Текст книги "Примкнуть штыки!"

Автор книги: Сергей Михеенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава третья
Атака на Дерново

Атака на Дерново была такой же стремительной.

Артиллеристы дивизиона капитана Россикова стреляли точно, и в первые же минуты боя накрыли позиции немцев у Варшавки. Они буквально смели и пулемётные расчёты, и орудие, так и не успевшее сделать ни одного выстрела. Подбили два танка. Один из них после первых попаданий скупо задымил и продолжал двигаться вдоль придорожного кювета, будто не осмеливаясь перевалить через него, и в его открытый бок орудия дивизиона всаживали новые и новые бронебойно-зажигательные, пока внутри у него что-то не надорвалось. Правая гусеница дёрнулась, заклинила, левая начала зарываться в песчаной бровке кювета, а из открытого бокового башенного люка повалил густой, чёрный, как от горящих автомобильных шин, маслянистый дым. Другой взорвался сразу, как контейнер с боеприпасами, в который бросили гранту. Взрывом сорвало башню и отбросило в строну. Расправившись с главной опасностью, дивизион перенёс огонь в глубину немецкой обороны, поражая более мелкие цели.

С колокольни тем временем вели огонь два пулемёта: быстро освоенный разведчиками скорострельный трофейный «машиненгевер» и наш «дегтярь».

Пулемётчики частично перебили, а частично разогнали миномётные расчёты и поливали огнём засевших в домах и сараях автоматчиков.

Вскоре взводы ворвались на окраину села и стали быстро продвигаться вдоль дворов, выбивая гренадеров из-за полениц и строений, вытесняя их на огороды и расстреливая бегущих. Стреляли с азартом, с криками руганью. Уже десятки трупов в серо-зелёных шинелях лежали там и тут, раненые ковыляли и уползали к лесу. В центре села первый взвод захватил полевую кухню и две гаубицы. Снарядов к гаубицам не оказалось. Вот почему они не стреляли, когда цепи подходили к селу и когда атаку курсантов можно было прервать и разметать по обочинам шоссе тремя-четырьмя точными залпами. Зато кухня дымила трубой. В котле побулькивало, пахло разваренными макаронами, хорошо заправленными тушёнкой.

Второй взвод плотной цепью охватил Дерново с юго-востока и таким образом отрезал немцам путь к отходу в сторону леса.

А в центре села во всю шла драка.

Курсант Денисенко, вопя что-то бессвязное, перемахнул через штакетник крайнего двора и погнался за немцем, который сперва выскочил из калитки навстречу, но, вдруг обнаружив, что у него в рожке автомата кончились патроны, а по улице густой толпой бегут и бегут рослые иваны в хорошо подогнанных шинелях с необычно-яркими петлицами и винтовками наперевес, повернулся – куда бы спрятаться? где бы переждать? – и ногой выбил дверь в сенцы. Он мгновенно понял, что теперь спастись от гибели можно только в доме, в стенах жилья. Но его заметили. От рычащей и грохочущей сапогами толпы отделился один иван и начал его преследовать. Черт возьми, как легко и красиво он срезал бы его короткой очередью, если бы в рожке было хотя бы пять-шесть патронов. Запасная обойма торчала в раструбе сапога. Перед боем он всегда засовывал туда пару рожков, и их вполне хватало, чтобы разогнать иванов по лесу, а кое-кого и захватить в плен. Многие из них сразу же поднимали руки, стоило только их взводу выскочить на своих быстрых мотоциклах на каком-нибудь перекрестье дорог и сделать несколько очередей в гущу нестройной колонны. Русские отвечали редко. Они словно ждали того случая, чтобы бросить своё примитивное оружие и вылезть из своих глубоких окопов или покинуть колонну. Но сейчас нужно было отщёлкнуть и выбросить пустой рожок, нагнуться за новым и вставить его в гнездо, потом передёрнуть затвор, дослать патрон в патронник, и сделать это аккуратно, плавно, чтобы патрон не перекосило и не заклинило.

