Текст книги "До встречи в раю"

Автор книги: Сергей Дышев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Отравляли существование мысли о кормежке. Продуктов всегда не хватало, а тут часть расхитили, да еще унесли мародеры под руководством Шрамма.

«Помочь могут только военные», – после раздумий понял Юра и отправился в полк. Командира он видел два или три раза, да и то издалека. Представлялся он ему суровым и сухим человеком – однажды Юрка видел, как подполковник рычал и обкладывал матом потного от страха прапорщика. Тот стоял, выпятив брюхо, и ежесекундно послушно кивал головой.

Маша увязалась вместе с ним. В полк они прошли через черный ход – дыру в колючей проволоке. Старший лейтенант, попавшийся им навстречу, объяснил, как найти штаб. Но в здание их не пустил прапорщик-часовой. И они долго бы ждали, если б командир не вышел сам. Он окинул недовольным взглядом юную парочку и спросил:

– А это кто такие? Почему посторонние у штаба?

– К вам на прием просятся, товарищ подполковник, говорят, из сумасшедшего дома. Я их гоню, а они не уходят, – пожаловался прапорщик.

– Что, жрать нечего? – грубо спросил командир голосом, в котором, как показалось Юрке, сверкнул металл. У него сжалось сердце. Маша же, наоборот, уперла руки в бока и нахально стала разглядывать «военное чудовище».

– Нечего, – просевшим голосом ответил Юра. – То есть осталось совсем немного.

– Ясно, если б было нечего, пришел бы еще раньше. Ты кто, директор? – спросил командир, прекрасно зная, кто в больнице хозяин.

– Санитар…

– Пошли!

Он привел их в кабинет с койкой в углу и телефонами на столе, что сразу успокоило Юрчика. Еще он успел разглядеть на столе карту и тут же отвернулся: на ней наверняка были нарисованы секреты, которые Юрку, конечно, не интересовали. Ему требовалась еда для подопечных.

– Значит, еще не вымерли? Это вам повезло, что вы рядом с полком находитесь, а то при нынешних нравах от вашей богадельни давно бы камня на камне не оставили. А почему директор не пришел… или кто там, главврач?

Юра откашлялся и сбивчиво пояснил, что он единственный, кто остался из персонала, остальные разбежались.

Командир поднял трубку и потребовал найти Костю. Когда тот появился в кабинете, Лаврентьев сказал:

– Пойдешь вместе с этой сладкой парочкой в психлечебницу, оценишь состояние больных, запасов пищи, потом подготовишь мне краткую записку. Надо помочь продуктами. А то, неровен час, перемрут. Жалко будет, ведь божьи дети, кто о них позаботится, как не воины?

«Деловой мужик! – восхищенно подумал Юра, когда они втроем вышли из штаба. – Вот бы кого директором к нам. Ни один бандит не сунулся бы…»

Очкарик-капитан протянул руку и назвал себя:

– Костя.

Юра и Маша тоже назвали себя.

– Первый раз вижу такого молодого врача. Ты что заканчивал? – спросил Костя.

– Да нет, я санитар, – смущенно пояснил Юра. Ему показалось, что капитан слегка пьян. Впрочем, он уже знал, что офицеры никогда не были трезвенниками.

– А вы санитарка? – обратился капитан к Маше.

– Я сумасшедшая, – вздохнув, ответила девушка.

– А-а, – ответил Костя. – Не похоже…

– Я тоже так считаю, – сказала Маша. – Но врачи говорят, что у меня шизофрения.

– В наше время и нормальные ведут себя почище сумасшедших, – заметил Костя. С психически больными ему не приходилось иметь дела.

– Не утешайте меня, – вдруг строго сказала Маша. – Еще неизвестно, кто кого должен утешать.

– Маша, не надо! – попросил Юрчик. – Костя ведь хочет помочь нашим больным.

– Да, нашим больным, – тихо подтвердила она. – Мы не будем возвращаться?

Но ее не расслышали.

Вечером они поссорились.

– Ты держишь меня взаперти… Выпусти меня, Юрочка! – вдруг взмолилась она. – Отпусти, мне плохо здесь, я буду тебя обзывать, щипать, мучить, пока ты не отпустишь меня.

