Текст книги "На полях сражений гражданской войны в США"

Автор книги: Сергей Бурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Глава 3. Накануне перелома

«Звездный час» генерала Попа

Первый шаг к переходу к «войне по-революционному» Линкольн и его администрация сделали 16 апреля 1862 г., объявив об освобождении негров-рабов в федеральном столичном округе Колумбия. Если еще осенью предыдущего года Линкольн был вынужден по тактическим соображениям (из опасения потерять «пограничные» штаты) отменить декларацию Фремонта об освобождении рабов в Миссури, то теперь и сам президент подходил к такому решению в масштабах страны. Эволюция взглядов Линкольна в этом вопросе очевидна, хотя и после отмены рабства в округе Колумбия, 19 мая, президенту пришлось дезавуировать декларацию другого генерала, Дэвида Хантера, который, так же как и Фремонт, без санкции руководства объявил об освобождении рабов в штатах Джорджия, Флорида и Южная Каролина.

В вопросе, отменять или сохранять рабство, Линкольн в значительной мере зависел от постоянной необходимости учитывать возможную реакцию на этот шаг всей совокупности различных сил и факторов, в первую очередь, разумеется, внутри страны. Напомним, что, выступая за отмену рабства как института, президент вовсе не считал негров равными белым и был против предоставления им после освобождения статуса полноправных граждан. Американский историк Дж. Фуллер писал: «Если бы Линкольну на следующий же день после падения форта Самтер представилась возможность опубликовать свою Декларацию об эмансипации, было бы заложено моральное основание для всей его общей стратегии. Но это было невозможно: во-первых, Север был не готов к этому, а во-вторых, как сказал сам Линкольн: „Я не желаю выступать с документом, неминуемая бездейственность которого, подобно папской булле против кометы, была бы видна всему миру”»[1]1
  Fuller J. F. The Generalship of U. S. Grant. N. Y., 1929. P. 33—34.


[Закрыть].

Внимательно изучая переписку Линкольна, его выступления и иные документы, воспоминания современников о нем, можно прийти к выводу, что сам он больше склонялся к так называемому проекту «колонизации», т.е. вывозу негров (с их согласия) в государства Латинской Америки и в Африку, чем к превращению освобожденных негров в равноправных граждан США. Президент даже вел переговоры с лидерами негритянских религиозных общин и с правительствами некоторых латиноамериканских стран о деталях проведения в жизнь этого проекта. В основе этой наивной, так и не осуществившейся попытки лежало глубокое понимание Линкольном того положения, в котором окажутся миллионы негров, формально свободных, но лишенных прав белых граждан.

Повторим, что президент не желал решить эту проблему механическим дарованием неграм после отмены рабства прав белых граждан, включая и избирательное право. Это было бы в то время поддержано лишь незначительной частью американского населения, а идти против мнения своего народа (пусть даже, с нашей – но не Линкольна! – точки зрения, неверного мнения) президент не мог.

Но самый первый шаг – отмена рабства – становился насущной необходимостью, и за него выступало все больше белых американцев. 22 июля 1862 г. на очередном заседании кабинета министров Линкольн огласил составленный им проект Декларации об отмене рабства ко всех штатах, входивших в мятежную Конфедерацию, исключая Теннесси, почти вся территория которого была к тому времени занята войсками Союза, и те округа Луизианы и Виргинии, где также господство Конфедерации было уже ликвидировано. Одновременно Линкольн предполагал с 1 января 1863 г. (в этот день Декларация должна была вступить в силу) разрешить набор свободных негров в армию и флот США. При этом Линкольн с непривычкой для него твердостью заявил, что решение его окончательно, а министров он просит лишь посоветовать, когда именно обнародовать эту Декларацию.

Мнения разделились, кое-кто вообще выражал сомнение в необходимости такого шага: ведь «пограничные» штаты, как не раз говорил и сам президент, явно встретили бы Декларацию отрицательно. Линкольн счел полезным предложение Сьюарда: не публиковать Декларацию сейчас, в условиях военной нестабильности Союза, а подождать какого-либо военного успеха, как выразился государственный секретарь, «хотя бы средней величины». В этом был резон: публикация Декларации после неудач Макклеллана на Полуострове могла быть воспринята противником как проявление слабости, последняя попытка как-то спасти положение.

