Текст книги "Такая работа"
Автор книги: Сергей Миров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Миров Сергей
Такая работа
Сергей Миров
Такая работа
Рассказ
С реки давил тяжелый ветер, возвещавший об окончательном приходе осени.
Никодим Велизариевич молча пожал руку своему младшему брату Юрию, снял с вешалки плащ и шляпу, еще раз зачем-то выглянул в окошко, проделанное в цифре 6, кашлянул и, подхватив у стены свою привычную трость, начал спускаться по скрипящей лестнице. На пятой ступеньке он приостановился и, глядя вниз, где в темноте исчезала крутая спираль, произнес:
– А ты прикрой. Ночью продуть может. Нам твой бюллетень, как... – и, не подыскав подходящего сравнения, уже снизу добавил: – Не нужен, в общем.
Собственно, Юрий не был ему братом. Велизарий Степанович взял его из детдома в пятьдесят втором, боясь остаться без наследника. Когда через год Никодим вернулся домой, то застал в доме шустрого большеглазого пацана, что-то карябавшего в линованной тетрадке и глядящего на него с недоверием. Отец молча обнял Никодима, постоял так минуту и показал в сторону нового жильца:
– Вот, из приюта взял, Юркой зовут. На часы не смотрит, – и после паузы спросил: – Ты-то не забыл, а, Никеша?
В шестнадцать Юрка, получая паспорт, взял фамилию Колотаевых и отчество Велизариевич. К тому времени он уже регулярно подменял на башне старого Степана, и горисполком выделил ему ставку лаборанта в краеведческом музее.
В армию его не забрали, бронь выбил тот же краеведческий музей, как незаменимому специалисту: Степан Колотаев умер прямо на башне за несколько месяцев до Юркиного призыва. В тот день, когда на смену пришел отец, Юрка выл, глядя на упавшее со стула тело старика, стучал зубами, но не уходил и в окошко не кричал: нельзя, такая работа.
Через три дня на башню провели телефонную линию.
Даже после этого случая Никодим Велизариевич так и не смог отделаться от сложного чувства к Юрию и не то чтобы не любил, но своим не считал.
Выйдя на улицу и аккуратно прикрыв за собой дверь, Никодим Велизариевич обратил внимание, что внизу ветра почти не было, а сентябрьское солнце продолжало по-летнему ласково припекать пыльную брусчатку ратушной площади.
Из остановившегося за памятником Ленину "Икаруса" вытекла ленивая туристическая группа в сопровождении пергидрольной гидессы. Кто-то в автобусе заснул, и было слышно веселое оживление его спутников, видимо, развлекавшихся не очень гуманными шутками над спящим.
– Итак, господа, мы прибыли в последний пункт нашей экскурсии старинный русский город Седелец. Знакомство с ним принято начинать с Ратушной площади, на которой возвышается известный во всей Европе Дом с Часами, или, как его называют в исторических документах, – Седелецкая ратуша. Это сооружение было возведено в середине восемнадцатого века немецким архитектором Тюзентейфелем по личному проекту императрицы Елизаветы Петровны. Уникальность его заключается в том, что...
Никодим Велизариевич ускорил шаг и, отвернувшись, прошел мимо. Он очень не любил эту напыщенную и приукрашенную историю. От старика Степана ему досталось семейное предание, записанное Архипом Колотаевым со слов его деда Егора о том, как было дело по правде.
Лет пятнадцать назад из Ленинграда приезжала какая-то девчонка, переписала все в свой блокнотик и уехала, сказав, что в истории будет переворот. Через полгода налетела целая группа, долго цокала языком, разбирая старые бумаги, и тоже бесследно испарилась. Колотаевы привыкли к постоянным группам, комиссиям, экспедициям. Ученые мучили Никодима всю его жизнь, но обидно было, что эти прохиндеи забрали под расписку последнюю уцелевшую копию записок Архипа, которой тоже было без малого сто лет. Сейчас уже и больше. На что они им, эти записки-то. Вон уж сколько прошло, а опять: по личному проекту Елизаветы...
– Дяденька, а дяденька, который час, не подскажете?
