Текст книги "Выбраные места из дневника 2001 года"

Автор книги: Сергей Есин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Владимир Дмитриевич не предполагал, что в роскошном дубовом гробу его внесут через боковой вход и поставят в центр храма. Это момент торжества поэта, которого не было у него в жизни. Так же как и не предполагал, что гроб этот привезут на роскошном американском катафалке. При жизни мы никогда не ездим на таких машинах. В гробу он лежал в недорогой рубашечке, как ходил и всегда, нестерпимо в смерти помолодевший. Хорошо служил священник, пел истово и слаженно хор из четырех человек. На улице было убийственно жарко, народа было немного, все в светлых рубашках. Уже погрузневший Арсений Ларионов, В. Н. Ганичев, вернувшийся из своей поездки по Транссибу, Эдик Балашов, который в этих похоронах отчаянно и бескорыстно помогал, были ученики.

Перед панихидой Владимир Георгиевич Бояринов принес стопку сигнальных экземпляров книжки В. Д. “Крестный путь”. Живое слово встретилось с мертвым мастером.

“Спит Божий мир, спит мир безбрежный, Устав от памяти и грез; И, тишины касаясь нежно, Уснули крылья у стрекоз”.

“А там – за самым краем дали, Уже сейчас навеяв жуть, За нами вслед, и в дней провале Продолжится наш крестный путь”.

“Спать уложила птиц рябина. Спит Божий мир – одна семья; И новый день – моя чужбина Страшит безмолвием меня”.

Появились эти сигнальные экземпляры каким-то чудом. Стихи в книге – вещие.

“Светлеет понемногу В груди, где, трепеща, Горит душа – как Богу Зажженная свеча”.

31 июля, вторник. В “Независимой” статья о комиссии по помилованию при президенте. Я давно интересуюсь этой комиссией, может быть, еще и потому, что она сплошь сформирована из интеллигенции. А интеллигенцию я знаю как людей не действия, а слова, знаю, как людей, не стремящихся увидеть результаты своих поступков. Вот что пишет “НГ” о деятельности этой комиссии. “Вот лишь несколько цифр, которые показывают динамику работы комиссии: в 1992 году были помилованы 2726 человек, в 1995-м – 4988 человек, в 1999-м – 7418 человек, а в 2000-м – 12843 человека. Из помилованных в 2000 году более 76 процентов были осуждены за совершение тяжких и особо тяжких преступлений, 2689 человек сидели за убийство, 2188 человек – за причинение тяжкого вреда здоровью, 1834 человека – за разбой” (“НГ”, 25 июля 2001, № 134). Эти добрые господа, возвышенные и просвещенные, хорошо защищенные от жизни даже своим положением члена президентской комиссии, впускают в нашу простую, проходящую в метро и магазинах жизнь людей, которые уже убивали и насиловали и готовы убивать. Далее “НГ” пишет: “Несколько озадачивает и подход членов комиссии к отбору заявлений осужденных с просьбой о помиловании. Взять хотя бы несколько конкретных примеров. Недавно рецидивист Владимир Песков был помилован. В 1982 году он был осужден на 2 года лишения свободы за кражу и освобожден по амнистии, в 1984 году снова осужден за кражу. В 1987 году осужден в третий раз на 7 лет лишения свободы за грабеж и разбой, попытался сбежать из тюрьмы, но был пойман и осужден еще на полтора года. Освободился в 1996 году, и в том же году осужден снова – на 8 лет лишения свободы за разбой. В прошлом году был помилован. С другой стороны, в помиловании было отказано человеку, осужденному на 5 лет за кражу трех куриц и двух индюшек”.

Из этой же газеты узнал и еще одного члена комиссии, которого я как-то выпустил из виду, – Марка Розовского. По какому же принципу их отбирали? В чем здесь дело, откуда такая быстрота и страсть к “милости к падшим”? Невольно вспомнил, как однажды ко мне в ректорский кабинет ворвался некий пышнотелый восточный мужчина и пообещал 10 тысяч долларов только за знакомство с Приставкиным.