– И куда ты пойдешь? Там нормальным людям жизни нету, ты умрешь через десять минут, как рыба без воды, те же бандиты отловят тебя и живой не отпустят.

– И пусть меня убьют, но я умру свободной!

– Ты идиотка!

– А ты сомневался? – Она расхохоталась. – Все равно я убегу, даже если ты меня посадишь на цепь. А на цепь ты меня не посадишь, потому что ты добрый и еще любишь меня. А я тебя за все это ненавижу!

Юра сделал вид, что сдался, и на самом деле зашел в тупик. Успокоительных лекарств не было, да и не стал бы он колоть Машу. Он не выносил, когда бьющихся в припадке людей заламывали дюжие Иван со Степаном, а Аделаида Оскаровна, мертвенно поблескивая очками, с видимым удовольствием втыкала сверкающую иглу в человечью мякоть. Больной стихал – будто постепенно угасал.

– Хорошо, – повторил он. – Как стемнеет, мы выйдем в город, возьмем с собой целлофановый пакетик с сандвичами, французским шампанским и шоколадным бисквитом. Мы устроим чудненький пикничок на развалинах старинного здания, их в городе сейчас – на каждом углу. Потом мы будем сражаться с бандитами и в заключение совершим какой-нибудь подвиг. Ты не против?

– Ты начинаешь исправляться! – строгим голоском похвалила Маша. – Если ты будешь и дальше слушаться меня, я открою тебе свою тайну.

– Договорились. А теперь ложись и отдохни, – распорядился Юра.

– Ты чего? – Она покрутила пальцем у виска. – У меня же сейчас не депрессивный, а эйфорический период! Мне и ночью спать не хочется, – похвасталась Маша, победоносно улыбнувшись.

– Ну так делай что хочешь. Но без меня никуда ни шагу. – И он сам плюхнулся на кровать.

Маша незаметно опустилась рядом, только не на постель, а на пол. Ее лицо как раз оказалось на уровне Юркиной руки. Он погладил ее по щеке, она доверчиво, будто ждала ласки, потерлась о его ладонь.

– Ты боишься своего будущего? – спросила она.

– Я его не знаю, почему я должен его бояться? – Он задумался. – Если человек не знает своего будущего и даже не предполагает, каким оно может быть… значит, он вообще может ничего не бояться.

Выходила абсолютная чепуха, которую не следовало произносить вслух даже при Зюбере.

– Ты всегда задаешь мне такие вопросы… Вообще-то человека без будущего не бывает.

– Я – без будущего!

– Кто тебе сказал?

– Аделаида Оскаровна… Однажды я ее назвала старой жабой, – пояснила Маша, – а она сказала, что я скоро стану такой же, как Малакина, и даже хуже… Потом я еще слышала, как доктор говорил одному больному, что всех нас ждет постепенное превращение в червей, бессмысленных идиотов…

– Доктор просто слабый человек, от него ушла жена, а Аделаида – старая, одинокая и несчастная женщина. Это у них нет будущего… – и, подумав, Юра добавил: – А у нас с тобой есть.

– Если я выздоровлю, – очень тихо сказала Маша.

Юра вскочил с койки, опустился рядом на колени.

– Ты обязательно выздоровеешь.

Юра притянул ее к себе и поцеловал в губы, ощутив, какие они холодные и нежные. «Как тоненькая живая пленочка», – подумал он. Маша замерла, закрыв глаза, он поцеловал ее крепче, почувствовав, как она прижалась к нему, доверчиво, торопливо, будто боясь, что этот миг исчезнет без следа. И тогда не останется ничего: ни веры, ни надежды, ни будущего. Все это как озарение промелькнуло в голове Юрки, он понял и то, что Маша никогда не скажет даже при всей своей открытости: как она зависима от него, Юрки, и что разрыв будет беспощаден для нее и смертелен.

– Я покажу тебе ночной город, ты превратишься в серую кошку, мы будем лазить с тобой по древним развалинам, подглядывать за людьми, которые прячутся от злых духов…

– И будем их пугать? – восхищенно спросила Маша.

– Только не сильно… Мы будем следить за разбойниками и прятаться от вербовщиков в боевые отряды. Они повсюду шныряют, как крысы, заставляют идти на войну, стрелять в людей. Они ненормальные, и вот их надо бояться больше всего…

– А если нас поймают? – осторожно спросила она.