Итак, переход к «войне по-революционному», во всяком случае в политической области, уже обозначился. Помимо Декларации об освобождении рабов, он был отмечен и другим важным шагом во внутренней политике. 20 мая 1862 г. был принят закон о гомстедах (т.е. земельных участках), по которому любой гражданин США не моложе 21 года мог с 1 января получить во владение участок земли размером в 160 акров (примерно 65 га), уплатив за это символический регистрационный сбор – 10 долл. Формально требовалось в течение пяти лет обрабатывать полученный участок, и только после этого он переходил в полную собственность владельца. Фактически же участки сразу попадали в полное пользование владельцев. Закон имел и побочную сторону: буржуазия Севера, а также различные проходимцы ловко использовали его в своих интересах, в частности путем скупки участков через подставных лиц и дальнейшей спекуляции ими. Но буржуазно-демократической сущности закона о гомстедах это не меняло: он явился победой прогрессивного для того времени пути развития капитализма в сельском хозяйстве, позднее так и названного В. И. Лениным – «американским»[2]2
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 150.


[Закрыть].

Следом за этими мерами (и рядом менее значительных) в политической области предстояло осуществить переход к «войне по-революционному» и на полях сражений, т.е. вести всю военную политику более энергично, профессионально, по-деловому.

Бездарно проведенная Макклелланом кампания на Полуострове поставила на повестку дня вопрос об устранении его с поста командующего крупнейшей армией страны – Потомакской. 26 июня Линкольн, еще не зная о том, что именно в этот день началась Семидневная битва, и, естественно, не предполагая, какими разочарованиями она завершится, издал приказ о создании новой армии во главе с генералом Джоном Попом. Предполагалось, что эта армия, получившая название Виргинской, примет на себя функции по защите Вашингтона и прилегающих районов на время нахождения Потомакской армии (точнее, большинства ее частей) на Полуострове. Виргинскую армию составили из полуразбитых Джэксоном в Долине частей Бэнкса, Фремонта (но уже не под его командованием) и Макдоуэлла, и вместе с влитыми в нее дополнениями она насчитывала 47 тыс. отчасти опытных, отчасти ничего не умевших солдат.

Примерно тогда же был решен вопрос и с упорядочением общего командования вооруженными силами. Отстранив Макклеллана в марте от функций главнокомандующего, Линкольн сам выполнял их в течение ровно четырех месяцев. Президент отлично понимал, что не имеет оснований занимать такой пост: он был опытным политиком, но не профессиональным военным, и его отчаянные усилия спешно овладеть азами стратегии и тактики не могли этого компенсировать. В то же время президент видел, что в стране нет генералов, достойных занять этот пост. Пристально наблюдая за действиями военачальников Севера, Линкольн надеялся выбрать среди них преемника на непосильном для себя посту главнокомандующего.

Успешные операции войск Союза на западном фронте, увенчавшиеся взятием 25 апреля совместными усилиями армии и флота крупнейшего города Конфедерации Нового Орлеана, подсказали президенту, что вести особо внимательные поиски следует именно на Западе. Линкольн уже тогда «присматривался» к генералу Гранту, сразу же отметив его решительность, неординарность мышления, отсутствие боязни противника, свойственной, пожалуй, всем другим генералам Севера. Но пост, занимаемый Грантом, был тогда не очень высок – заместитель командующего Миссурийским округом. Его начальник Хэллек умело составлял донесения в Вашингтон, и львиная доля успехов Гранта автоматически относилась на счет Хэллека. 11 июля Линкольн телеграммой вызвал Хэллека в Вашингтон, чтобы вверить ему полномочия главнокомандующего.

Оба «новых» генерала сразу же развернули бурную деятельность. Но Хэллек (если не говорить о его вздорном характере) был весьма компетентен в вопросах военной теории, обладал достаточной и «по делу» применяемой энергией. У него вскоре установился хороший деловой контакт с Линкольном и Стэнтоном, А энергия (скорее, суматошность) Попа больше напоминала излюбленную методу Макклеллана – заменять реальные действия демагогическими тирадами и нелепыми передвижениями войск. Свои приказы Поп обожал подписывать так: «Генерал Поп, такое-то число, штаб-квартира в седле». Это, по мнению Попа, должно было создать впечатление, что он вместе с армией находится в постоянном движении.

