Текст книги "Примкнуть штыки!"

Автор книги: Сергей Михеенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– Скорее всего они будут ждать нас на Угре, – сказал Мамчич Старчаку, когда они, наконец, прекратили атаку и оседлали высотку по обрезу глубокой лощины.

На дне лощины темнело небольшое болотце, заросшее ивняком, а по берегам ольхами и ракитами.

Они сидели в тесном шалаше под брезентовым пологом. Вестовой Старчака принёс горячий чайник и разлил по разнокалиберным кружкам густой морковный чай. И от закопченного чайника, и от чая пахло дымом. Вестовой достал откуда-то из-под ящика сумочку с сухарями, расстелил опрятную белую тряпицу, старательно разгладил её рёбром ладони, насыпал белой горкой сахару.

– Угощайтесь, товарищи командиры. Чем богаты, – сказал Старчак, кивнув на чай и сахарную горку.

В штабном шалаше Старчака, кроме Мамчича, командира артдивизиона капитана Россикова и политработников, собрались командиры рот, штабники и ещё несколько офицеров, которых многие видели впервые. Впервые видел их и Мамчич. По тому, как они были одеты и как терпеливо и почти отстранённо слушали разговор офицеров, он понял, что это, скорее всего, интенданты или особисты.

– Вот что, Леонтий Акимович, – сказал Старчак, обращаясь к нему, – я думаю, что, если они не решатся атаковать сегодня ночью, что действительно маловероятно, завтра нас ждёт нелёгкий день. Перегруппируются и навалятся всеми наличествующими силами.

Старчак обращался к Мамчичу, но все понимали, что он обращается ко всем. И то, что сейчас ответит ему командир курсантской роты, будет касаться каждого.

– Нужна разведка. Что там и кто перед нами там, в глубине, мы не знаем. Но знать должны. Устав нарушать не будем. И выполнение приказа командования не можем ставить под угрозу.

– Да, Леонтий Акимович, надо срочно выслать разведку. Две группы. Одну снаряжаете вы. Совместно с артиллеристами. Пусть и они взглянут опытным глазом на возможные цели. – И улыбнулся, собрав на висках в уголках больших серых глаз пучки морщин. – Сегодня боги войны сработали хорошо. Как на полигоне по мишеням. Спасибо вам, капитан. Всему личному составу дивизиона от моего имени передайте благодарность. Но, вот что имейте в виду: завтра, если они пойдут, в первую очередь попытаются лишить нас огневой поддержки. Нюхнули бронебойных. В другой раз не захотят. Они народ практичный. Уроки усваивают сразу. Так что хорошенько замаскируйте свои орудия. Создайте ложные позиции. Без орудий нам тут… – И, вздохнув, поморщился, задумчиво посмотрел на Мамчича. – Сегодня днём севернее нас, видимо, где-то в стороне Износок, шла сильная стрельба. Но обороны нашей там нет. Мои разведчики тот край весь обшарили. Пустые окопы. Всё брошено. Что происходит севернее нас, неясно. Но судя по канонаде, что-то значительное. Что именно, мы не знаем.

– Возможно, это отходят какие-нибудь части. – Один из особистов шевельнулся, кутаясь в шинель. – Есть сведения, что некоторые подразделения Западного и Резервного фронтов не выдержали натиска противника и при попустительстве командиров бросили свои позиции и беспорядочно отходят. Я же вам говорил. – Последние слова особист произнёс раздражённым тоном человека, который знает всё.

– Отходят. Опять, значит, драп, – сказал командир роты десантников, рослый лейтенант, всё это время молча сидевший в углу с пустой остывшей кружкой в руках.

Особист поморщился, снова поддёрнул шинель и продолжил:

– Передайте командирам взводов, а те, в свою очередь, пусть в обязательном порядке доведут до каждого бойца, что на их позиции, возможно, будут выходить отступающие подразделения и одиночки. Так вот, учтите. Необходимо проявлять бдительность. Вот это особенно подчеркните, товарищи, потому что под видом бойцов и командиров Красной Армии в наш тыл могут просочиться переодетые в красноармейскую форму диверсанты. Или просто трусы, которые бросили свои позиции необоснованно и теперь спасают свою шкуру. И те, и другие одинаково опасны. Всем всё понятно?