– Тогда мне побреют голову и отправят воевать.

– А мне тоже побреют голову?

– Тебе первой!

Маша призадумалась, а Юрка весело рассмеялся – завел девушку в тупик.

– Ты, конечно, все врешь, ты классный врунишка, но все равно тебе не удастся меня обмануть. Потому что я выздоровела и поумнела… И нам пора, уже стемнело… Ты обещал!

– Хорошо, – мрачно произнес Юрка и призадумался. – В городе темно, но все равно нужно замаскироваться. Надень мой спортивный костюм. Он синий, как раз то, что надо. А я надену темную рубашку.

Маша послушно скинула юбчонку и блузку, оставшись в одних трусиках. Юрка зажмурился: он еще ни разу не видел ее обнаженной. Видел старых и немощных, которых обмывал, а ее – нет. Она была худенькая, как тростинка, сосочки топорщились на маленьких грудях. Маша быстро залезла в спорткостюм и сказала, что готова.

– А теперь мы должны позаботиться о косметике. Пошли на кухню.

Там он вымазал сажей ее лицо, в полоску, потом густо намазал свое. Она хохотала, показывая на него пальцем, и еще больше, когда увидела себя в зеркале.

– Если нас поймают, мы – негры, шли из Африки в Европу и заблудились…

– Мы потребуем, чтоб нам вызвали посла! – поддержала тему Маша.

– Нам пора. Снимай свои туфли, идем босиком. Во всем слушайся меня.

– Хорошо.

Они тихо спустились во двор, прошли к воротам. Солнце уже провалилось за горизонт, тихий вечер опустился на город. Сыромяткин спал, сидя на скамеечке. Юра отодвинул засов, пропустил вперед Машу, потом с грохотом, чтобы разбудить сторожа, захлопнул дверь. В ответ послышались нечленораздельные звуки.

– Бежим! – крикнул Юрка, схватил Машу за руку, и она засмеялась.

– Давай его напугаем! – предложила она.

– Не надо. Он безобидный и к тому же бывший поэт! – на бегу выкрикнул он.

Они неслись, едва касаясь обнаженными ступнями горячей дороги. Огромные сумрачные деревья, выраставшие перед ними, казались великанами, у которых окаменело тело, но живой осталась душа. Разлапистые ветви-руки уходили в черно-синее небо, будто взывая, безнадежно укоряя.

Они пошли по середине дороги, которая тоже еще хранила воспоминания о маленьком провинциальном рае. По обочинам тянулись нетронутые кусты, над ними плавали безмятежные огоньки-светлячки. И конечно, насвистывали бестелесные существа – цикады. И лишь однажды откуда-то из черной подворотни, а может, из-за угла, выскочила огромная железная коробка на колесах, она промчалась, завывая и лихорадочно шаря вокруг себя белым столбом света. Маша и Юра пригнулись, чтобы не возбуждать злое любопытство чудовища. Потом вдалеке они увидели неясный электрический свет и вскоре вышли к площади.

Здесь горели фонари, все здания были целыми, а в трехэтажном даже светились окна. В одном из окон мелькнул знакомый всем жителям города хищный профиль с короткой бородой. Видно было, как мужчина что-то говорил и жестикулировал. Юрка догадался, что это Кара-Огай. Они спрятались, чтобы понаблюдать. Вокруг сновали, сидели на ступеньках вооруженные люди. Доносился смех, обрывки разговоров. Кажется, люди обсуждали свои успехи. И еще они увидели двух девчонок, сидевших верхом на железной машине: беленькую и черненькую, одетых в одинаковые пятнистые костюмы. Да, это были Инга и Карина. Внизу, как раз на уровне их ножек, стояли парни, курили сигареты и, наверное, хотели понравиться девушкам. Но те вели себя гордо и неприступно. Инга мужчин презирала, а Карина вообще была девственницей.

– Инга, а ты возьмешь меня с собой в Прибалтику? – спрашивал светловолосый увалень. Конечно, это был Сирега. – Я там за вашего сойду.

Инга расхохоталась, ответила с непривычным для этих мест акцентом:

– Зачем так талеко фести старый пустой чемотан?

