Текст книги "Завтра были девяностые"

Автор книги: Сергей Семипядный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Сергей Семипядный
Завтра были девяностые

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Фантастическая история, основанная на тщательно сфабрикованных фактах.

Претензии от признавших в героях самих себя не принимаются.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

Арсов завёл будильник на семь часов утра, выгнал из головы компанию сумасшедших мыслей и уснул.

Но в половине шестого ветер рванул прикрытую форточку и бросил капли дождя в его лицо. Арсов проснулся, встал и закрыл форточку. Снова лёг. Подушка была сырой. Он перевернул её…

Спустя четверть часа он двинул кулаком подушку и, оставив постель, присел к столу, чтобы ещё раз проанализировать события последних суток. Взгляд наткнулся на тетрадь в ослепительно белой обложке. Откуда она взялась? Арсов открыл тетрадь. С первой же страницы начинался печатный текст:

«Наблюдения сегодняшнего дня я, параллельно с отчётом, изложил также посредством совокупности письменных средств на русском языке. Это один из сравнительно старых местных способов хранения и передачи информации. Имея желание более глубоко познать культуру этой, условно говоря, цивилизации, я зафиксировал наблюдаемые мною явления, в том числе смерть, в форме так называемого детектива, одного из жанров развлекательной или бульварной литературы, в котором из множества способов размышления – большинство из них, впрочем, здесь и не известны – наиболее продуктивно используется дедукция.

Название романа – «Чело веков». Или – «Девяностый». Или просто – «Завтра были девяностые». Впрочем, как решит публикатор. Ха! Это была шутка. Про публикатора.

Несколько слов про маску… Впрочем, об этом не стоит. Даже учитывая конечную судьбу данного опуса.

Я выбрал пару разнополых существ. Признаюсь, желая облегчить себе задачу, я остановился именно на этой парочке в связи с тем, что у них нет детёнышей, они имеют одинаковое образование и воспитывались на одних широтах. К тому же один из них был сангвиником, а другой, скорее, флегматиком. А что касается нескольких смертей – одном из особенно болезненно переживаемых основополагающих факторов существования, – то это предстало в облике полнейшей неожиданности.

И одной из них я коснулся буквально спустя час после начала эксперимента.

А начата была работа в обычное время их пробуждения – в семь часов. Но была суббота – выходной день. Они продолжали спать. Эти существа треть своей жизни проводят в состоянии внутреннего торможения. Они проспали около миллиона лет в течение своего более или менее сознательного существования, однако до сих пор не познали природу сна.

Вообще в своих представлениях о биохимических процессах человеческие биосистемы не далеко ушли от австралопитеков. Они по-прежнему ограничиваются эмпирическими наблюдениями и те используют лишь для составления сонников. И в результате совокупного невежества насилуют собственную психику и разрушают плоть. Уровень культуры не в состоянии оградить их от излишеств.

Самка спала в позе уверенного в себе, последовательного в рассуждениях, не терпящего неожиданностей, расчётливого и предусмотрительного, властного человека с неразвитым воображением.

О самце же было известно только то, что организация его нервной системы предопределяла его относительный ум, полуинтуитивную способность к обобщениям, излишнюю серьёзность по отношению к чувствам и эмоциональным контактам, а также лёгкую внутреннюю возбудимость при внешней сдержанности и честолюбие при совершенно нейтральной внешности.

Имелась установка – всячески воздерживаться от нарушения естественных для них процессов.

Однако самка перевернулась на спину и выпрямила подогнутую ногу. Язык и нижняя челюсть запрокинутой головы слегка сместились книзу, создавая препятствие для тока воздуха из носовой полости, – она стала дышать ртом. Вибрирующие при вдыхании воздуха ткани верхних дыхательных путей рождали низкий дребезжащий звук.

Уронить стул – что в этом может быть предосудительного? Женщина перестала храпеть. Самец начал медленно двигать конечностями, потом, перемещаясь в плоскости ложа, приблизился к женщине и положил голову между молочных желёз самки. Его мысли стали вырываться из подсознания. Скоро они приняли определённую стабильность. Парализованное сном воображение нарисовало мост через широкую реку, падение с этого моста… В подобных ситуациях они испытывают ужас.

