Текст книги "Невидимка (СИ)"

Автор книги: Сергей Медведев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Медведев Сергей Артурович
Невидимка

Невидимка,

или

Жизнь и удивительные приключения одного художника.

Пьеса для одного актера.

1.

Моя мать часто говорила: не люблю фотографироваться, я нефотогенична.

– Мама, это не имеет значения, твоя фотография просто будет напоминать мне о тебе, когда ты умрешь, я буду смотреть на снимок и плакать. Фотографируйся, пожалуйста, мама, почаще.

У меня была девушка по имени Татьяна, которая считала, что я не умею снимать. "Поэтому я никогда не получаюсь красивой", – говорила девушка.

Если я ее рисовал, она уничтожала мои работы: "Разве у меня зеленая щека? Разве у меня красные зрачки? Почему у меня несимметричное лицо?"

– На черно-белой фотографии у тебя серые лицо и глаза, черные губы. Тебе это больше нравится? – спрашивал я у девушки, но она сердилась еще больше и рвала, рвала, рвала мои картины. Мы расстались.

2.

По этому поводу я вот, что скажу: "Радуйтесь, что вас вообще кто-то рисует или снимает. И сразу распечатывайте свое изображение на принтере. Мало ли что, никто же не знает, как долго будут храниться изображения на современных носителях.

Вдруг, какая-нибудь электромагнитная вспышка на Солнце сотрет всю информацию. Или, не дай бог, нейтронное оружие. Тоже все сотрет".

На самом деле, это счастье, когда тебя можно сфотографировать! Ты это понимаешь, только когда утрачиваешь такую возможность.

3.

Когда-то меня фотографировали, были и такие времена. Мою фотографию можно было увидеть на страницах газет. Например, в статье "Художник нарисует 10 картин по заказу директора авторынка "Фортуна". Там была моя фотография. Я стою рядом директором авторынка Любовью Семеновной Винник.

О проекте "Авто-портреты" было написано около десятка статей. "Рынок поддержал современное искусство". "Фортуна улыбнулась художнику".

Как я потом узнал, автопортреты – были частью рекламной компании нового авторынка. Типа информационного повода.

Любовь Семеновна заказала мне десять "автопортетов". Правильно писать: "авто", дефис, "портреты". Это ее выражение, так она креативила, по ее собственному выражению. На самом деле речь шла о десяти изображениях дорогих автомобилей для ее автосалона.

– У вас есть опыт в изготовлении таких портретов? – спросила она меня при первой встрече.

– Конечно, – ответил я, и это было правдой. Однажды я писал портрет баржи для Волго-Донского пароходства. Заплатили, но со скандалом. Сказали, что у вас слишком много психологии, а портрет нужен парадный. То есть, старая баржа должна быть как новая.

4.

Я сразу сказал Любови Семеновне:

– В таких делах важно определиться: вам нужен психологический портрет или парадный?

– Называйте это, как хотите. Пусть будет парадно-психологический портрет. Понимаете, мой дружок, вы должны нарисовать так, чтобы в окнах и на никелированных деталях отражалась, какая-то волшебная жизнь, чтобы водитель, пассажиры, прохожие были пришельцами из неведомых простому большинству миров, миров, где все совершенно, где нет горя, где всегда праздник.

– Что-то типа рая? – спросил я.

– Почти. Чтобы оставался люфт для развития. Потому что рай – это тупик для продажника. Там никому ничего не надо, – она говорила так уверенно, будто неоднократно бывала в раю. "У нас на раю". Так она могла бы сказать.

Мне ничего не оставалось, кроме как также уверенно ответить:

– Я вас услышал, сделаем.

– Я думаю, что художники – это люди не от мира сего и вам будет нетрудно представить рай.

Господи, какая дура, рай художнику труднее всего представить, ад – пожалуйста. Нет, конечно, есть "Рай" Тинторетто. 7 метров на 22. Самая большая картина в мире. Но что это за рай? Скорее доска почета. 500 человек, кандидаты в рай. Но самого рая на картине нет. Так, какие-то облака. Про Босха я вообще не говорю. У него рай для двоих. Для Адама и Евы. То есть, он не смог представить, как рай будет выглядеть, когда в него попадут миллионы праведников.

Я ничего не понял, и решил действовать на свой страх и риск. Орел или решка. Это мой девиз. Так я для себя решил.

5.

За три месяца я нарисовал десять "авто-портретов". С элементами комикса.

Моя самая любимая работа была такой: хозяин "Мерседеса" меняет колесо, его двое детей и жена рассматривают карту, не видя, что у них за спиной указатель – до рая 60 километров. Хозяин видит указатель и улыбается от счастья. Типа, он видит, что до рая уже совсем рукой подать, как от Ростова до Таганрога, в то время как его родственники не могут найти дорогу даже на карте.