– Я еще не старый! – обиделся Сирега.

– Но пустой! – грохнули хором мужики.

– Ладно, обойдемся без вашего зарубежья, – разошелся Сирега. – Я вот на Карине женюсь! Пойдешь за меня?

– Очень нужен мне неверный! – Она недовольно повела плечиками.

– Я?! Да я буду самым верным мужем! – стукнул он себя в грудь.

– Сирега, – хлопнул по плечу товарища Степка, – ей нужен правоверный, а не ты, кяфир несчастный!

– Тоже мне – интернационалисты, – разыграл разочарование Сирега.

Самыми счастливыми в городе были Юра и Маша. Их никто не знал, и они никого не хотели знать. У них не было дома, который сгорел, родственников, которых убили и за которых обязательно полагалось мстить, не имели они пожитков, всяческого добра, которое нуждалось в сбережении и приумножении.

– Давай похулиганим, – предложила Маша.

– А как? – спросил Юра. По детдомовским меркам, всякое хулиганство сопровождалось употреблением дешевого вина, кровавыми драками, мелким разбоем на дорогах.

– Ну сделаем что-то смешное… Например, кого-нибудь напугаем!

Впереди явственно послышались шаги, тихий разговор. Они замерли, пригнулись, зная, что невидимы и неслышимы. От стены отделилась тень, за ней – другая, третья. Сверкнули стекла очков.

– Ио, так где живет твой жирняк-директор? – послышался шепот.

– Пора бомбить, – вторил другой голос, скрипучий и нетерпеливый.

– Ну я же веду вас, – раздраженно ответил третий. И опять сверкнуло стеклышко.

Маша, обняв Юрку за шею, жарко прошептала ему в самое ухо:

– Это они!

Он кивнул, уже не удивляясь тому, что примерный доктор переквалифицировался в бандита-наводчика. Да и что могло поразить его в этой жизни?

…Директор лечебницы Мышьяков, к его горькому сожалению, проживал не в особняке – в обыкновенном захарканном подъезде. Это гадкое слово раздражало его: «подъ-езд». Он жил на третьем этаже в трехкомнатной квартире, лестница пахла мочой, а стены были испещрены пакостными словами. Зато за крепкой дверью, обитой черной кожей и перетянутой по диагоналям крученой золотистой проволочкой, открывалось тайное благолепие. Все стены и полы на восточный манер были покрыты коврами. Низко свисала массивная люстра чистейшего хрусталя. Чтобы ее не приметили с улицы, шторы в доме директора всегда плотно закрывались. Большую часть пространства в комнатах занимала мебель мореного дуба. Поэтому супруги, весьма тучные по комплекции, не могли передвигаться по квартире во встречных направлениях: разойтись было невозможно. Иногда, по настроению, жена становилась на диван, чтоб пропустить супруга, а директор, проходя мимо, щекотал ее ляжки. Далее эти интимные ласки, как правило, не заходили.

Директор глубоко заблуждался, считая, что никто не догадывается о его весьма сытом благополучии. Все прекрасно знали, что он первостатейный сукин сын, беззастенчиво обворовывал бедных умалишенных и уже довел их до полудистрофического состояния, сам же становился все жирнее. Последнее обстоятельство слегка тревожило его. Но, покрутившись возле зеркала, попрыгав, он высовывал язык, оценивал его цвет и успокаивался…

В этот вечер директор, как всегда, поужинал, использовав обильные консервированные запасы продуктов, лениво подумал о гробах, за которые, как он считал, заломили неслыханную цену. «Конечно, сейчас самый ходовой товар!» И тут же успокоил себя: «Перебьются без гробов… Много чести для всякого мусора. Так закопают. Велика важность…»

Неожиданно в дверь осторожно постучали. Директор вздрогнул, пружинисто подпрыгнул. Сегодня он плотно занавесил окна одеялами. Если бы кому-то в голову пришла мысль искать его, свет уже не выдал бы.

Директор решил не открывать. Но стук повторился – еще требовательней. Хозяин тихо выругался, на цыпочках подошел к двери, приложил ухо к холодной дерматиновой коже.

– Товарищ директор, – послышался вкрадчивый голос. – Откройте, это я, доктор Шрамм. У меня чрезвычайно важное дело.

