Текст книги "История России с древнейших времен. Том 18. От царствования императора Петра Великого до царствования императрицы Екатерины I Алексеевны. 1703–1727 гг."

Автор книги: Сергей Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ОКОНЧАНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИМПЕРАТОРА ПЕТРА ВЕЛИКОГО

Внутренняя деятельность правительства в последние годы царствования Петра Великого. – Учреждение генерал-прокурора, герольдмейстера и рекетмейстера. – Табель о рангах; гербы. – Дело Шафирова. – Указы, бывшие следствием шафировского дела. – Казнь обер-фискала Нестерова. – Злоупотребления Меншикова. – Выборы. – Сенатская контора в Москве; деятельность ее председателя графа Матвеева. – Коллегии. – Недостаток людей. – Областное управление и суды. – Судебные комиссары. – Финансы. – Войско. – Торговля. – Ладожский канал. – Препятствия развитию торговли. – Промышленность; препятствия ее развитию. – Заводская деятельность в странах приуральских; Геннин и Татищев. – Столкновения Татищева с Демидовыми. – Овцеводство. – Ремесла. – Городское устройство. – Крестьяне. – Полиция. – Нравы и обычаи. – Просвещение. – Молодой Кантемир. – Татищев. – Русская история. – Школы. – Проект Академии. – Перевод книг. – Патриаршая библиотека. – Искусство. – Посылка учителей к сербам. – Церковь. – Положение Синода. – Вопрос о жалованье синодальным членам. – Назначение обер-прокурора в Синод. – Подчиненные Синоду места. – Соединенные заседания Сената и Синода. – Синодальный суд. – Устройство черного духовенства. – Воспитательные дома в монастырях. – Белое духовенство. – Раскольники. – Отношения к протестантам и католикам. – Меры против суеверий. – Юродивые. – Старание Петра о религиозно-нравственном просвещении народа. – Малороссия. – Учреждение Малороссийской коллегии. – Смерть гетмана Скоропадского. – Распоряжение Сената по случаю этого события. – Избрание нового гетмана отлагается. – Хлопоты малороссийской старшины об этом избрании. – Столкновения ее с Малороссийскою коллегией. – Великороссийские полковники в Малороссии; наказ им. – Полковники Апостол и Полуботок ищут гетманства. – Рознь между чиновными людьми и простым народом в Малороссии. – Старшина Полуботок с товарищами вызываются в Петербург за самовольные распоряжения. – Запрещение докучать государю просьбами об избрании гетмана. – Челобитчики на Полуботка и товарищей его приезжают в Петербург. – Отправление Румянцева в Малороссию на следствие. – Интриги Полуботка и товарищей его в Петербурге и Малороссии. – Их берут под стражу и подвергают допросу. – Переписка Петра с Румянцевым. – Дело старшины в Вышнем суде. – Смерть Полуботка в крепости. – Дела на юго-восточных украйнах. – Устав о престолонаследии. – Сопротивление этому уставу. – Толки о наследнике. – Переписка Петра с герцогом голштинским. – Объявление герцога женихом цесаревны Анны. – Деятельность императрицы Екатерины. – Вопрос об ее титуле. – Ее коронование. – Дело Монса. – Болезнь и смерть Петра Великого. – Оценка его деятельности и характера.

Одно из величайших событий европейской и всемирной истории совершилось: восточная половина Европы вошла в общую жизнь с западною; что бы ни задумывалось теперь на Западе, взоры невольно обращались на Восток; малейшее движение русских кораблей, русского войска приводило в великое волнение кабинеты; с беспокойством спрашивали: куда направится это движение? Боялись, что великий царь, покончивший Северную войну с таким необычайным успехом и обладающий неслыханною энергией, не оставит в покое Европы, и вздохнули спокойнее, когда узнали, что он занят делами восточными. В ноябре 1723 года Куракин писал Петру из Гаги: «Не могу умолчать о всех здешних рассуждениях и славе персональной вашего императорского величества, понеже сия война персидская в коротком времени с таким великим прогрессом следует, что весьма всем удивительна; наипаче же во время ситуаций дел сходных в Европе начата и следует, что никто оным намерениям помешать не может, итак, великая слава имени вашего еще превзошла в высший тот градус, что никоторому монарху чрез многие секули могли приписать. Правда же желюзия не убавляется от многих потенций, но паче умножается о великой потенции вашего величества; но что могут делать? Токмо пациенцию иметь. Все потенции завистливые и злонамеренные к великой потенции вашего величества радуются, что ваше величество в войне персидской окупацию имеете, желая, чтоб оная продолжалась на несколько лет, дабы они с сей стороны крепче стать могли». Но войну персидскую Петр предпринял в видах торговых и с целию не допустить Турцию одну усилиться на счет Персии, когда же вследствие этого начинала грозить война турецкая, то Петр всеми силами постарался отвратить ее. Из этого легко можно было видеть, что громадная деятельность Петра не была обращена на отношения внешние, на завоевания. Война была для него только средством для внутренней деятельности: тут поприще было обширнее, разнообразнее и труднее, препятствия сильнее, враги многочисленнее, скрытнее и опаснее, поражения частые и тяжкие, успехи медленные – в далеком будущем.