– Не всё. Разъясните, что значит, необоснованно бросили свои позиции? – снова колыхнулся на ящике, скрипнув, казалось, всеми его дощечками, крупнотелый, угловатый, как валун, лейтенант-десантник. – Вот мы от Угры тоже вроде как и не вразвалочку сюда проследовали. Бегом бежали.

В шалаше сразу повисло настороженное молчание. Особист дёрнул чёрными густыми бровями и сказал:

– Вы, товарищ лейтенант, отошли совершенно обоснованно. И справа, и слева от вас, насколько нам известно, то есть на флангах, наших войск не было. Вы избежали угрозы окружения. И отошли, как показали бывшие с вами бойцы и младшие командиры, в самый последний момент, когда уже были исчерпаны все имеющиеся возможности удерживать берег и свои позиции. Вооружение и имущество врагу не оставили.

– А, ну теперь мне действительно понятно, почему мы отошли.

Особист поморщился, но иронию лейтенанта-десантника всё же пропустил мимо ушей. И подытожил:

– Так вот, товарищи, выходящих на позиции пропускать и в сопровождении охраны препровождать к штабу.

– С оружием? – спросил кто-то из политработников, до этого момента молча слушавших разговор командиров.

Шалаш опять заполнило гнетущее молчание. Слышно было, как всё там же, севернее шоссе, то ближе, то дальше, гремела канонада. Все вдруг почувствовали, что там происходит что-то такое, значительное, что опрокинет всё остальное и потащит вместе с ними, курсантами и десантниками, по своим кочкам и ухабам. Нужна разведка. Срочная, глубокая разведка. И тут снова ворохнул глыбой плеча лейтенант-десантник:

– А скажите, где сейчас передовая?

– Я бы тоже хотел сейчас знать, где она, передовая, – тихо и уже несколько иным тоном ответил особист.

– Таким образом, как я понимаю, мы будем встречать выходящих из окружения, – сказал Мамчич. – Тогда зачем же их разоружать? Раненых – в тыл, а боеспособных – в строй, в окопы. К тому же эта процедура – разоружать, препровождать, как вы выразились, то есть конвоировать… У нас и так не хватает людей, чтобы хотя бы занять ячейки по всему периметру в одну нитку. Так что поручите эти несвойственные нам функции кому-нибудь другому.

– Кому? – спокойно, но со значением спросил особист.

– Не знаю. Я со своей ротой и дивизионом прибыл сюда не для ответов на эти вопросы, а драться. Имею на это чёткий приказ.

– В обозе собрано много трофейного оружия. Не хватает только людей, – поддержал Мамчича Старчак.

– Так вопрос не ставится. Но если даже и так, если вы, товарищи командиры, настаиваете и если того действительно потребует обстановка, то мы должны чётко знать, кого мы собираемся ставить под ружьё и кому доверяем позиции. – И особист начал набивать табаком вишнёвую с серебряным ободком трубку.

И Мамчич, и лейтенант-десантник с неприязнью смотрели и на особиста, на его дорогую трубку и на то, как он её бережно обихаживает. Но никто не проронил ни слова.

Из книги воспоминаний маршала Советского Союза, в октябре 1941 года генерал-лейтенанта, командующего 16-й армией Константина Константиновича Рокоссовского «Солдатский долг»:

«Общая обстановка, сложившаяся к 14 октября на Западном фронте, оказалась очень тяжёлой. Нанеся удар своими крупными танковыми и моторизованными группами на флангах, противник смог прорвать фронт на обоих направлениях как на севере, так и на юге, быстро продвинуться в глубину и, сомкнув кольцо, окружить войска нескольких армий, оставленных на прежних рубежах западнее Вязьмы. Если в Смоленском сражении в июле 1941 года немецкому командованию подобный маневр не удался, то теперь он осуществился полностью. Окружённые наши войска, не получив помощи извне и мужественно сражаясь, погибли во вражеском кольце. На московском направлении оказалась почти пустота».

