Текст книги "Архангелы Сталина"
Автор книги: Сергей Шкенёв
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Глава2
…Куда мы шли,
В Москву или в Монголию
Он знать не знал, паскуда.
Я тем более…..
Владимир Высоцкий.
Житие от Израила.
Уже на борту парохода я обернулся к часовым и остановился. Странности всё продолжались. Вот он, борт. Вот трап, по которому я поднялся. Дальше – часовые. А за часовыми нет Мурманска. Ну не так чтобы уж совсем. Вон вижу несколько бараков на берегу. Изба есть старая, покосившаяся. Одна штука. Кранов портовых, правда, три штуки осталось. Но какие-то маленькие, почти не настоящие. А порт где? Люди куда подевались? Ага, вон та кучка с флагами наверное нас провожает. Но было же больше.
Незаметно дёргаю Гиви за рукав и киваю в сторону берега. Тот бросает мимолётный взгляд за спину и с невозмутимым видом спрашивает у Белецкого.
– А что, Михаил Израилевич, тут всегда так безлюдно?
Белецкий с понимание улыбнулся.
– Ну у нас тут не Москва. Вот и Отто Юльевич безлюдью удивлялся. Но нас весь город провожать вышел. Шутка ли сказать, два новейших парохода одновременно отходят. Тут же почти все жители с морем связаны. На причалы ходят, словно москвичи на бульвар.
– Ну что же, – Гиви важно надул щёки, – не будем разочаровывать советский народ. Пусть этот ваш Кандыба выпускает капитана. Товарищ Шмидт, передайте ему мой приказ. А вы, Михаил Израилевич, тут ещё и старпом? Так покажите нам нашу каюту. И непременно трёхместную. Сами понимаете, секретные документы, то да сё. Опять же времена сейчас тревожные, враги пролетариата не дремлют. А втроём вроде как на казарменном положении будем. Надеюсь Вы понимаете, как должны выглядеть казармы для старшего комсостава?
Восхищаюсь я Гаврилой в такие моменты. Какой талантище. Сталь во взгляде, гранит в голосе. Но и я молчать не намерен. Кем мне тут покомандовать? О, вот они, родимые. Может оставить этого ефрейтора в порту? А потом его за дезертирство шлёпнут. Да хрен с ним, пусть едет с нами.
– Так, товарищи красноармейцы, караул на сегодня заканчиваем. Живо на борт. Разводящего дожидаться не будем. И телефон не забудьте. Потом его в музей сдадим. И, кстати, товарищ Фарадей, где ваши погоны?
– Шутите, товарищ комбриг? – Расплылся в довольной улыбке красноармеец. – Мы не для того с проклятым гнётом кровавого царизма боролись, что бы пережитки прошлого на плечах носить.
Мне осталось только тяжело вздохнуть в ответ на миниполитинформацию и отправиться с Белецким искать трёхместную каюту. Только, всё таки, почему этот красноармеец на причале был ефрейтором с погонами?
Житие от Гавриила.
Изя чуть ли не с разбегу плюхнулся на койку возле иллюминатора, заняв тем самым лучшее место в каюте. И мотивировал эту беспардонную наглость тем, что у него самый чуткий сон, а потому враг, попытавшийся залезть в иллюминатор, будет немедленно обезврежен. Невозмутимый старпом с пониманием отнёсся к требованиям безопасности и показал как этот иллюминатор открывать, на случай если придётся выбрасывать за борт труп капиталистического диверсанта-террориста. Ушёл Белецкий, предварительно заверив, что через полчаса товарищей командиров будет дожидаться лёгкий завтрак в кают-компании.
Я тем временем пытался связаться с базой. Телепатия, на же мыслесвязь, она же "глас Божий", в полярных широтах не работает. Что-то там связано с проходимостью и ионосферой. Сотовый телефон по традиции показывал отсутствие сети, а применение нимба, как средства экстренной связи, означало "Вызываю огонь на себя". А вот этого бы не хотелось.
Лаврентий Павлович, сидя на койке, одной рукой что-то пытался достать из своего объёмистого чемодана. Другой же чесал за ухом моего такса. А Изя, уже удобно развалился, закинул руки за голову и спросил:
– Что, нет связи? А Кандыба наверняка по рации с Москвой связался. Точно вам говорю, в прошлое мы попали.