Обратимся к этой борьбе, к тяжкому для царя и народа процессу преобразования, как он совершался в последние годы жизни преобразователя с усиленною энергией.

Прежде всего, разумеется, Петр должен был иметь дело с учреждением, у которого «все было в руках», по словам учредителя, с высокоправительствующим Сенатом. Мы видели, что с учреждением коллегий в Сенат вошли президенты их; но Петр скоро увидал неудобства этого отношения Сената к коллегиям и откровенно признался в неосмотрительности. В указе от 12 января 1722 года он говорит: «Понеже правление сего государства, яко нераспоряженного пред сим, непрестанных трудов в Сенате требует и члены сенатские, почитай все, свои коллегии имеют, того ради не могут оного снесть; сие, сначала не смотря, учинено, что ныне исправить надлежит сие и прочее к тому надлежащее как следует: 1) чтоб кроме двух воинских коллегий и Иностранной выбрать иных президентов, також в Сенат прибавить из министров, которые ныне при чужестранных дворах, дабы сенатские члены партикулярных дел не имели, но непрестанно трудились о распорядке государства и правом суде и смотрели бы над коллегиями, яко свободные от них; а ныне сами, будучи в оных, как могут сами себя судить? 2) Президенты воинских коллегий и Иностранной и Берг-коллегии должности не будут иметь ходить в Сенат, кроме нижеписанных причин: а) когда какие нужные ведомости; в) когда новый какой указ в государстве публиковать надлежит; с) когда суд генеральный; d) или какое новое дело, решения требующее; е) когда я присутствую. Понеже довольно дела будет каждому в своей коллегии. 3) Ревизион-коллегии быть в Сенате, понеже едино дело есть, что Сенат делает, и, не рассмотря, тогда учинено было». Современники выставляли такую настоящуюпричину, по которой Петр вывел из Сената коллежских президентов: члены коллегий не смели противоречить своим президентам, как сенаторам, отчего происходило много несправедливостей; потом, когда приносились жалобы на какую-нибудь коллегию, т. е. на ее президента в Сенат, то другие сенаторы не выдавали своего товарища, и жалобы оставались без последствий. Вслед за тем издан был указ о должности Сената: Сенат должен был состоять из действительных тайных и тайных советников по назначению государя; Сенат решает те дела, которые в коллегиях решены быть не могут; все губернаторы и воеводы должны доносить Сенату о нападении неприятелей, о язве, о каких-нибудь замешательствах и других важных событиях; в отсутствие государя Сенат решает дела по жалобам на неправый суд коллегий и канцелярий, выбирает в высшие чины баллотировкою от советника коллегии и выше, кроме придворных, а в низшие чины – без баллотировки. Но и при этой перемене Петр не надеялся, чтобы дела в Сенате пошли совершенно по его желанию, и потому не мог отделаться от мысли назначить при Сенате человека, который бы наблюдал за правильным ходом дел. Мы видели, что еще в 1715 году поставлен был при Сенате генеральный ревизор, или надзиратель указов. Потом стали выбираться из гвардии штаб-офицеры, которые помесячно состояли при Сенате в звании таких надзирателей указов; они должны были: 1) смотреть, дабы Сенат должность свою исправляли по данной им инструкции 1718 года; 2) смотреть того, дабы указы не только что на письме были сделаны, но чтоб экзекуция на все указы, как возможность допустить, чинена была; 3) також смотреть, дабы все чинилось в Сенате по второму пункту, который написан в должность обер-секретарю Щукину, и по оному исполнять ему все неотложно. Ежели кто того чинить не будет, то три раза напомянуть, а буде на третьем слове кто не будет чинить, тотчас итить к нам или писать. А ежели кто станет браниться или невежливо поступать, такого арестовать и отвести в крепость, и нам потом дать знать. Сие чинить нелицемерно, а ежели пренебрежет, то лишен будет всего и к тому смертию казнен или шельмован будет. Но и эта форма надзора оказывалась неудовлетворительною; Петр продолжал жаловаться: «Ничто так ко управлению государства нужно