И солдаты, и офицеры (во всяком, случае, из соединений, ранее входивших в Потомакскую армию, где авторитет «маленького Наполеона» был, как ни странно, очень высок) сразу же невзлюбили Попа, так как в обращении к войскам от 14 июля он объявил, что раньше, мол, они воевать не умели, и только он может научить их этому. А вот военно-политическое руководство Союза, в частности Линкольн, на первых порах связывало с Попом большие надежды. Это и неудивительно: в обстановке почти хронических военных неудач на восточном фронте любой новый поворот событий, тем более появление нового командующего, вселял веру в перемены к лучшему.

И этот психологический настрой как бы автоматически понизил «акции» Макклеллана. Не уловив перемены отношения к нему после трусливо (иначе не скажешь!) проведенной им Семидневной битвы, генерал по-прежнему требовал подкреплений: вначале, как он выразился, хотя бы 30 тыс. человек[3]3
  Dupuy R. E.and T. N. The Compact History of the Civil War. N. Y., 1962. P. 142.


[Закрыть], но вскоре ему понадобилось уже 40 тыс.! По получении последнего требования Линкольн 3 августа направил «Маку» категорический приказ: погрузиться на суда в форте Монро и незамедлительно эвакуировать всю Потомакскую армию с Полуострова в район Вашингтона.

Но – увы! – и «новая надежда» Линкольна генерал Поп едва не привел свою Виргинскую армию к полной катастрофе. На том самом месте, где год назад состоялось печально памятное сражение при Булл-Ране, части Виргинской армии в трехдневном бою 23—30 августа были разбиты армией Северной Виргинии. Вновь блестяще проявил себя Джэксон Каменная Стена: его части, совершив ряд мастерских маневров, совершенно запутали Попа, который то устремлялся в погоню за Джэксоном, то, напротив, чего-то испугавшись, в страхе отступал. В результате этих метаний армия Попа и оказалась на берегу рокового Булл-Рана. Действия Попа в этом сражении, получившем название Второго Булл-Рана, отмечены удивительной «коллекцией» ошибок и нелепостей. Он ухитрялся не атаковать мятежников, когда тот или иной участок их обороны был в плачевном состоянии, и, напротив, вдруг яростно бросался чуть ли не на дула орудий.

Когда 30 августа Поп решил двинуть в атаку части Ф.-Дж. Портера, мятежники устроили откровенное издевательство над незадачливыми вояками. Генерал Дж. Лонгстрит, заметив в подзорную трубу неторопливое движение частей Портера, приказал немедленно доставить два десятка самых буйных лошадей, привязать к их хвостам огромные веники и скакать на рысаках туда-сюда. Поднялась невероятная пыль, и Портер, «догадавшись», что ему навстречу движется гигантское войско, остановился и стал решать, что делать дальше. В итоге он заблокировал дорогу наступавшему следом за ним корпусу Макдоуэлла, тот немедленно прискакал выяснять отношения, а южане тем временем атаковали и сильно потрепали части обоих бестолковых генералов.

Кампания Макклеллана на Полуострове и скоротечная история Виргинской армии Попа отмечены парадоксальной тенденцией: солдаты и большинство офицеров северян дрались все лучше, смелее, в значительной мере свыкнувшись с перспективой долгой и трудной воины, А многие генералы и полковники вели себя так, будто случайно оказались в районе боев, и осуществляли свое «руководство» как бы в полусне. Второй Булл-Ран завершился сокрушительным разгромом частой Попа: они потеряли в ходе сражения и предшествовавших ему стычек более 16 тыс. человек (из них почти 6 тыс. оказались в плену), а мятежники – 9197[4]4
  Boalner M. M. Cassell's Biographical Dictionary of tlie American Civil War, 1861—1865. L., 1973. P. 105. {1st print.: 1959).


[Закрыть]. Правда, Поп отправил в столицу телеграмму о «крупной победе», но как только Линкольн и Стэнтон узнали правду, судьба генерала-лгуна была решена. Его армию, просуществовавшую чуть более двух месяцев, распустили, а самого Попа отправили в штат Миннесоту воевать с индейцами (мятежникам удалось, одурачив некоторые индейские племена, натравить их на северян – «врагов краснокожих»).