Однако во время ускоряющегося падения мужчина вспомнил, что это лишь сон, сон ни разу не закончившийся смертью. Скорость приближения земли резко уменьшилась, и мужчина мягко коснулся охлаждённой ознобом спиною травяного покрова лесной лужайки. Течение хода мыслительных проявлений замедлилось в десятки раз.

Однако неприятные сновидения на этом не закончились. В узком коридоре с невидимым полом объёмные обои красного цвета виноградными безъягодными ветвями касаются его и листьями заглядывают в карты. И перед кем-то необходимо почтительно склониться. А зубы расшатались и начали крошиться, перемалываемые судорожно сводимыми челюстями. Свободной рукой он поправляет зубы и, боясь выронить их, улыбается сжатыми губами. Но приклеенные к ним челюсти плотно смыкаются и беззвучно, чтобы не нарушить тишину, ломают зубы. Сырой и серый, жмущийся к нему воздух сообщает, что он выиграл.

Он бросает карты. Осталось выплюнуть крошево зубов, однако измочаленные дёсны, взаимоувязая, приблизили к носу заросший вдруг струящейся медью подбородок с подарочно упакованной голубой гусеницей на нём. Плевать в гусеницу как-то неудобно. Лучше уж убежать. Но спрессованный ужасом воздух не перемещается, заявляя, что выхода нет. Мужчина просыпается, в панике ощупывает зубы и успокаивается.

Повышенное потовыделение щеки препятствует охвату сном полушарий его мозга, тонус ретикулярной формации повышается – веки обнажают глаза. Мужчина приподнимается и, косясь на смятый сосок груди женщины, перемещает голову на подушку.

Раздражение – сосок бледен и безжизнен – окончательно прогоняет сон. Он протягивает руку и простынёй накрывает женщину до подбородка. Он смотрит на потолок, белый и скучный. Небольшие выбоины, тёмная точка, неприметные полоски – вот и всё.

Взгляд мужчины соскальзывает вниз и цепляется за тёмный пушок над коленкой женщины, перебирается по поверхности простыни и притягивается только укрытыми холмиками женской груди. Действие ассоциативных факторов постепенно меняет его состояние, пробуждая самое безудержное из всех влечений. И начинает функционировать один из генетических кодов, который – была уже в том уверенность – с минуты на минуту приведёт к единственному парному физиологическому акту человека.

Проникшая под простыню рука вступает в контакт с эрогенными зонами женщины. Женщина глубоко вздыхает, потягивается и, сменив ритм дыхания, замирает. Спустя некоторое время она, глубоко вдыхая очередную порцию воздуха, вновь расправляет тело и, втянув живот, опутывает чёрными кудряшками лобка пальцы мужчины. Начинается так называемая любовная игра с использованием различных видов сексуальных рефлексов, присущих, впрочем, и многим другим представителям млекопитающих.

Коитус в собственном смысле этого слова длится сравнительно недолго. Резко возросшее мышечное напряжение, парализуя психические процессы, рвёт связь женщины с пространством и временем. Она, вскрикнув, впивается пальцами в ягодицы мужчины и, со стоном втягивая воздух сквозь крепко сцепленные утонувшие в дёснах белые зубы, в напряжении замирает… В общем, скоро соитие заканчивается.

2.

Спустя сорок минут они уже сидят за столом, мужчина ест яичницу, женщина – творожный сырок.

– Может быть, тебе не ездить? – произносит мужчина. Голос его безучастен, однако пальцы правой руки с излишним усилием сжимают вилку. Возможно, из-за того, что яичница пересолена.