– Наукой перемещения во времени не подтверждены.
– Какая наука, Палыч? – Изя повернул голову к Берии. – Наука и твоё теперешнее существование объяснить не сможет. Нету тебя, Лаврентий. Нету.
– А вот в мою жизнь пусть наука не лезет. – Нахмурился Берия. – А если больше заняться нечем, так я найду.
– Приземлённые вы личности, товарищи комбриги. Нет в вас романтики. А вот представьте… Мы – настоящие попаданцы!
– Куда ты попаданец?
– Так в прошлое же! Нет, вы представьте, каких мы тут дел можем наворотить!
– Ну и каких же?
– Ну, что я, книжек не читал? Да я даже на форуме альтернативной истории зарегистрирован. – Изя привстал, выставил перед собой руку и принялся по очереди загибать пальцы. – Во-первых, по традиции мы должны научить аборигенов прогрессивному сексу.
– Это без меня, – сразу вскинулся Берия, – я человек пожилой, консервативный. И всё больше по старинке предпочитаю, без новомодных штучек. Вот Карл Маркс был человек прогрессивный, а что получилось? Товарищу Энгельсу потом подарки на Восьмое марта дарил.
– Да я ничего такого и не подразумевал. – Изя в оправдание даже руками замахал. – Ладно, но во-вторых нам надо обязательно изобрести порох, отлить пушки, построить самогонный аппарат и вселиться в тело Николая второго.
– Изя, ты совсем дурак? – Спросил я сквозь смех. – Если сейчас точно тридцать третий год, то кому нужен твой порох и пушки? Не говоря уже о самогонном аппарате. А про Николая второго что скажу, ты что, бес, чтобы в людей вселяться? Нам не положено.
Я тоже прилёг на кровать и достал сигарету. Но закурить помешал всё тот же Изя.
– Гиви, ну что ты делаешь? Мы же настоящие попаданцы. И потому ты должен сигарету не спеша понюхать, соблюдая положенный ритуал, а уже потом прикурить от длинной спички и со вкусом затянуться.
– Со вкусом чего?
– Не знаю. Да и какая разница? Главное – со вкусом.
– Изя, это было написано про сигары. Даже могу сказать где, и на какой странице.
– Сигары? – Переспросил Изя. – Нас не поймут. Сигары слишком вызывающе и буржуазно. А мы, как красные командиры… Постойте, так мы что, не будем делать развилку истории? Я знаю ближайшую.
– Какую?
– Ну хотя бы "Варяг"…
– "Варяг" не трогай. Его в хороши руки отдали. Без тебя справятся. Да и как ты туда попадёшь? У них там сейчас свой параллельный мир, и пересечься у нас не получится.
– Но сюда то мы попали. Так значит и татаро-монголов не получится победить? А жалко. Но зато у Лаврентия ноутбук есть.
– А ты откуда знаешь, товарищ Раевский? – Подозрительно прищурился Берия.
– Так у тебя же чемодан открытый. А зачем тебе ноутбук, Лаврентий Павлович? Или ты знал, что мы в прошлое попадём? Заранее готовился к прогрессорству? Может там у тебя и эскиз атомной бомбы есть?
– Те говорите ерунды, Изя. То есть Изяслав Родионович. У меня действительно в ноутбуке есть много чего интересного. Да что там говорить, у меня там всё есть. Но нужен он мне для совершенно других целей. – Берия поправил пенсне, (наверное оно мешало говорить) – Я пишу диссертацию, и мне просто необходимо иметь при себе кучу документов. Не таскать же с собой сотню чемоданов с бумагами.
– Ага, диссертация. – Изя радостно потирал руки. – Я знал, что товарищ Сталин был прав, называя тебя гнилым интеллигентом. А зачем Вам, товарищ Берия диссертация?
– Для повышения квалификации. Сейчас я просто один из новомученников, на Земле Русской воссиявших. А сдам кандидатский минимум, то могут и к великомученикам причислить. А это Божьей благодати уже вдвое против прежнего. Тем более – подготовительная работа уже ведётся. Да на любой сайт фантастики можете заглянуть. – Ответил Лаврентий Павлович.