4 августа, суббота. Постепенно из телевизионных программ становится ясно, что Россия – страна постоянно действующих чрезвычайных ситуаций. Эта “чрезвычайка” действует так интенсивно, что мы постепенно начинаем отвыкать по-человечески этому всему сочувствовать. Трагедия превращается только в зрелище. Сегодня упавший самолет, завтра убийство в Чечне милиционеров, а послезавтра торговля человеческими органами. Возникает вопрос: или этого раньше было меньше, или мы об этом не знали? Наверное, не знали, потому что прежний обкомовский режим немедленно, не дожидаясь окрика и финансирования из центра, переселял людей, тушил пожары и не допускал того, чтобы в центре автономной республики возникали холерные очаги. Разве для этого получили суверенитеты автономии, сколько могли проглотить? Управлялись на местах, потому что знали – за это в центре снимут штаны. Многое для обывателя и тогда, и сейчас очевидно: например, если не завезти в Приморье уголь, то оно опять замерзнет, если регулярно, с весны, не бомбить ледяные заторы на Лене, то опять возникнет наводнение. Не видит этого всего только власть. А если не видит, то чего взялась управлять? Все ссылаются на то, что нет денег, но в критические ситуации деньги находятся. А может быть, у нас дефицит сообразительности, которая исчезла с переходом на рыночные отношения? Какой же, например, умелец так составил маршрут движения северокорейского лидера, чтобы вызвать у пассажиров, а летом почти все – пассажиры, сильнейшее раздражение? Мне иногда кажется, что такого лизоблюдства и низкопоклонства не было и при старом режиме, который я прекрасно помню.

17 августа, пятница. Все время отвлекался на передачи, связанные с 10-летием ГКЧП. Сейчас сама правда ГКЧП уже вроде никому не мешает. Поэтому по телевидению идут поразительные подробности.

Неожиданно достаточно убедительным оказался Янаев и, как всегда, умен и аргументирован бывший премьер Павлов. У людей было стремление спасти Родину, т. е. оставить ее народу веру в будущее, в будущее их детей, в то, что нужно для обычной, может быть, даже и мещанской, жизни, жизни без излишеств. Но здесь на пути встает Горбачев, который в этих передачах предстает как личность мерзейшая. Самое худшее, крестьянское лавирование и осторожность сложились с элитным образованием, которого он, в общем-то, так и не получил: полудурость-полуловкость. Возникли и новые обстоятельства вокруг “Альфы”, защиты Белого дома, вокруг личности Хасбулатова, выманивания Горбачева из Крыма и проч. и проч.

19 августа, воскресенье. Поздно вечером, почти ночью, для “Труда”:

“Случилось невероятное, мы все же дважды, как в реку, вошли в одну и ту же историю. В связи с десятилетием так называемого августовского путча все каналы телевидения показали свои версии. Это все равно, как если бы к десятилетию Октября появился не только один фильм Эйзенштейна, уже художественно отточенная и неколебимая версия, а заговорили все участники событий. Точка зрения Николая Второго, точка зрения Троцкого, точка зрения императора Вильгельма, и еще здесь же баламут Распутин слушает красавчика и убийцу Феликса Юсупова. Я уже не говорю здесь о В. И. Л. Что-то подобное произошло сейчас, и зритель вынес свое суждение. От зрителя первой трети века наш зритель отличается тем, что уже не следит за версиями – версию каждый комментатор и каждый телевизионный герой придумывает себе удобную и выгодную, – зритель следит за людьми! Какое, оказывается, большое количество врунов и карьеристов сопровождало это историческое событие. Возьмем, например, знаменитого Павла Грачева, который до последней минуты играл сразу за две команды и лишь очень изысканным маневром сумел и советскую присягу вроде соблюсти, и капитал у Ельцина приобрести. А наш первый и единственный президент СССР, которого мы выбрали себе на гибель! Как малодушен, как труслив, как суетлив и ничтожен. Здесь просматривается аналогия с уже упомянутым царем Николаем, который подписал отречение, желая счастья своему народу. А этот вернулся, всех предав и оказавшись всеми преданным, в Москву из форосского курортного плена! Бедный, ни о чем не ведающий президент! Нашел время отдыхать! И потом, заметили ли, с каким сожалением персонажи говорят, что не хотели разрушать СССР? Однако разрушили, чтобы кататься на “мерседесах”. Кусок же оказался таким, что не прожевать. А счастья у народа, чью кровь ни один из высокопоставленных начальников не хотел проливать, нет. Но начальники при деле. Ни такой роскоши, ни такой безответственности, ни такой семейственности предыдущий режим никогда и никому не позволял. Радетели за народ определенно выиграли. Выиграло ли телевидение? Телевидение битву за десятилетие путча, безусловно, проиграло по всем фронтам и на всех каналах, но в соответствии с правдой времени делает вид, что выиграло”.