– А что я должна делать? Как всегда, на телевизор пялиться? – спрашивает женщина и смотрит на мужчину из-под наклонённых книзу и делающих глубокими чёрные глаза ресниц. Брови её удаляются от глаз, губы наполняются обидой. – Мы же совершенно перестали вылезать из нашей конуры. Особенно после того, как ты занялся этим своим… частным сыском. Но обещаю, что оставлю тебя на весь день. Можем встретиться перед самым возвращением. У электрички. У тебя какое там дело, если не секрет? Оказание услуг какому-нибудь ревнивцу?

– Я же говорил, – равнодушным голосом отвечает мужчина, но при этом резким движением отодвигает тарелку. – Самоубийство. Заявители считают, что его довели до этого. Или даже убили.

– И думаешь за день управиться? – женщина эластичными конусообразными пальчиками развитой кисти накладывает кусочки сыра и колбасы на хлеб и ждёт отрицательного ответа.

– Не уверен. Снимем, на всякий случай, гостиницу.

– А где ты хочешь встретиться с нужными людьми? Ну, там, свидетелями, друзьями несчастного?

– Буду звонить – будем определяться. И не с друзьями, а с единомышленниками. У них там что-то вроде ассоциации правдоискателей.

– Тебе мало конфликтов с власть предержащими? От гонорара хотя бы не отказывайся…»

Арсов отодвинулся вместе со стулом от стола и нервно огляделся. Разные бывают совпадения. И человек, как он полагал, – результат множества совпадений. Не вполне понимая, для чего, он вынул пистолет и, передёрнув, положил его на стол. И вновь углубился в чтение.

3.

«Два дня тому назад, как всегда в случае возникновения потребности в новых заказах, он надел чёрную тройку и белую сорочку с бордовым галстуком и – в тёмных очках, с бордовым кейсом в руке – отправился на заводскую площадь. В 16 часов 15 минут он приблизился к книжному киоску, чтобы купить за двадцатъ пять копеек «Коммерческий вестник», а затем отойти к торцу киоска с Майклом Джексоном, глазеющим на проходную одного из заводов областного центра сквозь истоптанное клейкими лапками мух стекло, и монументализироваться с развёрнутой газетой в руках и кейсом между ног.

Иногда, если будущий заказчик был нетерпелив и успевал поинтересоваться о человеке в чёрном костюме и тёмных очках у киоскёрш, удавалось сэкономить двадцать пять копеек. Однако в этот раз Галина Петровна, знающая в лицо, по её личным подсчётам, около тридцати тысяч жителей города, скорчив удивлённо-отрицающую гримасу, покачала головой и потянулась за «Вестником».

Земля сквозь вихри рассеянной материи мчалась вокруг Солнца, заботливо погружая в его лучи квадратные километры смердящей шкуры. Кооперированные, стандартизированные и типизированные социальной формой движения материи бежали, толкая друг друга хрупкими скорлупками личных интересов, тысячи уплотнений механизма социальных связей, и тысячи комочков сознания, поражённого всеобщей коллективизацией, ласкали массово внушённые провоцирующие образы и идолы потребления, окрашенные нереализуемостью лелеемых притязаний.

И это почти непрерывное и неизбежное общение их между собой, называемое социальной жизнью, мелкими, но резкими взаимокасаниями душ и воль гонит их в нивелирующие оковы общественной системы, на орбиту стадного единения-приспособленчества. И отторгнутые за ненадобностью человеческие сущности скулящей мелодией мыслей и чувств реют над скоплениями людей, возмущая – в форме обратной связи – частицы материи атмосферы.

А брызги напряжённой материи – в свою очередь – метеоритным дождём обрушиваются на биосоциальную сферу, нарушая, в частности, состояние бдительного равновесия Арсова, который отнюдь не являлся дробящим поток валуном, а скорее – лишь относительно неподвижной временно занесённой в заводь щепкой.

Арсов вынул из кармана кость – чёрный белоглазый кубик, подбросил… Аккуратно разжал кулак – пятёрка. И неосознанно оглянулся. В трёх с половиной метрах позади него стоял крупноголовый и объёмистый темнобородый тридцатилетний мужчина, в джемпере и варёных брюках, но при галстуке и пупырчатой папке.