– Я так и думал, – Изя ханжески возвёл взгляд к небу, – даже в раю меркантильные интересы. А вот скажи, Лаврентий…
Закончить вопрос Изя не успел, так как в дверь вежливо постучали. В коридоре с несколько растерянным видом стоял Шмидт.
– Что, уже завтрак готов? А почему до сих пор у причала стоим?
– Извините, Гавриил Родионович, – замялся Шмидт, – но капитан Воронин заперся в карцере изнутри и выходить отказывается.
– И чем товарищ Воронин объясняет свой отказ?
– А непечатными словами и объясняет. Вы бы поговорили с ним, Гавриил Родионович. Прикажите, в конце концов. Владимир Иванович дисциплину понимает, он ещё в германскую на "Савватии" торпедирован был. Человек-то почти военный.
– Разберёмся. Товарищи, пойдёмте. Такс, остаёшься на посту. В случае постороннего проникновения, кусать на поражение. И ещё, Отто Юльевич, пусть тогда старпом командует.
Ох и нелёгкая это работа – вытаскивать упрямого капитана, забаррикадировавшегося на продуктовом складе.
– Не поведу я это корыто никуда, и не надейтесь. – Доносилось из-за запертой двери.
– А кто же тогда?
– Вот Шмидт пусть и рулит. – Воронин замолчал на минутку, после которой послышался шумный выдох и довольное кряканье. – Он мне эту калошу сосватал, вот пусть и разгребается сам.
– Какая же калоша? – Не выдержал Шмидт. – Завтра только два месяца как на воду спустили.
– Сам дурак, – за переборкой что-то звякнуло. – Надо было не на воду, а под воду спускать. Как в унитазе. Мы же чуть не утонули, пока из Ленинграда в Копенгаген шли. Ни хрена твой ботик волну не держит. Так это ещё в Балтике. А выйди на нём куда посерьёзнее, так пойдёт на дно за милую душу. Вместе с патефоном и портретом Веры Холодной.
– Да что Вы такое говорите, Владимир Иванович? – похоже, возмущение Шмидта было искренним. – Мы заходили на верфи, и инженеры " Бурмейстера и Вэйна" заверили в полной готовности корабля к дальним походам.
– Кого ты тут лечишь, Юльич? Ты бы так могилёвского ребе в детстве обманывал. Вот попробуй объяснить теперь товарищам чекистам, почему это тебе вместо нормального корабля одноразовое изделие подсунули. Два месяца пароходу, а уже машины ремонтировали.
– Какого ещё ребе? – Повысил голос начальник СевМорПути. – Я, между прочим, наполовину немец.
– На которую половину? – Засмеялся Воронин. – Если ты могилёвский немец, то я – поморский эфиоп.
Я подошел ближе и постучал в переборку.
– Владимир Иванович, я комбриг Архангельский. Может, пустите меня к себе? Посидим, поговорим. Объясните, наконец, что в "Челюскине" не так.
– Нет, – откликнулся капитан, – не пущу. Я вам сейчас открою, так навалитесь всей гурьбой и в психушку сдадите, пока от берега не отошли.
– Владимир Иванович, даю честное слово красного командира, что войду только я один.
– Ладно, но только один. В старые то времена офицерА слово то держали. – За переборкой громко звякнули задрайки и дверь чуть приоткрылась, оставив проём, в который я протиснулся только боком.
Хорошо устроился капитан. На бочке с селёдкой была постелена газета и разложена неплохая закуска. Богато снабжает страна победившего пролетариата своих первопроходцев. А над всем этим богатством и разнообразием мешков, коробок и ящиков витал вкусный, луково-шоколадный аромат.
За спиной послышалось вежливое покашливание, и я отвлёкся от осмотра продуктовых запасов "Челюскина". Передо мной стоял среднего роста крепкий моряк в чёрной форме и фуражке с крабом. На загорелом, худощавом лице воинственно торчали шикарные усы. Правда, впечатление воинственности скрадывалось застрявшими в этих усах хлебными крошками. Воронин протянул мне правую руку, а левой показал в сторону "стола":
– Перекусить по рюмочке не желаете?
– Здравствуйте, Владимир Иванович. Я и есть Архангельский. Можно просто Гавриилом Родионовичем называть.
Поздоровавшись, я сел на какой-то мешок с крупой и улыбнулся Воронину.