На втором месте в моей рейтинге была такая картина. У сверкающего "Ауди" на обочине сидят пожилые, но чистые и аккуратные старик со старухой, с ромбиками, сигнализирующими о высшем образовании, перед ними накрытый стол, вино, закуска. И подпись: "Закончился бензин? Не страшно. Просто подождем". Ну и указатель – В РАЙ.

Третья картина – мальчик на перроне с родителями. У мальчика на веревке точная копия Тойоты. Из нее выглядывают куклы, очень похожие на самого мальчика и его родителей, чем-то опечаленных. Такой комикс. Муж спрашивает у жены: "А где же расписание, какая платформа, с какого пути?" Жена отвечает: "Успокойся дорогой, мы на верном пути и все платформы наши".

6.

Увы, все мои планы пошли крахом. Я это понял сразу, как только, 15 июня, в воскресенье, увидел лицо этой самой хозяйки "Фортуны". На ее лице было нарисовано страдание, нарисовано ярко-красной вульгарной помадой, какой-то нелепой крем-пудрой, и черно-синей краской для ресниц. И как-то мне стало сразу понятно, что это я заставляю ее страдать.

Эта толстожопая несимметричная тварь сказала:

– Сядьте!

– Я постою.

– Сядьте, молодой человек! Не запомню, как вас зовут. У меня где-то записано. Но не помню, где.

– Михаил Александрович.

– Да, точно. Что-то в этом роде. Так вот, Михаил Александрович, нам не нравится, как вы справились с заданием. Это насмешка над нашими потенциальными покупателями. У вас есть свой автомобиль?

– Нет, – сказал я. – И в раю я не бывал.

– Тогда понятно. В ваших работах нет восхищения, нет роскоши, на ваших машинах не хочется ездить, ими не хочется хвастать, их не хочется покупать. Это я вам как хозяйка автосалона говорю.

– Но вы же сами хвалили мои работы на прошлой неделе, – так оно и было, между прочим. – Вы даже поместили их в рамки.

– Я не хотела вас расстраивать, думала, вы как-то и сами поймете, что-то исправите. Но вы не поняли и не исправили.

– То есть, вы мне не заплатите?

– Нет, конечно.

– Можно, я заберу портреты себе?

– Смеетесь? Об этом не может быть и речи. Я потратила на вас уйму времени и денег, каждая рамка – 8 тысяч. Все, вы свободны.

Она потратила на меня уйму времени. Тварь, тварь. Я понял, она решила меня кинуть.

– Я не уйду. Я буду кататься по полу. Дайте хотя бы десять тысяч.

– Ничего я вам не дам. Впрочем. Вы тирамису ели?

– Ел.

На самом деле не ел я никакого тирамису, но слышал и даже видел, как другие ели. Неловко было сказать, что я не ел тирамису. Мужчина за сорок и не ел тирамису. Это какой-то моральный урод или нищий. Так же как в пятнадцать: ты спал с девушками? Конечно, я спал с девушками. Как может быть иначе? А я не спал с девушками в пятнадцать лет и даже в двадцать. Более того, однажды в бане общего пользования ко мне абсолютно голому приставал какой-то небритый мужик. Так вот и это тирамису.

– Ролл Филадельфия? Вам известно такое блюдо? – спросила она следующим номером своей программы.

– Известно.

– Панна-котта?

– Конечно.

– Бламанже?

– Его подают с шампанским...

– Меренга?

– Да.

– Брауни, фандана?

– Конечно.

– Вас не легко удивить. Папайя?

– Что это? – решил я прервать глупый разговор, о папайе я слышал, но не ел.

– Вот угощайтесь. Это папайя.

Она достала из холодильника что-то зелено-оранжевое с черными маленькими косточками, напоминающими черную икру.

– Если у вас это действительно первый раз, можете загадать желание. Загадали? Это моя плата за вашу работу.

Спорить с ней было бесполезно. Все знают, что она как-то связана с мафией, муж ее был связан и его даже за это убили, и, получается, это еще хорошо, что я вырвался из ее трехэтажного замка живым. Но как жить дальше, я не знал. Я был в отчаянии. Хорошо, что у меня больше нет жены Татьяны, а детей никогда и не было.

7.

В минуты отчаяния мне часто хочется выпить. Тогда я иду к другу. Тогда у меня был друг. С друга я, кстати, рисовал хозяина "Мерседеса", который меняет колесо. Понравилась ли ему моя работа, я не спрашивал, а сам он ничего не сказал. Наверное, не понравилась.