иметь, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить или ими играть, как в карты, прибирая масть к масти, чего нигде в свете так нет, как у нас было, а отчасти и еще есть, и зело тщатся всякие мины чинить под фортецию правды». Для ослабления этой вредной деятельности Петр в начале 1722 года учредил при Сенате «генерал-прокурора, т. е. стряпчего от государя и от государства». Этим стряпчим был назначен известный нам Ягужинский. Генерал-прокурор был обязан «сидеть в Сенате и смотреть накрепко, дабы Сенат свою должность хранил и во всех делах, которые к сенатскому рассмотрению и решению подлежат, истинно, ревностно и порядочно, без потеряния времени, по регламентам и указам отправлял. Также накрепко смотреть, чтоб в Сенате не на столе только дела вершились, но самым действом и указом исполнялись. Також должен накрепко смотреть, дабы Сенат в своем звании праведно и нелицемерно поступал, а если что увидит противное сему, тогда в тот же час повинен предлагать Сенату явно, с полным изъяснением, в чем они или некоторые из них не так делают, как надлежит, дабы исправили, а ежели не послушают, то должен в тот час протестовать и оное дело остановить и немедленно донесть нам, если весьма нужное, а о прочих в бытность нашу в Сенате, или помесячно, или понедельно, как указ иметь будет. А ежели какое неправое доношение учинит по какой страсти, то будет сам наказан по важности дела. Должен смотреть над всеми прокуроры, дабы в своем звании истинно и ревностно поступали. Должен от фискалов доношения примать и предлагать Сенату и инстиговать, также за фискалами смотреть и, ежели что худо увидит, немедленно доносить Сенату. Генерал – и обер-прокуроры ничьему суду не подлежат, кроме нашего. О которых делах указами ясно не изъяснено, о тех предлагать Сенату, чтоб учинили на те дела ясные указы. И понеже сей чин, яко око наше и стряпчий о делах государственных, того ради надлежит верно поступать, ибо перво на нем взыскано будет».

Желая удержать за Сенатом значение верховного правительственного учреждения, желая приучить сенаторов думать над важными вопросами государственной жизни, желая иметь в них добрых помощников и советников себе и не быть принужденным решать важные дела без предварительного обсуждения их лучшими людьми, Петр сделал такое распоряжение: «Если случатся в Сенате такие дела, по которым решения без доклада императору полагать нельзя, то об них прежде рассуждать в Сенате и подписывать свои мнения, а потом докладывать его величеству, потому что без этого его величеству одному определить трудно».

Мы видели, что кроме «суда нелицемерного» и заботы о финансах Сенат обязан был смотреть, чтоб молодые люди не отбывали от службы; для этого в 1721 году учреждена была должность герольдмейстерская, о которой Петр собственноручно писал так: «Повинен (герольдмейстер) во всем государстве всех дворян списки иметь троякие: 1) кто у дел у каких и где; 2) кто без дел; 3) детей их, которые еще не в возрасте, также кто родится и умрет мужеского пола. И понеже у нас еще учение не гораздо вкоренилось, такожи в гражданских делах, а особливо в экономических делах почитай ничего нет; того ради пока академии исправятся, чтоб краткую школу сделать и ему вручить, дабы от всякой знатных и средних дворянских фамилий обучать экономии и гражданству; також смотреть ему, дабы в гражданстве более того от каждой фамилии не было, дабы служилых на земле и море не оскудить. И повинен ныне смотреть всех, которые кроются в домах или под именем малых детей по городам, и оных сыскивать, не маня никому под штрафом натуральной или политической смерти, но иметь всегда в ведении, когда по каким делам гражданским какие персоны попадаются». Тогда же учреждена была должность генерал-рекетмейстера, обязанного принимать и рассматривать жалобы на медленное или несправедливое решение какой-либо коллегии; понуждать к скорейшему решению дел, докладывать Сенату о правильных жалобах, быть ходатаем за челобитчиков, особенно за безгласных, бессильных, утесненных, и представлять таких самому государю.