– Так вот вы какой, капитан, обветренный как скалы.
– Да вы поэт, товарищ Архангельский. – Ответно улыбнулся капитан. – В молодости все мы поэты. Вам вот сколько лет?
Вот спросил! Мне это и самому интересно. Тысячелетия до сотворения мира считать? Я, правда, их плохо помню, только десятка два последних. Когда же у нас сотворение мира было? Вот опять память подводит. Помните, тогда ещё русы первый раз всю Евразию завоевали. Нет, ну может она тогда и вообще без названия была, не спорю. Потом года три партизан отлавливали. Да, точно, а на четвёртый год мир и сотворился.
– Да немало мне уже лет, Владимир Иванович, просто выгляжу моложе. – Пришлось просто отшутиться.
– Ну, я всё же постарше буду. Пятый десяток давно пошел. Старые кости с непогоде ноют. Куда уж мне на севера. – Капитан протянул руку за спину и достал бутылку, он одного вида которой меня слегка замутило. – По капельке, командир?
– Только не коньяк, Иваныч. Пивка если только. А то моё пиво комбриг Раевский выпил.
– Это он зря, товарищ комбриг. Пиво на северах весьма редкий продукт. Потому как замерзает. Вот спирту могу предложить.
– Пожалуй, воздержусь.
– Это вы зря. А, впрочем…. Вот, помнится, в двадцать четвёртом году к нам доктор один приехал. С Крыма, с Чёрного моря перевели. Так он зарок себе дал, ни капли спиртного до захода солнца. Представляете? В полярный день почти полгода ходит трезвый и злой, а зимой не просыхает, клистир с градусником путает. Так и умом помутился. Вообразил себя японцем и по кораблю в чёрном исподнем бегал. Иногда даже и по стенам. Что вы смеётесь, товарищ комбриг? Он до сих пор в Каргополе, в тамошней психиатрической.
– Верю я вам, Владимир Иванович, – я с трудом отсмеялся, – только вот одно мне скажите, это точно не заразное, что у доктора было?
– На что вы намекаете? – Поперхнулся своим коньяком Воронин.
– Я разве намекаю? Просто спрашиваю. Да вы и сами попробуйте рассудить логически. Вот вы прибываете на судно, на котором вам надлежит отправиться в поход, и с удивлением узнаёте, что капитан заперся на продуктовом складе, пьёт, и на все предложения отзывается непечатными словами в адрес своего корабля. И от капитанства своего категорически отказывается.
Воронин долго не отвечал, делая вид, что занят набиванием трубки. Я не отвлекал, давая собраться с мыслями для ответа.
– Нет, Гавриил Родионович, это вы подумайте, может ли быть в своём уме капитан, которого попросили только перегнать обычное грузовое судно из Ленинграда в Мурманск, если он согласится пойти на нём в высокие широты осенью. А судно то не только не предназначено к таким плаваниям, но и в Балтике на нём ходить опасно. Я уже говорил – волну не держит. Широковат. И машины говённые. Эту посудину только по Волге гонять, да и то только до Подновья. Дальше на Телячьем броде застрянет. – Капитан вспомнил про почти погасшую трубку и опять замолчал, сосредоточенно затягиваясь.
В этот момент он мне показался похожим на свой пароход. Тоже весь в чёрном и с клубами дыма из трубы. Но, судя по первому впечатлению, капитан был покрепче своего корабля. "Челюскин" и правда заходил в Копенгаген для ремонта судовых машин и кое-каких мелких доделок.
– И в конце концов, – продолжил Воронин, – меня Шмидт просил только довести "Челюскин" до Мурманска, клятвенно обещая потом на собственные деньги купить билет на поезд до Ленинграда. Целый месяц письмами долбил, уговаривая. А когда я отказался вести пароход дальше, ко мне пришёл этот ваш мордоворот Кандыба и посадил меня в кутузку.
– Это совсем не мой мордоворот, Владимир Иванович. Тем более я его ещё в глаза не видел. И, согласитесь, кутузка ваша хоть и не комфортабельна….
– Зато питья и закуски много. – Перебил меня капитан. – Вот это меня и беспокоило. Точнее не это, а абсолютное отсутствие гальюна. Паршивого иллюминатора, и того нет. Согласитесь, нехорошо бы получилось.