Для этого хватило бы всего лишь нескольких секунд. Но иван – вот он, уже совсем близко, лицо его перекошено от ярости, и он, конечно же, постарается сделать всё, чтобы не дать ему этих спасительных мгновений. У него длинная самозарядная винтовка, в магазине которой, быть может, тоже кончились патроны, но этот жуткий штык, похожий на тесак… Чёрт возьми, да ведь это настоящее средневековое копьё! И автоматчик, понимая, что не успеет ни перезарядить своё оружие, ни укрыться за дверью, резко повернулся лицом к опасности и попытался отбить штык атакующего русского. Он мгновенно всё рассчитал: отбить в сторону штык и затем ударить ивана рукояткой своего надёжного автомата в висок. Точно так же, как на границе возле Буга он прикончил в рукопашной выскочившего прямо на него пограничника. Тот тоже готовился ударить его штыком. Беднягу, должно быть, давно расклевали вороны.

Вальтер Клюг был родом из Восточной Пруссии, из небольшой деревни, в которой жила вся его родня, где жили поколение за поколением все его предки и по отцовской, и по материнской линии. Деревня была основана одним из предков Клюга, древним пруссом, отважным воином. Стояла он недалеко от города Летцена на берегу небольшого озера. Озёр вокруг Летцена много. Такие же древние и прекрасные, как и весь край, который так и называли – Мазурские озёра. Многие озёра в его краю соединялись каналами, образуя обширную систему протоков и рукавов, так что на лодке можно вполне свободно путешествовать от одной деревни к другой, и даже перебираться от одного города к другому. Таких прекрасных и удобных для проживания мест он не встречал нигде. Когда он прибыл на сборный пункт и, получив форму рядового гренадерского пехотного полка, начал знакомиться с товарищами, ему так и сказали: «Так значит, ты, парень, родом с Мазурских озёр?» За эти годы много земель он прошёл с оружием в руках, но края красивее, чем его родина, его Мазурские озёра, не видал. Воевать Вальтер Клюг начал ещё в Северной Франции. Их полк вошёл в 16-й танковый корпус генерала Гёпнера. В корпусе было много танков и много пехоты, и поэтому он представлял собой, скорее, не танковый, а панцер-гренадерский корпус. Впрочем, все танковые подразделения вермахта наполовину состояли из пехотны. Полтора года назад, в мае 1940 года, корпус стремительно атаковал позиции 1-й французской армии, при этом отличился, захватив большое количество пленных и трофеев. Тогда они действительно хорошенько отделали высокомерных лягушатников и опрокинули пытавшихся контратаковать англичан. Англичане оказались более стойкими и на отдельных участках дрались действительно, как львы. Но кто может остановить натиск германской армады? Танки и гренадерские цепи их корпуса шли вперёд по трупам неприятеля и ломали любое сопротивление. Когда противник сопротивлялся, резко возрастало количество убитых и раненых. С обеих сторон. Когда же отходил, бросая оборудованные позиции или складывал оружие без боя, дело обходилось без стрельбы. В некоторых городах и селениях молоденькие француженки встречали их как освободителей. Жаль, что недолго им там пришлось стоять. Перед вторжением в Россию корпус был пополнен новыми полками и танками, мощными Т-IV, которые таранили любые заграждения. Их семидесятипятимиллиметровые пушки пробивали броню танков противника, как фанеру. Правда, и иваны вскоре применили свои лучшие танки, и однажды в открытом бою сожгли две роты их Т-IV и лёгких танков. Вместо чешских карабинов им выдали новенькие пистолеты-пулемёты МР40 и пулемёты МГ-34. Огневая мощь рот сразу возросла. Их генералу сопутствовала удача. Его любил фюрер. Вот почему у них всегда было самое лучшее оружие и превосходное тыловое обеспечение. Вскоре, уже на марше в глубь России, корпус был развёрнут в 4-ю танковую группу. И танки генерала Гёпнера при постоянной поддержке пехоты, среди отважных и бывалых солдат которой был и он, рядовой Вальтер Клюг и его верные товарищи, двинулись к северной столице русских – Ленинграду. А в сентябре, когда Ленинград был окружён и взятие его в Берлине сочли делом нескольких дней, их 4-ю танковую группу с севера срочно перебросили сюда, в самое пекло, в центр Восточного фронта, на московское направление. В ходе операции «Тайфун» танковая группа Гёпнера вошла в состав 4-й полевой армии генерал-фельдмаршала фон Клюге. Теперь уже здесь решалось многое, если не всё. Фюрер снова доверял им главное направление. Стремительную атаку, которая решит, наконец, судьбу операции и всего восточного похода против большевиков, должны были провести они, доблестные солдаты удачливого генерала.

