Текст книги "Макаров"

Автор книги: Сергей Семанов

4 апреля в два часа дня «Ермак», легко сломав невский лед, стал около Николаевского моста. Просторные набережные были запружены людьми – казалось, весь Петербург вышел встречать Макарова. И опять «ура!», опять музыка. Торжественно спустили трап на столичный берег. Первым поднялся на борт ледокола грузный, сильно располневший человек в дорогой шубе и шапке; лицо его расплывалось в улыбке, но маленькие глаза смотрели спокойно и внимательно – статс-секретарь Витте самолично явился поздравить Макарова (и заодно погреться в лучах его славы: я, мол, всегда за все прогрессивное, передовое...).

Множество репортеров осаждали Макарова и весь экипаж «Ермака». Расспрашивали, брали интервью.

Пресса широко разнесла по России весть об успехах ледокола. Впрочем, что пресса! К газетной популярности Макарову было не привыкать. Но вот на одном из торжественных приемов в Петербурге прозвучали в его честь стихи, написанные известным в ту пору писателем Н. Гейнце. Заканчивалось это пространное стихотворное приветствие так:

 
Как молния, из края в край
Промчалось имя адмирала,
И «Ермака» не невзначай
Молва «Степанычем» прозвала!
Покорена сама природа —
Всю Русь Макаров обошел,
И... к сердцу русского народа
Ему не нужен ледокол.
 

Все по-прежнему шло «благополучно и эффектно».

Пока...

Во льдах

Просторная каюта ярко освещена электричеством. Поздний вечер, но за окном мерцает слабый свет – полярный день в разгаре. Макаров неподвижно сидит за письменным столом. На столе, обычно заваленном книгами, картами и бумагами, пусто и чисто. Большой настольный календарь показывает 17 июля 1901 года (по новому стилю – 30 июля). На стульях, на диване молча сидят: капитан «Ермака» Михаил Петрович Васильев, его старший помощник барон Владимир Евгеньевич Гревениц, второй помощник Николай Ильич Тульский, старший механик Михаил Александрович Улашевич и судовой врач Александр Григорьевич Чернышев.

Макаров прерывает молчание. Голос негромок, спокоен:

– Господа, вы знаете положение дел. «Ермак» затерт льдами. Мы испробовали все способы вырваться на чистую воду, но безуспешно. Ветер несет нас на северо-восток. Если такое положение продлится долго, нам придется зимовать во льдах. Уголь на исходе, запасы провизии ограничены. Прошу высказать свои соображения.

Гревениц: Запасы угля израсходованы примерно наполовину. Мы тратим очень много топлива на попытки развернуть корабль, но, как видно, в торосистых льдах это невозможно. Предлагаю поберечь уголь до более благоприятной обстановки.

Улашевич: Механизмы пока в порядке. Левый винт вчера имел сильное столкновение с тяжелой льдиной, но все обошлось благополучно, вибрации нет. Корпус хорошо держит напор льда, пока нигде никаких вмятин. Полагаю, что даже при неблагоприятном исходе мы сможем перезимовать. «Ермак» – надежный корабль.

Чернышев: Люди здоровы, хотя сильно устали за последние дни. В офицерских каютах и в кубриках тепло, жалоб на простудные заболевания нет. Теплой одежды довольно, в этом смысле зимовка меня не пугает. Считаю, однако, необходимым: с завтрашнего же дня уменьшить ежедневный рацион всему экипажу. Мы должны экономить продовольствие.

Тульский (улыбаясь): Александр Григорьевич, вчера мы застрелили двух медведей. Сколько в них пудов мяса-то?

Чернышев: Не так уж много, если разделить на девяносто пять взрослых мужчин. Учтите также, что с наступлением полярной ночи медведи и тюлени переберутся гораздо южнее. Нет, я вам не советую рассчитывать на свежую медвежатину в случае зимовки.

Васильев: Полагаю рацион сократить завтра же. Кроме того, предлагаю послать небольшую партию на материк. Составить отчет о нашем положении, и пусть его передадут по телеграфу в Петербург.