– Совсем бы нехорошо получилось, Владимир Иванович, если бы Кандыба вас арестовал, усмотрев вредительство, саботаж и контрреволюционную пропаганду, в виде охаивания нового парохода, купленного распоряжением мудрого советского правительства по прямому указанию товарища Сталина. Вот так то вот.
– А вы, Гавриил Родионович?
– Что я? Я мог и не приехать.
– У меня есть варианты?
– Помилуйте, товарищ Воронин, у вас даже нет варианта сесть на нары. Потому как мне срочно необходим капитан на мостике "Челюскина". Или, вы думаете, Белецкий справится?
– Этот мотольский портной? Не смешите селёдок, товарищ комбриг. Это когда же партийные работники рулить умели? – Капитан с показным кряхтение поднялся со своего мешка. – Так куда держим курс?
– На Северный полюс.
– Чево-о-о?
Глава 3
Вывели болезного. Руки ему за спину.
И с размаху кинули в чёрный воронок.
Владимир Высоцкий.
Боцман Заморский уже две недели пребывал в чёрной меланхолии. Виновники этого недуга, те самые штатские из экспедиции, старались не попадаться на глаза, чувствуя за собой вину. И не только вину. Да что вину, если с точки зрения просоленного маремана совершались форменные преступления. Кинооператор, прикрываясь московскими связями, кощунственно разбрасывал папиросные бычки в мыслимых и немыслимых местах с такой скоростью, что пять судовых уборщиц не успевали их перехватывать. А недавно прожёг новую форменную фуражку, подаренную боцману женой на серебряную свадьбу, невзначай уронив окурок на голову проходившего под трапом Заморского.
А зоолог? Ну, понятно, что уход за ездовыми собаками ему попросту навязали. Но этот очкастый товарищ за ними не только не ухаживает, но и не присматривает. Привык, понимаете, что у него подопытные морские свинки в клетках сидят. А собаки по всему судну бегают и гадят больше кинооператора. Да куда там оператору, больше чаек гадят. А убирать кому, зоологу? Как бы не так. Он отказывается опознавать какашки на палубе как собачьи, и, ссылаясь на свой научный авторитет, сваливает всё на мышей. Разве мыши могут навалить такую кучу? Это же, сколько им скушать надо?
Геологи тоже не лучше. Пока шли неделю от Копенгагена, они при испытании новой, переносной буровой установки умудрились продырявить палубу в двух местах. Так это насквозь. А сколько просто лунок сделали?
Боцман осторожно переступил через очередной зоологический подарок и нос к носу столкнулся со старшим радистом. Тот лихо скатился по поручню, балансируя руками. В зубах старшего радиста была зажата папироса, к которой Заморский отнёсся совершенно равнодушно. Этот не бросит окурок на палубу. Немецкое происхождение не позволит. Да и полярник уже бывалый. Не какая-то сухопутная шушера.
– Чего какой смурной, Сан Саныч? Посмотри, погоды то, какие стоят! Даст Бог льдов не будет, так к половине сентября во Владивостоке отшвартуемся.
– Сплюнь, Теодорыч. Да не на палубу, просто за борт сплюнь.
Надо сказать, что старшего радиста, несмотря на молодость, все старались называть просто по отчеству. Если "товарищ Кренкель" ещё можно было выговорить, то произнести "Эрнст Теодорович Кренкель" с первого раза получалось только у начальника экспедиции Отто Юльевича Шмидта.
– Я ведь к тебе, Сан Саныч. – Кренкель ожидаемо выбросил докуренную папиросу в ведро с водой. – Спирт нужен.
– Зачем?
– Странный вопрос. Конечно же, аппаратуру протирать. – Пояснил радист. – Помнишь в Баренцевом море южный ветер дул?
– Ну, – подтвердил Заморский.
– Вот с Норвегии пыли в радиостанцию и надуло. Профилактику надо делать.
– Так я помогу. Бутылки спирта хватит? – Уточнил боцман.
Кренкель задумчиво помолчал, видимо прикидывая количество аппаратуры нуждающейся в профилактике.
– Ну если вдвоём протирать, то пожалуй хватит. И ещё, Саныч, огурцов солёных прихвати.
