Текст книги "Трижды герой"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

В субботний вечер Ваня, как всегда, отправился  домой.

У дверей его встретил хмурый отец, и что-то в его взгляде тотчас же насторожило и даже испугало Ваню.

– Плохо матери, Иван.

Ваня, вскрикнув, бросился в хату.

Он и не помнил месяца, чтобы мать не хворала. А тут она уже давно совсем не вставала. На другой день ей стало как будто получше, и Ваня, успокоившись, ушел в город. Прошел еще день и еще ночь, а наутро его разбудил Яков. Он был в слезах.

– Мама?

Яков судорожно глотнул, опустил голову и уткнулся лицом в жиденькую Ванину подушку. Ваня стал молча одеваться. Он не помнил, как добрался до дому.

В хате было полно незнакомых людей, каких-то хлопочущих старушек в черных платках, со слезящимися глазами и провалившимися ртами. Отец угрюмо молчал и глядел в окно. Потом, как в тумане, были похороны. На старом кладбище выросла маленькая могилка.

Ванино детство кончилось.

НЕОКРЕПШИЕ КРЫЛЬЯ

Как-то в Ванину комнату зашел секретарь комсомольской организации техникума Мацуй. Ваня еще не был с ним знаком и с любопытством разглядывал секретаря, о котором слышал много хорошего. Ребята рассказывали, что Мацуй очень много читал и поэтому все знает, что он никогда не отказывается помочь тому, кому действительно нужна помощь.

– Вчера я тебя в спортивном зале видел, – сказал Мацуй. – Хорошо ты на турнике работаешь. Я даже позавидовал. Честное слово! Но, говорят, ты еще лучше рисуешь. Правда это? Ну-ка покажи свои рисунки.

Ваня достал папку с рисунками. На одном из них Мацуй увидел маленькую хату с двумя свечками-тополями, на другом—мчащийся табун лошадей, на третьем – знакомый профиль директора техникума.

– Здорово! – искренне восхитился он. – Нам как раз такой художник и нужен, чтобы стенгазету оформлять.

Ваня подружился с Мацуем. С ним было очень интересно. От него Ваня узнал много самых разнообразных и любопытных вещей: как, почему и откуда появились фашисты; почему «Спартак» называется «Спартак», а «Динамо» – «Динамо»... Мацуй знал решительно все на свете.

– Пора тебе, Иван, и в комсомол, – сказал он однажды.

– Да я и сам думал, – ответил Ваня.

– Ну и что же, надумал?

– Не решался. Мало я еще сделал...

– Ничего! В комсомоле сделаешь еще больше.

В тот же день Ваня Кожедуб подал заявление в комсомол и стал с волнением ждать решения.

Комсомольское собрание состоялось дней через десять, в клубе техникума. Ваню приняли единогласно.

Когда он был на втором курсе, его перевели на механическое отделение. Это было его давнишнее желание. Все больше и больше его интересовали машины и механизмы, все больше и больше увлекало черчение. Ему нравилось наполнить тушью блестящий рейсфедер, посмотреть на свет, не торчит ли из него волосок, и, плотно прижав к ватману изогнутое лекало, провести черную кривую. Потом из этих кривых складываются зубчатые колеса—шестерни, они зацепляются друг за друга, и вот через несколько часов на чертеже возникает машина...

Все это – и любовь к черчению, и увлечение машинами – ему потом очень пригодилось, но Ваня и не подозревал об этом. Он просто чертил и чертил, отрабатывая глазомер и точность, читал альбомы с описаниями машин, изучал теорию. А в свободное время занимался гимнастикой в спортивном зале техникума.

Однажды в спортивный зал вошли несколько студентов-старшекурсников. На них были новенькие гимнастерки защитного цвета и до блеска начищенные сапоги, сразу же распространившие резкий запах гуталина.

– Вас что в армию взяли или вы пьесу разучиваете и в роль входите? – крикнул Ваня, усердно отрабатывая «солнце».

– Ни то, ни другое. Не угадал!

– А что же тогда?

– Мы учимся в аэроклубе, и нам выдали форму. Ясно?