Второго октября их моторизованный полк без особого сопротивления со стороны противника прорвалего оборону на реке Десне в районе Рославля и начал продвигаться вперёд вдоль Варшавского шоссе. Для русских это шоссе было действительно Варшавским. Но они, солдаты и офицеры вермахта, склонны были именовать это шоссе Московским. Потому что оно было кратчайшей дорогой до Москвы. Полк, который первым ворвётся в столицу иванов, так обещал им их генерал, весь, до последнего писаря и кашевара, будет награждён Железными крестами первого класса, а офицеры ещё и поместьями в лучших землях завоёванной страны варваров. Земли здесь действительно много, и её хватило бы не только для офицеров, но и для солдат, размышлял Вальтер Клюг, с восхищением оглядывая окрестность. Но, чёрт возьми, где фюрер возьмёт столько Железных крестов? Ведь это большая и редкая награда не только для солдата, но и для офицера! Правда, стоило ему об этом сказать вслух, как кто-то из ротных ворчунов из числа старослужащих мрачно заметил, что речь, видимо, вовсе и не о тех крестах… О, он, знал, на что тот намекает. Обширные кладбища солдат, павших в боях за великую Германию, производили впечатление. В том числе и скромностью берёзовых крестов с лаконичными табличками. Но наступление всё же шло успешно и потери были незначительными. За трое суток марша, прерываемого мелкими стычками авангарда, они продвинулись к Москве более чем на сто километров. Когда они сидели в окопах под Рославлем и ждали приказа наступать, офицеры им говорили, что именно в этих местах иваны укрепились особенно хорошо и будут встречать их огнём и штыком. Но пока всё шло успешно. Так что Железные кресты всё больше и больше становились реальностью. И это начинали чувствовать даже ворчуны, которые всегда были чем-то недовольны: то недостаточным количеством мяса в макаронах, то неверной заводской пристрелкой карабинов и автоматов, то здешним климатом и свирепыми комарами, которые действительно прокусывали до костей даже через сукно шинелей, то несвоевременными приказами командиров, которые, как казалось, мало заботились о нуждах простого солдата. Правду сказать, во многом старики были всё же правы. Но об этом всё же лучше было всё же помалкивать.

Пятого октября они заняли Юхнов – крепость русских на Варшавском шоссе. Их полк вошёл в город следом за подразделением «древесных лягушек». Но и до тех там хорошенько поработали эскадрильи Ю-87 и Ю-88 фельдмаршала Кессельринга. Эти лихие парни всегда поддерживали их с воздуха. Они действовали столь стремительно, дерзко и эффективно, что роты их полка, даже не снимая автоматов с предохранителей и не истратив буквально ни одной гранаты, входили в города и селения, преодолевали укрепрайоны в буквальном смысле слова по трупам иванов. Единственной серьёзной неприятностью, которую гренадеры при этом испытывали, было то, что трупы иванов уже через несколько часов начинали смердеть. Так что для привала и приёма пищи надо было выбирать местечко более укромное, главное, подальше от места бомбёжки.