Радио и радистов Заморский уважал ещё с германской, когда служил на одном из номерных миноносцев. Тогда их 012 выскочил из тумана прямо под главный калибр двух немецких крейсеров и, изрядно потрепанный при манёвре удирания, удачно радировал в Мемель и дождался помощи. Радиостанция, пробитая осколком во время боя, была починена чуть ли не при помощи запчастей от граммофона. Радиста потом всей командой неделю водили по кабакам, и сам лейтенант Подольский возглавил штурм полицейского участка, куда бестолковые стражи порядка уволокли не стоявшего на ногах героя. И, поговаривали, что на своей свадьбе уже капитан-лейтенант Подольский заключил с будущей женой дополнительное соглашение, по которому все их потомки будут в обязательном порядке изучать радиодело.
– Ты в радиорубке будешь? – спросил Заморский у Кренкеля. – Я минут через десять подойду.
Кренкель смущённо развёл руками.
– Да меня Кандыба из радиорубки выгнал. У него срочное донесение в Москву.
– Ну ты бы и передал.
– Так сообщение особо секретное. При посторонних не положено.
– И как он с телеграфным ключом управляется?
– А никак, – злорадно ухмыльнулся старший радист. – Орёт в наушники, как в телефонную трубку, да ещё удивляется, когда ему никто не отвечает.
– Чего хоть орёт-то?
– Пока только позывные. Ну да с его голосом до Архангельска разве что докричишься. Слабоват голосок.
Боцман и старший радист согласно кивнули, осуждая надоевшего всем за две недели Кандыбу. Достал, постылый.
– Может, на камбуз заглянем? – Предложил Заморский. – Заодно поедим по-человечески. А то завтрак, похоже, задерживается.
– А чего случилось? – Спросил Кренкель уже на пороге боцманской каюты.
Боцман вошёл в каюту, заглянул во вместительный шкафчик, довольно улыбнулся и вышел к радисту уже с узнаваемо оттопыривающимся карманом форменного кителя.
– Так ты не видел, Теодорыч? Шишки большие из Москвы приехали. Аж три штуки. Вот из-за них и выход задержали. И завтрак. Говорят капитан обнаружил вредительство на продуктовом складе. Сейчас со старшим чекистом заперлись там, и всё пересчитывают. Ладно, ещё холодильники не успели опечатать. Кок на камбуз свиную тушу протащил.
Классического вида кок, румяный и пузатый, в колпаке набекрень и белой куртке поверх тельняшки, виртуозно работая ножом, отхватил от туши изрядный кусок филея и шлёпнул его на стол.
– Да вы располагайтесь, товарищи, – кок гостеприимно протёр свободный угол стола. – А я вам сейчас отбивные соображу. А стаканы на полочке.
В ожидании отбивных профилактика была произведена почти наполовину, когда боцман спохватился:
– Батюшки, а хозяину то?
– Нет, – отказался кок. – Только после ужина. Да ты не беспокойся, Саныч. Нешто трезвый останусь? Вот, даже свинья подтвердит.
Свинья лежала на разделочном столе, посмертно прищурив маленькие глазки и кривила морду, высунув длинный язык. Подтверждать что-то она не собиралась. Да и кому интересно молчание свиней? Разве что старшему радисту.
Кренкель задумчиво вертел в куре пустой стакан и посматривал на тушу. Потом наклонился к уху боцмана и что-то ему зашептал. Лицо Заморского расплылось в улыбке. Сдвинув фуражку почти на нос, он почесал затылок и уже во весь голос рассмеялся.
– Максим Петрович, а подари-ка ты нам свиную башку.
– Зачем она вам? – удивился кок.
– Да, понимаешь, – пустился в объяснения боцман. – Вот Теодорыч видел, что один из московских шишек с собой собаку прихватил. Охотничью. Ох и породистая, наверное. Хотим вот подмазаться к начальству.
– Собака-то большая? – заинтересовался кок.
– Здоровенная. – подтвердил Кренкель. – Как раз аппетита на целую голову хватит.
– А, ладно, забирайте. Но вы уж скажите товарищу из Москвы, что я тоже о собачке беспокоюсь.
– Да не вопрос, Максим Петрович. – Кренкель взял с полки мешок, бросил туда голову и покинул камбуз. Заморский сунул в карман недопроведённую профилактику и, плотоядно улыбаясь, вышел следом.