Никодим Велизариевич будто споткнулся, набрал в легкие воздух и повернул голову. Девчонка лет шестнадцати, узнав его, сразу покраснела, перепугалась, пробормотала что-то вроде "извините, я не хотела" и побежала дальше.
Дуреха, чего пугаться-то? – добродушно подумал Никодим Велизариевич, а потом представил себе, какие у него были глаза, и усмехнулся.
Сейчас его уже редко дразнили. Наоборот, люди уважительно здоровались с ним на улицах, а он, не глядя, отвечал им привычным кивком. Сегодня по дороге домой он уже успел раскланяться с доброй дюжиной знакомых и незнакомых людей.
А вот его отцу и деду в свое время от мальчишек досталось. Наверняка среди прохожих, которые с ним сегодня поздоровались, были и те, донимавшие Колотаевых лет тридцать-сорок назад.
Вдруг Никодим Велизариевич понял, что опять идет не в ту сторону. Он задумался, и ноги сами его понесли в Колотаевский тупичок, где совсем недавно стояла древняя изба, в которой родился еще его прадед Захарий. Вот уже год, как они переехали в огромную пятикомнатную квартиру на третьем этаже нового дома, через стенку от помощника мэра. Одна комната была общая, как в избе, и в ней повадился спать девяностотрехлетний Велизарий Степанович. Две комнаты раньше занимала семья Юрия, но после того, как дочь перебралась к мужу, они остались в одной, а во вторую под шумок перебрался Лешка, сын Викентия и Марты.
Вспомнив про Викешу, Никодим Велизариевич вздохнул. Чего только не предпринимала семья, чтобы пробудить в нем колотаевский талант. Дед Велизарий не один пучок розог об него поломал, а все без толку. Только обозлился вконец, а после школы сразу уехал в Ленинград, там окончил Технологический институт и пустил корни.
Их уникальный дар – абсолютное чувство времени – все время теплился в ком-то одном из продолжателей рода. За двести сорок пять лет работы Колотаевых на башне был только один случай, когда время выбрало двоих. Старший брат Велизария, двухметровый красавец Евстроп ушел к белым, как только большевики согнали его с башни, объявив их работу пережитком царизма. Потом следы Евстропа затерялись: то ли погиб, то ли ушел с англичанами – в общем, сгинул.
В двадцать седьмом году на башне опять решили построить часовой механизм, да еще с боем, чтобы каждый час играл Интернационал, как в Москве. Из Ленинграда привезли инженера, где-то заказали колокола, но опять не вышло: денег не хватило, механизм работать не захотел, инженера отправили на Соловки, а потом расстреляли. Глава реорганизованного областного НКВД лично приезжал в Седелец, где ему показали старого Захария и рассказали, что при царском режиме на башне посменно работала его семья, переводя стрелки вручную. Он, как водится, поцокал языком, что-то сказал про народные таланты и уехал.
В городе это поняли как указание и на следующий же день пришли к Захарию, сказав, чтобы он с сыном и внуком сейчас же прекратил саботаж и выходил на работу. В общем, к десятилетию Октября часы на башне снова показывали время, а "Ленинградский Рабочий" поместил большую статью, в которой говорилось, что седелецкий Дом с Часами есть одно из великих детищ народной власти и серьезный аргумент в борьбе товарища Кирова с троцкистско-зиновьевскими оппозиционерами.
Никодим Велизариевич остановился у старой колонки на углу. Ему почему-то захотелось глотнуть знакомой с детства ломящей зубы воды, но кругом было много людей. Представив себе, как он, солидный пожилой мужчина с тростью, будет смотреться, скорчившись под колонкой, Никодим Велизариевич решил не ронять авторитет.
Грустно было у него на душе.
Колотаевский род засыхал, Велизарию уже под сто, через пару лет сменять их на башне будет уже некому. Лешка не в счет, а у Юрия дочь с непутевым и пьющим мужем. Так и закончится история Дома с Часами: либо и впрямь какой механизм поставят, либо возьмут кого сидеть там с хронометром в руках. Думать об этом не хотелось.
В отличие от истории советского времени, при Елизавете, когда, собственно, и была построена ратуша, никого не расстреляли, а только посадили в яму спустившего все деньги купца-подрядчика.