– Прошу прошения, вы Шварцборд? Я не обознался? – голосом, не соответствующим комплекции, вежливо-жиденьким, как тотчас же классифицировал его «Шварцборд», заговорил мужчина.

Арсов опустил взгляд. И удовлетворённо отметил, что интеллектуало-амбал стоит в позе взволнованно-робкого ожидания, сместив центр тяжести тела на носки туфлей. Уже ставшее привычным раздражение («полжизни без кличек – и на тебе»), полыхнув, рассосалось, раздробленное импульсом подогретого самолюбия.

Арсов понимал, что затянувшаяся пауза на фоне его, вероятно, ледяного взгляда и официального антуража тела грозит напряжением обстановки. Материальная основа накопления чего-то отрицательного, символизации не поддающегося, но требующего немедленного устранения, Арсову была не известна, и потому состояния спокойствия души он мог достичь единственным способом – усилием воли выступить за пределы чувственного мира, в мир реальных отношений двух реальных людей.

– У вас ко мне какое-то дело? – Арсов радостно оживился и даже поменял цвет лица, уловил ответный импульс и, не дожидаясь словесного ответа, предложил: – Идёмте в парк, там и поговорим.

– Не могли бы вы принять заказ на установление причин самоубийства?

Это – в парке, отвислостью брюк примериваясь к скамейке.

А раньше – двести метров до парка и тридцать – на иголках взглядов двух затаившихся под грязной акацией старушек да под вспышками обаяния только что прочитавшей о конфликте советских и югославских проституток и томившейся над проблемой определения количества рублей в пятидесяти динарах молодой и милой женщины.

Это – несколько минут разговора о погоде и предстоящем приезде Аллы Пугачёвой.

И, конечно, знакомство.

– Моё имя Максим… – проговорил Арсов и, словно бы поколебавшись секунду, закончил: – Нет, называйте меня просто Максимом. Или лучше – Максом. Это больше подходит к имени Шварцборд.

Треугольная мышца слегка опустила уголки его рта. Арсов не терпел ни пренебрежительного к себе отношения, ни фамильярности, однако со стороны Валентина Марсика – так представился заказчик – щипки панибратского «ты», он был убеждён, не предвиделись.

Марсик был не из тех людей, что всегда живут именно здесь и сейчас, именно в данной точке пространства и в интересующее окружающих время. Он из тех, что живут где-то там, где проживают графоманы и неудачливые художники, – на слегка заглублённом уровне внутренней реальности, поёживаясь от искажений повседневных отношений.

Он и ходил-то… Он просто выбрасывал вперёд то одну ногу, то другую, а при освоении внешней среды, несмотря на активные усилия, представал подчас новорождённым крольчонком, слепым и глухим. И переместись гравитационное поле, он не заметил бы, что идёт по стене или потолку. «И наверняка ведь политикой увлекается, килограммами газеты поедает», – неодобрительно подумал Арсов.

Арсов не любил отвечать на вопросы. Задавать же их, проецируя респондента на новые и новые плоскости, – это да. Но отношения взаимной проекции!.. И он, не отвечая, предложил Марсику изложить суть дела.

– Понимаете, все ищут, как говорят, свои ответы на обще вопросы, – Марсик освоился вполне и приготовился, судя по его виду, говорить долго, с лирическими (или философскими) отступлениями. – А ведь все идеи, убеждения – это лишь образы, представления. И актуализированы-то они людьми. Знаете, есть такие стихи… Я сейчас…

– Стихи? – счёл необходимым уточнить Арсов.

– Да-да! – отозвался Марсик и, закинув голову, пропоэтил: – Жрецы вседержавной системы ГОСТов кроят из ремков идеал для паствы. «Умам гомо сапиенс низшей касты оплётка нужна одного фасона» – экстракт-постулат основных канонов привилегированного салона.

– Понятно.