Из «Военного дневника» генерал-полковника Франца Гальдера, начальника штаба сухопутных сил Германии с 1938 по 1942 г. Запись 6 октября 2941 г.:

«На фронте, где осуществляется операция «Тайфун», весьма значительные успехи. Танковая группа Гудериана достигла Орла. На остальных участках фронта группы армий сопротивление противника почти всюду сломлено (за исключением фронта 2-й армии. Танковые дивизии продвинулись на 50, а пехотные дивизии – на 40 км. Признаков преднамеренного отхода нигде не замечено.

4-я танковая группа, подчинённая 4-й армии, заходит главными силами на север. Войска противника, по некоторым признакам, деморализованы. Правый фланг танковой группы Гёпнера и левый фланг 2-й армии наступают на Юхнов и далее, не встречая значительных сил противника.

В целом можно сказать, что операция, которую ведёт группа армий «Центр», приближается к своему апогею – полному завершению окружения противника».

Распоряжение начальника Генерального штаба Красной Армии:

Командующему Резервным фронтом

Командующему Западным фронтом

Распоряжением Ставки Верховного Главнокомандования в район действий Резервного фронта командирован генерал армии тов. Жуков в качестве представителя Ставки.

Ставка предлагает ознакомить тов. Жукова с обстановкой. Все решения тов. Жукова в дальнейшем, связанные с использованием войск фронтов и по вопросам управления, обязательны для выполнения.

По поручению Ставки Верховного Главнокомандования

Начальник Генерального штаба КА Б. ШАПОШНИКОВ

6 октября 41 года, 19 ч. 30 м.

№ 002684.»

Глава четвёртая
В окопах

Передовой отряд курсантов и роты десантников спешно окапывались. Артиллеристы и миномётчики оборудовали позиции, маскировали врытые в землю орудия, пилили деревья и вырубали кусты, которые закрывали дорогу и могли стать помехой в бою. К шоссе выкатили две «сорокапятки», врыли по ступицы прямо за кюветом, щиты и стволы тщательно прикрыли еловыми лапками.

Мамчич с начальником штаба передового отряда обошёл участок обороны, который занимали курсантские взводы.

– Курсант Макуха! – окликнул ротный коренастого курсанта, сидевшего на дне пулемётного окопа, отрытого по всем правилам и замаскированного травой и хворостом. Рядом с курсантом под пятнистой плащ-палаткой горбился «максим». Сапёрная лопата торчала в кромке бруствера.

Ротный сразу отметил: и плащ-палатка, и лопата немецкие. Вот любители трофеев, подумал он, наслушались сказок Гаврилова… Однако отметил, что окопы в основном отрыты по всем правилам, и брустверы выложили аккуратно. Только пулемётчики, пожалуй, зарылись мелковато. Начнут с той стороны кидать мины… И замаскироваться бы им получше. Пулемёт для противника – первая цель.

– Я! – живо вскочил Макуха, пряча за спиной дымящийся котелок.

Да, мелковат у пулемётчиков окопчик, сразу определил Мамчич – курсант распрямился, и бруствер ему сразу оказался по грудь.

Пока курсанды передового отряда не обзавелись своей кухней, горячим ихподкармливали десантники. И вот в Дернове разжились трофейной. Теперь и рота, и дивизион полностью обеспечены кашей и варёными концентратами. А котелков, плоских и удобных, уже нахватали у немцев. Стеклянных фляжек тоже. Этому солдата на войне учить не надо. После нескольких успешных боёв в окопах, как правило, появляется всё необходимое. Вот почему нельзя отступать, во время отхода, особенно непредусмотренного заранее, теряются не только имущество и вооружение, но и люди. Но как раз этому-то – действиям взвода-роты в условиях отхода – курсантов учили мало. Война всегда сложнее теории и любых, самых новейших методик. Мамчич старался гнать от себя мрачные мысли, но мрак обступал его роту со всех сторон, и не замечать очевидного было ещё опаснее.

– Курсант Макуха, я знаю, что ложка для вас пока привычнее лопаты, однако для боя нужен основательный окоп. А в этом горшке немец уничтожит вас в первые же минуты боестолкновения.

– Да я их, товарищ старший лейтенант, сегодня уже двоих верных завалил.