21 августа, вторник. До удивления наши мысли – меня, неимущего человека, и Алексея Васильевича, одного из богатейших людей России, – сходятся. Я вижу в сегодняшней КПРФ, хотя бы в ее большевистской основе, некий социальный и справедливый стимул первого христианства. Наши первые большевики и социалисты – это были люди аскезы, фанатики. Потом аскеза ушла, ушел фанатизм, и следующее поколение стало устраиваться в жизни, хотя социальную струну общества они, в соответствии с учением, держали. Другое дело, что совершенно исчезла морально-нравственная компонента. Социализм и даже коммунизм значительны, когда рядом существует Церковь, когда есть какие-то проходы, по которым функционируют эти идеи справедливости, социального равенства. Потом партийная компонента задавила и придавила Церковь, и она стала чувствовать себя лишь частью государства, не более. И это психология самой Церкви, которой надо бы сейчас все брать в свои руки.

Тут я вспомнил одно свое раннее интервью, которое давал еще до начала перестройки, когда только что стал членом Московского комитета партии. Старший преподаватель Литературного института, член МК. Парадоксально, что рекомендовал меня туда Евгений Юрьевич Сидоров, по крайней мере, с ним советовались. Так вот, тогда я в интервью как бы потребовал свободы слова для коммунистов, т. е. на интуитивном уровне мысль о соединении этих двух начал, будоражащих нашу страну, мне тогда уже была ясна.

Как ни странно, коммунистические идеи не уходят и сейчас с повестки дня, и все больше молодежи проникается этими идеями. Победа Ходарева на губернаторских выборах в Нижнем знаменательна. Другое дело, что очень неосмотрительно он приостановил свое членство в КПРФ и проч. Голосовали за него не как за гениального хозяйственника, плюралиста, а как за коммуниста. Много ли мог украсть тогда секретарь райкома? Вот то-то.

22 августа, среда. Уже несколько дней все говорят о Дне флага, который связан с августовским путчем. Показали митинг-концерт на площади у Белого дома. Ведущий корреспондент отметил, что площадь уже не та, она приняла державный вид, Белый дом стоит за крепкой решеткой. По поводу решетки я всегда думаю о том, что и перед парадным двором Версаля была решетка, – а ничего, закачалась. Концерт собрал не так уж много народу. Выступали Немцов и кумир всех режимов Виталий Коротич.

Удивительно, но просто на митинг по поводу путча уже никого нельзя собрать, поэтому сосвистывают эту халявную молодежь, которой не пробиться уже послушать где-нибудь в зале группу. Такая ситуация была и с флагом, и с возложением венков у могил трех безумных ребят, погибших в туннеле, когда толпа накрывала танки брезентом и каким-то образом мешала танкистам организовываться… Бог с ними. Но к памятнику люди тоже не пришли. Не получилось из этих бедных, несчастных ребят героев нового времени. Апокрифы еще долго будут рассказывать, что “караул устал”, вспоминать имена Зои Космодемьянской, Николая Гастелло, Паши Ангелиной, Стаханова, – а вот эти имена не прижились и уже не приживутся. Как очень верно заметил поэт: дело прочно, когда под ним струится кровь. Но кровь – во имя счастья всего народа, а не нахрапистой его части.

