Текст книги "Завтра были девяностые"
Автор книги: Сергей Семипядный
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
– Да, дверь они закрыли. Соседка после их ухода толкнула дверь и даже позвонила. Она никому об этом не сообщила – спешила на автобус, чтобы уехать в сад. А сегодня утром кто-то позвонил по ноль – два и сообщил о трупе. Мужской голос. Сказали, что по такому-то адресу находится труп.
– И больше ничего?
– Ничего. Ты квартиру-то посмотришь? Или пойдем?
– Я посмотрю, – ответил Арсов. – Раз уж пришёл, посмотрю. А вы пока прогуляйтесь до почтового ящика, если не трудно. Да не забудьте спросить Еропкина и Мшарина, или как их там, куда они дели ключ от квартиры. Спросите при встрече.
Спустя пять минут Бегунок вставил обнаруженный в почтовом ящике ключ с двумя бородками в дверной замок и принялся вертеть его в обоих направлениях. Затем ключ взяла Сялова и лично убедилась, что замок и ключ имеют самое непосредственное отношение друг к другу.
Осмотрев маленькую комнату, кухню, ванну и туалет, мимо топтавшихся у двери туповато нахмуренной Сяловой и незначительно пристыженного Бегунка Арсов прошёл в большую комнату и приступил к её осмотру. Бегунок и Сялова последовали за ним.
И Арсов не смог отказать себе в удовольствии остановиться, повернуться и серьёзно, неторопливо, не допуская иронических ноток, сказать:
– Уважаемые коллеги! Вы не возражаете против подобного обращения к вам? Уважаемые коллеги, мы с вами не должны забывать положение о диалектическом отрицании как отрицании с удержанием всего положительного, имеющегося в отторгаемом…
– Да кончай ты, Макс! – попробовал, не очень решительно, перебить Бегунок.
– Минутку! Не должны забывать, и потому я прошу вас пройти в туалет и приобщить к протоколу… Где ваши понятые-то? Приобщить прилипшую к унитазу бумажку. На всякий случай. А то мало ли что. Вы, конечно, заметили, что в унитазе кто-то сжёг обрывки бумаги. Но вы, очевидно, не обратили внимания, что один клочок не сгорел – остался. – Арсов готов был признать разговор оконченным, однако заметив, что Бегунок и Сялова продолжают пародировать придорожные столбики, вернулся к своему предложению: – Алексей, возьми это на себя, не побрезгуй. Приклеился он очень удачно, поэтому вряд ли его кто-нибудь сумел осквернить. Разве что члены следственной группы.
Произнеся заключительные слова, Арсов посмотрел на Бегунка. От перемещения взгляда на Сялову он удержался, однако Сялова, тем не менее, глаза опустила.
И последовало приобщение к протоколу осмотра места происшествия обрывка, судя по всему, листка записной книжки. Это была правая его часть, длиной десять сантиметров, а шириной вверху около трёх сантиметров, внизу – один сантиметр. В записях, произведённых пастой синего цвета, почерком, схожим с написанием слова «прокурору», уловить какой-либо смысл не представлялось возможным. Имелись неполные слова, окончания слов и всего лишь несколько слов полных. Было ясно, что строчки – разной длины. Поэтому некоторые строчки обрывка были пусты. Вверху имелось неполное слово «…мунизма», ниже через две клетки – «штаны», ещё через одну – «…терел», вновь через две – «флюиды» и через две клетки – «Я», заключенное в кавычки. Что могло связывать слова «штаны», «флюиды» и «Я», взятое в кавычки? Да ещё что-то там коммунизма в первой строчке (ничего иного в голову не приходило).
12.