– Сегодня противник отступал. Он был подавлен нашей внезапной атакой и бросил позиции. Завтра или уже сегодня ночью он попытается контратаковать. А перед атакой обработает по всем правилам из миномётов и орудий. Так что углубляйте окоп. Вы, Асанов, тоже. И соединяйтесь ходом сообщения. Сержант Сурхаев, проследите и доложите командиру взвода. По ноздри! Зарываться по ноздри! Всем!

Кто-то из курсантов присвистнул. Раньше, в училище, такое в ответ на приказание ротного никто бы позволить себе не осмелился. А теперь – фронт, война. И здесь, хоть и не попирая уставы, но людьми управляли уже другие законы. И другие отношения складывались между ними. Между командиром роты и курсантами, между командиром роты и офицерами, которые штатным расписанием, силою приказа и обстоятельств были подчинены ему, старшему лейтенанту Мамчичу, между взводными и курсантами. Там, в первом же бою, когда кто-то уже успел проявить себя, не сробеть, помочь товарищу, начала действовать другая иерархия, своя, неписанная табель о рангах, которая, Мамчич это прекрасно понимал, помогла роте успешно провести обе атаки и которая будет помогать им воевать и выживать впредь. И эти две атаки, их результаты, показали, что приказ начальника училища продержаться здесь, на участке дороге Юхнов-Мятлево-Медынь, пока основные силы училища не займут Малоярославецкий укрепрайон, он со своей ротой и подчинённым ему артдивизионом, пожалуй, выполнить сможет. Только бы не изменились обстоятельства. Не замешкались бы под Малоярославцем наши. Не предприняли бы чего немцы. И, главное, что происходит севернее, в районе Износок?

Мамчич окинул взглядом цепочку окопов, которая извилистой пунктирной линией тянулась вдоль берега речушки. Иногда она она прерывалась в заболоченных низинах, но потом снова появлялась и уже не пунктиром, а казалось, сплошной линией, основательно и надёжно окаймляя береговой скат. Но он-то знал:

слишком тонкой была эта линия – оборона его Шестой роты. Курсанты выглядывали из-за брустверов, тихо переговаривались. Он подумал о том, что, возможно, многим из них суждено будет остаться здесь навсегда. А кому-то посчастливится выжить. Какой жребий вытащит вон тот, голубоглазый, с сержантскими петлицами? Увезут ли его отсюда в бинтах с пулей в животе или с перебитыми осколками ногами, но всё же живого? Или завтра же зароют здесь, в его же окопчике, в котором он так тщательно обрезает стенки? А вон того курсанта, в трофейной шинели со споротыми погонами и нашивками, – что ждёт его? Несколько дней назад Шестая рота сдала свои шинели в ремонт и стирку. И не все взводы успели получить их назад. Рота здесь, в окопах, на позициях, а шинели там, в Подольске. Кому-то они уже не понадобятся. Другие, после первых боёв и трофеев, приоделись не по уставу. Война пишет свой устав. И глупо ему перечить. Пусть ходят и воюют в немецких шинелях. Мамчич ещё раз окинул взглядом оборону шестой роты. Тонкая пунктирная линия призрачно уплотнялась вдали и казалась сплошной. Местами курсанты действительно соединили свои одиночные окопы ходами сообщения, прокопали отводы. Но слишком тонка она была и ненадёжна, эта линия, словно детской рукой проведённая на листе местности грубым карандашом. В один эшелон. Любой из его курсантов знает, что значит строить оборону стрелкового подразделения в один эшелон перед возможной танковой атакой противника. Сконцентрируют удар, нажмут в одном месте, прорвут, и тогда, с оголёнными флангами…

Мамчич думал о своих курсантах, о тех, кого уже прикопали под берёзами, и вдруг словно споткнулся:

а что, какая судьба, ждёт его самого? Во время штыковой атаки он шёл в цепи и стрелял из своего ТТ, а потом подобрал СВТ упавшего рядом курсанта. И вместе с курсантами потом бежал вдоль домов и сараев по проулку и стрелял в спины убегавших немцев.