– И пусть даже Некто принимает для себя набор актуальных образов, – продолжал Марсик, всё более оживляясь, – однако сегодня актуальны одни, а завтра – другие. Я уж не говорю о пространственной градации их. И человек приходит в уныние. А уныние перерастает в отчаяние. А если уж человека охватило отчаяние, если он, как говорят, парализован им, то ему легче застрелиться или даже повеситься, чем вспомнить, что всё преходяще. Это же так, просто. Всё преходяще! Понимаете? – Марсик подпрыгнул на скамейке. – Однако попробуйте об этом вспомнить в нужный момент!

– Вы что же, философ или… психолог? – спросил Арсов и резко поднял палец. – Секунду! Вы – социолог. Однако работаете… дежурным электриком, увлекаетесь политикой и поэзией. Да и сами пописываете. Так? Приехали вы в центр нашей многострадальной области со второй электричкой, так как на первую проспали. А жена ваша не любит ходить по магазинам.

– Но-о мы-ы-ы… – замычал Марсик. – Я что-то не припомню…

– Не мучайтесь. Мы в детский сад вместе ходили.

– Но-о… дежурным электриком я стал позднее. – Марсик озадаченно улыбнулся и осмотрел себя, словно на одежде могла оказаться табличка с приведёнными Арсовым данными. Осмотрел очень невнимательно.

– Уважаемый Валентин, – вежливо улыбаясь, ответил Арсов, – мне, вероятно, нужно будет что-нибудь записать, но загорится ли, когда стемнеет, этот канделяброподобный фонарь, не перегорел ли у него ПКЕ? Как там дальше?

– Двести двенадцать, кажется, – полумашинально дополнил Марсик, мельком глянув на находящийся неподалёку от скамейки столб. – Но не до позднего же вечера мы…

– Да, двести двенадцать, дефис… – Арсов сделал паузу.

– Нет, дальше не помню. У нас другой системы…

– А я могу продолжить, хотя едва ли не впервые, проходя мимо, обратил на него внимание. Вам понятно, каким образом я получил некоторые сведения о вас?

– Не вполне… Осветить бы подробнее. Несколько бы квантов – на узловые моменты…

– Хорошо, Валентин, но – в следующий раз. А сейчас… Да, давайте о вашем деле, и именно так, как вы выразились… Ну, по паре квантов…

– На узловые моменты? Хорошо, я попробую, – ответил Марсик и приступил к погружению в необходимое для этого состояние.

Драматически насыщенное полотно судьбы близкого соплеменника свернуть в лоскуток конспекта заведомо жалкого рассказа о частном жизненном случае – это непросто. Однако Марсик уважал профессионализм во всех его проявлениях, а в собеседнике он угадал профессионала, и, придя к выводу, что тому не нужны эмоции, попытался, внутренне, правда, сопротивляясь, отдалить от себя происшедшее и взглянуть на всё это как бы со стороны.

Но как «мелькающие огоньки только на миг включают все качества пламени», так и Марсик, не способный вырваться за границы собственного интереса к Зудитову, мог лишь слабым фонариком шарить в громаде ночи. Это на их-то уровне цивилизации-дикости маломерного обрывка Вселенной пытаться увидеть или хотя бы вообразить другого человека в его истинном проявлении!..

– Итак, Виктор Зудитов работал мастером на градообразующем комбинате нашего города, – отрицательным эффектом угасания эмоций было излишнее мышечное расслабление – Марсик откинулся на спинку скамьи, – в цехе крупного литья, точнее – в инструментальном его хозяйстве. Что касается работы, то звёзд с неба, как я понял, он не хватал. В том смысле, что ни машина, ни квартира из директорского фонда ему не светили. Он был просто хорошим работником. У него были хорошие отношения со всеми, как с руководством цеха, так и с рабочими. Как я мог заключить, Зудитова не интересовали ни концентрированное антипространство, ни то, откуда Солнце берёт девять десятых энергии. Но вот куда исчезает то немногое, что мы всем миром создаём в нашей богатой ресурсами стране, его интересовало. И когда он стал активнее проявлять этот свой, заметим, законный интерес… Законный же?

– Пожалуй.