– А кто вас туда принял?

– А что ж нас не принять! Взяли мы у Мяцуя характеристики, написали заявления—и все. Скоро летать будем. А пока тренируемся на батуте.

– Это что за штука?

– Это, брат, такая хитрая штука, что и не понять тебе. Для тренировки вестибулярного аппарата.

– Какого еще аппарата?

– Вестибулярного.

– Ну ладно. А меня примут?

– Отчего же нет. Парень ты здоровый. Только там мозгами надо шевелить. У тебя как с этим делом?

– Вот тресну по шее, тогда узнаешь как! – рассердился Ваня.

С этого дня он только и думал что об аэроклубе. А тут еще японские самураи напали на нашу страну. Советские летчики дали им у озера Хасан сокрушительный отпор. Теперь Ване казалось, что он всю жизнь только и мечтал быть летчиком и ни о чем другом даже и не думал.

Как Чкалов и Громов, Ваня перелетал Северный полюс и осуществлял мечту Чкалова «облететь вокруг шарика». Как Молоков и Каманин, он спасал погибавших зимовщиков и, как молодые летчики, отличившиеся у Хасана, поднимал на воздух вражеские блиндажи и доты.

Наконец он решил посоветоваться с Мацуем.

– Что ж, – сказал Мацуй. – Дело хорошее. Только справишься ли? Ты ведь на третьем курсе, а это самый ответственный курс. Но помнишь боевой клич девятого съезда комсомола: «Комсомольцы, на самолет!» Так что давай, брат, действуй. Я бы и сам пошел, да здоровье не позволяет. Врачи все равно не пропустят... Садись, сейчас я напишу тебе характеристику.

Ваня взял характеристику и отправился в аэроклуб. Там ему сказали, что его примут, если он сумеет догнать учлетов (так назывались курсанты аэроклуба) и сдать наравне с ними все экзамены по теоретическим дисциплинам: механике, физике, математике.

Председатель медицинской комиссии, старичок-доктор, с бородкой, как у Калинина, ткнул сухоньким кулачком с зажатым в нем стетоскопом в Ванину грудь и воскликнул срывающимся фальцетом:

– Коллеги! Нет, вы обратите внимание на грудную клетку и мускулатуру этого юноши! Выдающаяся, невероятная клетка. Из ряда вон выходящая! А сердце и нервы! Как у новорожденного. Вот что значит спорт, коллеги! Годен, тысячу раз годен! Подписываюсь обеими руками.

Вскоре Ваня пришел на первое занятие. Все было интересно, необычно и увлекательно. А новенькая форма учлета придавала молодцеватость, заставляла быть строгим и подтянутым.

Новые товарищи из аэроклуба – Иван Панченко и Леша Коломиец – охотно согласились помочь Ване догнать их по теории. Учиться было нелегко. С девяти утра до трех—лекции в техникуме, а потом пять часов занятий в аэроклубе, но Ваня не пропускал ни одного занятия ни в аэроклубе, ни в техникуме и еще находил время для спорта. И, может быть, потому, что он всегда находил время для спорта, у него доставало сил на десять часов занятий.

Когда была получена первая отличная опенка по теории, Ваня поспешил к Мацую похвастаться успехом. Но ни в комитете, ни вообще в техникуме секретаря не было. Незнакомая девушка в очках, сидевшая на месте Мацуя, сказала Ване, что у секретаря обострился туберкулезный процесс и он находится в больнице.

Дежурная сестра долго не хотела пускать Ваню к Мацую. «Больной очень слаб, – говорила она, – а от вас отбою нет. Его это утомляет». Но Ваня пообещал, что пробудет у больного всего пять минут.

Мацуй сильно, до неузнаваемости похудел, щеки его позеленели и ввалились, два красных пятна выделялись на них, лоб был покрыт испариной; дышал он часто и натужно.

– Плохо мое дело, – сказал он, с трудом поднимая веки. – Вряд ли встану. Ну как успехи в аэроклубе, Иван Никитич?..

– Успехи отличные, – сказал Ваня упавшим голосом. – Очень хорошие успехи. Вчера вот получил первую отличную отметку.