Теперь он стоял рядом со своим начштаба, смотрел на извилистую линию окопов, обрамлявших восточный берег речушки, на лица курсантов своей роты, на их согнутые в тесных ячейках потные спины и думал: что я могу сделать, чтобы как можно меньше из них осталось здесь, в этих воронках и ячейках? Что, кроме выполнения приказа, могу я здесь для них сделать?

«Десять метров траншеи лучше, чем метр могилы! Запомните это, ребята!» – это была его присказка, и курсантам она была знакома с первых же занятий в поле. Теперь она звучала по-иному. И он стрался её не произносить.

Когда офицеры, низко припадая к земле, ушли на правый фланг, в соседний взвод, из своего окопа выглянул помкомвзвода Гаврилов, окинул склон холма, на котором копошились знакомые фигуры курсантов, и рявкнул:

– Приказ понятен?! Выполнять как приказано! Сам проверю! И если замечу халтуру, будете копать ещё и отводы! Десять метров траншеи лучше, чем метр могилы! Ясно?

Лопаты во втором взводе застучали чаще. С этим громилой лучше не связываться. В бою он превращался в совершенного зверя. Но рядом с ним было не так страшно. Взвод как будто почувствовал: в самый трудный момент помкомвзвода сообразит, как надо действовать, подаст команду, а им, курсантам, нужно не медля выполнить её, и любая опасность, любая беда, как слепой осколок, пронесётся мимо.

– Глубже зарывайтесь в землю, сучата! Окоп – по грудь! Бруствер – по горло! Чтобы можно было удобно вести огонь. Окоп – это основная позиция бойца. Его, можно сказать, крепость! Из которой он, надёжно защищённый, должен своим прицельным огнём поразить лютого врага! То есть – победить! Вот что такое окоп! А не яма, где можно спрятаться от огня противника и где время от времени можно справлять собственную нужду. Кому неясно?

Кому неясно… Всем давно всё ясно. И именно поэтому реакция на очередные наставления старшего сержанта Гаврилова была следующей. Кто-то из курсантов, не поднимая головы, вдруг произнёс твёрдым голосом:

– Хорош учить, Гаврилов! Сами знаем, для чего окоп нужен.

Помкомвзвода нахмурился и уже набрал в лёгкие воздуха, чтобы извергнуть очередное ругательство, но передумал, усмехнулся и покачал головой. Он даже не привстал из своего ровика, чтобы посмотреть, кто это в их взводе появился такой шустрый. Какая разница, кто. Курсанты становились солдатами, и им уже не подходил тот тон, которым он крыл-воспитывал их в училище и по дороге сюда. Сегодня его «сучата» только в Дернове и в окрестностях уничтожили огнём и штыками около сорока неприятелей. Отличились даже те, на кого он и не рассчитывал и чьи боевые качества и моральный дух он явно недооценивал.

В соседней ячейке усердно сопел курсант Денисенко. Часто стучал лопатой, с крёхтом и хаканьем рубил берёзовые коренья, дёргал соплёй и что-то бормотал. Штаны его, видимо, ещё не просохли. Небось мёрзнет, сучонок, подумал сочувственно помкомвзвода и понюхал окружающий воздух. Но запаха своего подчинённого Гаврилов не уловил. Пахло прелой листвой и порушенной землёй. Во время боя с Денисенко происходило непонятное. Он постоянно мочился в штаны, при первой опасности падал на землю, распластывался, как мышь под доской, буквально прилипал к спасительной почве, и поднять его было почти невозможно. Но когда помкомвзвода подбегал к нему, приподнимал за воротник шинели и встряхивал, тот живо вскакивал и впадал в совершенно иное состояние: это была либо истерика на грани разрыва сердца, либо буйный восторг: он визжал, рычал и вырывался вперёд, потрясая своей винтовкой с примкнутым штыком. Однако после того, как в Дернове он заколол здоровенного гренадера, в нём произошла некоторая перемена. Он осмелел. Его уже меньше клонило к земле. В цепи шёл не нарушая интервала и молча. Но мочиться не перестал. Нервное, понял Гаврилов и стал опекать курсанта.

Помкомвзвода вылез из ровика, глотнул из фляжки, пополоскал рот и выплюнул за бруствер, снова принюхался.

– Денисенко!