Из слов преобразователя относительно герольдмейстерских обязанностей видно, в каком затруднительном положении находился он относительно служилых людей: для громадного, открытого со всех сторон и окруженного врагами государства нужны были войско и флот; выгодные внешние условия, в которых находилось теперь государство, были куплены страшным напряжением сил, но это напряжение не могло очень уменьшиться и теперь, ибо приобретенное значение и выгоды надобно было сохранить тем же средством, каким они были приобретены; и Петр твердит русским людям, чтоб они, удовольствовавшись приобретенным, не складывали рук, «дабы не иметь жребия монархии Греческой». А между тем для получения возможности сохранять приобретенное значение и выгоды посредством вооруженной силы необходимо было гражданское развитие государства, необходимо было прежде всего удовлетворительное состояние финансов; для этого нужна была наука, нужны были знающие люди, но откуда их взять? Их нужно приготовить из тех же служилых людей: «Герольдмейстер должен брать их из служилых людей и приготовлять для гражданства, но немного, чтоб не оскудить армии и флота». Таким образом, сильнее всего давало себя чувствовать это постоянное зло русской земли – физический недостаток в людях, несоответствие народонаселения пространству громадного государства. Но как бы тони было, развитие, начавшееся вследствие деятельности преобразовательной эпохи, остановиться не могло. От половины IX до конца XVII века Россия представляла первобытное государство с резким признаком неразвитости: служба военная не была отделена от гражданской; как при св. Владимире, так и при царе Алексее Михайловиче дружинники, или служилые люди, делившиеся на несколько разрядов, или чинов, были воины, но по окончании похода занимали и гражданские должности. Только при царе Федоре Алексеевиче, как мы видели, является мысль отделить гражданские должности от военных, но мысль эта осталась только на бумаге. При Петре развитию была дана такая сила, что разделение должностей явилось необходимостию, что и высказалось в Табели о рангах, где все должности, или чины, были размещены в известном порядке, по классам, и подле должностей, или чинов, военных являются гражданские и придворные. В январе 1722 года двое сенаторов, Головкин и Брюс, и двое генерал-майоров, Матюшкин и Дмитриев-Мамонов, сочинилиТабель о рангах. В этой табели подле чина генерала от кавалерии или инфантерии видим чин действительного тайного советника; и это не был чин в нашем значении слова: действительные тайные советники на самом деле были членами Тайного совета, собиравшегося обыкновенно для обсуждения важных, преимущественно иностранных дел. Современники рассказывают, что когда Петр хотел возвести в действительные тайные советники графа Брюса, то последний сам отказался от этой чести, представив, что хотя он и верный подданный, но иноверец. В пунктах, приложенных к Табели о рангах, говорилось: «Сыновьям Российского государства князей, графов, баронов, знатнейшего дворянства, также служителей (чиновников) знатнейшего ранга, хотя мы позволяем для знатной их породы или их отцов, в публичной ассамблее знатных чинов, где двор находится, свободный доступ перед другими нижнего чина и охотно желаем видеть, чтоб они от других во всяких случаях по достоинству отличались, однако мы для того никому никакого ранга не позволяем, пока они нам и Отечеству никаких услуг не покажут и за оные характера не получат. Потомки служителей русского происхождения или иностранцев первых 8 рангов причисляются к лучшему старшему дворянству, хотя бы и низкой породы были. Понеже статские чины прежде не были распоряжены и для того почитай никто или зело мало надлежащим порядком снизу свой чин заслужил из дворян, а нужда, ныне необходимая, требует и в вышние (статские) чины, того ради брать, кто годен будет, хотя бы оный и никакого чина не имел. Но понеже сие в рангах будет оскорбительно воинским людям, которые во многие лета и какою жестокою службою оное получили, а увидят без заслуги себе равного или выше, того ради кто в который чин и возведен будет, то ему ранг заслуживать летами, как следует». К Табели о рангах приложен был также пункт о следствиях пытки для чести служащего человека: «В пытке бывает, что многие злодеи по злобе других приводят: того ради, который напрасно пытан, в бесчестные причесться не может, но надлежит ему дать нашу грамоту с изложением его невинности». Тогда же Петр распорядился, чтоб были рассмотрены случаи, когда употребляется пытка, и велел отменить ее в случаях неважных. Впоследствии именно отменена была пытка при розысках и порубке лесов. При сочинении Табели о рангах в Сенате возник вопрос о гербах, где и для чего, кому даваны; решено для примера сыскать и выписать из латинских и польских книг.