– Какой же черт принес тебя? – произнес директор и, не открывая дверь, сложив губы трубочкой, прокричал: – Если вы за гробами, то здесь их нет! И вообще на них нет денег. Попытайтесь собрать у общественности… До свидания. Завтра я зайду.

Шрамм пожал плечами и вопросительно посмотрел на спутников. Те поощрительно кивнули.

– Тут дело такое… Вы слышите? – прокричал он. – Плохое известие: наших больных переводят в столицу, я прямо не знаю, как продолжать мои опыты! А здание больницы предложено приватизировать. Количество акций в одни руки зависит от должностного положения члена коллектива. Розыгрыш утром… Торопитесь!

Тут дверь осторожно приоткрылась, директор высунул нос, втянул воздух, подозрительно осмотрел главврача. Его поразили изменения в облике доктора: голова, полностью лишенная растительности, отсутствие бороды и усов неприлично оголило нервический рот и худощавый подбородок. Появилось в нем что-то патологически криминальное.

– Объясните же толком: что за приватизация?

– Может, вы впустите меня? – холодно произнес Шрамм.

Директор помялся, но боязнь упустить свое взяла верх, и он снял цепочку с двери. Шрамм протиснулся в квартиру, обеими руками резко оттолкнул хозяина, вслед за ним с криком и гиканьем ворвались Вулдырь и Консенсус, лица их скрывали тряпичные маски.

– Лоханулся, жирняк! – радостно заревел Вулдырь. – Получай!

И директор, не успев и ойкнуть, получил крепкий удар в нос. Искры сыпанули из глаз, и он сразу потерял способность что-то понимать.

– А ну показывай, старый мерзавец, чего наворовал! – визгливо закричал Шрамм. – Сирых и убогих обкрадывал, гадина, а теперь и дом их хочешь забрать. Получай! – И он наотмашь ударил коллегу по уху, ощутив пронзительную сладость. – Поцелуй свою рожу!

Шрамм ухватил директора за загривок и с силой ткнул его в настенное зеркало. Тот ударился лбом, по зеркальной поверхности брызнули лучики. Это явилось сигналом к вакханалии. Иосиф Георгиевич с восторгом осознал, что выходит на ведущие роли. Это переполнило его неведомыми ощущениями. Его называли Король Ио, и это ему нравилось, былые мучители оказались большими выдумщиками по части развлечений, с ними было здорово, а прошлая жизнь казалась ему кислой, скучной и жалкой, как и наука о психах, которой он занимался.

– Раскрепостимся! – бросил он клич, и началось повальное истребление нажитого имущества.

Первым делом Шрамм открыл шкаф с посудой и стал сбрасывать на пол громады сервизов. Они крошились, разлетались, бились с оглушительным звоном, треском, хрустом. Но это было только начало. Иосиф Георгиевич открыл платяной шкаф и даже покраснел от удовольствия: сколько здесь висело разноцветных тряпок! Он кинулся на кухню, схватил столовый нож и с яростью зверя набросился на платья супруги директора.

Директор завыл:

– У-у, Иосиф Георгиевич, мы же вместе работали, как вы можете? Я вас любил и уважал…

– Где утюг? – зарычал Шрамм и схватил толстяка за грудки.

– Деньги в конверте, приклеены к днищу шкафа! – торопливо доложил тот, решив откупиться частью припрятанных денег.

– Я же спросил про утюг, свинья! – мертвенным голосом уточнил Шрамм, одновременно отрывая у директора рукав халата.

Подельники в это время углубленно изучали содержимое полок и чемоданов. На квартиру было страшно смотреть, и директор, чтобы не потерять сознание, старался глядеть в стену.

И тут за окном раздался писклявый женский голосок:

– На третьем этаже в квартире директора – воры!

– Да, мы знаем! За милицией послали? – послышался голос другой женщины.

– Послали, послали! Они тут рядом, сейчас придут! – обнадежил какой-то мужчина.

Грабители замерли, мгновенно почувствовав, как промокли от пота маски. Лишь Иосиф Георгиевич сохранял поистине железную выдержку.

– Сматываемся! – выдохнул Консенсус.

– Ты, ворюга проклятый, если вякнешь про меня мусорам, – с расстановкой произнес Шрамм, уткнув указательный палец в шею толстяка, – я отрежу тебе голову, а мои кореша сожгут твою квартиру. Ты понял?

