сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
– Ну, может, мух-то он и не обижал, - задумчиво согласился Гнатюк, присаживаясь на корточки и внимательно разглядывая след сабельного удара. По случаю выезда одет он был в черную черкеску с костяными газырями, галифе синего сукна и мягкие короткие сапоги. - Вот за людей - не скажу. Ну что, по коням?
Выбежал во двор, пружинисто кинул тело в седло:
– Отряд! Рысью! Марш!
«Экий неукротимый!» - едко подумал Антон, трогая поводья коня.
Жеребчика ему и впрямь подобрали спокойного да послушного, потрусил он вслед за вытягивающимся по улице отрядом частей особого назначения без особой охоты, скорее, из стадного чувства и желания быть среди более опытных лошадей.
Тепло стремительно набирало силу, уже жужжали в воздухе пчелы, отправляясь к деревьям, окутанным розово-белым цветом, уже карагач на склонах невысоких кривобоких гор начал покрываться мелкой клейкой листвой, и совсем не хотелось думать о политике, о классовой борьбе, о необходимости стрелять друг в друга. Весна зарождением природной жизни подавала людям пример единения, но разведенные по сторонам идеями и тягой к убийству люди не слышали ее зова, не понимая, что если вовремя не остановиться, безжалостный Молох, воссевший на трон, сжует и их.
Глава десятая
Александр Кумок маялся бездельем.
Бывают такие дни - пить не хочется, есть не хочется, к картам прикасаться тошно, а любовница Кумку надоела, только вот оказалась она не той женщиной, с которой легко сойтись и еще легче расстаться. От хандры человека может избавить яростная сабельная рубка или добрый вооруженный грабеж, когда адреналин словно кипит в крови. Но в Лукоморск после известных событий банда Саши Кумка входить не решалась, а грабить проезжего человека - только время напрасно терять: ни денег от того, ни почестей особых.
– Шура! - капризно протянула бывшая артистка. - Вы совсем забыли обо мне!
Была она в черном одеянии, алом платке и длинных, до локтя, перчатках.
– Я занят, - раздраженно сказал Кумок. - Вы очень некстати, мадемуазель!
– Это отговорки, - с видимым раздражением сказала Мария Семенова. - Я сплю одна уже пятый день. Вам не кажется, что благородные люди так себя не ведут? Если рядом с женщиной начинает пустовать подушка, она всегда может найти того, кто согреет постель!
Они разговаривали по-французски, пусть и с нижегородским прононсом, а потому не особо опасались, что их кто-нибудь поймет.
– Разве я против? - широко осклабился Кумок. - Дорогая, дайте повод, можете поверить на слово, я воспользуюсь им самым достойным образом!
– Сукин сын! - чарующе усмехнулась мадемуазель Семенова. - Нет, вам не удастся отделаться от меня так просто! Я слишком молода, чтобы умереть.
Хандра, хандра… Даже спорить с любовницей Александру не слишком хотелось. Он уже намеревался встать со скамьи, чтобы отвесить Марии хорошую оплеуху и тем перевести их отношения на новый уровень, но тут за окном послышались голоса, щелкнул выстрел из обреза, и Кумок, чувствуя облегчение, поспешил на крыльцо.
– Батька, - сказал начальник взвода конной разведки Басюк. - Пленных взяли!
Пленных оказалось двое.
– И мандаты при них, - сказал Басюк. - Чекисты, батька! Кумок обошел пленных. Те, в свою очередь, разглядывали его без особого страха, но и подобострастия не выказывали.
– Красные комиссары, значит, - заключил Кумок. - Редкие птички. Так что с ними делать, братва?
Вокруг загалдели, но и прислушиваться к голосам бандитов не стоило: придурку было ясно, чего желают ограбленным те, кто добротные кожаные пальто уже считают своими.
– К стенке, значит? - спросил пленных Кумок. - «Интернационал» изволите спеть или «Вы жертвою пали в борьбе роковой…» вспомните?
– «Гоп со смыком» я вспомню, - сказал чернявый пленник. - Саша, ты и в самом деле меня за красноперого держишь?
Кумок с интересом повернулся к нему.
– Знакомый? - спросил он. - Что-то мне ваш фотографический портрет неизвестен.
– И правильно, - ухмыльнулся чернявый. - Ты ж на каторге сразу к Иванам приткнулся, а я с фармазонами кашу варил. Факира и Туза Пик помнишь?
Он шагнул, протянул руку и вытащил из-за воротника встрепенувшегося Басюка зажженную папиросу, картинно сделал затяжку и выпустил несколько дымных колец.
– Ну, допустим, - заинтересованно сказал Кумок. - Садись.