– Прекрасно. А газета-то выходит?

– Что ж газета. Выходит, конечно.

– Ну вот и хорошо.

– Может, тебе что надо принести? – спросил Ваня.

– Да нет. У меня все есть, мне ничего не нужно.

Вошла сестра и сердито посмотрела на Ваню.

– Пять минут прошло, – сказала она

Ваня поднялся.

– Ну, до свиданья, друг. Поправляйся скорее, – сказал он. – Выздоравливай. А я еще зайду как-нибудь.

Через несколько дней Мацуя не стало.

Много лет прошло с тех пор, много замечательных людей видел Иван Кожедуб на своем веку. Все они, настоящие большие люди, крепкие коммунисты, помогали ему расти. И самым первым из них был комсомольский вожак Мапуй, облик которого никогда не изгладится из памяти Кожедуба.

Наступила весна. В аэроклубе уже начали заниматься парашютизмом. Руководит занятиями высокий стройный инструктор. На гимнастерке его поблескивает значок– синий с золотым ободком парашют, а под ним в квадратике цифра «100»—сто прыжков. Ваня всегда с завистью разглядывает этот значок.

Во дворе натянули сетку на резиновых амортизаторах. Это и есть тот самый батут, о котором впервые услышал Ваня в спортивном зале.

– Сегодня начинаем подготовительную тренировку к прыжкам, – говорит инструктор.—Будем тренировать вестибулярный аппарат, делать сальто, кульбиты и подскоки. Вестибулярный аппарат помещается в области внутреннего уха. Знаете, где у вас внутреннее ухо? Он позволяет соблюдать равновесие и определять правильное положение тела (так вот что это за штука!). Сейчас я вам покажу несколько упражнений. Делаю задний бланш.

Инструктор высоко подпрыгивает, раскинув руки, ласточкой переворачивается в воздухе через спину и становится на ноги, балансируя на сетке...

После экзаменов по теории авиации учлетов должны разделить на летные группы. Предстоит выезд на учебный аэроклубовский аэродром.

И вот экзамены сданы. Совершен первый прыжок с парашютом. Учлеты едут на грузовике на аэродром. Леша Коломиец – у него чистый и приятный тенорок – запевает любимую песню аэроклубовцев:

                                                                         Там, где пехота не пройдет,

                                                                         Где бронепоезд не промчится,

                                                                         Угрюмый танк не проползет,

                                                                         Там пролетит стальная птица.

Все дружно подхватывают припев:

                                                                          Пропеллер, громче песню пой,

                                                                          Неся распластанные крылья.

                                                                          За мирный труд в последний бой

                                                                          Летит стальная эскадрилья...

Вырвавшись из тесных улочек, грузовик набирает скорость. Солнце светит все жарче и жарче. Оно уже так нагрело брезентовую кабину, что к ней невозможно прикоснуться ладонью. Влажно блестит молодая листва тополей, выстроившихся по краям дороги, сверкают еще не высохшие после весеннего дождя лужи, звонко поет ветер в ушах. Хорошо жить на свете!

Самолеты не запускались с осени. Каждой группе предназначен свой самолет, его нужно быстро привести в порядок. Учлеты строем идут к ангару, где стоят «У-2». Ребята берут крашеные ведра, тряпки и мочалки. Со смехом и песнями начинается веселая работа.

На другой день учились садиться в самолет. Долго отрабатывали движения. Потом подготавливали материальную часть, проверяли приборы, ремонтировали в мастерской детали, приводили в порядок инструменты.

Через две недели инструктор Кальков выстроил всех на линейке и торжественно сказал:

– Наземная подготовка окончена. Нынче начнем летать. Будет ознакомительный полет в зону. Управлять самолетом буду я, а вы будете наблюдать за моими действиями и знакомиться с поведением самолета в воздухе. Первым полетит Кожедуб.

Кальков дал газ, мотор взревел, и машина тронулась с места. Иван и не заметил, как она оторвалась от земли. Внизу поплыли игрушечные домики с красными и зелеными крышами, прямоугольники садов. А вот и техникум...