Самый сильный бой произошёл на Десне, неподалёку от Рославля, и их панцер-гренадерский полк снова проявил доблесть, отличившись находчивостью командиров и исключительной храбростью солдат и экипажей. В тот день он, рядовой первого взвода шестой роты Вальтер Клюг, взял в плен шестерых иванов. Правду сказать, особого труда это не составило: когда он дал прицельную очередь и свалил офицера, русские сами тут же бросили винтовки и подняли вверх руки. А ведь если бы они решили сопротивляться и начали стрелять, неизвестно, чем бы всё кончилось. Возможно, он и некоторые его товарищи и не дошли бы до Юхнова. Но иваны бросили оружие и поднялись из своих неглубоких окопов, как видно, наспех отрытых на опушке чудной красоты леса. У них были руки крестьян, и сами они, казалось, пропахли землёй. Куда им против гренадер, прошедших Польшу, Францию, Югославию, Литву и Белоруссию? Пахали бы они свою скудную землю и плодили со своими жёнами рабов для великой Германии. О брошенных винтовках он, конечно же, умолчал, когда сдавал пленных командиру взвода. Не хватало ещё тащить на себе эти тяжёлые штуковины с длинными штыками и грубыми прикладами. Пусть валяются там, где их бросили иваны, и рдавеют. Они уже никому не понадобятся. А придёт время, их соберут на металлолом и немецкие мастера сделают из них машины и механизмы, которыми будут обрабатывать здешние поля и перерабатывать собранный урожай.

В Юхнове состоялось построение. Перед построением рота привела себя в порядок. Гренадеры нацепили противогазы, которые все эти дни были свалены в кучу на одной из повозок идущего следом обоза. Надраили сапоги. Щётка и банка с гуталином у немецкого солдата всегда под рукой, в ранце. Они-то, пожалуй, поважнее противогаза. Ведь иваны, как бы безнадёжно ни складывались их дела, ни разу ещё не применили отравляющие вещества. Гренадер роты обер-лейтенанта Вейсса предупредили, что приезжает генерал и будет вручать награды особо отличившимся в предыдущих боях и объявит отпуска тем, кто этого заслужил. И действительно, сам генерал Кнобельсдорф, командир их несокрушимой 19-й танковой дивизии, прикрепил к его, рядового Вальтера Клюга, мундиру, который он, к счастью, успел отчистить от пыли, копоти и чужой крови, Железный крест II-го косса. Теперь уже неважно, думал он, получит ли он за Москву ещё один крест. Это, конечно, было бы здорово – нацепит на грудь Железный крест I-го класса и в таком виде заявиться на порог своего родного дома! Но и без второго креста он был уже герой. Он был настоящий герой, и на его предложение там, на родине, на Мазурских Озёрах, ответит радостным согласием, пожалуй, любая, даже самая красивая девушка, о которой до войны, до восточного похода, он мог только мечтать и тайно вздыхать. Теперь он имел Железный крест – высшую награду солдата вермахта! Такую награду в первом взводе имеют только двое: фельдфебель Гейнце и он, рядовой Вальтер Клюг. Правда, фельдфебель Гейнце, этот мужлан, с таким похотливым неистовством любивший русских женщин и заступавшийся за их мужей и братьев, пленных солдат и командиров РККА, получив свой Железный крест ещё месяц назад за смоленские бои, вдруг сказал: «Эх, ребята, я был бы счастлив вдвойне, если бы этот довольно необычный кусок дерьма обладал хотя бы следующим свойством: к примеру, котелок воды из русского колодца превращал хотя бы в кружку русского самогона! Вот это была бы настоящая награда горячо любимой родины!» – «Гейнце, ты же прекрасно знаешь, дерьмо не может превращаться в шнапс», – возразил кто-то старому солдафону. Многих во взводе коробили его неожиданные шутки, которые можно было принять за что угодно. Но старого вояку Гейнце, стрелявшему в славян ещё в годы Великой войны, не так-то просто было смутить. Он подкрутил вверх тонкие кончики своих кайзеровских усов и сказал: «Почему же? Ведь это немецкое дерьмо! А значит, самое лучшее дерьмо в мире! Не так ли, Вальтер? И не это ли мы здесь, в стране варваров, демонстрируем по нескольку раз в день, засерая все окрестности!?» Он всегда задевал кого-нибудь, кто отличался рвением перед взводным командиром, особенно тех, кого подозревал в нацистских настроениях. И всем свои поведением подчёркивал, что ему отвратительны наци. Поведение Гейнце, скорее всего, объяснялось тем, что женат он был не то на польке, не то на чешке и из-за этого союза немало претерпел. Однако, это тоже было известно в роте, жену свою не оставил, а при случае говорил, что более добропорядочной и верной женщины не найти во всём рейхе. Он свободно делал то, что считалось нежелательным. К примеру, заходил в дома русских, чтобы напиться воды, наполнить свою фляжку и умыться. И жалел их, сокрушаясь по поводу того, как бедно те живут в своих тесных домах, по самые окна вросших в землю. Да, русские были почти такими же людьми, как и они, немцы.