Пауза. И тогда Макаров говорит снова:

– Итак, приказываю. Уголь экономить. Норму выдачи продовольствия сократить для всех с завтрашнего дня. Александр Григорьевич, внимательно следите за здоровьем экипажа, помните о возможности возникновения цынги в случае тяжелой зимовки и заранее примите все необходимые меры. Михаил Петрович, подберите партию в шесть-семь человек для перехода на материк. Партию поведет Николай Ильич. Объявить экипажу, чтобы написали письма родным и близким. Подождем еще неделю, и если положение не изменится, партия пойдет по льду. Благодарю вас, господа, все свободны.

...Глубокой ночью Макаров вышел на палубу. Было довольно светло, даже читать можно. Кругом, насколько хватал глаз, расстилалась ледяная пустыня. Ровная поверхность льда во многих местах была вздыблена гигантскими нагромождениями торосов, вершины некоторых доходили чуть ли не до труб «Ермака». Пронизывающе дул холодный ветер. Ледяное поле казалось мертвым, но оно двигалось, оно жило, дышало. Белоснежные громады молча и зло уперлись в корабль, железные борта поскрипывают от натуги. «Ермак» кажется одинокой черной точкой на белом полотнище. Он чужой здесь, в этом царстве Снежной королевы, среди вечной тишины и белизны. Ныне корабль – пленник полярной стихии. Льды медленно, но неуклонно влекут его на северо-восток – в направлении, обратно противоположном дому. А дома сейчас светит над лугами яркое солнце, сено уже сложено в стога, и пчелы гудят в теплом летнем воздухе.

...Пятый день «Ермак» неподвижно стоит во льдах.

* * *

Итак, весной 1899 года Макаров переживал триумф. Однако во всем этом шуме слышались явно фальшивые ноты чрезмерно высокого тембра. Восторженные надежды доходили порой просто до абсурда. Многие решили, что теперь можно будет плавать из Архангельска во Владивосток через Северный полюс по линии прямой, как железная дорога между Москвой и Петербургом. Некоторые даже советовали отправлять во Владивосток письма... с «Ермаком». Так, дескать, дойдут быстрее.

Газетчики, стараясь, как всегда, забежать вперед событий, разухабисто вещали в таком духе, что теперь, мол, до Северного полюса рукой подать, «Ермак» все сможет... Эти безответственные восторги в дальнейшем очень повредили как самому Макарову, так и всему делу освоения Арктики. Когда выяснилось, что путь к полюсу еще очень труден, а «Ермак», естественно, не в состоянии выполнить невозможного, те же газетчики в погоне за новой сенсацией стали писать о ледоколе уничтожающие статейки. Тут взыскательные критики ударились в «либерализм». Ах вот куда пошли народные деньги? На адмиральскую авантюру? И зачем вообще народу, страдающему от плохих дорог и всяких там суеверий, освоение этого самого Северного полюса? Не лучше ли нам и т. д. и т. п.

Разумеется, Макаров не имел никакого отношения ко всем тем нелепым восторгам. Он счел даже необходимым в свое время гласно охладить эту явно нездоровую горячность. Имея в виду экспедицию Норденшельда, который на небольшом судне прошел вдоль берега северной Сибири, Макаров указывал, что экспедиция «Ермака» по тому же маршруту будет не легче, а опаснее, ибо его корабль слишком велик для плавания в прибрежных водах, где летом лед гораздо меньше, а напор его слабее, чем в открытом морском пространстве. Приведя целый ряд аргументов такого же характера, адмирал указал еще на одно существенное различие морального свойства, и различие немаловажное: «Если бы Норденшельд бросил свое маленькое судно и сошел с экипажем на берег, то его встретили, как героя; если же я брошу „Ермак“, то меня за это не поблагодарят». И в итоге счел «маловероятным», чтобы его ледокол смог в одиночку пробиться за одну навигацию к Беринговому проливу (Макаров предвидел, что для успешной борьбы с тяжелыми льдами необходимы совместные действия нескольких или хотя бы двух ледоколов).