Егора отправили на башню в ожидании проезда через Седелец шведского посольства. Говорили – на денек, да, видно, заморскому вельможе приглянулись местные девки да копченые сиги, потому как прожил он в доме напротив ратуши без малого две недели; все это время на башне сидел крепостной Егор Колотаев с мальцом-сыном и, под страхом быть запоротым до смерти, руками крутил стрелки часов.
После того, как довольный швед поехал дальше, бургомистр лично поднялся на ратушу и спросил падающего от усталости Егора:
– Откуда ж ты, братец, время надлежащее знал, а?
– Да, по солнышку мы, вась-сиясь, по солнышку...
– А когда солнышка не видно?
– Да не знаю, вась-сиясь, как-то само выходило...
Бургомистр первым в ряду своих последователей поцокал языком, достал серебряный рубль, дал Егору, а потом приказал подписать ему вольную, сказав, что теперь Колотаевы на службе у Государыни.
Архипово предание умалчивало о том, что Егор с бургомистровым рублем тут же завалился в кабак, откуда его вытащили через два дня и нещадно высекли, потому как малой Трофим от усталости заснул на башне среди бела дня, и часы встали, а они теперь должны были круглые сутки надлежащее время показывать. Такая работа.
Придя домой, Никодим Велизариевич прямо в дверях столкнулся с Лешкой.
– Дед, я в магазин сбегаю, Велизарий творогу хочет, а потом пойду дяде Юре на башне помогу. Только что тетя Наташа из санатория звонила, межгород с башней не соединяет. Просила дяде Юре передать, что все в порядке.
Никодим Велизариевич молча проводил его глазами, но прикрытая было за Лешкой дверь снова отворилась:
– Дед... ко мне сейчас, это... может девушка зайти... Пусть подождет, я до гастронома и обратно.
– Ты с ней, что ли, на башню собрался?
– А что, нельзя?
– А уроки? А в институт готовиться?
– Да завтра ж воскресенье! А в институт я не пойду. Я сказал: здесь останусь... Я же Колотаев! А кстати, при чем тут Танька и уроки?
Никодим Велизариевич только махнул рукой и, взяв газеты, пошел на кухню, где Капитолина разогревала обед.
Первый раз Викентий привез сына лет десять назад. Он тогда как раз приезжал мириться, а заодно показать отцу внука, а деду правнука. С тех пор Лешка бывал в Седельце каждое лето, а в этом году отказался уезжать. Растерянные Марта с Викентием долго сидели с ним в большой комнате и увещевали, а он заявил, что в нем заговорил голос крови, он хочет восстановить семейную традицию и работать на башне. Не подействовал даже последний аргумент Викеши, который в достаточно грубой форме сказал, что на башне ему делать нечего, только ворон считать, потому что времени он не знает. Лешка тогда долго молчал, потом встал, снял с руки дорогой ролекс – подарок отца к шестнадцатилетию – и сказал:
– Вы с мамой никогда не хотели, чтобы я время чувствовал, потому и часы подарили. А я здесь поживу, и все у меня восстановится. Часы заберите с собой. И с дедом не ругайтесь, он меня не уговаривал. Я сам все решил.
Никодим Велизариевич тогда пожал плечами и сказал Викеше, что трагедии нет. Парень сам через несколько месяцев все поймет и вернется в Питер, а одиннадцатый класс может закончить и здесь, комнату ему и так освободили. Он не верил, что в Лешке проснется время, но внук ему нравился, а к тому же он, наверное, подсознательно хотел, чтобы Викентий понял, что чувствует человек, когда сын наперекор ему хочет жить по-своему.
В дверь позвонили. Капитолина вытерла руки и пошла открывать.
– Это к Леше.
В прихожей долго шушукались, а потом Капитолина вернулась, буквально волоча за руку смазливую девчушку в огромных неуклюжих ботинках, как они все сейчас носят.
– Заходи, заходи, хоть чаем попою, а то наверху продрогнешь с непривычки.
– Нет-нет, что вы, я лучше на лестнице подожду...
Никодим Велизариевич с удивлением узнал в гостье ту давешнюю, которая на улице спросила у него про время. Осознав комичность ситуации, он вдруг с удовольствием зашелся смехом:
– Да ладно тебе, садись за стол, я не кусаюсь! Тебя ведь Таней зовут? Ну вот, сейчас Лешка придет, залезешь с ним на башню и сама, Таня, будешь знать, который час!