Особенно внешне. И особенно молодые женщины.

Стройны, красивы, чистоплотны. Многие светловолосы и светлоглазы. Вот Гейнце и носил с собою в Солдатской Книжке между страницами, где значились отметки о его боевых отличиях и где были записаны даты и количество посланных на родину посылок, пару презервативов в прозрачной упаковке.

Но он, шютце Вальтер Клюг, всё же не мог преодолеть предубеждения и некоторой даже брезгливости к этим русским и ни за что не лёг бы даже с самой красивой и самой чистоплотной, будь она и цветом волос и цветом глаз похожа на девушку его родины.

Командир роты обер-лейтенант Вейсс обещал ему отпуск домой. «Клюг, обещаю тебе, вот возьмём Медынь, ещё одну русскую крепость на Московском шоссе, и поедешь к своим девушкам на мазурские Озёра», – говорил он и улыбался, как будто и сам был родом оттуда. До Медыни было рукой подать, всего несколько десятков километров. Эту очередную русскую крепость он видел на карте командира роты.

Скорее всего, парни из 2-го Воздушного Флота разнесут её по камешкам, прежде чем они въедут туда на своих мотоциклах и танках. И им, идущим по земле, опять придётся нюхать разлагающиеся трупы противника и искать укромное место для отдыха и обеда. На карте это был обычный красный кружочек, и ничего более. «Вот твои мазурские Озёра! Вот твои девушки, Клюг!» – сказал обер-лейтенант Вейсс и ткнул пальцем правой руки, туго обтянутой в лайковую перчатку, в свою полевую карту. Новую карту командиру роты выдали совсем недавно. Она ещё похрустывала и пахла типографской краской. Рукою обер-лейтенанта на ней было сделано всего несколько пометок: Юхнов, Мятлево, Медынь и Малоярославец. Товарищи завидовали Клюгу, похлопывали его по плечу, говорили: «Тебе, дружище, всегда везёт!.

А вместе с тобой везёт и всему нашему взводу. Мы уже несколько дней воюем без потерь!» – И стреляли у него очередную сигаретку. Что ж, он охотно угощал. Ведь с него причиталось. К тому же курить он начал совсем недавно, после того, как их рота угодила в засаду прямо на марше. Иваны забросали их минами и гранатами, и только второй взвод потерял сразу пятерых убитыми и семерых ранеными. У троих были оторваны руки и ноги. От скряги Гейнце, который тоже должен был угощать, всё равно ведь не дождёшься и окурка. Вчера Вальтер получил из дома письмо. Писала сестра Герда. Сестрёнка уже невеста. Красавица, каких, признаться, мало на свете.

И почерк у неё на редкость красивый. Аккуратные, одна к одной, буквы выстроены в ровные строчки.

Кажется, от них пахнет её белыми пальчиками и душистыми волосами, которые она моет каким-то особым мылом. Секреты женщин. Герда писала, что они убрали и переработали весь урожай. Теперь им легче, потому что магистрат для ведения хозяйства выделил двоих пленных рабов и те трудятся у них в фольварке с утра до ночи и послушно выполняют все самые трудные работы. Герда писала, что иваны, вопреки ранее существовавшим представлениям, не так уж и ужасны, но всегда голодные, напуганные и забавные. Последнее слово насторожило, а потом стало раздражать всякий раз, когда он перечитывал письмо.

Что значит: «забавные»? Она что, с ними забавляется?