– А ты, значит, в иваны вышел, - усаживаясь на скамью и оглядывая горницу, сказал пленный. - Я так и думал. Как ты Кумылгу завалил, я сразу сказал, что парень себе путевку в большой мир выписал.
Воспоминание о Кумылге было приятным, но Кумок сумел сдержать улыбку.
– Твоя шмара? - чернявый нахально и с нескрываемым интересом оглядел любовницу атамана.
– Обзовитесь, - потребовал Кумок.
– Я - Леня Медник, - чернявый указал на товарища: - А это Сережа Африка. А мандаты… Так кто ж сейчас по чужим местам без хороших ксив ездит?
– А к нам, значит, в гости? - догадался Кумок.
– К вам мы вообще не собирались, - сказал приезжий бандит. - Это случайно вышло. Мы в Лукоморск ехали по хорошему делу, да кто-то, видать, сдал нас местным сукам.
Он неторопливо расстегнул китель, задрал нательную рубаху, показывая Кумку сложную татуировку на груди:
– Убедил, бродяга?
– Почти, - сказал Кумок. - Самое время послушать про хорошее дело, ради которого вы приехали в наши места.
– Саша, - проникновенно сказал бандит, приводя одежду в порядок. - Я тебе что, кенарь или щегол безродный, чтобы петь на сухую да еще при этом в чужой руке?
***
Если ты не привык ездить в седле, то все очарование окружающего дня быстро исчезает, а поездка начинает оборачиваться страданиями. К концу дня и ходить начинаешь особо - кавалерийской походкой, но не потому, что зауважал в себе конника, а потому, что иначе ходить мучительно больно. Именно этого бойцы ЧОН тайно ждали от Антона, но как раз в седле он держался превосходно - он даже на малорослых тибетских лошадках в свое время поездил, на зебрах скакал, а это, братцы, хлестче, чем удержаться на дончаке, да еще расстроенном началом взрослой жизни и не забывшем о матери.
– Куда едем? - спросил Антон, поравнявшись с неукротимым краскомом.
– В духан! - крикнул тот. - Говорил же я, говорил! Э-эх! - он с досадой покосился на чуть приотставших товарищей. - Вот так и бывает, браток. Резать - не рожать!
Из невнятных воплей Гнатюка трудно было что-то понять, но тут лошади выскочили на широкий перекресток дорог. С правой стороны и в самом деле белел духан - низенькое длинное строение, рядом с которым курились дымки. В воздухе пахло свежим хлебом и горячим мясом.
– Заур! - не своим голосом вскричал Павел Гнатюк, осаживая коня у входа. - Заур!
Конский топот в зарослях был ему ответом на эти горячие слова.
– Ушел, сука лютая! Ушел! - страдальчески кривя рот, крикнул краском.
– Кто ушел? Черный сотник? - не понял Кторов.
– Заур Газаватов ушел, - спрыгивая с жеребца, отозвался Гнатюк. - Ну, он мне ответит! В землю по уши зарою!
Кторов спешился, чувствуя спиной сгрудившуюся хрипящую конскую лаву.
– А Черный сотник?
– А этот здесь! - со злобной радостью сказал Гнатюк. - Этот от нас никуда не денется!
Они вошли в духан. Здесь было чисто и хорошо, еще пенился в стакане айран, шипел и трудолюбиво пыхтел в углу пузатый самовар - по всему было видно, что хозяева покинули дом под давлением обстоятельств, не сообразуясь с внезапно возникшими у них желаниями посетить святыни или увидеть еще незнакомые места.
– Ну, - нетерпеливо дыша в спину краскому, спросил Антон.
– Да вот же он! Разуй глаза, не видишь? - ткнул нагайкой тот.
В зале никого не было, но на длинной стене были изображены сияющие снежными вершинами горы, среди которых встал на дыбы черный конь с черным всадником в черном бешмете.
– Вот ведь что удумала чеченская морда! - возбужденно сказал Гнатюк. - И вроде не при делах, и все время в достатке. Барахлишко ведь Черный всадник ему свозил! Встанет утром, а все на столе - и всадник на месте!
– Так это же картина! - удивился Антон.
– И мы так думали, - с досадой отвечал краском, удерживая дрожащими белыми губами папиросу. Ты английский роман «Портрет Дориана Грэя» читал?
– Читал, конечно.
– Вот и я вчера, - нервно комкая папиросу и швыряя ее на пол, сказал Гнатюк. - Читаю вечером книгу, и тут меня словно кто обухом по голове - бац! Главное - выманить его теперь. Согнать со стены. А ну, ребята, пали духан!
Вспыхнули факелы.
Духан занимался нехотя, но общие усилия сделали свое дело - вскоре постройка занялась жарким неярким пламенем. Гнатюк, раздувая ноздри, жадно вглядывался в огонь.
