну влез Прудовский.
– А мы с вами?
– А мы с вами не во что не влезли, мы все знаем на уровне представлений, а не на уровне абсолютной информации. К тому же, исходя из странной теории, мы уже закодированы на то, что к любому человеку должно проявлять участие. А не проявив его, посмеявшись над калекой, мы опять-таки совершаем плохой поступок, и когда-то за него ответим.
...У всякого существа есть три богатства: тело, душа и дух, дух неизменен. Он руководит телом, и, если потом, после этой жизни, выяснится, что дух помогал этому телу совершать плохие поступки, то он попадает в другое тело, менее совершенное, поскольку более совершенного он отныне не заслужил.
Провидение, уверяю вас, точно в своей бухгалтерии, нужно только не совершать никаких злодеяний, тогда уродов на свете будет меньше.
Вспомните Босха, Брейгеля, те картины, на которые невозможно смотреть без содрогания. Эти художники писали бывших палачей, мерзавцев, лихоимцев, политиков, подонков, которые потом превращались...
А вы уверены, – вдруг спросил археолог, – что они превращаются только в людей в следующей жизни.
– Далеко не уверен. У моего друга, который меня, кстати, и привез сюда к вам, – сказал я, – есть собака Штучка. Это удивительное существо. Это существо, мы уже с вами говорили на эту тему, как раз способно предвидеть будущее на несколько минут вперед. Вот недавно был случай: мой друг достал из холодильника бутылку шампанского и стал ее открывать в комнате, где находилась собака.
Собака, увидев бутылку в его руках, вдруг выбежала со страшным визгом в другую комнату. Бутылку в его руках она вид ела, конечно, множество раз и это не могло ее напугать. Но, когда он, бросив бутылку, помчался за ней, бутылка взорвалась. Не послушайся он собаку, мог бы быть ранен.
Мой друг не раз говорил, что его Штучка, – заколдованная девочка, которая смотрит на него совершенно осмысленно, которая ведет себя, как настоящая дама, ревнует его к пассиям и проч.
Хотя мой друг большой фантазер, но в его словах есть доля правды.
Может быть, собака зарабатывает себе право в будущем на иное тело9
Археолог таким моим рассказом был, кажется, не доволен. По крыше вагончика застучали капли дождя. Я выглянул в окно и не удивился.
Шел черный дождь.
– Вселенский разум, изучая землян, материализует их души, и в связи с этим я наблюдал любопытную вещь. Вы знаете, почему великие произведения искусства столетиями притягивают людей. Это ведь тоже одна из формул бытия. Потому что код, заложенный в музыку, живопись, литературу, как магнит не ослабляет своего действия, а воздействует на все последующие поколения, и потом есть и абсолютные книги, и абсолютная музыка, и абсолютная живопись. Как правило, это то, что мы считаем великим.
Говорю это вот для чего: Прудовский мог погибнуть из-за того, что он сам испугался сделанного им открытия. И, уверенный п том, что Вселенский разум переселяет души, я убежден, что душа Прудовского сейчас уже поселилась в младенце, который вырастет и станет величайшим ученым. Может быть тот, кто произрастет из этого ребенка, и не будет примитивно по-обывательски счастлив в быту, и в этой части заплатит за то, что Прудовский в своей жизни был несовершенным. Но то, что его мозг не исчез и найдет себя во Вселенной – бесспорно.
Я вам более того скажу, раз уж вы меня слушаете столь внимательно:
Прудовский обнаружил ошибку Вселенского разума, иначе говоря, сбой Вселенской программы. Прудовский не был Богом, не был ни служителем Бога, ни учеником Бога, хотя и открыл великую тайну, но вся проблема в том, что небу пока не угодно было иметь на земле бесконтрольного ученика. В противном случае его надо было распинать, как Христа, и снова отправлять на небо "на стажировку" для того, исключительно, чтобы он потом явился в облике Спасителя. Но это, согласитесь, накладно, к тому же не прошли еще две положенные к этому времени тысячи лет.