Самолет уже на большой высоте. Кожедуб внимательно следит за действиями инструктора. Кальков говорит в переговорную трубку:

– Держись, Иван. Идем в штопор!

Кальков убирает газ. Наступает жуткая тишина. Кажется, будто вместе с мотором остановилось и сердце. Иван чувствует, что лоб его покрывается потом, даже волосы становятся мокрыми, хоть выжми. А вдруг они не выйдут из штопора?

Из штопора, конечно, вышли, и как показалось Ване, – у самой земли. Самолет направился к аэродрому.

Ваня вылез из кабины в совершенном оцепенении.

Через два месяца он сдал в техникуме последний экзамен и перешел на четвертый курс. Теперь можно с утра до ночи пропадать на аэродроме. Инструктор летал с ним по три раза в день.

В один из этих дней старый Никита Кожедуб наконец узнал, чем занимается целыми днями его неуемный сын. Но спорить с Иваном, отчитывать его и переубеждать было уже бесполезно и поздно. Старик ничего не сказал.

Занятия становились все увлекательнее. Именно тогда Ваня запомнил на всю жизнь, что в воздухе самое главное—это внимание. Надо уметь все видеть одновременно. За малейшую рассеянность или нарушение правил Калькой наказывал очень строго: по нескольку дней не допускал до полетов.

Однажды он положил на инструкторское место тяжелый мешок с песком и сказал Ивану: – Полетишь сам.

В воздухе все хорошо обошлось, он сделал круг и пошел на посадку. И тут произошло то, чего Иван больше всего боялся: самолет едва не вспахал носом землю.

– Блеснуть захотел, – жестко сказал Калькой, когда он, смущенный и расстроенный, доложил ему о случившемся. – Лети еще раз. И чтоб без штучек, без выкрутасов. Соблюдай все правила.

...В аэроклубе все чаще велись разговоры о том, куда идти дальше – в истребительную или бомбардировочную авиацию. Ивану хотелось быть истребителем. В мире все больше и больше пахнет порохом. Никто не сомневается, что фашисты могут напасть не сегодня-завтра. Тогда он покажет себя. Тогда он будет яростно, как ураган, врываться во вражеский строй и сбивать одного стервятника за другим. Он собьет десять, двадцать, сто самолетов и обязательно будет героем, как Чкалов. Война закончится, и он вернется с орденом в Ображеевку, и все девчата будут заглядываться на него. Но он никого не удостоит своим вниманием. Он будет гордым и неприступным.

Поток мальчишеских мечтаний заливал голову юноши. Сердце его колотилось от томительного ожидания великих свершений.

В один из октябрьских дней всех учлетов выстроили на аэродроме и объявили, что завтра приезжает комиссия. Нужно показать себя, потому что комиссия строгая.

Комиссия приехала, начались полеты. Очередь доходит и до Ивана. Виражи и петли он делает спокойно. Главное – посадка, которая никак ему не дается.

Но, кажется, и посадка прошла удачно.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите получить замечания! – Иван вытягивается перед начальником комиссии.

– Замечаний нет. Отлично.

Все учлеты группы Кожедуба были определены кандидатами в училище. Теперь они с нетерпением ждут вызова. В ночь на 30 ноября началась война с белофиннами. Почему же их не вызывают? Непонятно...

Вызов пришел только в феврале. И вот, вместо того, чтобы ехать на последнюю производственную практику, Ваня с другими аэроклубовцами сел в поезд и поехал в училище. За окном мелькнули взволнованные лица провожавших, колеса застучали ровнее и ритмичнее, и снова как бы сама собой возникла и охватила весь вагон любимая песня:

                                                                                Там, где пехота не пройдет.

                                                                                 Где бронепоезд не промчится.,.

На маленькой станции их ждал лейтенант из училища. Незнакомый паренек, дожидавшийся обратного поезда, сказал им, что врачи из медицинской комиссии зверствуют и его забраковали, хотя у него все в порядке.