– Вот именно. И в сочетании с сугубо личным желанием приобрести «Волгу», в очереди на которую он в течение двух лет стоял первым… Повторяю: в течение двух лет – первым. И… Да, испортились его отношения со всей управленческой машиной. В результате, ему перекрыли кислород и испортили его отношения с рабочими. Нет плана – нет и премии. А премия-то – семьдесят процентов. СТК и профком сначала решили: ему автомобиль. Радуйся, мол. А потом коллективу предложили двадцать алжирских холодильников взамен «Волги». Да ещё стиральных машин «Малютка» пообещали. Ну, каждому, как говорят, приятнее «Малютка» в собственной ванной, чем «Волга» в чужом гараже. А машину отдали исполкому. Там «Малютки» и холодильники уже у всех имеются, а вот «Волги» у зама предисполкома Обобурова не было. А «Волга»-то сейчас на рынке в три раза дороже, чем в магазине. Считайте, сколько тысяч отняли. Это сейчас, а завтра? Человек всю жизнь собирал по крохам восемнадцатикопеечные – по некоторым подсчётам – рубли! И в очереди первым стоял. И вот дождался, наконец! Пока дети играют, нарезанные для игры бумажки деньгами являются. А кончится игра? Ну, к рынку перейдем. Тогда что? Вместо «Волги» – спички у спекулянта?! Организующая социальная сила в форме карманных портретов Ленина рассеивается, как утренний туман. На дворе-то – полдень перестройки!

Марсик разволновался – и не видел ничего. Существовали только голос его и тот, кто должен был услышать его. Услышать и разглядеть услышанное, чтобы увидеть всё в том же ракурсе, цвете и пропорциях, в каких это типичнейшее социальное явление предстаёт в глазах «неравнодушных» людей.

Марсик уже и не предпринимал попыток нейтрализовать собственный внутренний голос, рвущийся наружу взволнованными вскриками. Марсик не заметил, как при имени «Обобуров» скучающе-отдыхающая молодая женщина вскинула на него круглые глаза. Это не могло укрыться от внимания Арсова. Но Обобуров – не рядовой житель области, а в городишке, что в тридцати минутах езды отсюда, и вообще фигура видная, и рефлекторный интерес к его имени со стороны кого бы то ни было не является чем-либо неестественным.

– И кто, вы полагаете, подлежит ответственности за доведение Зудитова до самоубийства? – спросил Арсов приглушённо. Ему показалось, что говорить излишне громко не следует.

– Да Обобуров же! – возмущённо вскрикнул Марсик и для убедительности из внутренних резервов плеснул в глаза свои изрядную долю изумления. – Мы добьёмся – его будут судить. Но нам нужна ваша помощь. Пять лет перестройки, а этот обскурант и наглый стяжатель продолжает нас унижать!

– А кто-то сказал: родные наши бюрократы – узда для наших дураков, – вставил Арсов.

– Да что вы говорите! Он же… Он же сам – всистемленный дурак, один из «матрёшечно несхожих дураков, разноразмерных эмбрионов», которые по-прежнему решают за нас наши насущные, наболевшие проблемы. Да я убеждён: любая статистически сверхкорректная выборка подтвердит, что все они, большинство из них… И я вам ещё не всё рассказал. Как говорится, надо предвидеть рождение новых возможностей. И мы должны доказать… Общественность нашего города доказать должна, что мы сбросили паранджу тупой покорности. Мы не позволим безнаказанно убивать нас!

– Убивать? – переспросил Арсов.

– Ну не непосредственно, как я думаю. Но Бякин и Бугорков считают, однако, что Зудитов не сам ушёл из жизни, а, как говорят, с чьей-то помощью. Но, правда, знаете, у Зудитова были причины разочароваться в жизни. Он ведь полгода боролся с тем же Обобуровым за десятиметровую комнатёнку. Представьте, он же был бездомным человеком! Когда мы познакомились, он был в отчаянии и не верил в лучшее будущее!

– Когда это было?