Но его трезвому голосу тогда никто не внял. «Скромен наш герой-то», – улыбались одни. «Цену себе набивает, выскочка», – брюзжали другие.

А тут еще незадача, да какая: размолвка с Менделеевым. Грустная эта история требует пояснений. Вкратце вот ее суть. На «Ермаке» должна была отправиться большая группа ученых для проведения разного рода исследований. Возглавлять эту группу собирался сам Менделеев. Однако Дмитрий Иванович был не только гениальный ученый и мыслитель, но и человек очень честолюбивый и своенравный. Он решил, что именно ему, Менделееву, следует руководить полярной экспедицией, а Макаров должен состоять при нем в качестве командира «Ермака» (подобно тому, как в экспедиции Нансена «Фрамом» командовал Свердруп). Но и адмирал не менее любил сам вести дело, а характер имел столь же крутой и властный. И вот, к величайшему сожалению для русской науки и для всего нашего дела освоения Арктики, оба этих значительных человека договориться не смогли. И поссорились.

После объяснения с Менделеевым 18 апреля Макаров записал в дневнике, что тот «вел себя вызывающим образом, говоря иногда, что он не желает знать моих мнений и т. д.». А Менделеев в тот же день наговорил о Макарове таких слов, которые, право, не хочется здесь воспроизводить. Тотчас же Дмитрий Иванович написал Витте: «Покорнейше прошу ваше высокопревосходительство уволить меня от экспедиции в Ледовитый океан, предначертанной на сей год. Причиною моего отказа служит требование адмирала Макарова, чтобы я и избранные мною помощники во все время экспедиции находились в его полном распоряжении и исполняли не те научные исследования, которые заранее мною задуманы, а приказания г. адмирала, как единственного начальника экспедиции», А далее в Менделееве характер крупного государственного человека взял верх над уязвленным самолюбием, и это позволило ему закончить свое письмо такими вот достойными словами: «Ледокол „Ермак“ может, по моему мнению, под руководством адмирала Макарова выполнить уже многое, важное как для изучения области полярных льдов, так и для славы России...»

Все эти бумаги, как вышедшие из-под пера Макарова, так и Менделеева, горько читать. Трудно судить сейчас, кто из них больше переборщил тогда в запальчивости, да и где взять такие тончайшие весы, чтобы точно измерить подобное. А главное – стоит ли? Ведь здесь проиграли все. Менделеев лишил себя возможности стать исследователем Арктики – и кто знает, сколько бы новых открытий он мог сделать, и каких открытий! Макаров остался без помощи крепкого организатора и выдающегося ученого – быть может, все экспедиции «Ермака» на север от этого оказались менее успешными, чем они могли бы стать. Проиграла наша наука. Проиграла наша родина. Вот к чему приводила (и не один, к несчастью, раз) мелочная борьба самолюбий, какими бы выдающимися талантами ни обладали участники этой, с позволения сказать, «борьбы».

Но никакие силы уже не могли остановить Макарова на пути к арктическим морям. Кажется, если бы весь экипаж «Ермака» покинул его, он готов был один набивать углем топки, держать штурвал, прокладывать курс по карте. И верится – дошел бы хоть в одиночку до края полярной ночи.

Впрочем, в одиночестве Макарова трудно себе представить. Везде и всегда у него находилось достаточное число верных приверженцев и последователей. И здесь самое время сказать об одном из наиболее верных помощников адмирала, о том, кто делил с ним многие труды и невзгоды и кто позже погиб с ним рядом.