О! Что это был за друг! Большую часть жизни он проводил в гараже. Гараж достался ему от отца, который всю жизнь мечтал купить автомобиль, но не успел. Жизнь так быстротечна, а автомобили в те времена стоили так дорого, отец друга не встретил свой автомобиль. Не догнал.

Гараж – бетонная конструкция площадью 23 квадратных метра, есть смотровая яма. В яме – банки с солеными огурцами. Они стояли там уже лет десять. Сергей говорил, что у него есть планы на эти огурцы. Какие именно, он не говорил, но понятно, что они как-то связаны с самогоном. Потому что самогон в его жизни был смысловой доминантой.

В гараже всегда пахло этим напитком – потому что вдоль стены стояли восемь, сообщающихся между собой 10-литровых стеклянных баллонов.

Моего лучшего друга звали Сергеем. Бывший химик. Последние пять лет своей жизни он посвятил самогону.

Сергей любил придумывать своим напиткам романтические названия. "Три шестерки", "Гидрогенид прошлого", "Окись веры", "Запах мандрагоры".

Он полагал, что по этим названиям можно оценить его чувство юмора.

Обычно он говорил:

– Вот, Мишка, попробуй, это "Графиновка Лучистая". Восьмикратная перегонка, все вредные фракции – легкие и тяжелые – вывел, вместо одной из банок – графин из горного хрусталя, плюс один секретный ингредиент.

– Но она же светится.

– Да. Потому что здесь немного радия. Это и есть секретный ингредиент.

– Я не буду это пить.

– Не бойся. Один раз можно. Ты же не знаешь, сколько радия, например, в хлебе который мы едим. А в начале ХХ века радий добавляли даже в зубную пасту. Не знал? Может, и сейчас добавляют.

Кумиром Сергея была Мария Кюри, которая ради радия готова была на все, она дожила до 66 лет.

– 66 лет! Мало что ли? Мне хватит. Литров десять "Графиновки Лучистой" я уже продал и пока никто не жаловался. Будешь?

– Ладно. Давай, – я никогда не отказывался от выпивки.

Выпив самогону, мы любили пофилософствовать.

– А вот ты хотел бы жить вечно? – обычно беседу начинал я.

– Хотел бы, очень хотел бы, очень-очень-очень, а что? – Сергей всегда заинтересованно откликался на мои философские вопросы. – У тебя есть идеи?

– Да ничего. Я лично не хотел бы жить вечно. Я представил, что вдруг надоела вечная жизнь, захотел повеситься. Повесился и не умираешь. И висишь так месяц, другой. И крикнуть не можешь, горло же сдавлено. Ждешь, когда кто-нибудь, ты, например, придет в гости и выбьет дверь. Это, Сережа, страшно.

– А я бы не вешался. В моей жизни и так много страданий, – так мне ответил тогда Сергей.

8.

Между прочим, у меня был период когда я был готов к самоубийству. Однажды гадалка сказала, что перед смертью, я нарисую картину, портрет незнакомки на фоне ковра с жирафами, и он будет удачно продан, я стану мировой знаменитостью, типа Бэнкси. Почему, кстати, как Бэнкси? Я тогда не понял.

И я – хотя на то не было никаких оснований – вдруг поверил гадалке.

Я 10 раз рисовал незнакомок, но мои работы не покупали.

– Значит, ты рисовал знакомых женщин, – утешал меня Сергей, он всегда меня утешал. – Ты же всегда с ними знакомился, прежде чем рисовать.

– В большинстве случаев, да. Но в двух случаях я находил натурщиц через объявление в газете, специально не спрашивал их имя, и сам не представлялся.

– Но они же тебя видели, а у тебя вся твоя история написана на роже.

– Неправда, неправда, неправда.

– Пусть неправда. Другая версия – ты должен нарисовать незнакомку, а потом покончить с собой, картина будет продана, ты станешь знаменитым, сказала же гадалка, что перед смертью нарисуешь, перед смертью, на этом акцент, – так говорил Сергей. – И ты станешь знаменит. Но после смерти.

И я был уже готов на такой поступок. Но потом передумал и вообще забыл о гадалке и незнакомках.

В таком духе мы философствовали.

9.

Когда я рассказал Сергею историю с автопортретами, он спросил:

– Так и что, ты загадал желание, после того, как впервые съел папайю?

Мне было стыдно, но я признался:

– Загадал. Потому что я был в отчаянии, хватался буквально за все, в том числе и за это желание. Думаю, загадаю, на всякий случай. Не стал загадывать что-то несбыточное. Я вспомнил один случай из своей жизни. Однажды я пошел в секонд-хенд, подобрать себе новые брюки. И нашел в кармане этих брюк сто евро. На этот раз загадал, что найду в кармане брюк из секонд-хенда двести евро. Подумал, что это вполне реально. Прошел, как в тумане, все комиссионки, обыскал все карманы, но ничего не нашел. Если бы ты знал, как мне нужны деньги!