– Да… – сипло ответил директор, совсем потеряв голос.

Шрамм чувствовал себя на седьмом небе и абсолютно не ощущал страха.

– Ио, линяем! Хочешь, чтоб нас менты зацапали? – уже с порога крикнул Консенсус.

Прыгая по лестнице, как мяч, он первым вылетел из подъезда и тут же получил по голове сильный удар дубинкой. Устояв, он обернулся и увидел две черные тени. Та, что покрупней, открыла рот и произнесла:

– Беги, живо!

Консенсус не заставил себя ждать и заплетающейся походкой побежал прочь от непонятного милиционера, ожидая пулю в спину.

Вулдырь замешкался, пытаясь найти деньги, повеселевший хозяин молчал, как индюк, и тогда бандит схватил в горсть какие-то ложки и вилки, рванулся вниз, перепрыгивая через ступени. На выходе его тоже хорошо треснули по темечку, он растерянно ойкнул, выронив награбленное, обернулся, получил еще раз и сквозь звон услышал:

– Беги, живо!

Пошатываясь, Вулдырь исчез за углом дома.

Иосиф Георгиевич спускался неторопливо – спешка не красила истинного гангстера, пусть даже и не было у него шестизарядного «кольта». Шагнув на воздух, он вдохнул полной грудью и тоже получил дубиной по башке. Он рухнул на землю.

– Кажется, ты перестарался, – сказала Машенька, бросив не понадобившуюся ей палку.

– Ничего, он заслуживает, – возбужденно ответил Юрка.

Доктор зашевелился и замычал.

– Ожил, – тихо сказал Юра.

– А они не вернутся?

– Нет, они до сих пор не могут понять, почему так дешево отделались…

– Я хочу нанести визит вежливости директору. Может, он накроет нам стол? – вдруг заявила Машенька.

И Юра понял, что ночь еще не закончилась.

А несчастный директор отупело смотрел на кричащий хаос и ждал появления милиции. Но вместо напористых парней в серой форме перед директором возникли два негра. «Что за чертовщина?» – ужаснулся директор и сделал неуклюжую попытку перекреститься. В полумраке тонкие, будто вытянутые фигурки казались нереальными.

– Кто вы? – Директор постарался произнести это как можно строже, но голос его предательски дрогнул.

– Твои спасители, – на чистом русском языке ответила фигура ростом повыше.

– Откуда вы взялись? – снова спросил директор, пугаясь своего же вопроса.

Ответом зазвучал ангельский голос, он мог поклясться в этом – Серафимово крыло коснулось души его.

– Сие не дано знать тебе, ибо ты, человече, при земле, аки червь, но не духа высшего. Безмерны прегрешения твои, поправшего стыд и совесть; у несчастных и сирых, разума лишенных, аки у малых деток, хлеб насущный отнимал, вор ты есть, крал всю жизнь, мертвых земле предать не хочешь; и вот теперь первый из оных пришел за гробом, и отныне приходить к тебе станут еженощно, и не будет тебе прощения от веку, и кара небесная обрушится на тебя, и имя твое забудут, и на могилу твою наплюют!

– Что вы хотите от меня?! – в ужасе закричал директор, вдруг заметив, что пришельцы босы.

– Раздай деньги больным, нищим и сирым, – последовал ответ ангела со смуглым лицом в ореоле золотых волос.

– Где мой гроб?! – могильным голосом простонала молчаливая фигура и, простерев руки, качнулась вперед, на съежившегося до размеров диванной подушки директора. – Отдай, отдай мой гроб!!!

Это было выше всяких сил. Несчастный издал короткий вопль и лишился чувств.

– Второй за сегодня, – констатировал Юрчик. – Так мы скоро всех негодяев в городе выведем.

Он нащупал пульс, убедился, что толстяк жив, принес в кружке воды, плеснул в лицо. Директор зашевелился, и они тут же покинули квартиру.

– Где ты научилась церковным выражениям? – спросил Юра, когда они сбегали вниз по лестнице.

– Мой дедушка был священником, мы с ним вели долгие беседы, говорил он всегда высоким слогом. Он давал мне читать церковные книжки, объяснял, что такое – жить с Богом в душе…

Они вышли на улицу. Шрамм исчез, будто его и не было.