Давши Сенату стряпчего от государя и государства, Петр отправился в Персидский поход, Сенат остался в Москве. Но уже при самом отправлении императора в поход явились признаки, предвещавшие очень неприятные столкновения в Сенате без государя. В Коломне обер-прокурор Сената Скорняков-Писарев забежал к императрице с жалобами на свое положение вследствие ссоры с генерал-прокурором. Осенью 1722 года сам Петр получает от того же Скорнякова письмо, в котором, поздравляя со вступлением в Дербент, обер-прокурор прибавлял: «А без вашего величества жить нам, бедным, скучно». В этих словах заключалось не простое выражение преданности. В письме к Екатерине Скорняков объяснял причины своей скуки: «А без вас нам, бедным, жить зело трудно; о чем я вашему величеству в Коломне доносил, то уже с бедным, со мною и чинится: Павла Ивановича (Ягужинского) некоторые плуты привели на меня на недоброхотство, и, то видя, из господ Сената некоторые чинят мне обиды, а паче господин барон Шафиров великие чинит мне обиды, неоднократно в Сенате кричал на меня и в делах ваших при Павле Ивановиче говорить мне не велит, и в день получения ведомости о входе ваших величеств в Дербент в доме Павла Ивановича, видя меня зело шумного (пьяного), заколол было меня шпагою, и после того за мое спорное ему предложение называл меня в Сенате лживцем, чего уже мне по пожалованной вашим величеством саржи (должности) терпеть не мочно, токмо же о сем его императорскому величеству доносить не дерзаю, дабы тем его величество не утрудить, но вас, всемилостивейшую государыню, прошу, ежели от него чрез кого будут на меня, бедного, и помощи, кроме вас, не имеющего, какие наветы донесет, сие мое слезное прошение в полезное время его императорскому величеству (донести), дабы я, бедный, от него и от согласников его не понес напрасного оклеветания». Но скоро обер-прокурор потерял терпение и послал письмо прямо Петру с жалобами на свою горькую жизнь от нападений Шафирова, а нападения начались тогда, когда он, Писарев, поссорился с генерал-прокурором: «Живу в таких горестях, что не чаю жив дождаться вашего величества, ибо боюся, чтоб на мне не взыскалося неисправление дел, а что говорю, ничто не успевает, токмо же паче к злобе Павла Ивановича на меня приводят, и говорят мне явно яко оный Шафиров, тако и прочие ему подобные, чтоб я при Павле Ивановиче ничего не говорил, а ему злохитренно предлагают, что будто я у него в слова впадаю. И ныне паче на меня Павел Иванович по наговору от него, Шафирова, озлобился и публично при Сенате кричал на меня и бить челом хотел, а он, Шафиров, льстя ему, написал на меня ему доношение, в котором лицемерно его хвалил».