В течение всей полярной эпопеи Макарова самым первым и энергичным его помощником всегда оставался командир «Ермака» Михаил Петрович Васильев. Это был выдающийся моряк. Характер у него тоже оказался под стать макаровскому: командир «Ермака» не отличался ни красноречием, ни успехами в свете, зато воли, решимости и твердости в достижении цели ему не пристало бы занимать. Обоих их связывала тесная дружба. В архиве сохранилось немалое число писем Макарова к Васильеву. Речь в них шла о самых разнообразных предметах: о сроках выхода в море, о ремонте, о личном составе ледокола и многом другом. Тон писем обычно деловой, по не строго официальный и жестоко требовательный, как это было свойственно Макарову. И лишь изредка встречаются в письмах такие слова: «Ваша работа с „Ермаком“ составляет „Ермаку“ добрую славу, и мне радостно слышать от всех самые лучшие отзывы». Надо знать Макарова, человека сурового и чрезвычайно сдержанного в проявлении своих чувств, чтобы оценить эти скромные слова признания.

8 мая «Ермак» готовился покинуть Кронштадт. Предстояло первое полярное испытание. По требованию Макарова проводы были очень скромными: не следовало искушать судьбу. В полдень – прощальный обед на ледоколе. Присутствует Капитолина Николаевна вместе с Диной и маленьким Вадимом и еще несколько лиц. Ни речей, ни тостов.

Макаров спокоен и внешне вполне весел, он ободряет жену, шутит с детьми, развлекает присутствующих. Последний тихий, покойный день. В два часа с грохотом поднимаются якоря – пошли!

Согласно контракту с английской судостроительной компанией «Ермак» имел право на необходимые исправления накануне первого плавания на север. И опять корабль стал в одном из доков на Тайне. Все в порядке, можно идти дальше. 29 мая вновь вышли из Ньюкасла, только на этот раз не на восток, а прямо на север...

К началу июня без всяких происшествий корабль подошел к району Шпицбергена и взял курс на зону сплошных арктических льдов. Все время велись научные исследования: измерялись глубины, температуры воды и воздуха, толщина и структура в изобилии плавающих здесь льдин. Макаров распорядился взять с собой киноаппарат – последнюю новинку тогдашней техники. Так впервые были произведены киносъемки полярной натуры, причем главным оператором обычно выступал сам вице-адмирал.

Все, однако, жили одним чувством: когда же, когда покажется она, Арктика? И вот... В пять часов утра 8 июня Макарова разбудили: впереди лед. Адмирал немедленно поднялся на мостик. Повсюду, насколько хватал глаз, простиралось бесконечное поле синего полярного льда. Дул ветер. Черные холодные волны с грохотом разбивались о льдины. Макаров приказал идти вперед. Потом снял шапку и широко перекрестился...

«Ермак» с ходу налег на край ледяного поля. Раздался оглушительный треск. Корабль содрогнулся, однако продолжал движение: огромная льдина раскололась, и обе половины ее медленно, как бы нехотя, раздвигались перед носом ледокола, образуя узкую полоску воды. «Ермак» медленно шел вперед. Сразу стало очевидно, что полярный лед неизмеримо тяжелее, чем в Финском заливе. «Ермак» с трудом прокладывал себе путь. Лед ломался сравнительно легко, но корпус корабля оказался недостаточно прочным. Вскоре от толчков и сильной вибрации в носовой части появилась течь. Макаров, стоя на мостике, всем своим существом ощущал каждый толчок ледокола. Он лучше всех знал свое детище, все его свойства и особенности. Еще при проектировании «Ермака» Макаров предложил установить в носовой части ледокола гребной винт: это было сделано для того, чтобы мощная струя воды, направляемая по ходу движения корабля, помогала бы ломать лед. Устройства такого рода уже имелись на американских ледоколах, плававших на Великих озерах. И действительно, во время первой встречи «Ермака» с балтийским льдом в Финском заливе носовой винт как будто бы приносил пользу. Однако мощные полярные льдины и торосы не шли ни в какое сравнение с тем, что приходилось встречать ледоколу на Балтике. Не удивительно, что носовой винт оказался не только бесполезным, но и вредным, ибо очень скоро вышел из строя и даже вызвал повреждения корпуса.

Макаров понял: дальнейшее упорство бессмысленно и опасно. И он приказал лечь на обратный курс.