30 августа, четверг. Утром открыл “Труд”. Тот сюжет, который я посвятил 10-летию путча, отсутствует. Вместо него широко и вальяжно раскинулось что-то написанное Леней Павлючиком. Интересно, струсили или что-то не сообразили по стилистике?

В 12 часов дня на собрании отговорил свой доклад. Это все, что сделано за последний учебный год, и планы на будущее. К моему удивлению, был полный зал, значит, народ чего-то ждет, значит, все находятся в ожидании. Вообще-то доклад достаточно традиционен, единственно, что нового – это его композиция и некоторая литературная концовка.

Но начал я со смерти Цыбина, с его похорон в церкви Большого Вознесения. И это лето, эта жара, это невидимое присутствие в этой церкви молодого и счастливого Пушкина, это мое желание окончить свой жизненный путь в той же церкви – и тогда литературная и жизненная дороги сомкнутся. Одна и та же улица, где находится Союз писателей, где находится сберкасса, о которой я уже писал, и где возвышается церковь. Я уже не говорю о том, что и проработал я полжизни на улице Качалова… Это не просто совпадения, это судьба. Вот, собственно, моя родина и пространство моей литературной и человеческой жизни. А жил я где? Там же – улица Качалова, дом 10 дробь 12. Валя бежала вечером по двору (двор тогда был проходным на Гранатный переулок, это уже потом на месте этого прохода вырос огромный новый корпус Дома звукозаписи), и летом, через открытые окна, доносился стук ее каблуков. У нее была удивительно характерная, летящая походка, и я по звуку определял, что идет она…

11 сентября, вторник. С шести и до восьми занимался дневником, а потом чистил сливу. Вычистил полведра, а остальное отложил на вечер.

День в институте начался с семинара, где обсуждали двоих иркутян – Мишу Прокопьева и Володю Мешкова. Это разные ребята, но с общими сложностями с языком. Такое ощущение, что оба не читали литературы, а только газеты и журналы, я даже не очень понимаю, как они обходятся такими аскетическими средствами. Сами рассказы интересные, но ребята, видимо, мало пишут и пока не писатели, а лишь создатели нескольких рассказов. Рассказов неплохих. Семинар прошел интересно, может быть, потому, что были простые и легко читаемые тексты. Хорошо говорил С. П., который пришел перенимать опыт. Он очень сильно вырос, точно анализирует и понимает текст. За его выступлением я все время чувствую свою школу, впрочем, уже полсеминара говорит если не как я, то не хуже. Сейчас спокойно пишу обо всем этом, зная, что произошло вечером.

Уехал с работы около четырех, потому что решил съездить на улицу Россолимо в ветлечебницу сделать собаке прививку. К моему удивлению, все прошло довольно быстро, и вернулся к шести домой, взял с балкона ведро с оставшейся сливой, включил телевизор и стал отделять сливу от косточек. Тут-то я и увидел, что происходит в Нью-Йорке и других городах Америки. Сначала мне показалось, что это какое-то кино. Картинку, как самолеты врезались в 110-этажные башни Дома всемирной торговли, не описываю. Это все теперь перед глазами. Не буду рассуждать о том, чьи это террористические акты. Это первые звуки и катастрофы Апокалипсиса. Что будет дальше? К боли за гибель простых людей примешиваются странные чувства. Во-первых, ощущение нового этапа жизни всего человечества. Цивилизация в том виде, в котором она существует, уже больше существовать не сможет – слишком она уязвима. Во-вторых, мне начинает казаться, что события подобного масштаба не могут произойти без воли Бога. Америка наказана за то, что долго следила без сочувствия и волнения, а только с любопытством за страданием других. И теперь кто-то ее наказал за развал СССР, за расстрел Белого дома, за Ельцина, за реформы Гайдара и за Чубайса. С этого события начался ХXI век. Из этого всемирного горя Россия выйдет с новым авторитетом, как страна Бога. Теперь и у нас в России что-то произойдет. Телевидение со страстью показывает ужас и панику в Нью-Йорке. По ощущению все это похоже на то, как CNN транслировало расстрел Белого дома.