Между тем генерал-прокурору нужно было по приказанию императора выехать из Москвы; его должность должен был исправлять Скорняков-Писарев. Ягужинский написал по этому случаю Петру, что и при нем обычное сенатское несогласие не могло быть сдержано, ссоры и брани становятся все сильнее, а после его отъезда можно опасаться, чтоб партии страсти своей не продолжали; поэтому он, Ягужинский, отъезжая, оставил в Сенате письменное предложение, чтоб партикулярные ссоры и брани оставлены были до возвращения императора. Тут же генерал-прокурор объяснял Петру, что вся ссора пошла из-за почепского дела князя Меншикова, возникшего по жалобе гетмана Скоропадского, что светлейший завел себе к Почепу, которым владел, много лишних людей и земель. Подробнее рассказывал дело Шафиров в письме своем к Петру: «32 года я уже у дел, 25 лет лично известен вашему величеству и до сих пор ни от кого такой обиды и гонения не терпел, как от обер-прокурора Скорнякова-Писарева. Озлобился он на меня за то, что при слушании и сочинении приговора по делу князя Меншикова о размежевании земель почепских не захотел я допустить противного указам вашим. Писарев трудился изо всех сил склонить меня на свою сторону сначала наговорами, потом криком, стращал гневом князя Меншикова, но я остался непреклонным. По указу вашего величества велено было князю Меншикову отдать только то, что ему гетман после Полтавской баталии к Почепу дал; козаков почепских и других велено было из-за караула освободить и быть им по прежним их правам и вольностям, но в сенатском приговоре написано было, что посылается в Малороссию особый чиновник для исследования – принадлежат ли к Почепу сотни и города Баклань и Мглин, о козаках же вовсе умолчено. Увидавши такой неправильно сочиненный приговор, мы обратились к обер-секретарю с вопросом, для чего он позволил себе такую неправильность? Тут вскочил с своего места обер-прокурор и начал вместо обер-секретаря говорить с криком, что так следует написать для ясности и что нам на князя Меншикова посягать не надлежит. Я на то ему отвечал, что говорю с обер-секретарем, а не с ним, а он сам знает, что приговор составлен не так. Он принужден был уступить, и мы их фальшивый приговор почти весь перечернили».

В этом деле Шафиров торжествовал над Скорняковым-Писаревым, вместе торжествовала партия родовитых людей в лице сенаторов Голицына и Долгорукого над Меншиковым; Шафиров, человек худородный, был только орудием. Но при тогдашней общей легкой нравственности в служебных отношениях Шафиров дал возможность врагам своим поправиться и действовать на него наступательно: он позволил себе употребить свое сенаторское влияние для того, чтоб брату его, Михайле, было выдано лишнее жалованье при переходе из одной службы в другую. В другое время, при других отношениях, дело могло легко сойти с рук, но теперь за Шафировым смотрели самые зоркие глаза – глаза врагов. Скорняков-Писарев протестовал против незаконности дела; Шафиров должен был защищаться, а защищаться было крайне трудно, надобно было прибегать к отчаянным средствам: так, он требовал справиться, сделан ли вычет из жалованья у иноземцев, которые отпущены из службы, желая подвести своего брата под разряд иноземцев. Но обер-прокурор отвечал на эту натяжку: «Михайла Шафиров не иноземец, но жидовской природы, холопа боярского, прозванием Шаюшки, сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника шафором, которого родственник и ныне обретается в Орше, жид Зелман». Шафиров возражал: «Его величество сам отца моего знать и жаловать изволил, и ни у кого он в кабальном холопстве не был, но хотя в малых самых летах пленен, однако еще при царе Федоре Алексеевиче в чин дворянский произведен, в котором и живот скончал». Скорняков писал: «Отец Шафирова служил в доме боярина Богдана Хитрово, а по смерти его сидел в шелковом ряду в лавке, и о том многие московские жители помнят».