Роковое совпадение места битвы с тем, «старым» Булл-Раном заставляло многих на Севере думать, что за минувший год ничего не изменилось. Но это было не так. Отступив от Булл-Рана, солдаты уже не неслись к столице с паническими криками, как 13 месяцев назад. Они отходили четкими рядами, а арьергард уверенно сдерживал натиск мятежников. Но на Юге этой разницы не разглядели: там начались бурные празднования победы.

После этого поражения Попа Линкольн, игнорируя всю критику в адрес Макклеллана, в последний раз решил сделать на него ставку. 2 сентября на очередном заседании кабинета президент сообщил министрам, что Виргинская армия распускается, ее части сливаются с Потомакской армией, а Макклеллан, оставаясь во главе последней, назначается еще и ответственным за оборону Вашингтона. Многие министры возражали, а Стэнтон прямо заявил, что министерство обороны никаких приказов на этот счет не издавало. Линкольн спокойно ответил: «Это мой приказ, и я готов отвечать за него перед страной»[5]5
  Hendrick B. F. Lincoln's War Cabinet. Boston, 1946. P. 316.


[Закрыть]. С Линкольном спорил и министр финансов Сэлмон Чейз, заявивший: «Вверение командования Макклеллану равносильно сдаче Вашингтона мятежникам»[6]6
  Ibid.


[Закрыть].

Вновь почувствовав себя «на коне», Макклеллан все же не рискнул снова испытывать терпение Линкольна и вскоре двинулся в наступление. Впрочем, шаг этот был во многом вынужденным: 4 сентября армия генерала Ли пересекла реку Потомак и двинулась в Мэриленд. В момент вторжения на территорию Севера части мятежников насчитывали до 55 тыс. человек при 300 орудиях. В распоряжении Макклеллана тогда было столько же орудий, но зато 97 тыс. человек. Этот рейд мятежников на Север определил «традицию» нескольких подобных акций в дальнейшем: пополнить быстро сокращавшиеся запасы продовольствия, обмундирования, прочих предметов первой необходимости, так как ресурсы Конфедерации стремительно иссякали; по возможности навербовать рекрутов (напомним, что Мэриленд был рабовладельческим, хотя и нейтральным, штатом); «попугать» северян, устроить панику, поскольку всерьез о завоевании могучего Севера мятежники в 1862 г. уже не думали.

Но и надежды Ли встретить теплый прием в «братском» Мэриленде не оправдались. Население штата холодно отреагировало на его призыв восстать против власти «узурпаторов-республиканцев». Оставалось одно: дать Макклеллану генеральное сражение и разгромить его. Эта очередная битва состоялась 17 сентября на берегах ручья Энтайэтем, близ городка Шарпсберга.

Когда части Макклеллана утром 17 сентября ринулись в атаку, их встретил мощный заградительный огонь. Но натиск северян был столь сильным, что мятежники постепенно стали отходить. Особенно упорным был бой на полузатопленном кукурузном поле, через которое пролегала дорога, также скрывшаяся под водой. Уже к исходу дня солдаты обеих армий прозвали эту дорогу «кровавой тропой»: она, как, впрочем, и все поле, была завалена телами убитых и умиравших от ран. Важным участком сражения был и каменный мост через Энтайэтем, который упорно атаковал корпус северян во главе с Эмброузом Бэрнсайдом. А на восточном берегу ручья в полном бездействии стояли 20 тыс. войск, но командующий и не думал ввести их в бой.

Тем не менее к концу дня, несмотря на все просчеты Макклеллана и ряда его подчиненных (особенно Бэрнсайда), сражение казалось выигранным. И вдруг на наконец-то утвердившихся на западном берегу солдат Бэрнсайда прямо из зарослей кукурузы обрушилась большая группа пехотинцев в… их же, голубой, форме. Уставшие и совершенно пораженные этим странным явлением, солдаты Бэрнсайда бросились назад, к каменному мосту, а загадочная группа преследовала их, ведя огонь почти в упор. К счастью, уже стемнело, и мятежники в голубой форме, сбросив северян с высокого холма, драться за каменный мост не стали. Постепенно бой утих и в других местах. Сражение завершилось.