«Ермак» возвратился в Ньюкасл. К счастью, предусмотрительный Макаров загодя обусловил в контракте и то, что будут выполнены все необходимые конструктивные переделки после первого пробного плавания в полярных льдах. Прежде всего Макаров распорядился убрать совсем этот злосчастный носовой винт и укрепить корпус. Английские судостроители не возражали, ибо русский корабль предоставлял им возможность, так сказать, бесплатно получать опыт для создания в будущем собственного ледокольного флота. Известный принцип британской плутократии «воевать чужими руками» в данном случае конкретизировался как возможность опять-таки «чужими руками» испытать полярный лед. Что ж, фунты фирмы в данном случае были истрачены практично.

Опытные английские рабочие сделали все необходимые переделки и исправления. Макаров с интересом наблюдал за их ловким, слаженным, до предела рациональным трудом. Внимательный глаз его подмечал все ценное и самобытное, что можно было бы с пользой применить на родине. «Мне часто приходилось смотреть на работу англичан, – записал он однажды, – и у меня осталось такое впечатление, что эти люди систематично усваивают себе приемы, требующие наименьших усилий; так, например, людям, которые клепают, приходится класть на землю инструменты. Наш мастеровой положит, англичанин же бросит, чтобы не делать лишнего движения – нагибаться. То же самое во многих работах – человек ищет, каким образом избежать лишних движений, чтоб, не уставая, больше сделать, и, действительно, достигает хороших результатов. Приступая к делу, здешний человек затратит больше времени на то, чтобы приспособиться, но зато работа у него пойдет успешнее и с меньшей тратой сил».

Записи на подобные темы встречаются у Макарова очень часто. Каким бы делом ни занимался человек, любящий свою родину, его мысли неизменно будут возвращаться к ней. За рубежом своя сторона порой видится, словно отраженная в сложном зеркале: у них так, у нас – этак, и из подробного сопоставления порой многое делается понятным. А все стороны организационной деятельности всегда особенно привлекали Макарова, он-то понимал, что у него на родине с этим обстоит не слишком благополучно. Как видно, он занимался и тем, что ныне называется модным термином «научная организация труда».

Ремонтные работы в Ньюкасле продолжались довольно долго: почти месяц. Наконец, 14 июня 1899 года «Ермак» снова вышел в полярное плавание (позднее Макаров назвал его «вторым»). И раньше адмирала нельзя было упрекнуть в недооценке опасности плаваний в арктических водах. Теперь он уже был готов ко всему, даже самому худшему. Любопытная деталь: накануне выхода в плавание Макаров приобрел библиотеку из ста книг. В дневнике он комментировал это так: «Если ледокол застрянет и придется зимовать, то несколько десятков классических книг в прибавок к тому, что мы имеем, не будут лишними». Опять-таки Макаров выбрал не какие-нибудь книги, а классику. Всю жизнь у него сохранялась устойчивая неприязнь к так называемому «легкому чтению» (видимо, было бы правильнее говорить – «пустому чтению») – вспомним его юношеские вкусы, его литературные рекомендации в «Морской тактике». Если придется зимовать, то пусть уж моряки обогатят чтением свою душу, а не просто станут убивать время...

Утром 25 июля показались первые крупные льдины. Маневрируя между ними, «Ермак» продолжал двигаться на север. Шли довольно быстро. Вскоре чистой воды почти не стало, и ледокол пошел напрямик. Трюмный машинист все время осматривал носовое отделение: боялись, не появится ли течь в корпусе. Нет, пока все обстояло благополучно.

Макаров и Васильев неотлучно находились на мостике. Лед делался все более тяжелым, показались первые торосы. Число и величина их возрастали по мере продвижения «Ермака» на север. В 7 часов вечера Макаров спустился пообедать, вслед за ним отправился и Васильев. В 8 вечера впереди по курсу на близком расстоянии обнаружили мощный торос. Обойти его было невозможно, остановить тяжелый ледокол – поздно. Раздался резкий толчок, нос «Ермака» отбросило влево, и корабль остановился. Васильев, оставив обед, устремился в носовое отделение. Вскоре Макарову доложили: в трюм поступает вода.