– Года полтора назад. Мы познакомились с ним в суде. Он пришёл туда, чтобы поболеть за нашего товарища. Мы листовки развешивали – он прочитал и пришёл. Мы потом все помогали ему выбить эту комнатку в гостинке. В доме гостиничного типа. Представьте: комнатка – девять метров. «Мусорка»! Через неё труба мусоропроводная проходит. Бугорков был у него, видел. И – тяжба полугодовая, кипы бумаг.

– А как Зудитов попал в «мусорку»?

– Ну не сам же он туда бы полез! Он что, ненормальный? Начальник цеха попросил начальника ЖЕКа поселить Зудитова куда-нибудь временно. На «мусорки» ведь до восемьдесят третьего ордера выдавали. Потом исполком запретил, однако людей туда без ордеров продолжали вселять. И до сих пор eщё вселяют. Ну, обычно, – сантехников, дворников, пока они служебное жильё ждут. И – если им прописка не нужна. А начальник ЖЭКа сменилась, женщина там работала, и началось. Предупреждения, потом повестки в суд. До суда, правда, не дошло, то есть – до выселения через суд. Однако скольких нервов ему это стоило! Кому он там мешал?! И в личной жизни ему не везло. С женой разошёлся много лет назад, с дочерью расстался. И новой семьи не создал. Он очень страдал из-за своей неустроенности, поверьте!

Марсик вновь расчувствовался. Виктор Зудитов уже мёртв, однако Марсик для чего-то переживает по поводу прижизненных неудобств покойного. Марсик, несомненно, из тех людей, для которых состояние эмоциональной нейтральности непереносимо. Переживал Марсик молча, понуро опустив горестно покачивающуюся голову и невидяще уставясь на вельветовые туфли свои.

И когда он поднял голову, то даже растерялся под холодным, ждущим взглядом Aрсова.

– Скажите, Валентин, пожалуйста, что вам говорили о смерти Зудитова Бякин и Бугорков? И не откажите в любезности предоставить мне их координаты. А также – данные и координаты всех известных вам знакомых, друзей, родных Зудитова. Договорились? Я вам дам авторучку и листочек.

– Я всё, конечно, напишу. Точнее, я ещё дома всё это записал. И сейчас ещё дополню, – торопливо проговорил Марсик. – Ну а что там говорили Бугорков и Бякин – это уж лучше они сами вам расскажут. Дней за десять до смерти у Зудитова синяк появился. Кто его избил – не известно. Да я и не особенно в курсе. И я и не верю, честно говоря, в убийство. Как будто убийство – это что-то вроде… Ведь чтобы убить человека, нужно… омертвиться, что ли, ненавистью. А они рассуждают об этом… – Марсик развёл руками и с помощью мимики лица выразил крайнее своё недоумение.

Марсик вновь заговорил о Зудитове, подробно, цепляясь за мелочи, отвлекаясь. «Поверьте, перечень способов самовыражения очень ограничен… Самоощущение человека в обществе… Пролить свет – вот и брошена тень… Реализация собственных возможностей…»

Сколько сил вложено двуногими в доведение до абсурда их способностей к символизации внешнего мира! Для того, очевидно, чтобы веками кататься на гвоздях словесных комбинаций, уворачиваясь от ударов зломатериализованных идей и символов.

Арсов уже почти не слушал Марсика. Марсик вызывал теперь даже некоторое раздражение, равное, приблизительно, раздражению, пробуждаемому видом околоподъездных старушек. Арсова заинтересовала эта сидящая неподалёку женщина с круглыми чёрными глазами и чудесной архитектоникой подёрнутого одеждой нежного тела, скроенного – во вкусе старшего поколения – с применением крутых лекал.

Наконец Арсов распрощался с Марсиком и, продолжая сидеть на скамейке, принял вид озабоченно листающего записную книжку человека. Минуты две спустя он огляделся по сторонам – не так, как он делал это ранее, а сняв очки и поворачивая голову вправо и влево, – затем поднялся со скамейки, потоптался на месте, словно в нерешительности, и направился наискосок через парковую дорожку навстречу взгляду отчего-то встревоженных глаз.