Девчонка так и не расслабилась и, как только послышался звук открываемой двери, сразу выскользнула в прихожую, откуда послышался Лешкин голос:
– Баба Капа, забирай продукты, а мы с Танькой пошли!
Покончив со вторым, Никодим Велизариевич ушел пить чай в общую. Там у телевизора на диване уже сидел Велизарий с густо измазаннной творогом бородой.
– Ну, здравствуй, Никешенька! Я себя сегодня чувствую превосходно, сейчас лягу подремать, а с утречка, часика в три, пойду и заменю Юрия.
– Отец, не ломай график, он тебя к четырем ждет.
– Ни-ни, и не думайте! Я же по-стариковски всегда среди ночи просыпаюсь! А вот ты, Никеша, вполне можешь завтра припоздниться, мы с Лешенькой договорились, я его, как он просил, потренирую часиков до шести.
– Не дело это, отец. Тебе себя надо беречь.
– Э-э, Никеша... Не меня, а дело беречь надо. Посему и с мальчиком занимаюсь. Он у меня уже в пять минут попадает!
– Отец... Не расстраивайся, но пойми, не может он! Если сидеть и напрягаться, то на один час любой в пять минут попасть сможет! А тебя и сейчас среди ночи разбуди, ты секунды отобьешь, как хронометр! Я тоже. Да и Юрий, хоть и не нашей породы.
– Молчи! – Велизарий начал заходиться. – Не смей Юрке все время тыкать про породу! Наш он, потому как на часы отродясь не смотрел!
Челюсть у Велизария задрожала, он отвернулся, часто по-стариковски дыша, как бы поскуливая, но поборол себя, успокоился, посмотрел на Никодима и тихо сказал:
– Никеша, ну ведь могло же быть так, что он Евстропово семя... беспризорник же, родителей не помнит...
Никодим Велизариевич вздохнул, поставил чай на столик и сел рядом.
– Не могло, отец. Да ты и сам понимаешь, что если твой Евстроп и наблудил где в гражданскую, то его сыну, когда Юрка родился, только семнадцать лет могло быть. Откуда ж тогда...
– Никеша, ну, оно-то, конечно, только всякое ж бывает... А я еще вот что подумал, Евстропушка у нас веселый был, может, он и раньше кого огулял, да и сам не знал, что сына заделал.
– Ну, о чем ты, отец... До меня ни один Колотаев за всю жизнь из города не выбирался, если у него и было чего, так у всех на глазах, Седелец – город маленький. Ну, вспомни, была ли у нас тут хоть одна девка, которая...
– Была! Была, Никеша! У нас в семнадцатом один судейский из Петрограда поселился, старый такой был, а жена его постоянно вокруг Евстропа вертелась. А потом они оба сгинули, так вполне могло статься, что она, от Евстропа-то, в себе и увезла!
Никодим Велизариевич уже лет тридцать слушал эту историю и объяснить отцу, что такое практически невероятно, не мог. Старику очень хотелось верить, что Юрий может быть его внучатым племянником.
– А Лешенька... Ну, знаешь, Никеша, сейчас уже новое время, и я не думаю, что будет очень страшно, если он там первое время с брегетом посидит...
– Перестань, отец. Когда меня забрали, часы хорошие уже у всех были. Что ж ты Надькиного мужа на башню с брегетом не посадил, а? Ладно, не расстраивайся. Мне обещали, что в Ленинградском университете на будущий год конкурс объявят. Город большой, кого-нибудь точно найдут.
Никодим замолчал. Он знал, о чем сейчас думает отец: кого бы в городе ни нашли, он уж точно будет не Колотаев. А его, на самом деле, больше волновало другое. На музейную ставку в четыреста рублей сейчас никто из молодых уже не пойдет.