– Мне без тебя будет скучно… – сказал Юрка. – А терять нам на этой земле нечего. Мы нищие, у меня есть только ты, а у тебя я. Верно? Ну а сейчас мы проникнем в полк, там есть мировой душ. Возьмем французский шампунь, и я помою твои чудные волосы, чтоб в них снова появился отсвет червонного золота.

– Червонного золота! Червонного золота! – восторженно повторила она.

– Бежим! Бежим от этого ужасного дома!

– Когда мы станем чистыми, мы полетим! – на бегу воскликнула Маша. – Люди не могут летать только потому, что в них есть что-то грязное, тяжелое и сумрачное…

Они вскочили на старый полковой забор, построенный еще в эпоху довоенного модернизма. Забор этот был то, что надо! Они даже не разодрали себе лодыжки. И часового не оказалось. Все часовые убежали давным-давно… А господа офицеры устали от беспрерывной службы. По территории ходил лишь патруль из двух прапорщиков. Нынче они ничего не боялись, так как успели освежиться местным портвейном. Офицеры громко разговаривали и не обратили на молодежь никакого внимания. А двое пробрались за санчасть.

Они нашли Костю, который очень обрадовался, увидев юношу и девушку из дурдома. И пьян он был не так, как обычно, а вроде как между прочим. Костя похвалил их за стремление к чистоте, назвав молодоженами. Маша захихикала.

– Идемте, я дам вам две чистые, нулевые простыни. Из командирского резерва. – И на самом деле дал, да еще и напутствовал странной фразой: – На каждого влюбленного довольно наготы.

Потом Костя Разночинец включил кран, крикнув: «Я ухожу и включаю вам жизнь!» – и убежал по своим делам.

Маша проворно стянула с себя юбчонку, красную футболочку, спустила трусики. Юрка, которого мучил вопрос, каким образом они будут мыться вдвоем, только перевел дух. Он тоже решил не стесняться, стал быстро снимать штаны и, стоя на одной ноге, потерял равновесие и чуть не упал. Маша с визгом кинулась под холодную струю. Юра же ступил под воду с мужественным спокойствием, как и положено настоящему герою. По его худой грудной клетке стекали прозрачные струи, и он представлял себя под водопадом где-нибудь в экзотической стране. Они стояли нагишом под струей, которая уже не казалась такой холодной, Маша прижалась к нему, и Юрка почувствовал, как полыхнуло жаром, как помимо воли он возбудился, ему стало неудобно и стыдно, ведь Маша почувствует. Он чуть отстранился, но она сразу все поняла, обвила его шею руками и впилась ему в губы.

– Ты чудо, – прошептал Юра. Он касался ладонями ее бедер, ощущая их чудный изгиб, сердце его колотилось, рвалось из груди, дыхание перехватывало. – Я так счастлив…

– Ты хотел помыть мои волосики.

– Да! Я прямо сейчас, – радостно согласился Юра. И в этом было что-то восхитительно новое и возбуждающее…

За последнее время ее волосы стали длинней, и особенно это стало заметно сейчас, когда они превратились в тяжелые мокрые волокна и уже закрывали ее худенькие лопатки. Юра осторожно намотал волосы на руку, чтобы почувствовать их прелесть и заставить ее томно откинуть голову. Ему показалась, будто вспыхнула полоска на ее шее, он выпустил гриву, взял пластмассовую бутылочку, вылил огромную тягучую каплю елея, она поползла по волосам, как замедленный поток благоухающей лавы. Не нужно было экономить воду, тугие струи летели во все стороны; чудно было видеть ее обнаженную грудь под светом ранней луны, сверкающую пену, исчезающую у ног.

Они решили не одеваться и, скомкав свои простенькие наряды и простыни, выскочили из душевой; резко открывшаяся дверь пристукнула немытую тень – она жалобно ойкнула. С развевающимися простынями обнаженные купальщики пролетели мимо ошалевших прапорщиков, подпрыгнули, вознеслись над забором и исчезли.