Ребята встревожились. Врачи оказались действительно очень придирчивыми, но все обошлось благополучно. Через три дня им объявили, что в училище они приняты, выдали красноармейскую форму—гимнастерку, шинель, буденовку – и познакомили с распорядком дня. Началась новая жизнь. Кожедуба назначили командиром отделения и нацепили на петлицы по два треугольника. Ребята тут же прозвали его «батько».

Не так-то легко было сразу понять, что умение быстро и хорошо заправить койку или скатать шинель, завязав ее особыми шнурками – тренчиками, необходимо так же, как, например, умение стрелять.

Поначалу курсанты обижались на командиров, считая многие из их требований пустой блажью. Но потом поняли, что это не блажь, что если ты хочешь быть ловким и точным в большом, нужно сначала быть таким же и в мелочах.

В ленинской комнате они приняли военную присягу и получили красноармейские книжки.

Начались серьезные занятия авиационной техникой. А через два месяца, когда уже опять, как год назад, горячо светило солнце и когда все испытания по теории были сданы, началась летная практика.

– «УТ-2» – это вам не «У-2»,– говорил инструктор лейтенант Тачкин. – Этот самолет гораздо послушнее в воздухе, но требует более точных и строгих движений.

Потом был еще один самолет – «УТИ-4». На нем летать было еще сложнее, чем на «УТ-2». И вот, наконец, настоящий боевой истребитель – «И-16». Снова, и еще больше, чем раньше, Ваня чувствует, что не ладится у него с посадкой, не хватает еще чувства своей слитности, нераздельности с машиной, которое достигается умением распределять внимание так, чтобы не делать ничего лишнего.

Но это тоже далеко не все. Исход боя зависит от умения стрелять. На учебном полигоне начинаются упражнения по стрельбе из пулеметов. Кожедуб стреляет далеко не блестяще. Инструктор Тачкин утешает его:

– Был такой летчик Чкалов. Слыхали? Пилотировал он отлично, не то что вы, а стрелял поначалу из рук вон плохо, совсем как вы. Но потом упорная тренировка помогла ему выйти на первое место по всем видам стрельбы. Притча ясна, курсант Кожедуб?

«Это время звенит телеграфной струной», – декламирует Тачкин по вечерам своего любимого Маяковского. Время летит, суровое и тревожное время...

Когда Кожедуб сдал зачетные полеты на отлично, ему объявили, что его оставляют в училище инструктором. Теперь он сам будет учить молодых курсантов. Аэроклубовские друзья Панченко и Коломиец тоже оставлены инструкторами.

Теперь у Ивана одиннадцать учеников. Стараясь подражать во всем Калькову и Тачкину – в походке, в манере говорить, даже в манере носить пилотку, Иван начинает обучать юношей летному делу.

ШКОЛА МАСТЕРСТВА

Все, кому тогда было не меньше десяти лет, помнят этот день– солнечное и яркое воскресенье 22 июня 1941 года. Этот день забыть невозможно. В этот день начался суровый и беспощадный, длившийся четыре года экзамен для двухсот миллионного народа, экзамен на зрелость, мужество и стойкость, на выдержку, ум и терпение. И тогда между двумя этапами в жизни людей выросла незримая грань.

После этого дня люди стали говорить: «Это было до войны», «довоенная жизнь», «довоенная шерсть», «довоенное издание», «довоенное мыло». И говорили так лет десять, если не больше, хотя война длилась только четыре года. Потому что это была самая страшная война, которую пережила страна.

Кожедуб запомнил июньское воскресенье так отчетливо, словно оно было вчера. В столовой училища только-только начался воскресный завтрак. Еще звон ножей и стук вилок покрывал гомон голосов и училищные остряки не произнесли своих обычных воскресных острот, как на пороге показался начальник штаба, запыхавшийся, покрасневший от бега.

– Боевая тревога! Все по самолетам!

Все повскакали с мест, в последний раз стоя глотнув обжигающий кофе. Запасливые запихали в карманы бутерброды.

Иван бежал к машине широким и неспешным шагом. Вот черт! Дали бы хоть кофе допить! Что за блажь у командиров: чуть ли не каждый день – тревога, да еще в самое неподходящее время. И зачем? Все равно все летчики давным давно знают, что надо делать по тревоге.