Но Шафирова должна была более всего тревожить мысль, что при взгляде Петра на обязанности к государю и государству неумолимый император должен произнести строгий приговор над сенатором, решившимся пожертвовать казенным интересом в пользу брата. В письмах своих к Петру Шафиров называл дело неважным и обыкновенным и старался выставить вины Скорнякова-Писарева, писал: «Когда мы были в дому г. генерал-прокурора и при случившейся радостной ведомости о вступлении вашего величества в город Дербень веселились, то он, Писарев, начал сперва брань и драку с прокурором Юстиц-коллегии Ржевским и уже в другорядь его бил и пришел безо всякой причины и ко мне и начал меня поносить, будто я своровал и ту выписку брата своего, утаясь от него, подлогом сенаторам предложил, и хотя я зело шумен был, однако же дважды от него с учтивством отходил, но он в третие меня атаковал и не токмо бранью, но и побоями грозил, что, ежели б то от г. генерал-прокурора не пресечено было, конечно, могло и воспоследовать. Могу по присяге донести, что по отъезде г. генерал-прокурора не прошло ни одного сенатского сиденья, в котором бы обер-прокурор некоторых дел и приговоров по страсти и в противность вашим указам не предлагал и с криком и с бранью не принуждал господ сенаторей подписывать, что по благополучном нашего величества пришествии сюда могу ясно доказать. И маловажные дела прежде нужнейших от него по страсти предлагаются, и в том числе некоторые и такие дела, которые при г. генерал-прокуроре от нас уже решены. Вся злоба на меня происходит от неприятелей моих за то, что я, по должности своей присяжной, видя противности ваших интересов, не молчу, от которых токмо сие ныне доношу: 1) усмотрел я, что Воинская коллегия, протестуясь в невыдаче из статс-конторы по окладу надлежащих денег в оную коллегию, представляла, что оттого многие полки по году и больше без жалованья, отчего множество стало бежать, – предлагал я, дабы статс-контору принудить к выдаче немедленно денег на армию и притом оную и Камер-коллегию счесть, також чтоб и с Военною коллегиею счет учинить оным велеть. От оных коллегий счет учинен, и от статс-конторы показано, что хотя есть некоторая недодача за недостатком денег, но то чинится и для того, что Военная коллегия полного окладу не может никогда издержать, потому что армия никогда в комплекте не живет, к тому же офицеров, получающих иноземческий оклад, ныне немного, большие вычеты с офицеров, отпущенных по домам, штрафы, жалованье, оставшееся от мертвых и беглых, всех этих лишков Военная коллегия никогда не берет в расчет и претендует на полный комплект; и комиссарство доносит, что Военная коллегия по воле своей берет и из оного на неокладные расходы по нескольку сот тысяч, которым никогда счету не показывает, и оттого в окладные дачи солдатские и драгунские недостает. И я о том и при князе Меншикове, и без него обер-прокурору многократно говорил, чтоб взять у Военной коллегии подлинному приходу и расходу ведение, дабы знать, куды те деньги употреблены, но вместо исполнения за то от него и от других на себя вящее гонение навел. 2) По доношению из Военной коллегии в Сенат предложено, чтоб послать для розыску на Яик полковника с двумя роты, пехотною и драгунскою, и велеть тому притом переписать козаков всех, и выслать всех пришлых с 203 года, и велеть им отвозить оных на своих подводах до Казани, и буде они в том ослушны учинятся, то б послать два полка, пехотный и конный, на них и велеть к тому их принудить, а буде то все совершится, и то жь бы учинить и с донскими козаками. И я, ведая из уст самого князя Меншикова, что та посылка чинится более для того, понеже он сказывает, что тамо его мужиков будто с 500 человек с лишком, и я опасен, чтоб тем козаков, как и прежь сего, не подвигнуть к возмущению, предлагал, чтоб силою того не чинить, не донесши вашему величеству, и полков бы не посылать без указу, а буде противности их в розыску не явятся, то б по окончании оного повелеть бы переписать всех козаков, но до указу не вывозить, а прислать перепись наперед в Сенат, что зело противно князю Меншикову и Писареву было; но понеже сенаторы склонились на мое мнение, и того ради так приговор и учинен».

Для Петра не могло быть не ясно, что удары Шафирова направлены не столько на Писарева, сколько на человека, стоявшего сзади его, которого обер-прокурор был только верным слугою: первый пункт был направлен против Военной коллегии, но президентом ее был светлейший князь, второй пункт был прямо направлен против Меншикова. Враги Шафирова кроме непосредственных писем к императору действовали через императрицу, через Макарова; действовали и против Ягужинского, который был не на стороне светлейшего князя. Ягужинскому по его характеру не хотелось кому-нибудь кланяться, от кого-нибудь зависеть. Вероятно, не без соображения с этим характером Петр и назначил его генерал-прокурором. Писарев писал к тайному кабинет-секретарю: «Прежде сего послал я к вам об сиденье Павла Ивановича (Ягужинского) в Сенате об одном месяце, ныне же посылаю и на прочие три месяца, из которых изволишь усмотреть, что во многие дни в Сенате не бывал, а в иные и был по часу и полчаса, а то все чинилося от частых компаней и от лукавства Шафирова и от его единомышленников, подобных ему, ибо всегда ему предлагали, что изволь веселиться, а дела будут исправлены, а мне многажды сказывали, что на мне тех дел не взыщется, что чинилося при Павле Ивановиче, и ему лукавством говорили, чтоб мне при нем ничего не говорить, чем его на пущую злобу на меня привели».