Ряды могил начинались в трёх десятках метров за забором кладбища. Справа, у первого ряда, шевелилось несколько десятков человек, однако Арсов и глаз не повернул в сторону мраморно-бетонных сооружений. Он знал: хоронить здесь Зудитова не могли – не для него была оставлена эта полоска земли. Нужно идти дальше, скорее всего – в самый конец этой жалкой овeществлённой дани ориентации людей на достижение бессмертия во славе. Сквозь мерзость запустения, неизбежную, пожалуй, и нормальную, сквозь угнетающие воздействия неумелых могильных цветников, наступая на узлы пространственно-временных координат и погружаясь в зону эмоциональных отношений с усопшими, в сферу личных взаимоотношений со смертью, – не неизбежностью возможной и не возможностью неизбежной, а – неизбежностью.
Он скоро нашёл провожавших Зудитова и стал перемещать взгляд по ряду тревожно-напряжённых лиц, сортируя их обладателей на несколько категорий. Тревожная напряжённость – их временное состояние, и скоро его сменит более привычное состояние напряжённой возбуждённости. А сейчас они, потребители, неповоротливые и прожорливые, как тля, приоткрыли рты и расслабили кисти рук, абстрагировавшись от жевания и хватательных рефлексов, и растерянно поглядывают сквозь мутные стёкла разбуженного страха смерти, боясь нарушить общепринятый ритуал.
И блондин уже здесь, вертит головёнкой. Заметил – успокоился. «Значит, им известно, для чего я приехал», – отметил Арсов.
С суеверием придумавшего погребальный обряд неандертальца посматривая в сторону гроба с телом Зудитова, к холму выброшенной из могильной ямы земли выдвинулся Марсик, мощный и близорукий, как носорог, сурово помолчал, заговорил:
– Друзья, сегодня мы провожаем в последний путь нашего товарища. Как говорят, одного из нас. Он прошёл не длинный путь, и это особенно печально, но путь – достойный. Он отдавал все силы борьбе за права человека, но самому ему сил не хватило – он пал жертвой тоталитарной системы…
Оратор стоял на муравьиной тропе и давил, не замечая, черно-бурых муравьёв. И говорил, в паузах скорбно смыкая губы. Смысл его речи сводился к тому, что человеческая жизнь не ограничивается биологическими сроками существования организма. Валентин Марсик, дежурный электрик и социолог, пытался обострённое ситуацией сознание факта человеческой смертности нейтрализовать стимулированием у присутствующих ощущения коллективной вечности. Завоевать умы людей легче всего построением ясных картин будущего, особенно – загробного. Однако Марсик был атеистом, и потому чего-либо грандиозного, за исключением сохранения памяти о покойном в сердцах его товарищей, он обещать не мог. И он обещал сохранение памяти в сердцах самих себя не успевающих познать растерянных его товарищей, стремительно несомых к смерти, которая только и могла усмирить и объединить мирки взбудораженных одиночеств.
В заключение Марсик перешёл на стихи:
В небытие от одиночества уходят,
через последний бросившись барьер.
Ну а сначала долго вдоль барьера бродят,
не глядя в оползающий карьер.
Полубезумным взглядом ищут горизонты,
под лица-маски силясь заглянуть,
но там и тут – лишь отчужденья тусклый зонтик
и равнодушия удушливая жуть.
И пресс отчаянья шлагбаум отодвинет,
из страшного в нестрашный перекрасив цвет
границу между «ЕСТЬ» и «НАВСЕГДА ВСЁ СГИНЕТ»,
границу между «-ДЦАТЬ» и «МНОГО-МНОГО» лет.
Позади Марсика вертелся и бросал шуршащие фразы направо, налево и назад Бякин, светло-серым костюмом, красной спортивной сумкой и говорливостью похожий на попугая жако, живого, но изрядно пощипанного. С бессознательной последовательностью одержимого навязчивой идеей он делал шаг или два вперёд, взмахивая рукой, приоткрывал рот, однако Марсика не перебивал – возвращался на прежнее место. Но лишь произнёс Марсик последнее слово, Бякин прервал свой танец пчелы, подскочил к бывшему оратору и, нетерпеливым поталкиванием в плечо понуждая Марсика посторониться – в чём, впрочем, необходимости не было, – взмахнул правой рукой… Следовало, казалось, ожидать взрыва выхода из лёгких дикого вопля – так энергично распахнулся рот Бякина, – однако крика не случилось, заговорил Бякин неожиданно приглушённой скороговоркой. И несколько старух с облегчением перекрестились.