Впоследствии установили, что «Ермак» столкнулся со льдиной, которая уходила под воду на глубину 10 метров. Серьезное препятствие, что и говорить! Однако пробоина оказалась не слишком опасной. Подвели пластырь, откачали воду. Затем несколько дней простояли, застопорив машины, пока залатали дыру в корпусе. Залатали на живую нитку. Так в самом начале плавания в арктических водах корабль получил повреждение. А плавать на поврежденном ледоколе среди гигантских торосов – это... это не шутка!

Макаров тем не менее пошел на риск. «Ермак», густо дымя высокими трубами, медленно, но упорно вновь начал продвигаться на север.

Непрерывно велись разнообразные научные исследования. Изучали толщину и свойства льда, направление полярных течений, температуру и соленость воды, опускали драги для исследования океанского грунта. Не забыто было и ясное полярное небо: астроном Пулковской обсерватории Б. П. Кудрявцев очень мало интересовался льдинами, которые ежеминутно угрожали пробить борт «Ермака», – ведь это было где-то внизу, а он, вооружившись оптическими приборами, день и ночь изучай звездное полярное небо (благо в тех широтах день и ночь мало отличаются друг от друга).

Интенсивность исследований выразительно зарисована в дневнике Макарова: «7(19) августа. Утром пошли на W, и как только встретили хорошее торосистое поле, то приступили к обмерению глубины его. Работа продолжалась до полудня. В этот день мы делали обмер с самого судна и для этого, сбросив поплавок на одну сторону ледяного поля, обходили вокруг него... Случилось один раз так, что работа эта совпала с глубоководными исследованиями на станции, так что одновременно с правого борта в четырех местах шли работы: на носу лейтенант Ислямов тянул поплавок, на средине инженер Цветков глубокометром... доставал воду с малых глубин; далее на корме лейтенант Шульц... доставал воду с больших глубин, а на самой корме доктор Чернышев тралом доставал образцы организмов дна».

Запись суховата, даже несколько протокольна, однако сам по себе факт впечатляет: четыре исследовательские программы ведутся с одного борта. Такое положение было свойственно макаровской экспедиции на всем ее продолжении.

Изучали животный мир от планктона до... акулы! Да, ко всеобщему удивлению, однажды выловили довольно крупную акулу, хотя температура воды была даже ниже ноля. «Удивительная живучесть! – заметил Макаров. – Акула шевелилась, когда из нее были удалены все внутренности и содрана шкура». Освежеванного хищника адмирал приказал отправить в камбуз – как же не попробовать столь оригинальное блюдо! Попробовали. Макаров после дегустации записал: «На завтрак подали блюдо из акулы, которое было очень вкусно, также были вкусны и пирожки из нее. Много портило дело сознание, что это мясо акулы». Макаров, как все моряки во всех странах мира, ненавидел акул. И не мог изменить своим чувствам даже тогда, когда встречал этого хищника в виде начинки к пирогу.

Продвигаться вперед следовало осмотрительно: все помнили, что в носу ледокола зияет плохо заделанная пробоина. Приходилось осторожничать и адмиралу: он ведь нес ответственность и за корабль, и за людей. А льдины были гигантские, в длину достигали нескольких километров. Представить трудно, сколько тонн могла весить каждая из них. И вот Макаров записывает: «Боялся с пробитым судном ударять с большого хода». Боялся... Это слово крайне редко встречается в макаровском лексиконе.

Вновь и вновь «Ермак» пытался пройти на север, ломая льдины и обходя мощные торосы, возвышавшиеся порой вровень с палубой. Однако каждый дальнейший шаг давался ледоколу все с большим и большим напряжением. И тогда Макарову окончательно стало ясно: далее на север «Ермак» пробиться не сможет...