Арсов знал, что самый оптимальный способ знакомства с женщиной – просьба о помощи. Он попытался увидеть своё лицо, чтобы дооформить его в соответствии с ситуацией… Вспомнились обстоятельства знакомства с женой.

Тогда он, молодой специалист, впервые командированный в областное управление, подходил к двери своего гостиничного номера. Навстречу ему быстрой, лёгкой походкой направилась стройненькая, длинноногая, тонкая в кости брюнетка из 904 (в сумме – тринадцать) номера. До этого она стояла у двери своей комнаты, склонив в ожидании голову со скромной шишкой длинных волос на макушке и держась за дверную ручку.

Девушка шла явно к нему, она и смотрела непосредственно в его глаза.

Она шла именно к нему, и поэтому он замер, уцепившись за ключ, вставленный в замочную скважину, и вывернув голову лицом к женщине.

Она, как будто, спешила, однако шла очень долго, значительно более трёх секунд.

Ранее он встречал эту молодую женщину в буфете гостиницы и здесь, в коридоре, однако не мог поймать её взгляда, который скользил по нему, как по гладкой стене какого-нибудь нейтрального цвета. Сейчас же она видела его, лицо её было приветливо, губки улыбались.

– Простите, молодой человек, вы не поможете мне передвинуть кровать поближе к батарее?

Девушка смотрела почти просительно.

«Зачем столько слов? – поразился он. – Могла бы просто поманить пальцем».

– Конечно же, конечно, помогу! – пролепетал незамедлительно и так заспешил, что даже пришлось немного подождать хозяйку 904 номера около двери.

Пока они передвигали кровать, Арсов ответил на несколько вопросов о себе, получил приглашение на кофе и заметил, что покрывало на кровати – зелёного цвета.

– Вы меня простите, я у товарища забыл спросить, – заговорил Арсов, останавливаясь на расстоянии, позволявшем круглоглазой смотреть на него не задирая особенно головы. – Мне нужно узнать, где можно сделать заказ на остекление балкона. Или подскажите, пожалуйста, с чего начать? Дом быта, бюро добрых услуг какое-нибудь? – Арсов говорил быстро, со смущённой улыбкой, как бы стыдясь своей – вынужденной – назойливости и стремясь всемерно сократить отнимаемое им время.

Замечено, что большинство представительниц слабого пола склонны проявлять едва ли не материнскую заботу о вступивших в единоборство с бытовыми проблемами представителях сильного пола. И женщина, признавшись, что она не местная, бросилась, тем не менее, на выручку Арсову. Она высказывала одно предположение за другим, тут же отвергала их, возвращалась к ним вновь и принималась объяснять, как добраться до той или иной шарашки.

Арсов слушал, кивая, запоминающе закатывая глаза и не упуская при этом возможности отдать должное привлекательности взволнованной женщины, как-то: задержать взгляд на особенно ярких атрибутах женской натуры и вдруг поспешно бросить его вниз или в сторону, ответить невпопад или с некоторой задержкой. А то и, задав явно лишний вопрос, указать тем самым на нежелание скоро расстаться.

Женщина охотно приняла эти знаки внимания – извержение информации замедлилось, движения обрели законченность, внутренняя энергия выплеснулась наружу и увеличила напряжение солнечной системы. И женщина стала такой, какой подсознательно и желал её видеть Осмысливший Существование Вселенной.

И в этот момент раздался звук автомобильного сигнала, донёсшийся со стороны входа в парк. Собеседница Арсова дёрнула в досаде головой, затем вскинула руку и жестом предложила обождать её.

Она поднялась со скамейки, сказала, покачав головой:

– Не знаю, смогла ли вам чем помочь?

– Вас ждут – я уже не успею ответить. Если бы знал номер вашего телефона…

– Двадцать три, четыреста три. Легко запомнить.

– И забыть невозможно, – ответил Арсов, окрасив сказанное дополнительным смыслом. – А кто снимет трубку? Обворожительная и Несравненная Пропагандистка Сервиса или её муж?