Положение Шафирова было плохо вследствие дела о братнем жалованье, скоро оно еще ухудшилось вследствие сцены, происшедшей в Сенате 31 октября. В этот день слушалось дело о почте, дело личное для Шафирова, который управлял почтою. Во время рассуждения сенаторов входит Шафиров. Обер-прокурор говорит ему, что господа Сенат слушают и рассуждают о почтовом деле, которое лично до него касается, и потому он должен выйти вон, по указу ему быть не надлежит. «По твоему предложению я вон не пойду, тебе высылать меня непригоже», – отвечает Шафиров. Обер-прокурор снимает со шкафа доску, на которой наклеен был указ, предписавший судьям выходить при слушании дел о родственниках их, и читает указ. «Ты меня, как сенатора, вон не вышлешь, и указ о выходе сродникам к тому не следует», – говорит Шафиров и предлагает сенаторам, что он почтою был по его императорского величества указу пожалован во всем, как Виниус и его сын, о чем известно графу Головкину и князю Меншикову, и этого дела без именного указа решить им невозможно. Канцлер граф Головкин, давно непримиримый враг Шафирова, говорит, что такого именного указа нет, дело решить можно и Шафирову выйти вон надобно. После долгих разговоров обер-прокурор предлагает сенаторам, чтоб приказали наконец сделать так, как указ повелевает. «Что ты об этом предлагаешь! – кричт емy Шафиров. – Ты мой главный неприятель, и ты вор, и меня ты вором называешь и письменно протестовал, будто я государя обманул». Тут заговорил светлейший князь вместе с Головкиным, что если в Сенате обер-прокурор – вор, то как им дела отправлять? Скорняков-Писарев объявил, что ему оставаться больше нельзя. «Напрасно на меня гневаетесь и вон высылаете! – кричал Шафиров. – Вы и все мне главные неприятели, светлейший князь за почепское дело, а на графа Головкина у меня многое челобитье самому государю и в Сенате, и потому вам об этом приговаривать не надлежит». «Ты, пожалуйста, меня не убей», – говорит ему Меншиков. «Тебя убить! Ты всех побьешь!» – отвечал Шафиров. Меншиков объявляет, что, по словам Шафирова, он всех побьет. «Я не говорю, – отвечает Шафиров, – что ты всех побьешь, но можешь всех побить; я не помирволил тебе в почепском деле, и за то на меня от тебя злоба; только я за тебя, как Волконский и князь Матвей Гагарин, петли на голову не положу». Тут Меншиков, Головкин и Брюс вышли из Сената; Долгорукий, Голицын, Матвеев и Шафиров остались и объявили, что намерены слушать дела, но обер-прокурор объявил, что присутствовать не будет, потому что Шафиров при всех называл его вором. 2 ноября в отсутствие Шафирова Меншиков подал мнение, что Шафиров за противозаконные его действия должен быть отрешен от Сената. Сенаторы решили принять и записать предложение и доложить, когда приедет государь. 13 ноября явился в Сенат Шафиров и просил, чтоб сообщено было ему, какая учинена резолюция по предложению Меншикова на его счет; обер-прокурор отвечал, что ему дадут знать об этом, когда приговор будет закреплен, а теперь надобно слушать очередные дела. «Пожалуйста, ты со мною не говори, у меня с тобою ссора!» – отвечал ему Шафиров. «Надобно слушать дела, – повторял обер-прокурор, – мне велено вас в этом понуждать; вот указ!» «Боже милостивый! Мне тебя слушать!» – сказал Шафиров. 15 ноября опять была перебранка между Шафировым и Скорняковым-Писаревым. «Да будет вам известно, – говорил Шафиров сенаторам, – что обер-прокурор никогда ни о чем не дает мне говорить и теперь сердится на меня за то, что я напомнил о запущении дел в надворном суде». «Да будет известно, что барон почти каждый день в делах помешательства чинит», – говорил обер-прокурор. Шафиров предлагал, чтоб мнение на его счет Меншикова запечатать или заручить, чтоб его в чем-нибудь не переменили, и, вставши, примолвил, намекая на Меншикова: «Я в подряде не бывал, и шпага с меня снята не была».