– Теперь бы не упустить… - начал он, но не договорил.
Стена духана рухнула, послышалось отчаянное конское ржание, и из дыма и пламени вынырнула темная фигура, взвился на дыбы конь, и страшно засвистела шашка, выбирая первую жертву. Один из чоновцев ахнул, покатился по земле, взметая дорожную пыль судорожно бьющими ногами. И второй уже бессильно откинулся на круп коня, сжимая руками разрубленную буденновку, но больше Черный сотник ничего не успел - хладнокровно, словно по мишеням стрелял в подвалах Лубянки, Антон Кторов всадил две пули из нагана в голову сотника, украшенную черной каракулевой папахой. Покатился сотник по земле, отчаянно заржал его конь, и бойцы революционной армии опомниться не успели, как конь и страшный ночной убийца вспыхнули загадочными синими огнями, превращаясь в трещащие скручивающиеся головешки.
Павел Гнатюк спешился, истово крестясь.
– Вот оно как! - нервно сказал он. - Ловко ты его, браток, срезал. Еще б чуток - и распластал бы он меня по самое «не хочу»!
С успехом и обратная дорога короче.
Ехали кучно, пели песни. И легко было это понять: бешеную змеюгу, промышлявшую по ночам, кончили и авторитету рабоче-крестьянской трудовой власти прибавили.
Стало быть, день прожит не зря!
Вот только погибшие хлопцы настроение омрачали, потому и спели на въезде в Лукоморск «Вихри враждебные…», чтобы понял народ все правильно - в кровавой борьбе без жертв не бывает.
– Слушай, Паша, - обратился Кторов. - Я тут краем уха про русалов слышал.
К его удивлению, Гнатюк густо покраснел.
– Какие русалки, браток? - неискренне удивился он. - Сказок начитался?
– Да я ж тебя не про русалок спрашиваю, - выделил голосом Кторов. - Я ж про русалов.
Гнатюк закаменел скулами.
– Кто ж тебе про них рассказывал? - без особого интереса спросил он. - Чувствую, торгаши постарались. Ну зачем тебе это? Если уж честно, я этого дела сам никогда не одобрял.
– Ладно трепаться, - бросил Кторов. - Скажи лучше - покажешь?
– А то, - с видимой печалью отозвался начоперотдела. И на глазах поскучнел.
***
Вечером Антон был в указанном котом месте.
Рядом со скамейкой стоял вчерашний музыкант и играл что-то печальное и Кторову незнакомое. Впрочем, знатоком музыки Антон себя никогда не считал.
– Добрый вечер, - сказал музыкант и кивнул Кторову, как старому знакомому. - Вы располагайтесь, располагайтесь, я уже заканчиваю.
– Ну что вы, - мягко улыбнулся Антон. - Играйте на здоровье, раз нравится. Кто-то сказал, что без музыки мир становится похожим на кладбище, музыка - это язык, которым с природой говорит Бог.
– Рад, что вы это понимаете, - сказал музыкант. - Две вещи наполняют мою душу все более новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее я размышляю о них, - это звездное небо надо мной и моральный кодекс во мне. Человек и вообще всякое разумное существует как цель сама по себе, а не только как средство для любого применения со стороны той или другой воли; во всех своих поступках, направленных как на самого себя, так и на другие разумные существа, он всегда должен рассматриваться так же, как цель.
– Сильно сказано, - кивнул Антон. - Хотя и не слишком понятно.
– Это придет позже, - сказал музыкант.
В воздухе повисла недоигранная нота, она трепетала, медленно опускаясь на гравий парка, в то время как музыкант уже укладывал скрипку в футляр.
– Папа всегда говорил… - продолжал музыкант. - Эммануил, говорил он, мир - это вещь в себе, он просто не существует помимо наших понятий о нем.
– Идеализм, - уточнил Антон.
– Но тогда я его не понимал, - вздохнул музыкант, которого звали Эммануилом. - Очень жаль, но дети никогда не понимают родителей. А потом оказывается, что родители ничего не хотели, кроме добра.
– А вот это уже звучит двусмысленно, - усмехнулся Кторов.
– А все русский язык, - музыкант уложил в футляр шелковую подушечку. - Двусмысленность языка делает мир безумным, в то время как следует стремиться к его упорядочению. Хотя бы в речах. Счастливо вам, господин Кторов.
– Кстати, откуда вы меня знаете? - спросил Антон. Музыкант грустно улыбнулся.
– Вы не поверите, - произнес он. - Но у вас это написано на лбу. Конечно, это видно не всем, а только тем, кто пытается понять суть явлений.
Некоторое время Антон Кторов бездумно смотрел ему вслед.