И в голову лезли всякие дурацкие мысли, вроде презервативов Гейнце. Ладно, решил он в конце концов, вот разрушим эту русскую крепость Медынь, поеду в отпуск на родину и во всём разберусь сам. Германии, конечно же, нужна дешёвая рабочая сила. Особенно сейчас, когда многие немцы надели солдатские мундиры, покинули Vaterland и теперь выполняют свой священный долг перед Великой Германией сражаясь кто в Африке, кто в небе над Гибралтаром и в бескрайних водах многих морей, а кто здесь, на Восточном фронте. В Рейхе и союзнах странах должны производить достаточное количество оружия, боеприпасов, самолётов, танков, автомобилей, продовольствия, обмундирования. На заводах и фабриках много чёрной, работы, и ею не должны заниматься высококвалифицированные рабочие и специалисты, которых даже в армию не призывают по причине их незаменимости там, в цехах, у станков. Вот эту чёрную работу и должны выполнять рабы. Чёрт бы их побрал! Как они себя ведут в большинстве случаев в бою! Иваны всегда бегут, как только за дело берутся штурмовые эскадрильи 2-го Воздушного Флота и их рота при поддержке танков поднимается в атаку! Разве могут такие называть себя солдатами? Или они действительно не хотят выполнять приказы своих большевиков-командиров и жидов-комиссаров?

На Десне их, разбежавшихся по лесам и оврагам, травили, как зайцев на большой охоте, а уцелевших сгоняли к шоссе десятками и сотнями. Иногда они попросту бросали свои окопы и выходили навстречу с поднятыми руками и листовками-пропусками. Брели, как бараны. Как стриженые бараны с испуганными глазами. Так было до Юхнова.

И вот на их полк, успешно, почти без помех продвигавшийся вперёд в составе дивизионного авангарда, напали какие-то свежие формирования иванов. Они были совершенно не похожи на тех, с кем они имели дело все эти дни. Неужели, действительно какой-то резерв, который прозевала разведка, чёрт бы её побрал. И форма на них какая-то необычная, аккуратная, хорошо подогнанная. И стреляют они хорошо. Умело маневрируют в ходе боя, удерживают фланги, смело перемещаются под огнём. Невозможно засечь и уничтожить их пулемёты: дадут пару прицельных очередей – сразу двое-трое убитых и столько же раненых, – и тут же меняют позицию, тщательно, без суеты маскируются и терпеливо ждут момента, когда можно сделать ещё две-три верных очереди. У них есть снайперы, которые на двести-триста шагов попадают в голову, точно под обрез каски. Правда, обер-лейтенант Вейсс высказал предположение, которое немного утешало: это – последние отряды русских, резервы из личной охраны Сталина, что они немногочисленны и что за ними уже никого нет – свободная дорога до самой Москвы. Медынь. Прорваться к Медыни. Разогнать по лесам этих последних охранников Сталина. Окружить, забросать гранатами и минами, если не захотят сдаваться добровольно. Истребить непокорных. Как это было прежде. Как это было везде. А от Медыни до столицы русских их мотоциклетный батальон домчит за несколько часов. Уж они-то устоят им переполох. Так что последний сталинский резерв лучше перебить здесь, на дороге и в окрестных лесах. В городах, среди прочных каменных домов, они могут продержаться в обороне гораздо дольше.

Рядовой Вальтер Клюг резко повернулся к врагу лицом и попытался отмахнуться своим коротким автоматом. Узкий рожок был пуст и сам автомат показался необычайно лёгким и не таким надёжным, как прежде. Долговязый русский, похоже, угадал его движение. Он убрал штык на себя и тут же, когда автомат пролетел мимо, сделал мгновенный и стремительный, как удар рассвирепевшего шершня, выпад вперёд. Штык блеснул навстречу чуть ниже груди и исчез в распахе шинели рядового первого взвода шестой гренадерской роты Вальтера Клюга, обладателя Железного креста II– го класса – за личную доблесть в бою, уроженца Мазурских Озёр, которому на днях сестра Герда прислала такое светлое письмо и которому на днях был обещан заслуженный отпуск на родину.