– Крепче, крепче привязывай.
– Да куда тут привяжешь? У неё уши скользкие.
– Салабон ты еще, Теодорыч, – боцман достал из кармана моток толстой лески. – Держи. И крючки возьми. А не то верёвку сразу разглядит.
– Ничего он там не увидит, – убеждённо ответил Кренкель, цепляя свиные уши крючками. – На камбалу приготовил крючки?
– Тебе какая разница? Поднимай. Да не раскачивай ты так! Промахнёмся.
Боцман и радист приподняли свиную башку над леерами, и она плавно заскользила вниз, изредка чиркая пятачком по борту. Несмотря на заявленный режим строгой секретности, иллюминатор радиорубки, из которого доносились громкие крики "Москва, Москва, товарищ первый, вы меня слышите?", был открыт. Злоумышленники подвели башку к цели и, чуть качнув, затолкнули свиную морду в иллюминатор.
Житие от Израила.
Чтобы не скучать в ожидании Гавриила, наверняка пьющего с капитаном что-то горячительное, я предложил Берии прогуляться по «Челюскину». Я остановил Шмидта, пытавшегося нас сопровождать, и мы неторопливым шагом вышли на палубу.
– Присядем? – Я показал рукой в сторону нагромождения всевозможных ящиков.
Берия согласно кивнул головой и пошёл вперёд, выискивая укромный, и, главное, не продуваемый уголок. Вот он расположился на ящике и внимательно прищурил глаза, ожидая начала разговора. Только я сначала закурил, полюбовался искорками на надраенных сапогах, собираясь с мыслями, и только потом спросил:
– Что ты думаешь об этом, Лаврентий Палыч?
– О капитане? Или вообще? – Уточнил Берия.
– Да что о капитане говорить. Сейчас укушают с Гиви пару бутылок, и пойдет твой капитан к себе на мостик. Или в рубку, как это моряки называют? В общем, к себе пойдёт. А что о нас скажешь? О ситуации?
– Непонятная у нас ситуация, – вздохнул Лаврентий Павлович. – Непонятная, и от того весьма прискорбная.
– Чего тут прискорбного? – я позволил себе слегка возмутиться. – Разве мало попаданцев по мирам шастает?
– Мало, Изяслав Родионович. На самом деле мало. Можно даже по пальцам пересчитать. Уж извини, но ты просто всей информацией не владеешь. Вы с Гавриилом Родионовичем всё больше по боевым действиям специализируетесь, да ещё географические открытия курируете. Я же до сих порт боец невидимого фронта.
– Ну, скорее генерал. А что там с попаданцами?
– Абсолютное большинство попаданцев оказываются в, так называемых, халявниках.
– Интересное название.
– Это искусственные миры, создаваемые нашим вероятным противником, на основе считанной с мозга жертвы информации. – Пояснил Берия. – Сами по себе они не долговечны, но способны поддерживать своё существование за счёт попавшего туда человека. Но не физической его составляющей, а постепенно поедает то, что в просторечии называют душой. И для удержания человека там – дают ему всё. Именно всё. Читал мемуары этих похождений между мирами?
– Ещё бы! – Я кивнул в подтверждение. – Моё любимое чтение.
– Вот-вот. И ни разу не задумывался, почему им там даётся всё и сразу? В одной книге – барон. В другой, – маркиз или герцог. В третьей, минуя королевское звание, сразу в императоры лезет. Но это ещё не всё. Колдуны, ведьмы, вампиры, оборотни и прочие маги в наличии имеются? Сколько угодно. Прямо толпами бегают и в академиях обучаются всенепременно.
– Не может быть, – не поверил я Лаврентию. – Какие же должны быть затраты энергии на создание стольких миров?
– Минимальные. Укол ЛСД мелкому бесу, и его глюки проецируются на абсолютную Пустоту.
– И она терпит?
– А ей пофигу. Она настолько самодостаточна, что просто не обращает внимания на мелкую суету
– Но это же родина его. – Я показал пальцем вверх, давая понять, чья же именно это родина.
– Тем более. Что ей после этого бесовский бред.
– А как же бессмертие? Ведь чуть ли не каждому даётся.
– Бред, – отмахнулся Лаврентий. – Наукой не подтверждено.