Странное дело, но музыкант не удалялся, вернее - по мере того как расстояние между ним и скамейкой росло, музыкант словно таял в воздухе. Вот он стал похож на легкое колебание листвы на ближайшем кусте, а еще через мгновение - на сполох южного ветерка, вздумавшего потревожить сонный покой вечерних сумерек, и наконец, исчез совсем.
– Впечатляет? - бархатно поинтересовался за его спиной Баюн Полосатович. - Меня тоже. Сколько смотрю, а привыкнуть никак не могу.
– А чего он каждый вечер здесь играет? - не оборачиваясь, поинтересовался Кторов.
– Птицу Сирин приманивает. Говорят, если ее к себе расположить, она тебе про грядущее истины откроет.
– А с чего он взял, что птица здесь объявится?
– Откуда я знаю, - недовольно сказал кот. - Чего ты меня спрашиваешь? Сам должен понимать - немец! Если он что-то для себя решил, никогда не отступится.
Уже привычно он расположился рядом с Антоном, сунулся влажным носом в ладонь, улегся удобнее, открывая роскошное пузо, довольно заурчал.
– И как тебе окрестности Лукоморска?
– Ты же, негодяй, нарочно меня с ЧОНом отправил, - сердито сказал Антон, демонстративно убирая руку. - Догадался ведь, что только я с ним сладить могу, у других-то пули - свинец и медь, серебряные только у меня были.
Кот сладко зевнул.
– Делов-то, - сказал он. - Подумаешь, на смерть его отправили! Ты чеши, не отвлекайся. Помню, ротмистр Грызлов… - и замолчал, словно понял, что сморозил что-то бестактное.
– Так ты, значит, и нашим, и вашим, - Кторов убрал руку. - Белые были, ты им про красных все выкладывал, теперь других дружков стараешься завести, а?
– А ты поживи здесь, - огрызнулся кот. - Это с виду все пристойно, а глянешь внимательнее - нежить на нежити, неумытик незнатью погоняет. Ты чеши, чеши, а то ведь я и рассказывать ничего не буду. Рыбку с валерьянкой принес?
– Принес, - с достоинством сказал Кторов.
– Это славно, - обрадовался кот. - Значит, попируем!
– Кто погуляет, а кто и облизнется, - Антон легонько щелкнул кота по носу. - Ишь, устроился, и рыбку хочешь съесть…
– В музей загляни, - посоветовал кот. - Папка белая, второй стеллаж от входа в третьей комнате, на третьей полке снизу. Там про твое дело интересные документики собраны. И не надо намеков, не надо! Никто меня не кастрировал, у меня подружки, почитай, в любой хате! Да! В любой хате!
Последние слова он произнес с особым жаром, потом заглянул в лицо Кторова круглыми глазами с огромными зрачками:
– Где там у тебя валерьяночка?
Глава одиннадцатая
Слух по городу все-таки прошел.
На Антона, идущего по улице в гимнастерке без погон, туго затянутой ремнем, в галифе и хромовых сапогах, горожане смотрели с восхищением и страхом. С одной стороны, как не восхищаться, если он их от Черного сотника избавил? А с другой стороны, тот, кто с серебром дружбу водит, человек опасный - трудно понять, чего от него ждать. Такой и с носаком знаться может, и ночную укуску за свою почитать.
Краеведческий музей располагался рядом со штабом самостийников в маленьком одноэтажном доме, но Кторова туда пустили без лишних расспросов и особых документов не потребовали. Сам музей представлял собой четыре комнаты с пузатой купеческой мебелью, что должна была отражать быт лукоморского горожанина конца девятнадцатого - начала двадцатого веков. На стене первой висел гобелен, на котором степенный украинец за обеденным столом тоненькими скибочками резал шмат сала. За столом сидели дети и хозяйка, с нетерпением ожидающие окончания этого захватывающего действа. У порога задорно поднял розовый пятачок подсвинок. На столе парил самовар.
В красном углу горницы висела потемневшая икона, но, как Кторов ни вглядывался в нее, не мог определить, что за святой на иконе, а при одном из выбранных ракурсов Кторову даже показалось, что изображен на иконе ящер, сидящий верхом на лошади и поражающий копьем человека. Быть этого не могло, и Антон, оглядевшись по сторонам, даже перекрестился осторожно. Ничего особенного не произошло, но когда Антон перешел в третью комнату, сзади послышался сухой треск. Он обернулся и увидел, что странная икона упала на пол. Более того, задник ее отлетел, и обнажился кусок желтой плотной бумаги, свернутый в гармошку.
Он вернулся, поднял икону, вытащил бумагу и, воровато озираясь, повесил икону на прежнее место.