12 сентября, среда. Весь день думал о вчерашних событиях в Америке. Какая неготовая к несчастьям страна! Какая паника, как не готова эта великая страна к нападению и войне. Буш, изображая мужественность и решительность, мечется из одного тайного бункера в другой и расстерянно роняет по национальному телевидению приличествующие случаю слова. Поразительно, что Америка получила то, что посеяла. Все это было бы невозможным без Интернета, мобильной связи, всего этого вальяжного демократического образа жизни. Теперь ищут, кто виноват. Но ненависть могла возникнуть просто в свободных людях, которые не хотят этого чванливого первенства Америки. Очень жалко людей, которые внезапно оказались под развалинами. За многое здесь отвечает искусство, и особенно кино. Искусство часто додумывает образ разрушений и предательства. Все это предупреждение правительствам всего мира. Наши телеведущие критикуют людей с Ближнего востока, из Палестины, которые видят в этом террористическом акте некую мистическую расплату. А как же им бороться против такого гнета сильного? Пастушонок Давид подобрал с земли камень, чтобы сделать пращу. В Америке, так долго писавшей о лицах кавказской национальности в Москве, теперь хватают арабов.

20 сентября, четверг. Из телевизионной передачи узнал, что Америка практически ввела цензуру на ряд песен, авторов, выражений. Они убрали с экранов все фильмы-катастрофы, закрыли все подобные голливудские проекты. Голливуд будет нести чудовищные убытки. Это и понятно: они считают себя уже в войне. Но и вне войны, чтобы война никогда не возникла, надо кое в чем укрощать интеллигенцию, именно в смысле цензуры. Это та часть общества, которая в своем умствовании готова на любые разрушения, особенно если они не коснутся ее. Да и не столько интеллигенцию, сколько эти низкие слои псевдопоэтов, псевдокомпозиторов, псевдописателей. Они всегда готовы бросить на распыл своим амбициям любую общую идею, общее благо, тихую размеренную жизнь страны. Теперь бы и нам взять это на вооружение, пока не поздно, запретить показ по телевидению ряда песен, фильмов, исполнителей; меньше наркотиков, меньше насилия, меньше секса, меньше технологии убийств, пыток, меньше уловок – как отнять деньги, отнять жизнь. Но интересы Бабкиной и Киркорова превыше всего!

Сегодня же Госдума приняла закон о земле. Нас успокаивают тем, что речь идет лишь о двухпроцентной территории страны – это площади под промышленными объектами, городская площадь. Но это свидетельствует о том, что категории нашего народа резко разъединяются: будут теперь собственники домов, улиц, китайского квартала, чеченского квартала. В России начинается новый, особый виток. Революция в свое время началась из-за земли, и именно землю, как главный козырь, Ленин бросил в 17-м. Поэтому за ним пошел народ. Россия крестьянская страна не по количеству людей, а по внутреннему духу. Мы эту собственность долго не потерпим, в нас слишком сильно чувство религиозной справедливости. Земля дана человеку Богом.

Все начинается сначала. Я уже чувствую себя человеком второго сорта.

24 сентября, понедельник. Утром, гуляя с собакой, встретил Володю Машовца. Он торопился к своему “мерседесу”. Володя, как мне кажется, давно забросил литературоведение и уже лет 10 занимается изданием детской литературы. Это дело не такое уж неприбыльное; как он сказал, оборот нескольких его газет и журналов достигает 1 млн долларов. В том числе он издает какую-то сказочную газету для малышей, тираж которой 27 тыс. экземпляров, а 10 лет назад был 350 тысяч. Для детей, в общем-то, ничего никому не жалко, но Володя жалуется сейчас на систему распространения, и в этом он абсолютно прав, потому что настоящая о б в о р о в ы в а л к а царит повсюду. С нас, с института, требуют лицензий на перевозки грузов, на учебный процесс, на вывоз мусора, а ведь каждая из этих лицензий стоит денег, и их надо самим заработать.