При старике Архипе, правда, был случай, когда в Седельце надолго задержался отставной солдат Вася Веселый. Он возвращался из Парижа с полным ранцем каких-то французских диковин и поселился у одной из седелецких солдаток, своего мужа так и не дождавшейся. Когда сын Архипа, Зенон, слег в лихорадке, он пришел к Колотаевым и предложил себя в помощь на башне. Он вроде бы пришелся ко двору, но через несколько лет, когда настало время малому Евлампию встать на жалованье, чиновники стали с этим тянуть, говоря, что есть Вася, который и так от Государя пенсион получает.
Однажды утром Васю Веселого нашли в канаве избитого до полусмерти. Бабы говорили, что это работа зеноновых дружков, но никто так и не признался. Вася после того три недели харкал и ходил кровью, а потом собрал котомку и ушел в Петербург. Его подруга подалась было за ним, но через какое-то время вернулась одна, ни с кем ни о чем не разговаривала, очень скоро зачахла и умерла. Говорили, что Вася побирался на Сенатской площади, а в декабре 1825-го увидел среди бунтовщиков своего полковника. С пьяной удали он пристроился к родному полку, а потом был схвачен и запорот шомполами.
Раздался телефонный звонок. Никодим Велизариевич потянулся к трубке и услышал захлебывающийся от восторга голос Лешки:
– Дед, быстро иди сюда! И Велизария возьми... Хотя нет, с ним быстро не получится!
– Что у вас там стряслось?
– Да ничего, дед, ничего! Сюрприз это, да еще какой! Ну, давай, давай, не пожалеешь, ей-Богу!
Никодим Велизариевич недовольно поморщился:
– Алексей, я, между прочим, устал и на ваши игры совершенно не настроен.
– Дед, ну, правда, не пожалеешь! Я когда-нибудь тебе врал?
Чертыхаясь про себя и глядя на задремавшего отца, Никодим Велизариевич прошлепал на кухню к Капитолине.
– Слушай, там чего-то у них случилось, Лешка зовет. Я на полчасика схожу, проветрюсь.
– Сходи-сходи. Только позвони оттуда, чтоб я не волновалась, – Капитолина отряхнула руки от муки, – а Алеше скажи, что я оладьи с яблоками делаю. Да, зонт не забудь, там, говорят, дождик будет.
Закат еще только собирался, но с восточной стороны и впрямь двигалась туча. Народ, как обычно, стекался на площадь, а перед ратушей стоял маленький автобус с желтыми питерскими номерами. За рулем сидел водитель, с интересом проводивший глазами Никодима Велизариевича.
Лешка встретил его в самом низу и буквально за руку потащил наверх. В рабочей комнате слышались голоса, и когда Никодим Велизариевич, справляясь с одышкой, поднялся на последнюю спираль, его взору предстали несколько гостей. Кроме Юрия и Лешкиной Татьяны у обратного циферблата сидел хорошо одетый седой мужчина с улыбающейся пожилой дамой, а с ними непонятного вида пацан с серьгой в ухе.
Седой встал, сделал шаг навстречу, протянул ему руку и сказал, как-то очень аккуратно выговаривая слова:
– Здравствуйте, уважаемый Никодим Велизариевич. Получается так, что я ваш кузен. Мое имя Джереми Колт, по-русски Еремей. Еремей Евстропович Колотаев. Познакомьтесь, пожалуйста, это моя жена Виктория, а это внук Патрик. Если вам будет угодно – Патрикей Куприянович.
Никодим Велизариевич молча сел. Под ложечкой неприятно засосало, он потянулся в карман за валидолом, и Лешка сразу подскочил к нему:
– Сейчас, дед, погоди, я водички дам. Да не волнуйся ты так. Ч-черт, ну я не хотел тебя предупреждать, думал, сюрприз. Классно-то как, а?
Никодим Велизариевич только махнул рукой, переводя глаза с мужчины на мальчишку и обратно. Все мысли вылетели из головы, крутилось только одно слово "дожили". Помолчав еще какое-то время, он встретился глазами с Юрием, который сразу же хмыкнул и потянулся к минутной стрелке. Понимая, что молчать дальше уже просто неприлично, он встал и, прокашлявшись, спросил:
– Ну, и что теперь?
– Помилуйте, Никодим Велизариевич, у нас нет никакого намерения вам помешать! Это просто... как бы сказать... ностальгический тур, ведь я здесь никогда не бывал. Кроме того, и Патрик очень желал посмотреть Россию. Простите нас великодушно, но по-русски ни он, ни моя жена не изъясняются.