– Опять ты про свою науку. А кто недавно утверждал, что путешествия между мирами невозможны?
– И сейчас могу это повторить.
– А "Варяг-победитель"?
– Там другой случай. Нам пришлось в срочном порядке создавать мир, аналогичный нашему, в параллельном пространстве. Иначе совокупная энергия всех, желающих переиграть русско-японскую войну, могла привести к одновременному взрыву всех Японских островов и последующему их затоплению. Но там ребята путёвку в один конец получили. Без всякого шастанья по мирам. Обратный переход намертво перекрыт, во избежание… Да, во избежание!
Ух ты! Дела то какие творятся. А я и не в курсе. Упущение, однако.
– А ты, Лаврентий, японцев пожалел? – Укорил я товарища Берия.
Он в ответ сначала сурово глянул исподлобья.
– Я не думаю, что параллельный вариант покажется им лучшей альтернативой. А японцев я не больше твоего люблю. Знаешь, сколько японских шпионов я разоблачил?
– Тебе их назвать поимённо? Ты лучше расскажи, чего тебе в нашем засланстве, пардон, попаданстве, не понравилось? Это тоже происки обкурившихся бесов?
– Не думаю, – Берия с сомнением покачал головой. – Не их уровень. Просто сил не хватит двух архангелов и одного…хм, райского сотрудника так заморочить. Это настоящее прошлое.
– Параллельное?
– Ну, с нашим появлением здесь, оно в любом случае становится параллельным. Закон Кубикуса в действии. Дословно он гласит:… " Если вы попали в прошлое, вместо параллельного мира, – не отчаивайтесь. Останьтесь в живых первые пятнадцать минут, и… творите свою историю…"
– Мы, пожалуй, натворим. Ты признайся, Лаврентий, вашей конторки уши из-за всего этого выглядывают?
– Нет, – сокрушённо помотал головой товарищ Берия, – если бы наши, я бы точно знал. Подготовительная работа должна начинаться минимум за полгода. Тут явно кто-то из начальства руку приложил.
Я с большим подозрением поглядел на собеседника.
– А как же вы с Ильёй, ничего не зная, уже в соответствующей форме прибыли? И какими судьбами тебя вообще к нам принесло?
– Точно тебе говорю, не знал я ничего. Мы как из-за угла глянули, так и ох…, удивились очень. – Пояснил Лаврентий Павлович. – Меня Александр Христофорович попросил с Ильёй поехать.
– Бенкендорф?
– Он самый. Во время твоего звонка, мы как раз втроём обсуждали возможность крещение в православную веру антарктических пингвинов.
– Господи, пингвины-то вам зачем?
– Забыл? Твоя же идея. Ты это ещё Беллинсгаузену предлагал. Сам предложил расширить российскую зону влияния.
Вот про свои предложения я и не помню. Вот обмывание свежеоткрытого материка – отлично помню. Первые два часа. Но об этом лучше умолчим. Но меня интересует ещё один вопрос.
– А что ты знаешь про "Пижму", Лаврентий?
– Там и знать то нечего. Мало я в своё время газетных писак пересажал. Читал я эти статьи, Изяслав Родионович. Бред полнейший.
– Могу тебя порадовать, товарищ Берия, этот самый бред вышел в море два часа назад
– Не может быть!
– Я тебе что, врать буду? Вот только начальник конвоя "Пижмы", товарищ Кандыба, задержался у нас на "Челюскине".
– То-то мне фамилия знакомой показалась, – оживился Лаврентий Павлович. – Помнится, году в тридцать шестом его к стенке поставили. За расстрел чукотских шаманов в посёлке Депутатский. Слушай, Изя, Кандыбу нужно срочно валить при попытке к бегству. Не дай Бог до радио доберётся и с Москвой поговорит. Представляешь, что ему скажут про прибывшее на корабль начальство?
– Плевать, – не согласился я с Лаврентием. – Скажем, что присланы лично товарищем Сталиным.
– Угу. И нужные бумаги в архивах появятся.
– Связи с базой нет. А то бы все документы лежали уже на нужных полках. Так что про связь твоя наука знает?
– Только подтверждает мою теорию. В этом мире наших нет. Нас невозможно скопировать.
– А как же Илья?
– А что Илья? Он довез нас до границы, а сам благополучно остался.