Тот высунулся из окопа, утёр красным кулаком под носом.

– Поди в ручей, штаны замой. Пока не стреляют. Несёт, как от престарелого кобеля.

– Да чего тут… Уже ж высохло, товарищ старший сержант, – буркнул Денисенко.

– Тьфу т-ты! Высохло унего…

Вечером, когда с самого дна оврага и из лесу по лесным дорогам и коровьим тропам выползла и заполнила всё окрестное пространство густая, тягучая, как дёготь, осенняя темень, быстро переходящая в ночь, пошёл дождь. Вначале он осторожно, как бы присматриваясь к склону перед ручьём, самому ручью и ольхам, обежал всё, а потом, видать, облюбовал местность и налёг густыми накатами, так что вскоре в копы потекли холодный струйки с кусочками размытой земли и мелкими камешками. Курсанты укрылись трофейными плащ-палатками и шинелями и задремали на охапках принесённой с поля соломы. Те, кому не спалось, или укрыться было нечем, доедали остатки каши, хрупали сухарями. Замерли, притихли в своих норах. Вспоминали – кто прошедший день, первую и вторую атаки, бегущих немцев, горящие грузовики и танки, погибших товарищей, кто родню, матерей, невест и друзей и тот счастливый мир, который оставили в родных сёлах и городах. На какое-то время на позициях курсантской роты установилась тишина.

Там и тут слышался храп спящих утомлённых людей. Не спали только боевые охранения, выдвинутые на правый берег реки и окопавшиеся там, да часовые в траншеях. Дождь вконец освоил их позиции и тихо, совсем не по-фронтовому шелестел в опавшей листве, мягкими осторожными лапками ходил по плащ-палатке, которой Воронцов закрыл сверху свой одиночный окоп, глубокий, под свой рост – для стрельбы стоя. Он сел на охапку свежей соломы, которая, ещё не тронутая ни дождями, ни морозами, пахла летом, нагретой солнцем землёй и всяческим изобилием минувшего августа. Воронцов пощупал солому, пустые, вымолоченные метёлочки, которые шуршали в пальцах, как кусочки пергамента, и определил – овсяная.

Мягкая, хорошо вызревшая, шелковистая. Такой в селе всегда набивали матрасы. У них в Подлесном был даже день, всегда воскресенье, когда в колхозе раздавали солому. Бесплатно. Чтобы в зиму обновить матрасы.

Это был настоящий праздник. С утра мать и сёстры вытаскивали на улицу матрасы со сбившейся и растёртой в труху и пыль старой соломой, распарывали их по шву, вытряхивали под яблони. Наматрасники несли на реку, на пральню, тщательно, с мылом, стирали и выполаскивали. Затем развешивали на жердях.

На солнце и ветру грубоватое самотканое льняное полотно высыхало быстро. И вечером наматрасники, вывернутые налицо и выглаженные жаровыми утюгами, уже набивали свежей соломой и зашивали большой штопальной иглой, которую мать хранила как зеницу ока в платяном шкафу со скрипучи дверцами, в жестяной коробке, где лежало самое ценное – их метрики и какие-то нужные справки. В дом вместе с пухлыми матрасами, казавшимися необычно огромными и лёгкими, они вносили запах поля и лета.

И этот аромат поселялся в их жилище надолго, почти до самой весны. Он постепенно истончался, становился едва уловимым, и только заходя в дом с мороза можно было почувствовать его, но никогда не исчезал насовсем. Постели сразу становились высокими, под потолок. Варя и Стеша запрыгивали на свою кровать с разбегу и тонули в ней, одни русые головёнки торчали в белых складках воздушной простыни. Сёстры спали вдвоём. Они кувыркались, резвились, хохотали до хрипоты, а потом блаженно затихали. Его кровать, стоявшая в другом углу за пёстрой ситцевой шторкой, была узкой, похожей на солдатскую. И матрас на ней был поуже. Но тоже пышный, тёплый и уютный. В первые ночи после перебивки он буквально обнимал его плечи и ноги, будто перина. Точно такая же кровать была и у деда Евсея. Их кровати стояли рядом. В последние годы дед перебрался на печь, «на родину». «Всех к старости тянет на родину», – посмеивался дед Евсей, забираясь через козёнку на свою печь, на лежанку, на кирпичи, сверху застланные старым, как и сам он, овчинным тулупом и какими-то зипунами. Матрас деда Евсея тоже набивали свежей соломой. Это был единственный день, когда солому в колхозе раздавали даром, по нескольку возов на каждый двор, кому сколько надо, вволю. Некоторые, кто понаглей и порасторопней, успевали набить даровой соломой курятники, чердаки и укромные закутки, куда никогда не заглядывал глаз колхозного начальства – председателя или бригадира.