– Разрулить самолеты по окраинам аэродрома! – многократным эхом разнеслась привычная команда.

Разрулили. Кожедуб сидит с техником под крылом и с тоской ждет отбоя. А отбоя нет как нет, и это сидение становится невыносимым, потому что сегодня как раз он собирался пойти купаться, а потом в город.

Вдруг из лагеря неподалеку доносится «ура>. Митинг в лагере, что ли? Что еще за новости?

– Инструкторы, на центр аэродрома! – раздалась команда.

Кожедуб бежит с другими к центру и становится в строй.

– Отбоя не будет,– говорит командир. Лицо его сурово и печально. – Война началась, товарищи. Немцы напали на нашу страну. В четыре часа утра они бомбили Киев, Харьков, Севастополь, Житомир... Приступайте к своим делам.

Потом слово берет комиссар.

– Фронту нужны летчики, – говорит он. – Отличные летчики. Все зависит от вас, инструкторов. Все вы хотите на фронт. Но вы нужны здесь. Это понять нетрудно, хотя и согласиться с этим нелегко. Пока никаких разговоров о фронте, товарищи.

Курсантам выдали винтовки, усилили охрану аэродрома. По ночам слышен грозный, леденящий гул. Это фашистские бомбардировщики летят на Харьков. О наших самолетах почти ничего не слышно. Сводки с фронта очень и очень невеселые. Один город за другим оставляют наши войска.

5 июля газеты принесли весть о подвиге капитана Николая Гастелло. С фотографии на Кожедуба глядело совсем молодое лицо со смешно оттопыренными ушами. Летчик Гастелло вел бой. Машину его подбили, и она запылала. Гастелло направил горящий самолет в гущу вражеских танков. Раздались оглушительные взрывы. Летчик погиб, но с ним погибли десятки фашистов.

Многие в этот День задумывались над тем, что такое подлинный героизм и сколько нужно величия духа, чтобы быть настоящим героем. Многие спрашивали себя: а хватит ли сил, чтобы, если придется погибнуть, погибнуть так, как Гастелло?

Курсанты один за другим покидают училище. В газетах уже появляются сообщения о том, что они сбивают немецкие самолеты. Сидеть в стенах училища, когда какие-то мальчишки, которые пришли сюда позже тебя и вот уже на фронте, – невыносимо. Пусть здесь остаются старики. Стариков тоже много. А ведь ему двадцать один год. Ему воевать надо, а не торчать здесь!

А тут еще досадный случай – глупейшая авария самолета, в которой он сам виноват и больше никто! Теперь нечего и думать о фронте. Командир эскадрильи каждый день напоминает об аварии, а потом говорит: «На фронт мы посылаем только лучших». Этак всю войну просидишь в училище.

Из дому – никаких вестей. Яков ушел в армию 22 июня. Сашко где-то на Урале. Враг подходит к родным местам...

В училище получен приказ об эвакуации в глубокий тыл. Идут сборы.

Путь далекий – в Среднюю Азию. Все это казалось верхом бессмыслицы. Враг у ворот Москвы, и вдруг им– в Среднюю Азию. На фрукты, видите ли, на виноград, на кишмиш, или как это там называется!

Но вот враг отогнан от столицы, и смысл происходящего становится понятнее. 23 февраля 1942 года, в двадцать четвертую годовщину Красной Армии, Иван Кожедуб получает звание старшего сержанта.

Вечерами он подолгу просиживает над самодельным альбомом, куда собирает вырезки из газет с описаниями наиболее интересных боев. Последняя вырезка – из газеты «Сталинский сокол». В короткой корреспонденции– сообщение о бое семерки советских летчиков с двадцатью пятью фашистскими самолетами. Трое из семи – питомцы родного училища.

Все курсанты, подготовленные Кожедубом, получили назначение на фронт. Идет уже Сталинградская битва. На берегах Волги решается судьба второй мировой войны. Весь мир пристально следит за событиями в Сталинграде.

Однажды утром – вызов к командиру эскадрильи. Вот оно!

– Завтра поедете в Москву, Кожедуб. Оттуда, очевидно, на фронт. Поздравляю!