Мальчишка понял, что речь идет о нем, подошел к разговаривающим, улыбаясь во весь рот, поклонился и выдал:
– Привьет. Я Патрикей.
На этом его познания в языке предков истощились, и он продолжил по-английски:
– It's a great pleasure to meet you, at last. Grandad had told me a lot аbout our family tower in Sedelets. Therefore, I am here!
– Он сказал, что очень приятно познакомиться с вами, потому что многое слышал от меня о нашей фамильной башне, поэтому и приехал сюда.
Седой замолчал на секунду, переглянулся с женой и продолжил:
– Никодим Велизариевич, у нас есть предложение. Вчера мы приехали в Петербург и разместились в гостинице "Астория", но сегодня весь вечер у нас свободен, минивэн с шофером мы наняли допоздна. Позвольте пригласить вас и вашу семью отобедать в ресторане, где мы сможем продолжить беседу. Алеша сказал, что в ресторане "Ладога" очень хорошая кухня. Ваш брат Юрий, к сожалению, должен остаться на службе, но он милостиво нас отпускает. Если угодно, мы вместе можем заехать к вам и подождать, пока будут готовы ваша уважаемая супруга и батюшка.
Юрий еле слышно хмыкнул. Никодим Велизариевич не мог понять своих ощущений: случилось то, о чем они мечтали много лет, но радости почему-то не было, один сумбур. Субботний вечер в тапочках и с детективом в руках катился под откос. Не говоря уж о явной абсурдности предложения идти в ресторан вместе с Велизарием, из которого по дороге песок сыплется. От смущения он заговорил, путая нормальный язык с непривычным стилем новоявленного родственника.
– Погодите, погодите. Отец уже слишком стар для светского времяпрепровождения, поэтому и речи не может быть о том, чтобы брать его с собой... Да и нам тоже как-то неловко.
Иностранный родственник в замешательстве посмотрел на свою жену, но тут вмешался паршивец Лешка:
– Дед, ну перестань ты, а! Велизария, конечно, брать не стоит, тем более что он, наверное, уже спит! Я ему завтра сам все расскажу... только бы на радостях его кондратий не хватил. А баба Капа с нами с удовольствием пойдет, она ведь давно жаловалась, что ей выходное платье надеть некуда! Тем более, там рядом в клубе дискотека классная, мы потом отвалим.
Джереми-Еремей сразу же поддержал его.
– Действительно, Никодим Велизариевич! Не знаю, как для вас, а для нашей ветви это огромное событие. Покорнейше прошу вас, уважить просьбу, тем более что молодежи тоже хочется пообщаться. Если вы не возражаете, я попросил бы нас сопровождать и очаровательную Татьяну.
Девчушка быстро-быстро заморгала глазами.
– А я, кстати, после школы в инъяз собираюсь, и по английскому у меня пятерка.
– Ну, вот видите! So, young lady, shall I expect an interesting discussion, comparing the characters by Alexander Pushkin and William Shakespeare?
– Йес! – не смущаясь выпалила Татьяна.
Никодим Велизариевич только покачал головой и сказал:
– Ну, ладно. Только я сам позвоню домой и предупрежу Капитолину.
– Дед, а давай по-другому. Мы с Танькой до нее добежим, она еще, небось, волосы будет укладывать, а потом вместе подойдем в "Ладогу". Это же через дом. Можем Патрику пока речку показать, если он хочет.
После нескольких английских фраз мальчишка радостно вскочил, и они убежали. В комнатке остались четверо. Демонстративно равнодушный Юрий, двигающий стрелки, сухая англичанка Виктория с дежурной улыбкой на лице, уверенный в себе Еремей-Джереми и сам Никодим Велизариевич.
– Ну что, пойдем и мы? – с улыбкой спросил визитер.
– Конечно, только... Дайте, я хоть с мыслями соберусь. Вы все тут без меня решили, я и сказать-то ничего не успел... Вот уж и не ожидал, что вы так хорошо по-русски разговариваете.