Успели ли управиться с осенними работами нынче? Может, и не до того было. Воронцов вздохнул, и вздохнул с дрожью, прощаясь с внезапно нахлынувшими воспоминаниями. Без отца и брата могли и не управиться. Хорошо, если убрали картошку.

Рядом возились пулемётчики Селиванов и Краснов, первый и второй номер РПД. Окоп им пришлось отрывать широкий, на двоих. У артиллеристов они раздобыли большую лопату и быстро расширили свой ровик, прокопали ход сообщения в сторону ячейки своего командира отделения. Селиванов убрал с бруствера ручной пулемёт, протёр его сухой чистой тряпицей, которую всегда держал в голенище сапога, продул прицел. После этой процедуры первый номер встряхнул тряпицу, разгладил её на колене, аккуратно, как носовой платок перед увольнением, сложил вчетверо и сунул обратно за голенище. Вскоре пулемётчики захрапели. Сперва Краснов, а следом за ним торопливо, будто догоняя товарища, и Селиванов. Они храпели так же дружно, как и работали лопатами полчаса назад.

Задремал и Воронцов, не в силах больше сопротивляться усталости и внезапному теплу, образовавшемуся в его тесном и случайном жилище, отгороженном от всего мира, от этой тревожной ночи и от всей войны тонкой парусиной солдатской плащ-палатки. Они воевали всего один день, но и этот день был уже войной. И война научила их многому. К примеру, ценить самые простые вещи, которым раньше никто из них не придавал особого значения. Даже вот такую минуту спокойствия и тишины. Она длится и длится, словно исчезая с каждым мгновением, и надо молить судьбу о том, чтобы она не обрывала эту дорогую минуту. Охапку сухой соломы на дне окопа. Ведь в другой раз такая охапка может и не найтись. Палатку над головой, сохраняющую тепло и надёжно закрывающую от дождя накопленное тепло и призрачный уют. Сам окоп, достаточно глубокий, с прочными стенками. Тишину. И то, что в кармане после ужина осталась пайка хлеба, которую можно съесть в любой момент. Не сухарь, а настоящий хлеб, мягкий, пахнущий пекарней и полем. Всегда ли это будет у них на войне? Веки отяжелели, голова поникла на колени. Надо бы каску снять, вяло подумал он, а то голова болеть будет. Сейчас сниму… Но ноги вдруг побежали по жаркому песку, по золотой косе, щедро намытой паводком по обрезу берега вдоль речки Ветлицы…

Де это я? Неужто дома? Дома… Над золотой песчаной косой с тихим хрустящим шорохом летали стрекозы. Легко, как легко и радостно бежать босиком по песчаному берегу, когда в тебя не стреляют! Ноги несут, как крылья. Куда несут его ноги? Домой… Домой… Вон они, крыши его родного Подлесного, уже виднеются среди ракит и сосен. И вдруг он запнулся, упал, и его понесло куда-то в сторону, в черноту, в промозглость, где со свистом и хриплым скрежетом летают рваные куски раскалённого металла… Куда его несёт? И откуда здесь, на песчаном, пронизанном золотыми лучами горячего солнца берегу, эта чернота и промозглость? Не хочу… Надо выбраться отсюда… Не хочу!.. Лучше – домой. Туда… Вон туда, где виднеются родные крыши! Туда, туда…

– А-а-а! И-и-и!..