Володя говорит об огромных взятках, которые приходится платить чиновникам. Правда, об этом все говорят, и никто не осмелится назвать тетю, которая открывает ящик письменного стола, чтобы вы туда положили 6 тыс. долларов за право что-либо арендовать под издательство, детскую газету и т. д. И тети понимают, что доходы от этого есть и у дядь. Но Бог с ними. И вот сейчас Володя, оказывается, садится в машину, чтобы объехать несколько киосков, где, возможно, примут для реализации его газету. Володя говорит, что в каждом из них – независимо от того, продадут ли они его газету или нет, просто за знакомство – надо заплатить 20 долларов, и если подойдешь к киоску, то увидишь эту детскую газетку в самом дальнем углу, а на виду будет висеть журнал “Плейбой” или новый журнал для мужчин. Потому что они платят больше. А на этом проклятом Западе существует порядок, при котором подобные эротические журналы киоскер может выложить на передний план, т. е. на линию огня, только после 7–8 часов вечера.

Долгая схватка между Чубайсом и директором Мосэнерго закончилась победой Чубайса. Он поставил на этот пост своего человека, и теперь надо ожидать нового повышения цены на электричество. Чубайс знает, что население выдержит все, а если не выдержит, то его можно и выселить, лишить всех благ цивилизации. То, что раньше было почти бесплатно, теперь станет по цене красной икры. Но ведь богатые не задумываются, что есть на ужин. А кого посадил Чубайс на такое ответственное место? Это загадка для бедных! Аркадия Евстафьева. Да, да, того самого, причастного к делу с коробкой из-под ксерокса, которую выносили из Белого дома во время выборов Ельцина. Как заманчиво звучит цифра – 500 тысяч долларов. Какое наивное было время: чтобы заплатить артистам, участвующим в избирательной кампании, украдкой выносили деньги и стеснялись. Евстафьева его рыжий дружок всегда располагает ближе к деньгам.

26 сентября, среда. Я редко езжу по Москве, и каждый раз она чем-то меня удивляет. Она строится быстрее, чем я попадаю куда-нибудь в новый район. Какие дома, какой уровень строительства! Эти дома и квартиры действительно для очень богатых людей, время в этом смысле меняется. Но где же живут бедные? Мне кажется, они постепенно вытесняются не только из центра, но вообще с глаз долой.

По дороге из министерства остановился возле Болотной площади, решил посмотреть только что открытый памятник Михаила Шемякина. Детей окружают пороки. Фигуры, довольно выразительные сами по себе, скорее мне нравятся. Символично, что памятник еще окружен оградой с воротами, которые на этот раз были закрыты. С одной стороны, конечно, берегут дорогую бронзу, которую могут открутить, отпилить и сдать; с другой – может быть, заперли зло, чтобы оно не разбежалось, а может быть, держат за решеткой этих детей вместе со злом принудительно? Но у ворот и этой ограды еще одно предназначение. Очень это не русское сооружение, могут ведь сокрушить и по идейным соображениям. На этой Болотной площади казнили Пугачева. По преданию, на том самом месте, где сейчас находится фонтан.

В министерстве купил новые книги – “Женщины нацистов” и “Мемуары Понятовского”. Дома начал их читать с жадностью. В первую очередь посмотрел все, что связано с Лени Рифеншталь и с женами Геринга – Карин Геринг и Эммой Геринг. В прошлом году эта великая немка приезжала в Россию и в Ленинграде показали ее грандиозный фильм “Триумф воли”. Я борюсь с собой, фильм о нацизме, но сколько красоты и для искусства нового. Читать вообще нужно больше, тогда какие-то детали из художественной литературы проясняются. Кстати, после этого моего вечернего чтения стали более понятны намеки в романе Клауса Манна “Мефистофель”, который я читал прошлым летом. Ясно, между прочим, кого он еще в своем романе имел в виду. Художник не может просто так написать роман, он еще должен кого-то пришпилить. Это, конечно, выдающиеся дамы, и конечно, не так просты были, оказывается, и Гитлер, и Геринг, и Геббельс. В книге довольно много цитат из Геббельса, из его дневника. Умный и наблюдательный человек, а что касается Гитлера, то он, видимо, действительно обладал какой-то магнетической силой, которая от него исходила.