– Милейший Никодим Велизариевич, мы же все-таки двоюродные братья! Не скрою, в детстве русский не был для меня родным языком, моя матушка чистокровная англичанка. Да и батюшка тоже со мной редко говорил по-русски: я родился в тридцать четвертом, когда он уже несколько лет проживал в туманном Альбионе. Учить меня русскому он стал уже потом, в конце войны, когда с конвоями ходил на Мурманск. Он был военным переводчиком в чине майора на одном из кораблей...
Внезапно он замолчал, видя, что Никодим Велизариевич странно смотрит на Юрия, который опять равнодушно потянулся к стрелке. Почувствовав некоторую неловкость от возникшей паузы, он тоже бросил на него короткий взгляд, потом перевел глаза на жену и продолжил:
– Знаете, там, в Мурманске, он в одиночестве ни разу не сошел на берег. Немецких субмарин он боялся меньше, чем агентов НКВД. Но уже после нескольких визитов, поговорив с разными офицерами, он понял, что в России осталось немало честных и сильных людей. Домой он вернулся не с ненавистью, а с уважением к вашей великой стране. Что касаемо меня, то русский язык – моя профессия, я учился в Кембридже на отделении славянской филологии. Впрочем, должен признаться, что впоследствии почти тридцать лет я работал аналитиком в английской разведке. Не волнуйтесь, уже три года как я ретировался, так что пусть вас это не пугает, тем более что... по-моему, наши государства уже перестали быть врагами. Да, знаете, какой кличкой наградили меня коллеги? Вам должно быть любопытно: Победа.
Он явно ожидал реакции. Никодим Велизариевич думал о другом, но посмотрел на двоюродного брата и подыграл ему:
– И почему?
– Так называлась самая известная марка русских наручных часов. Правда, я никогда не носил ни русские, ни швейцарские. Они мне были просто не нужны, так же как моему сыну Сиприану и внуку Патрику.
Отвлекшись от мыслей по поводу вновь возникшей возможности родства с Юрием, Никодим Велизариевич вспомнил, как во время войны его, семнадцатилетнего мальчишку, вызывал к себе Комаров, седелецкий смершевец, и допытывался, не приходил ли кто к отцу. Тогда это выглядело обычной мерой предосторожности. В сорок девятом, получив десять лет за связь с английской разведкой, он тоже не провел никакой параллели с исчезнувшим легендарным Евстропом. Вернувшись домой по амнистии в пятьдесят третьем и реабилитировавшись вчистую в пятьдесят седьмом, он не стал требовать ознакомления со своим делом, справедливо полагая, что ему и так повезло.
Где-то в начале 60-х их с отцом снова вызывали в КГБ и предупредили, что зарубежные разведки готовят провокацию, поэтому вся почта Колотаевых, как уникальных специалистов, будет перлюстрироваться. И это их не удивило: все ясно, такая работа.
Уже в 90-м сын Викентий предлагал ему поднять кагэбэшные архивы, но и тогда он махнул рукой и отказался. Честно говоря, он просто боялся увидеть на страничках сорок девятого года донос от кого-нибудь из друзей юности, а вот, поди ж ты...
Почитал бы свое дело, наверное, знал бы, что дядька Евстроп не только выжил, а даже неоднократно посещал бывшую Родину в составе Флота Его Величества, а двоюродный брат, и того пуще, заделался натуральным Джеймсом Бондом.
– А что сейчас... мой племянник, Куприян?
– Сиприан погиб шесть лет назад. Нелепый случай – ехал с женой в театр на автомобиле... Видимо, сильно спешил, она была, как это говорят... копуша. Он совсем не знал русский язык, работал инженером в электрической компании.
Улыбка на лице его жены изменилась. В речи своего мужа она, видимо, поняла два слова: "Сиприан" и "театр".
– Извините, я не хотел.
– Нет, что вы, ничего... У нас теперь есть Патрик. Знаете, Никодим Велизариевич, он хочет стать юристом по международному праву, а сегодня утром сказал, что будет изучать русский язык.
За спиной кашлянул Юрий.
– Никодим, вы бы уж двигали, а? Как раз к приходу Капитолины сделаете заказ. Если мне чего в клювике принесете, спасибо скажу.