– Господи, помилуй! – завидев вихрем поднятые тела, пробормотал патрульный и неумело перекрестился. – Голых видал, но чтоб летали! – И тут же почувствовал, как закружилась голова, будто залпом выпил бутыль портвейна. Напарник же мигом протрезвел и дал резкую отповедь:

– Почудилось нам… Не бывает такого!

За несколько секунд, не касаясь грешной земли, влюбленные промчались сквозь пространство. Они с легкостью преодолели забор и вновь очутились на территории печали и скорби.

На улице светало. Вовсю заливались утренние птахи.

– Нам пора, радость моя. – Юрка обнял Машу, заглянул в ее бездонные синие глаза и испугался. В какой-то миг показалось ему, что увидел он свое будущее, вернее, Машину жизнь в своей грядущей жизни, привиделись ему в мерцании зрачков гиблые потемки и неведомые пути.

– Поцелуй меня, – одними губами прошептала она.

Юрка осторожно коснулся ее губ, ощутив их мягкую влажность, сжал худенькое ее тело так сильно, что у Маши перехватило дыхание. Вдруг она отклонила голову и рассмеялась. Он опешил.

– Никогда не целовалась с негром!

– А я с негритянкой.

– Маскарад закончен – и снова в тюрьму? – устало спросила Маша.

– Тебе надо отдохнуть.

– Да, я почему-то валюсь с ног…

Ворота уже не охранялись, так как бывший поэт Сыромяткин понял, что любая стража – это противоестественная свободе субстанция. Они ворвались в каморкины покои, сохранив наготу и веру в бесконечное, нарастающе-распухающее счастье. Вода еще не высохла на их телах, а они уже бросились в объятия друг друга, сердца их заколотились еще сильнее, сначала вразнобой, потом в унисон, как, между прочим, и положено любящим. Ее разметавшиеся волосы на глазах высыхали в его горячем дыхании; она извивалась серебристой змейкой, ожидая слепое жгучее проникновение, и страшно было, и нет, и томное нетерпение… подрагивание голубоватых коленок, сплетенные пальцы рук, жадные и скользящие по телам; она привстала, и волосы цвета червонного золота обрушились на него густым водопадом, струящаяся шелковистая масса отгородила от всего мира его лицо – остались лишь ее улыбка и мерцающие глаза.

* * *

В полдень к больнице подъехала грузовая машина, ворота тут же открыли, из кабины вылез директор Мышьяков. Больные сразу обратили внимание, что одет он непривычно: в старое трико с пузырями на коленках, домашние тапочки и фиолетовую женскую кофту с перламутровыми пуговицами.

– Разгружайте! – тихо сказал он, и больные тут же отметили, что и голос у директора стал иным.

Со дна кузова поднялись два чернявых мужика, сбросили брезент с груза. Один из них весело крикнул:

– Принимай гуманитарную помощь, братва!

Любопытные кинулись на зов, но, увидев груз, отшатывались пугливо, убегали прочь… Вскоре уже полбольницы знало, что директор привез гробы, да не простые, а полированные, с завитушками, крестами на крышках. Грузчики быстро и сноровисто сложили на траве с десяток «ритуальных изделий», директор молча расплатился какими-то зелеными бумажками, и они, крикнув на прощание: «Умирайте на здоровье!», уехали. Вокруг роскошной «тары» остались лишь самые бедовые и те, кто уже не мог адекватно воспринимать реальность.

– Вот, – сказал директор и обвел собравшихся воспаленным взором. – Вам…

– Спасибо, спасибо, – закивали головами умалишенные.

– Вот-вот, – тоже кивнул директор. – Голоса слышите? Голоса… Остановитесь. Надо притихнуть, раскрыть душу. Вкушайте голос всевышний! Я вкусил, и ангелы прилетали: ангел жизни и ангел смерти. Сказано было мне: у несчастных, сирых, аки у малых деток, хлеб насущный отнимал, вор я, крал всю жизнь. Вот мертвых в землю положу, искупление будет. Кара небесная тому, кто утаит копеечку, кто же отдаст копеечку, тому рубль воздастся!

После этих слов директор вытащил из оттопыренного кармана плотную пачку долларовых купюр и стал раздавать их больным. Те с интересом брали, рассматривали, не зная, как с ними поступать. Кто-то уже выпустил из вялых пальцев зеленую бумажку, и ветер, подхватив, разыгрался с ней.