Речь Бякин подготовил недостаточно хорошо. Несмотря на длительное, если судить по предшествующим речи конвульсиям, ожидание. И мысли его, измятые эмоциональными волнами, являлись окружающим необработанным, примитивным, наполовину жестовым лепетом. Бякину следовало бы взять пример с человекообразных обезьян, которые думают больше, чем говорят. Ему бы попридержать двигательные реакции неугомонных конечностей, установить контроль над притоком раздражителей да собрать в один пучок лучики расхлябанного сознания. Ему бы помолчать, опустив голову, потом обвести всех скорбным взглядом да и сказать несколько добрых слов об умершем. Или – лучше – помолчать всем вместе пять, пятнадцать, тридцать минут… Впрочем, вымри одновременно и половина всех живых существ сопредельных измерений, и это едва ли чему научит их.
А речь Бякина, сбивчивая и несвязная, в которой и было-то всего двадцать восемь слов вместе с предлогами и междометиями, дробью выброшенного карманного мусора прошелестела по листьям берёз и осыпалась птичьим помётом на землю. Берёза с подрубленными корнями шумела, освобождаясь от листвы, а участники похорон испытывали почти подсознательный ужас, словно они не земле предавали сородича, а бальзамировали разлагающийся труп. Не конечная, но, похоже, исторически последняя ступень эволюции – человек, этот потомок комков протоплазмы, в конкуренции за пищу в одной экологической нише вытеснил близкородственные виды и, самоутверждаясь, лишил природу какой бы то ни было неприкосновенности, признал её сырьём и… И заболел, грубо говоря, отсутствием целостного восприятия природы и нормального общения с нею. Утратив дочеловеческую гармонию, они, напрягая мозговые мышцы, тысячи лет топчутся у одной из развилок эволюции под предлогом искания смысла жизни.
Запнувшись в очередной раз, Бякин помахал руками, нагнулся и ухватил горсть земли, однако вовремя сообразил, что гроб ещё не опущен в могилу. Растерялся. Несколько человек бросились вперёд, заметались, закричали… И спустя пять минут гроб, испачкавшись о стены, приготовился принять удар бякинской горсти глины. В руководство похоронами вступила худая, ширококостная старуха, послышались её короткие, неразборчивые указания.
Скоро все дружно вздохнули и задышали ровно и глубоко. И только блондин напрягся до боли в лобовых мышцах, заперебирал по-жеребячьи ногами, сломал и затоптал однолетний берёзовый побег. Мозг его, равный по объёму мозгу пятидесятикилограммового шимпанзе, обеспокоился предстоящей ему – не одним ногам – нагрузкой. Если повторно упустить клиента, размышлял блондин, то и шеф не сумеет вернуть его на след. Вычислить дальнейший маршрут Арсова просто невозможно. О шефе думалось с уважением. По фене ништяк ботает. Попади он в зону, словесные ловушки блатных ему были бы семечками. Физически развит – дёргаться бесполезно, и бестолковка варит. Прямо спросить надо было, может, он врубился, почему Арсов сегодня сорвался. Заметил хвост или всё-таки случайно ушёл? Однако если eщё раз уйдёт, тогда, конечно, и в первый раз – не случайно. «Главное – не показать уши!» Тем не менее, уважаемый шеф, не это главное. А ну как он не скроется, заметив слежку, а подойдёт да возьмёт за пищак. И задаст несколько вопросов. Скажешь лишнее – меняй место жительства. Но руки у них, опять же, длинные – достанут. И отберут кусок хлеба. Это как минимум. А язык проглотишь – этот рожу помнёт. Видно, что парень резкий, за ним не заржавеет.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