Экспедиция возвратилась в Ньюкасл. С присущей ему прямотой и откровенностью Макаров сообщил Витте о всех трудностях полярного плавания. Немедленно последовала телеграмма: оставаться в Ньюкасле, ждать комиссии. С необычной быстротой прибыла и сама комиссия. Во главе ее стоял паркетный адмирал А. А. Бирилев, давний и откровенный враг Макарова. В эти дни Степан Осипович с нескрываемой душевной болью сообщал Ф. Ф. Врангелю: «Вы пишете, что я не люблю сознаваться в своих ошибках. Боюсь, что это, к сожалению, не так. Говорю, к сожалению, ибо эта откровенность мне теперь повредила... Мне бы послать телеграмму: „Ермак“ отлично разбивает лед, подробности везу лично». Это было бы подло, но умно, потому что моей телеграммой я дал моим врагам случай организовать комиссию, и теперь еще вопрос, как я с ней рассчитаюсь».

Опасения Макарова оправдались. В заключении комиссии скрупулезно перечислялись недостатки «Ермака». Нельзя не признать, что многие из них были указаны справедливо: слабость корпуса, конструкция носа корабля и пр., но весь следственный тон этого документа отличался крайним пристрастием и недоброжелательностью. Бирилев и его присные ставили своей целью не помочь арктическим исследованиям, а навредить Макарову. Им это удалось, «Ермак» был отозван в Балтийское море. В либеральных изданиях появились бойкие «разоблачения» макаровского корабля.

Так, журнал «Развлечение» решил позабавить читателей, глумясь над Макаровым. Карикатуру на «Ермака» поместили аж на самой обложке. А в номере (сентябрь 1899 года) – стихотворный пасквиль под названием «Сердит, да не силен». В пошловатых стишках описывалось, как «на холодном, дальнем Севере» плывет «богатырь – „Ермак“ и грозится все полярные льды „растрепать в клочья мелкие“. А затем

 
Завязался бой, стоном стон стоит.
Но недолог бой. В схватке яростной
Нос сломал «Ермак» и, сконфузившись,
Побежал назад с миной жалостной.
 

Вот так. «Нос сломал» – как смешно, не правда ли? «Обличителями» не ставилось ни во грош, что Россия получила самый мощный ледокол в мире, что был накоплен первый опыт плавания в арктических водах и собраны значительные научные материалы! Как это случалось в судьбах людей своеобычных и деятельных, Макаров, казалось, был виноват уже в том, что пустился в плавание на «Ермаке», а не сидел в Кронштадте, спокойно исполняя службу. Имея в виду всю злобную склоку, Степан Осипович писал: «Говорят, что непоборимы торосы Ледовитого океана. Это ошибка: торосы поборимы, непоборимо лишь людское суеверие».

Макаров мог, конечно, посетовать в сердцах на неодолимость предрассудков и суеверий, но в делах-то своих никогда не пасовал перед ними. Он написал и опубликовал свои возражения по поводу заключения комиссии Бирилева. Он выступал с речами и докладами. Нет, он отнюдь не собирался сдаваться!

Началась долгая и изнурительная война, где оружием служили бумага и выступления в различного рода заседаниях и комиссиях. Оружие, что и говорить, специфическое, немногие благополучно выдерживают подобные дуэли с бюрократической машиной. Однако Макаров готов был сражаться тем оружием, которое избирает его противник. В течение последних месяцев 1899 года – того самого года, который так хорошо начался и так несчастливо заканчивался, – Макаров исписал великое множество бумаг. Немало их сохранилось до наших дней. Увы, это очень неинтересное чтение. Здесь мы не обнаружим ни остроты мысли, ни живости слога, столь характерных для его публицистики, ни глубины и основательности его ученых работ. Макаров, как заправский департаментский сутяга, занимался бумажной борьбой с бумажными же противниками. А что было делать? Его противники боролись прежде всего против него самого, и если представился удобный случай потопить этого неуемного человека вместе с «Ермаком» – пожалуйста! Да хоть с ним и пол-России в придачу! А он сражался за дело с людьми, мешающими делу, и раз эта борьба требует бумажного оружия – что ж, он готов бороться даже им.