– А-а-а! – вопил курсант Денисенко и, сам испугавшись своего ловкого и точного, как удар шершня, выпада, пропихивал штык своей самозарядной винтовки всё дальше и дальше. – И-и-и! Сук-ка-а!

Вальтер Клюг уже больше не мог удерживать равновесия. Земля и всё, что, казалось, так прочно удерживалось на ней благодаря неким незыблимым физическим законам, стало колыхаться и распадаться, терять свои формы и очертания. Он быстро терял силы и вскоре рухнул на колени. Он понял, что единственное, что сейчас необходимо сделать и что он ещё сможет сделать – попытаться не упасть, попытаться удержать своё тело. Удержаться, удержаться…

Ведь если он упадёт, этот русский просто растерзает его своим штыком. Вальтер Клюг крепко держался за курсантскую винтовку, прижимая её к себе, потому что в это мгновение именно она одна помогала ему удерживать равновесие и не упасть с этого высокого и просторного крыльца вниз, откуда он уже никогда не поднимется. Удержаться, удержаться… до Медыни… а там… на карте обер-лейтенанта… совсем рядом… этот проклятый иван… не отдать… только не отдать ему этот ужасный штык… Зачем?

Бледным, глубоким ртом ещё живого человека он жадно хватал воздух. Ещё, ещё воздуха… Ещё несколько глотков… Я жив… Я ещё жив… Я дойду до Медыни… Я должен дойти… Меня нельзя убивать… Я – кавалер Железного креста… Я завтра поеду на родину… Будьте вы прокляты…

– Meine Liebe… Meine Liebe Mama…

Денисенко оглянулся, лихорадочно ища помощи. Ему казалось, что этот бугай, которого он таки достал своим штыком, сейчас соберётся с силами, вырвет у него из рук винтовку и убьёт его.

– Ребята! На помощь!

Но каждый был занят своим делом. И Денисенко завопил ещё сильнее, при этом не выпуская из рук винтовку. Она помогала ему удерживать немца на расстоянии. Выпусти он из рук приклад – и ему конец. Когда он вдруг понял, что никто не придёт к нему на помощь, с силой рванул на себя винтовку. И сразу почувствовал, как его противник сразу отяжелел и стал заваливаться набок. Но штык, видимо, засев в позвоночнике, не поддавался. Немец валился вместе с винтовкой, и Денисенко снова охватил ужас: что делать? как у него отнять свою винтовку? бросить её?

пока идёт бой, взять его автомат, вон он лежит… а потом вернуться за винтовкой. А вдруг немец только притворяется? Вдруг, он не умирает, а только ждёт, когда Денисенко потеряет бдительность и отпустит приклад своей винтовки?..

Но тут подбежал помкомвзвода Гаврилов, оттолкнул Денисенко, упёрся ногой в судорожно напрягшийся живот немца и вырвал застрявший штык.

– На! Добей его! Живо!

– Да ну его, – испуганно попятился Денисенко, прижимая к груди свою винтовку. – Пускай сам… Он, такой, долго не проживёт.

– Ты что?! Давай, говорю! Под рёбра ему пару раз и все дела! Чтобы не мучился долго.

Его надо добить, догадался Денисенко, чувствуя, что в голове у него всё плывёт, мысли путаются, а внутри спеклось, как будто не он немцу, а тот ему вогнал в живот длинный штык. Надо добить. Старший сержант прав. И дело тут не в жестокости. Нет, я же не жестокий… Добить… Конечно, добить… Но не так. И он начал лихорадочно запихивать в магазин новую обойму. Руки по-прежнему тряслись. Скорей, скорей… Пока не поднялся… Поверженный враг всё ещё барахтался под крыльцом, скрёб посиневшими мертвеющими пальцами затоптанный молодой снег.

– Да ну его… – снова сказал Денисенко и взглянул на помкомвзвода таким зверским взглядом, что тот тоже отступился.

А курсант сел на крыльцо, забрызганное кровью, положил на колени винтовку, достал горсть снега и начал тщательно очищать штык, как очищают лопату от налипшей влажной земли после копки огорода.