Джереми-Еремей внезапно засуетился:
– Простите, Юрий, мне как-то сразу на ум не пришло: мы закажем вам такой же обед, и официант доставит его сюда через несколько минут!
Юрий снова хмыкнул:
– Нет уж, спасибо. Никто не знает, что он сюда донесет, тем более что нижняя дверь у нас на ночь запирается. А за минуту я вниз-вверх уже не оборачиваюсь.
– Почему обязательно за минуту?.. Ах, да, простите.
– Да уж. Такая работа.
Когда раздался телефонный звонок, у Никодима Велизариевича опять защемило сердце. Посмотрев на Юрия, он снял трубку и услышал растерянное лепетание Лешки.
– Деда... хорошо, что вы не ушли... Я не знаю, что делать... Баба Капа пошла в ванную, а я зашел к Велизарию посмотреть, а он... Деда... он, по-моему, не дышит.
Вот оно. Холодная испарина моментально выкатила на лоб Никодима Велизариевича. Именно сегодня, именно сейчас...
– Погоди. Бабулю не пугай. Я сейчас буду, не поднимай панику. Вы все там?
– Нет... Танька постеснялась подниматься, а этот Патрик с ней на скамеечке сидит, по-английски чешет...
– Хорошо. Сейчас буду.
Юрий медленно поднялся со стула. Совершенно забыв про гостей, он несколько раз судорожно сглотнул, пытаясь что-то сказать. Потом указал пальцем на телефон и хрипло спросил:
– Отец?
Никодим Велизариевич шарил глазами по углам в поисках трости.
– Не знаю. Скорее всего, да. Я сейчас пойду и все сам выясню, потом тебе позвоню. Простите, пожалуйста, но, видимо, поход в ресторан не состоится. Если хотите, можете посидеть здесь, пока кто-нибудь... не знаю... приведет вам внука.
Юрий не глядя подвинул минутную стрелку на одно деление и потянулся за курткой.
– Никодим, я с тобой.
– С ума сошел? Суббота, без двадцати семь! Полная площадь народу! Кто работать будет?
Вдруг Юрий закричал, срываясь на визгливые ноты:
– А ты! Ты будешь работать! Это тебе надо, ты же у нас кровный Колотаев, а я приемыш из детдома! Ты же теперь старший, вот и отвечай за всю свою идиотскую семейку! Ты меня всю жизнь презирал, как и все вы, только Велизарий во мне человека видел! А ты меня даже не пускаешь, чтобы глаза ему закрыть! Где же ты был, когда дед Степан прямо тут откинулся? Сволочи, все вы сволочи! Господи, бред-то какой, двести пятьдесят лет стрелки руками вертеть, а?! Да несись она конем, ваша башня, и стрелки ваши туда же!.. Вот! Пусть товарищ буржуйский шпион их двигает! Он тоже кровный! Давай, Еремей Евстропович, вступай в семейный бизнес, потом у себя в Ливерпуле всем расскажешь, как России гуманитарную помощь оказывал! И уж не переживай так, если даже меня из Мурманска вывезли, на наследство не претендую!
Никодим Велизариевич с размаху залепил ему пощечину:
– А ну, остынь! Не надо ему глаза закрывать, они уже закрыты... спал он. А вы извините нас... Извините, я не знаю, что говорить.
Юрий удивленно потрогал себя за щеку, посмотрел на обратный циферблат, чуть колеблясь, подвинул стрелку еще на минуту и, глядя себе под ноги, произнес:
– Все, – потом огляделся по сторонам и, не глядя на Никодима, пошел вниз по лестнице. На пятой ступеньке он остановился и зачем-то повторил: – Все.
Еремей-Джереми стоял рядом с перепуганной женой и вполголоса что-то говорил ей по-английски. Когда внизу хлопнула дверь, он отвлекся и тихо сказал:
– Мы все поняли, кажется, у вас несчастье. Выражаем свои соболезнования, но, к сожалению, я не имею юридического права делать то, о чем просил Юрий. Мне категорически запрещено совершать в России какие-либо действия, связанные с работой. Внизу стоит машина, которой вы можете располагать в полной мере, кроме того, считаю своим долгом нести финансовые расходы, связанные с... моим дядюшкой Велизарием. Вы идете?