У боксеров есть удачное выражение: «держать удар». Да, не все умеют устоять под ударами судьбы, не забиться в угол, не выбросить полотенце на ринг – знак капитуляции. Макаров «держать удар» умел – качество, встречающееся реже, чем способность наносить удары. И раз только в частном письме к своему другу Врангелю у него вырвались такие вот строки: «В сущности – я спрашиваю – в чем моя ошибка? Лед оказался крепче, чем мы думали, но я не пророк, чтобы предсказывать события и в точности предугадать, какую крепость нужно противопоставить полярному льду и как он будет проявлять свою разрушительную силу. Пишу вам обо всем этом – помогите мне откопать, в чем моя ошибка, и я объявлю ее публично в своей книге».

Единомышленники помогали Макарову чем могли и как могли. И не только в Россия. Макаровские полярные исследования всячески поддерживали знаменитые Нансен и Норденшельд. Но ведь не они же принимали решения. А многочисленные недруги адмирала настойчиво старались потопить его вместе с ледоколом (или ледокол – с ним). В чем только не обвиняли Макарова! И «Ермак» он плохо построил, и самовольно полез в полярные льды и т. д. Русский консул из Ньюкасла сообщил, что несколько матросов с ледокола дезертировали, – ага, команду плохо подобрал.

Чаша весов в бюрократической тяжбе колебалась. 28 октября «товарищ министра финансов» (то есть, говоря современными терминами, – заместитель министра) В. И. Ковалевский составил для своего патрона пространную записку о перспективах полярных исследований. Заключительная часть этого документа в высшей степени характерна: «Имеет ли наше правительство достаточно серьезные причины и основания идти в этом направлении далее их (имеются в виду западноевропейские правительства. – С. С.), затрачивая на отвлеченные научные изыскания в арктических морях с риском все-таки остаться в хвосте умудренных долгими опытами западноевропейских ученых экспедиций, обладающих целым контингентом энергичных и привычных добровольцев вроде Джексона, Нансена, Свердрупа и др., материальными средствами, изобильно сыплющимися из карманов таких богатых людей, каковы... и др.?» Опустим почтительный список миллионеров-меценатов, они не заслуживают благодарной памяти – не последние же деньги отдавали... Читаем далее: «На этот вопрос, не боясь обвинения в обскурантизме, можно смело ответить отрицательно».

Какая близорукость, какой жалкий оппортунизм для человека, занимающего столь ответственный в государстве пост! Практически необходимые исследования Северного морского пути презрительно именуются «отвлеченными научными изысканиями». Жалкое сознание собственной неполноценности – как же мы можем это вдруг взять да опередить просвещенную Европу?! Ведь там у них «целый контингент энергичных и привычных добровольцев», а у нас что!.. Никто не посмеет умалить и принизить заслуги Нансена и Джексона. Ну а Макаров, Васильев и прочие – они, что же, не были энергичны? Не «приучены» к суровым испытаниям? Не готовы к жертвам? И разве они не шли на риск и опасность «добровольно»?

Ковалевский заканчивает свои дряблые, безвольные рассуждения неожиданным либеральным всплеском: уж кто-кто, но мы-то, поборники просвещенного европеизма, не страшимся «обвинения в обскурантизме»... Бедный Владимир Иванович горько заблуждался на собственный счет. Именно он, как и его патрон Витте, и были истинными обскурантами при всем своем уме и образовании, ибо не глядели дальше собственного носа, не понимали задач, стоящих перед страной, которой они призваны были руководить. «Умные бескрылые люди», – сказал позже Александр Блок о духовных наследниках Витте, всех этих Милюковых, гессенах, маклаковых, винаверах и прочих. Макарову и деятелям его типа было тесно и душно среди этих мелкотравчатых оппортунистов и безликих чиновников.