– Ну зачем ты выскочил? А, герман? Думаешь, если такой здоровый… Сиди теперь с тобой… А мне дальше надо. Куда мне тебя стрелять? В голову? Или куда?.. Помирай скорее, чёрт бы тебя!..

Вальтер Клюг всё ещё храпел, всё дышал. Внутри у него что-то булькало. Кровь с шипением вытекала в широкую рану. Немец лежал на спине, придавив своим могучим телом ранец, в котором лежали отдельно от всего завёрнутое в шёлковую тряпицу письмо от сестры и Железный крест – символ его доблести и мужества, проявленные здесь, на Восточном фронте, вдали от его Vaterland.

Денисенко с ужасом наблюдал за умирающим, за тем, как из широкой раны с шипением выхлёстывает сильными толчками кровь. Он до этого и представить себе не мог, что штык оставляет такую рану. Когда тренировались на манекенах, всё казалось иначе. Штык в манекен входил труднее. И труднее было попасть в середину корпуса. И прокол оставался совсем небольшой, едва заметный. Его потом легко было штопать обыкновенной ниткой, какой подшивали подворотнички, – всего несколько стежков и готово.

– Отходит, – сказал сам себе Денисенко и покосился на лицо немца. – Тебе теперь торопиться некуда. Небось в Москву мечтал попасть. Вот тебе и Москва… под крыльцом… Лежи, лежи, фашист… – Денисенко хотел сказать ему: «Проклятый», – но язык не повернулся. Зачем оскорблять поверженного и почти уже мёртвого врага, даже если он действительно проклятый и ненавистный.

Винтовку с заряженным магазином и досланным в ствол патроном Денисенко по-прежнему держал на коленях. Ноги его тряслись. Если немец вдруг встанет, решил он, или хотя бы попытается встать, придётся стрелять ему в голову. Другого выхода у него действительно не было. Не колоть же ещё раз штыком.

На противоположной стороне Дернова всё ещё слышалась стрельба и крики на разных языках, но всё чаще и гуще – мат. И Денисенко понял: наши одолевают, вон уже где дело делается… Снаряды рвались уже дальше вдоль шоссе и в лесу. Что-то там горело и ухало. Видимо, артиллеристы нащупали очередную цель и теперь добивали её сосредоточенным огнём.

– Денисенко? Дом осмотрел?

– Никак нет, товарищ лейтенант, – испуганно ответил Денисенко, неожиданно увидев перед собой взводного. – Не успел.

– А какого чёрта тут сидишь?

– Да вот… – Он кивнул на лежащего у его ног немца. – Пленного караулю. Штыком я его… малость… Боюсь, подхватится, уползёт куда…

– Какой он к чёрту пленный?

Лейтенант Ботвинский стволом пистолета указал в глубину распахнутых сенцев:

– Осмотри дом. Живо!

Когда курсант Денисенко выбежал из сенцев, обшарив весь дом и чулан, где пахло мукою и чем-то съестным, немец уже затих. Даже скрюченные пальцы на снегу не двигались. На виске у него алела раздавленная ягода клюквы. Лейтенант Ботвинский стоял над ним, торопливо засовывал и никак не мог засунуть в кобуру свой ТТ. Он даже не взглянул на Денисенко.

– Товарищ лейтенант, зачем же вы его?

– А ты что, собирался его в санчасть тащить? – испуганно и зло отозвался взводный, глядя куда-то в сторону, за штакетник, и Денисенко увидел, как сильно у того трясутся руки.

– Он уже отходил. Сам бы…

– Ты что, Денисенко, сиделка при больном?

После боя в Дернове отряд продолжил движение вдоль шоссе, прочёсывая березняки, населённые пункты и овраги. Курсанты и десантники врывались в деревни, откуда не успевали уйти немцы, с ходу сбивали немногочисленные арьергарды, оставленные у дороги и на высотках с целью хоть как-то сдержать и ослабить неожиданную атаку русских. Стало ясно, что сил у немцев не так уж много и что они не намерены цепляться за каждый бугорок.