На другой день Иван просыпается раньше всех и долго лежит с открытыми глазами.

– Подъем! – кричит дневальный. – Подъем! Подъем! – разносится по лагерю. Иван вскакивает и бежит к арыку. Через час в путь! Прощай кишмиш, хотя он был не так уж плох! Прощай Средняя Азия! На фронт! На фронт!

В вагоне Иван быстро сдружился с летчиком соседней эскадрильи Леней Амелиным, тоже старшим сержантом. Говорят, он хорошо владеет самолетом. Может, придется воевать вместе.

Морозное утро восьмого ноября. На вокзале в Москве – одни военные. Кожедуб и Амелин спускаются в метро. Ехать недалеко, выходить не хочется. Первый раз в жизни в метро. Интересно, долго ли придется жить в Москве?

Пункт сбора летно-техннческого состава. Говорят, что тут есть знаменитый майор Солдатенко. Он сражался в Испании и чуть не погиб в горящем самолете. Солдатенко формирует полк. Вот бы к нему!

Кожедуб и Амелин попали к Солдатенко. Вместе с ними попал и Петро Кучеренко, тоже инструктор училища летчиков-истребителей. Солдатенко при первом же знакомстве сказал, что мечтать о быстрой поездке на фронт нечего. Нужно еще изучать новые самолеты и тактику боя. Опечаленные летчики снова отправились на учебный аэродром.

Кожедуб попал ведомым к командиру звена младшему лейтенанту Габуния.

Габуния подтянут, строен, щеголеват. Летает он тоже как-то щеголевато. Он красив. Большими миндалевидными глазами и тонкими чертами лица он напоминает Кожедубу Шота Руставели, автора поэмы «Витязь в тигровой шкуре». Эту поэму Кожедуб читал, еще когда работал библиотекарем.

Габуния знает эту поэму чуть ли не наизусть: он ведь преподаватель истории, ему положено все знать. Когда, уже в который раз, вспоминали о подвиге Гастелло, Габуния сказал пылко, обнажая белые и блестящие, как у всех южан, зубы:

– Вот это человек! «Лучше гибель, но со славой, чем бесславных дней позор!» Это сказал наш Шота. Хорошо сказал, верно, Ваня?

– Верно, – согласился Кожедуб.

– Есть еще хорошие слова, – задумчиво произнес Солдатенко, прислушивавшийся к разговору молодых летчиков. – Они очень похожи на эти стихи Руставели. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Эти слова принадлежат самой прекрасной женщине, перед которой я преклоняюсь, как перед собственной матерью. Вы знаете, о ком я говорю, друзья?

– Нет, – сказал Кожедуб. – О ком?

– Я говорю о Долорес Ибаррури, об одном из вождей испанских республиканцев. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», – сказала она. Испанцы называли ее Пассионария, что значит – пламенная.

– А вы видели ее, товарищ майор? – спросил Кожедуб.

– Видел, и не раз. Только вот поговорить не приходилось. Говорят, под Сталинградом у нее сын сражается... Ну что ж, друзья, помните всегда завет Руставели и Долорес.

19 ноября 1942 года началось наступление наших войск под Сталинградом. Снова Кожедуб еще острее почувствовал себя не у дел. Но нужно подчиняться дисциплине, нужно изучать новую машину конструктора Лавочкина – истребитель «Ла-5». Уже начались учебные полеты на этих замечательных машинах.

Сталинградская битва закончена. Прибыли новые самолеты «Ла-5», построенные на трудовые сбережения горьковчан – земляков Валерия Чкалова. «Имени Валерия Чкалова» – написано на каждом из них.

Наконец долгожданный приказ: «По машинам!»

На передовом аэродроме, куда попал Кожедуб, он впервые увидел летчиков, которые только что вернулись из боя. Солдатенко бегает по аэродрому, устраивает новоприбывших, отправляет на задания «старичков», встречает их, расспрашивает, напутствует вылетающих. Но Кожедуба он в бой не отправляет. Кожедубу приказано тренироваться и тренироваться над аэродромом.