Кто же атаковал части Бэрнсайда? За два дня до сражения войска Джэксона Каменная Стена, обрушившись на Харперс-Ферри (этот городок на южном берегу Потомака в ходе войны был основной базой северян для наступления в Виргинию), заняли его, захватив 11 тыс. пленных, 13 тыс. винтовок, 73 орудия, массу продовольствия и обмундирования[7]7
  Dupuy R. E.and T. N. Op. cit. P. 158.


[Закрыть]. Затем Джэксон поспешил к месту будущего боя, а в Харперс-Ферри оставил дивизию генерала Э. П. Хилла, поручив ему отправку пленных и захваченного имущества на Юг. К тому времени солдаты-южане испытывали недостаток в продовольствии, обмундировании, порой даже ходили босыми, так что вся дивизия Хилла с удовольствием сменила свое тряпье на новенькое обмундирование северян. А завершив отправку, мятежники сломя голову понеслись к месту боя и так, с короткими передышками, промчались весь 17-мильный путь до Шарпсберга. Между прочим, копия приказа Ли Джэксону, в которой, в частности, говорилось и о планируемой атаке южан на Харперс-Ферри, случайно была найдена северянами на теле убитого курьера и еще утром 13 сентября доставлена Макклеллану. Но никаких мер к защите этой важнейшей базы «Наполеон» так и не принял.

Подведем итоги сражения. 52 тыс. мятежников сумели остановить натиск примерно 75-тысячной армии северян (остальные их части в сражение так и не вступили). Потери же стороны понесли примерно равные: Север – 12410 человек, в том числе 2108 убитыми; Юг, соответственно, – 13724 и 2,7 тыс.[8]8
  Boatner M. M. Op. cit, P. 21.


[Закрыть] Но на Севере сражение было воспринято как победа, тем более что Ли, весь следующий день напрасно прождав атаки северян, в ночь на 19 сентября отвел свои потрепанные, но отнюдь не разбитые войска за Потомак. Ли, разумеется, не бежал, а просто отошел, чтобы, следуя своей обычной тактике, поймать северян на их новой ошибке.

Счастливый Линкольн спустя пять дней после энтайэтемского сражения в присутствии всего кабинета еще раз огласил Декларацию об освобождении рабов, которая в тот же день, 22 сентября, была опубликована в газетах и отдельными выпусками. Вряд ли стоит напоминать об исключительном значении этого хорошо известного документа, ставшего первым реальным завоеванием негритянского народа США в его трудной многолетней борьбе за абсолютно равные права с белыми американцами.

Но в полной мере значение Декларации Линкольна стало очевидно позднее. А тогда, осенью 1862 г., этот шаг республиканской администрации, одобренный демократической общественностью внутри и вне страны (в частности, в России), вызвал и взрыв негодования на Юге, и настороженную реакцию в «пограничных» штатах, и определенный скептицизм у многих жителей Севера. Здесь мы вновь наталкиваемся как бы на стену, созданную устойчивыми стереотипами, которые, – во всяком случае, в науках гуманитарных – зачастую мешают разобраться в существе вопроса. Из того факта, что и на Севере Декларацию Линкольна приветствовали далеко не все, вряд ли стоит делать вывод о реакционной, прорабовладельческой позиции этих «оппозиционеров». Разумеется, из нашего «прекрасного далека» эта позиция таковой и выглядит. Но речь-то идет о XIX в., о его 60-х годах, когда все было другим и все воспринималось иначе!

В Северной Америке в течение примерно двух столетий государственное законодательство (а до 1776 г. – законы и постановления британской колониальной администрации), памфлеты, выступления политических и религиозных деятелей, да и сами практика, традиции повседневной жизни внушали белому американцу, что негр – существо низшее, нечто вроде говорящего животного. К нему можно было относиться по-разному, но, пожалуй, до 20-х годов XIX в. вопрос о том, что негров можно считать именно людьми, такими же, как белые, в Америке попросту всерьез не вставал. (Локальные выступления за отмену рабства, например квакеров Пенсильвании еще в конце XVIII в., не могут идти в счет, так как мы говорим об общенациональном уровне.)