29 сентября, суббота. Утром ездил на I конгресс патриотов России. Для меня это было тем интереснее, что происходил конгресс в здании Академии наук возле площади Гагарина, которое я уже много лет рассматриваю издалека. Некие золотые конструкции на горизонте. Вблизи это невероятно красиво и величественно. Это действительно здание имперского стиля, огромное, выстроенное на века, символизирующее и мощь человека, и мощь империи. Прекрасные внутренние дворы, мощная “античная” скульптура и замечательные интерьеры. Каким-то образом здание оказалось и не особенно изгажено временем. Может быть, это время отдает себе отчет в том, что теперь ничего подобного себе не построит, все распылили на башенки, на подмосковные особнячки, на кирпичные заборчики.

На конгресс мне прислали билет из секретариата Зюганова. Про себя я хотел бы заметить, что в последнее время успокоился, деполитизировался, обуржуазился. Как всегда, идти в субботу никуда не хотел, хотел на дачу, к яблоням, к компьютеру, к книгам. Тем не менее сел в машину и поехал, благо недалеко.

Огромный зал, больше чем на тысячу человек. Президиум знакомый: Зюганов, Селезнев, Драпеко, много руководителей регионов, привычные протестанты, но это я иронизирую. Прекрасный доклад сделал С. Глазьев. Это для меня удивительный по внутреннему устройству человек, не готовый поступаться своим внутренним миром. Он вскрыл механизм и особенности нового бюджета. Данные чудовищны, мы все работаем ради других стран и ради людей, которые украли общественное богатство. Наметившийся за несколько последних лет подъем промышленности закончился.

4 октября, четверг. По ТВ объявили о взрыве нашего самолета, летящего из Тель-Авива в Новосибирск. Это произошло в воздухе на высоте 11 тысяч метров. Первая версия была – “террористы”. Потом передали еще одну версию: в это же время в Крыму украинский флот проводил маневры, и было выпущено несколько боевых ракет. А вдруг?

Уже несколько дней назад у нас с С. П. возник план скоренько поехать в Шарм-эль-Шейх. В связи с последними событиями в этих местах возникли скидки. Улетаем, кажется, на неделю, в эту субботу.

6 октября, суббота. Летим, оказывается, все той же компанией “Сибирь”, которой принадлежал возвращавшийся из Тель-Авива разбившийся лайнер. На ум приходят разные неловкие и пошлые остроты. Стюардессе: “Девушка, а мы уже достигли зоны досягаемости украинских ракет?”.

К концу полета я взглянул в окно: это самый библейский пейзаж, который только можно себе представить. Ни одного клочка зелени, коричнево-выцветшая земля и коричневые слева по борту горы. Потом днем, прожарившись в городской духоте, придет другая мысль: только здесь, когда плоть от жары находится в как бы парящем состоянии, когда силы на исходе, а сознание кипит, могли возникнуть и святые откровения и родиться великие религии.

9 октября, вторник. Завтра мы все же лезем на гору Синай. Первый раз в жизни я волнуюсь перед мероприятием, требующим физических усилий, и уже подумываю, что бы из лекарств взять. Что я там, на вершине горы, собираюсь найти? Подтверждение легенды, а значит, подтверждение Бога? Жертва легенде? Попытка узнать, на какой почве легенда вырастает?