На фронте наступило затишье. Немцы готовятся к наступлению на Курской дуге. Но об этом пока еще никому не известно. Идет весна, и все дороги так развезло, что ни о каком наступлении и думать нечего.

Кожедубу в паре с Габунией приказано вырулить на старт. Предстоит дежурить в воздухе, охранять аэродром от вражеских бомбардировщиков.

Первые же боевые полеты Кожедуба подтвердили, что в воздушном бою огромное значение имеет слетанность ведущего и ведомого, крепкая спаянность людей, ежесекундно рискующих жизнью друг для друга, умение угадывать малейшее движение партнера.

Заходящее солнце зажигает снопы огня на стеклах кабин, слепит глаза. В это время немцы очень любят наведываться на наши аэродромы: солнце светит с их стороны.

Габуния разворачивается и набирает высоту. Потом разворачивается Кожедуб. Но где же Габуния? Его не видно.

– Габуния! – кричит он по радио. – Габуния!

Радио молчит.

Кожедуб набирает высоту в полторы тысячи метров– никого нет. Должно быть, он замешкался, разворачиваясь, и Габуния не стал его дожидаться. Кожедуб, нимало не смущаясь этим, начинает экспериментировать с самолетом: интересно, какую скорость можно выжать из «Ла-5»? Он совсем забывает, что это уже не учебный, а боевой полет...

Кожедуб машинально посмотрел на аэродром и вдруг заметил черные разрывы бомб. Прошляпил! Дурень! Немцы уже пикируют на аэродром. Их много: четыре, пять, шесть... Что делать? Надо атаковать, а если гибель, то со славой...

Солнце режет глаза до боли. Надо развернуться и зайти с запада. Кожедуб разворачивается и идет на сближение с противником. Неожиданно он замечает, что сзади к нему пристраивается немецкий истребитель – «Мессершмитт-109».

За бронированной спинкой – резкий треск. Запахло чем-то инородным. Это – гидросмесь, которой наполняется гидробачок для выпуска шасси. Кожедуб похолодел. Резко бросил машину в сторону. Тотчас же он очутился в разрывах своих зениток. Через секунду зенитный снаряд отколол кусок правого крыла. Что они не видят, куда бьют? Ёще два снаряда попали в машину. Самолет уже клюет носом. Рулевое управление отказывается служить. Какая глупость погибнуть, ни разу не побывав в бою, не сбив ни одного немца, да еще от своих же собственных снарядов!

Вражеские самолеты, отбомбившись, уходят на запад, не обращая на Кожедуба никакого внимания. Он остается один на один со своим самолетом, который находится при последнем издыхании. Не спрыгнуть ли с парашютом? Вестибулярный аппарат... Нет, надо во что бы то ни стало посадить машину. Какой позор! Так оскандалиться! Полное нарушение всех правил. Надо хоть сейчас соблюсти их. Но самолет не слушается. Если шасси не удастся выпустить, тогда все пропало. Хотя нет, можно применить аварийный способ. Спокойней, спокойней, Иван...

Машину качнуло так, что она чуть не перевернулась. Одно колесо побежало по рыхлой земле на самом краю воронки от бомбы. Стоп!

– Цел? Не ранен? – Солдатенко уже у самолета.

– Цел-то цел. А вот машина...

– Машина действительно... держалась на честном слове. Но не унывай. Это первое боевое крещение, а первый блин всегда комом. У меня такое же было в Испании. И тебе и другим пойдет на пользу. Сейчас разберем твой вылет. Пусть-ка тебя товарищи продраят с песочком.

– А где Габуния, товарищ майор?

– Габунии нет... Будем ждать.

Габуния прилетел только на другой день – с прожженной гимнастеркой и опаленными ресницами. По неопытности он тоже не знал, что делать. Пристроился к каким-то нашим истребителям и полетел догонять фашистов, уходивших на запад. Никого они не догнали и сели на чужой аэродром. Но самому досталось во время погони крепко.

Этот случай послужил обоим хорошим уроком. С тех пор Кожедуб и Габуния никогда не теряли друг друга из виду и обо всех действиях договаривались предварительно на земле, а в воздухе все время держали радиосвязь.