Воронцов вздрогнул, откинулся в угол тесного окопа, машинально снял СВТ с предохранителя, задержал дыхание, прислушался. В винтовке у него полный магазин, и Воронцов был спокоен. Каждый патрон, прежде чем защёлкнуть его в коробку магазина, он тщательно протёр, продул пазы, погрел в своих ладонях. Они, те десять патронов, безупречно похожих один на другой и теперь замерших между стволом его винтовки и пружиной магазина, не подведут. Он осмотрел каждый из них – они не имели изъянов. Не подведёт и вычищенная и смазанная винтовка.

– Оё! Оё! А-атпус-сти, с-с-ка-а!..

Вопил Денисенко. Это он испугал его, разрушил искусно сотканную из случайных обстоятельств и хрупких надежд паутину сна, и едва не утащил в промозглую черноту ужаса. Денисенко вопил истошно, по-бабьи. Как будто его убивали. Оказалось, он плохо закрепил над головой плащ-палатку, она провисла, накопила воды, и эта накопленная вода, отяжелев и в одно мгновение изменив центр своего средоточия, обвалилась в окоп прямо на голову спящего курсанта.

– Отставить! – рявкнул помкомвзвода.

Гаврилов перемахнул через песчаную гряду, на всякий случай держа в одной руке гранату, а в другой – автомат с полным диском. И вскоре оттуда послышалось:

– Ну, что у тебя, Денисенко? Да ладно ты, не переживай. В санчасть тебе надо. Завтра же доложи лейтенанту. Или давай я сам скажу. Это ж дело такое… стесняться… что ж тут? Организм такой…

Денисенко опять в штаны напустил, с облегчением подумал Воронцов. Видимо, в атаку пошёл…

Проснулись и другие курсанты. Селиванов с Красновым вытащили на бруствер пулемёт и, замерев, всматривались в березняк на той стороне лощины.

– Что там?

– Немцы? Где?

– Куда стрелять, товарищ сержант?

– Отбой, ребята!

– Ложная тревога!

– Рюмки налить! – выкрикнул голосом старшины сержант Смирнов, и в ячейках там и тут послышался смешок.

Смирнов опять, видимо, решил потешить своё отделение. Ох уж этот Смирнов! Балагур и похабник, он, не смотря на панибратские отношения с курсантами, пользовался их уважением. Приказы его исполнялись тут же, без пререканий. Доверяли ему и офицеры. А со старшиной роты у него, похоже, и вовсе была дружба. Этот весельчак и заводила Смирнов на самом деле был не так прост и знал, с кем и какие отношения надо поддерживать, и где соломки подстелить, чтобы больно не удариться. Всегда у него в ранце в запасе была банка рыбных консервов, пара-тройка сухарей, несколько кусков сахару.

В третьем отделении послышались приглушённые голоса. Потянуло табачным дымком.

– Огня не разводить! – тут же последовал окрик помкомвзвода. – Пионэры…

На правом фланге сразу притихли, но уже вскоре оттуда донёсся задавленный смешок нескольких курсантов.

Ну, точно, Смирнов затравил очередную байку, догадался Воронцов, и это его сразу как-то согрело – война словно и не мешала привычной жизни роты. Заливает, и всё ему нипочём. И откуда он столько знает? Словно, прежде чем попасть в пехотно-пулемётное училище, специальные курсы заканчивал. Воронцов догрыз горбушку. Он откусывал хлеб маленькими кусочками, подолгу держал их на языке, словно взвешивал, и они буквально таяли у него во рту, так что и глотать, казалось, было нечего. Он приподнял край плащ-палатки, осторожно слил за бруствер накопившуюся воду и обнаружил, что дождь немного поутих. Вот почему оживились в третьем отделении – вылезли покурить на свежем воздухе.

Кругом было черно. Почти так же, как и в глубине окопа под плащ-палаткой. Чёрный бруствер. Чёрное небо. Чёрная траншея, расходящаяся в разные стороны от его ячейки. Снег совсем растаял. И следа от него не осталось. Только березняк смутно виднелся на той стороне лощины, нарушая гармонию ночи нечёткими на расстоянии белыми разводами. Вот и хорошо, подумал воронцов, не так видны наши окопы. Немецкая разведка, должно быть, уже шныряет по лесу. Кружит по тылам их отряда. Не зря ротный приказал везде выставить усиленные боевые охранения и наблюдателей.