Нельзя не учитывать и другого обстоятельства. Попытаемся мысленно перенестись в середину прошлого столетия куда-нибудь в Луизиану или в Виргинию и взглянуть на эту ситуацию глазами белых американцев того времени. Казалось бы, сама природа уготовила неграм печальную долю: их черный цвет кожи как бы автоматически выводил их за рамки тех нравственно-этических установлений, которые белые американцы признавали лишь для себя и для иностранцев с тем же цветом кожи. Необходимо отличать крайнюю, рабовладельческую точку зрения от позиции тех миллионов белых американцев, которые уже не считали людей с черным цветом кожи животными и были против сохранения позорного рабства, но еще не могли считать негров равными себе (напомним, что к таковым относился и сам Линкольн, выступавший против предоставления неграм гражданских нрав вплоть до последних месяцев жизни, когда он стал пересматривать свою позицию, но принципиально изменить ее не успел).

Вот почему, приветствуя в принципе отмену рабства и освобождение негров, эти люди подсознательно просчитывали дальнейшие этапы такого развития событий и спрашивали себя: а что же дальше? Негры будут свободно ходить по нашим улицам, мы будем встречаться с ними в лавках, может быть, даже в театрах, на избирательных участках? Как же так? Возможно, завтра негр полюбит нашу дочь, а нашему сыну понравится негритянка, и он приведет ее в наш дом? Нет, это невозможно, этому не бывать! – так большинство белых американцев отвечали в те годы на подобные вопросы.

Но является ли такой подход монополией одних лишь американцев? Не будем говорить о примерах крайних – скажем, о таких, как средневековые колониальные империи Испании и Португалии, которые, собственно, и начали работорговлю и насильственное перемещение негров из Африки в чуждую им среду. Представим на минуту, что волею исторических, географических и иных условий этот феномен реализовался не на американской, а на какой-либо другой земле. Можно ли сказать, что в таких случаях отношение к неграм было бы иным? Скорее всего, напротив: оно было бы таким же, как в Америке, быть может, с теми или иными отклонениями.

Вспомним, например, как дворянка графиня Хлестова между делом говорит на балу у Фамусова, что захватила с собой «арапку-девку» и шпица, который, кстати, удостоился в тексте «Горя от ума» эпитета «прелестный» (правда, со стороны подхалима Молчалина, заискивающего перед старой графиней), про безликую же арапку-девку не сказано ничего. Там же мы находим и едва приметное упоминание о том, что дворянин Загорецкий – и тоже, судя по всему, между делом – торгует неграми. Да и что говорить о неграх, которых, исходя из представлений тех лет, сам цвет кожи ставил в рабское положение? Вспомним о крепостных (и не только в России), которых внешне ничто не отличало от их знатных хозяев. Настолько не отличало, что порой либералы-помещики даже женились на своих крепостных, всего лишь переодев и «оформив» их должным образом. Вспомним, наконец, о вожде восстания английских крестьян в конце XIV в. Уоте Тайлере, который был зарублен лишь за то (правда, это был только формальный предлог, но все же), что в присутствии короля чуть-чуть выдвинул меч из ножен. Таких примеров можно привести множество, причем на материале самых различных «цивилизованных» стран.

Но вернемся в Соединенные Штаты, в осень 1862 г. Первый результат Декларации об освобождении работ не заставил себя долго ждать: в ноябре республиканская партия проиграла промежуточные выборы в конгресс, который на последующие два года полностью оказался в руках демократов, все громче требовавших «прекратить братоубийственную войну» и признать независимость Конфедерации. В то же время открытой защиты рабства демократы все же избегали, занимая примерно такую же позицию, на какой находился и Линкольн к моменту начала войны – не допускать распространения рабства, но и не посягать на священное право собственности. Обострение внутриполитической борьбы требовало от администрации Линкольна еще более умелого и деятельного руководства ведения войны. Предостерегая от беспечности, Линкольн говорил в те дни: «Мы сейчас подобны китобоям, ведущим трудную погоню. Мы наконец вонзили гарпун в чудовище, но должны теперь следить за своим курсом, иначе одним взмахом хвоста оно отправит нас к праотцам»[9]9
  Цит. по: Wheeler R. Voices of the Civil War. N. Y., 1976, P. 198.


[Закрыть].