10 октября, среда. Я неотчетливо, к счастью, это путешествие себе представлял, иначе вынужден был бы отказаться. Мне трудно описать наше быстрое многокилометровое пешее скольжение по предгорьям и горным тропинкам. У каждого был электрический фонарик с батарейкой, которым нас снабдила фирма. Где-то вдалеке, в горах, как звезды, блестели довольно яркие огни, и к этим огням мы шли. Когда подходили – это оказывался свет газовой или карбидной лампы у хижина бедуина, где уставший мог отдохнуть, поесть каких-нибудь простеньких продуктов или просто до утра поспать. В ярком свете ламп, словно в хорошем кино, рельефно бросались в глаза узнаваемые фрагменты: чья-нибудь рука, тюрбан бедуина, этикетка на бутылке с водой, кусочек ковра. А потом открывался во тьме новый огонек.

По этой же тропе рядом с людьми шагали и верблюды. Наши молодые соотечественники, не понимая этой, как им казалось, сложной игры в религиозное паломничество, оседлали этих верблюдов и переговаривались друг с другом, как на пикнике. Стоила эта прогулка верхом 10 долларов. “Леша, бери скорее верблюда, все равно стоит десять долларов, за ту же плату проедешь дольше”. Но эти всадники не рассчитали, что последние семьсот или шестьсот метров самого крутого подъема им придется совершить самостоятельно.

Где-то в середине пути я почувствовал, что мне становится плохо. С. П. всегда внимательно, как погонщик за дорогим животным, присматривающий за мною, взял мою руку и насчитал 190 ударов пульса в минуту. Мы сделали остановку, потом дошли до следующей карбидной лампы, и тут дорога оборвалась. Впереди, по отвесной горе, под крупными, как горох, библейскими звездами поднималась вверх лестница с крутыми и высокими ступеньками. Какое счастье, что ничего, кроме желтого кружка света от фонарика, не было видно. Сколько их, этих ступенек? Я не предполагал, что их так много, да и отступать практически было некуда. Моя рубашка давно была мокрая, и уже чувствовалось холодное дыхание предрассветных часов в горах.

Сергей буквально втащил меня наверх. Он взял меня за руку и тащил. Я понимаю, что это были усилия всего в пять-шесть килограммов, но именно на это моего организма и не хватало. Я шел в каком-то тупом беспамятстве. Скорее, не дыхалка ломалась, а не гнулись в бедрах ноги. Мне кажется, я запомнил здесь каждый кирпич.

Путешествие в такое странное место и должно быть странным. Я уже думал, что это какой-то мне жизненный урок и я не дойду до вершины никогда. Но вдруг показалась еще одна палаточка с ослепительным светом карбидной лампы – и мы на плосковатой вершине. Сама вершина напоминает зуб с неровной поверхностью среза. Еще шаг – и покатая площадка с железными перилами. Меня подташнивало, я был весь в поту, а на горе, как только я перестал двигаться, оказалось дьявольски холодно. Ледяной ветер, кругом полная темнота. Больше всего я боялся инфаркта. А как меня отсюда снимут, и что будет дальше? А сколько хлопот я всем понаделаю? Я прислонился к какому-то камню среди множества набившегося на вершину народа и попытался расслабиться. Тут С. П. куда-то исчез и через пару минут вернулся: с другой стороны тоже есть площадка. Мы перешли туда, С. П. опять исчез и возник уже с каким-то тюфяком и шерстяным одеялом. Вот так, на вершине горы, прижавшись друг другу под одеялом, мы ждали рассвета. На краю площадки какой-то фотограф установил камеру, чтобы запечатлеть первый проблеск солнца. Стало быстро светать, обнажился окрестный пейзаж – будто красное тесто, его только что вымесили, и Создатель отнял руки. Недалеко еще одна гора, уже самая высокая на Синае, на нее, про преданию, ангелы перенесли тело Святой Екатерины. Я не уверен, что где-нибудь в мире есть еще такой пейзаж, и все время думаю о том, что именно это видел Моисей, пришедший сюда босой. Тогда не было и каменных ступеней, которые монахи высекли позднее. Что произошло в душе, что произошло в сердце? Я понял состояние паломников в конце пути. В моей жизни произошло что-то очень важное. Этого не забыть.