– А слава? После смерти, хотя бы, – Сергей хотел все-таки перевести нашу беседу на философские рельсы.

– Понимаешь, Сережа, слава может придти и после моей смерти, но если у меня не будет денег, я не смогу подготовить ее приход. Ты знаешь, в Америке рисунок, выполненный обезьяной, стоит от 200 долларов до тысячи!!!!! Почему я не родился обезьяной?

– А вот скажи, тебе главное самовыражение или признание? Может такое быть, ты, как обезьяна, рисуешь то, что тебе не нравится, но тебе за это хорошо платят?

– Может быть. Вполне. Это моя мечта на данный момент.

– А на необитаемом острове ты бы рисовал?

– Рисовал, но не терял бы надежду, что когда-нибудь выберусь с этого острова.

– А без надежды?

– Я не знаю, – сказал я и на моих глазах выступили слезы, – слезы – это следствие 200 граммов выпитых мною крепких напитков.

– А вот Камю бы рисовал. Я его поклонник. "Миф о Сизифк" – моя настольная книга. Лично я я бы рисовал на необитаемом острове, но не умею.

– Поэтому тебе легко рассуждать, – сказал я и заплакал.

– Только по полу кататься не надо, – Сергей увидел мое состояние, ушел к себе в гараж, принес огромную бутыль зеленой жидкости.

– Пятикратная очистка, с добавлением экстрактов стернбергии, крокуса и безвременника. Ну и опять же немного радия. Я сейчас радием увлекся. Мне кажется, за ним будущее. Плюс немного зубной пасты – для аромата.

– Серень, без радия никак нельзя?

– Я две недели пью ежедневно и, как видишь, жив. И... Прошу внимания! Я покажу тебе один фокус. Сейчас я, на твоих глазах, выпью стакан этого напитка, и – внимательно следи за мной.

Сергей перекрестился и выпил стакан адской настойки.

– И лучше не закусывать. Сейчас поймешь, почему, – мой друг загадочно улыбнулся.

Примерно через две минуты я увидел, что кожа на его лице стала прозрачной. Еще через минуту передо мной сидел скелет в майке и брюках. Скелет зашевелился – снял майку, брюки и трусы. Еще через минуту мой товарищ исчез. Только по комнате по синусоиде летал пережеванный огурец, кусочки хлеба и колбасы – все то, чем мы только что закусывали самогон. Я догадался – это Сергей прыгает вокруг меня.

Через мгновение исчезли и кусочки хлеба с колбасой.

– Все. Я невидим в оптическом диапазоне, – раздался голос товарища из-за моей спины.

Если бы я был трезвым, то, наверное, выскочил бы из комнаты, с криком "помогите". Но я был нетрезв, поэтому как-то даже, можно сказать строго, спросил:

– А как обстоят дела с инфракрасным диапазоном?

– Над этим мы работаем.

Я замолчал, потому что временно онемел.

– А ты что сейчас без трусов? – спросил я друга.

– Да. Не бойся. Хочешь попробовать мою невидимочку.

– Конечно! А невидимость надолго?

– Пока не протрезвеешь. Пока ты пьян, ты невидим. Если видим, значит, не пьян.

10.

Через пять минут за столом сидели два голых мужика. Но этого, понятно, никто не видел. Если бы кто-то заглянул к нам в гараж, то он заметил бы только две "чокающиеся" время от времени рюмки и услышал бы примерно такие возгласы.

– Да ты гений!

– А ты думал!

– Ну, за нас!

– Предлагаю выпить за – невидимость. Все остальные – видимость.

– А это, Серега, Нобелевская премия.

– Конечно. Но это вопрос будущего. Впереди еще много экспериментов.

– Главное, не спиться.

– Да. Но еще важнее понять, что со всем этим делать.

– Можно же это как-то монетизировать? – спросил я у него. – Ты что-нибудь придумал?

– Нет, пока не придумал. Есть какие-то наметки, но в основном криминал – кража, заказные убийства, шпионаж. Вообще я понял, невидимость плюс алкоголь – прямой путь к криминалу. Вот, ты, как художник, подумай, как на этом можно заработать.

Сразу я ничего не придумал и предложил:

– А пойдем, погуляем! Разнообразим свою жизнь.

11.

В тот день мы выпили очень много невидимовки. Не закусывая. Что могут сделать два пьяных голых человека-невидимки? Только какую-нибудь глупость. Я даже подумал, что взрослые – это те же дети, но в одеждах, а без одежды ты опять ребенок, точнее, подросток лет 14. Первым делом мы прокололи колеса у черного "Мерседеса".

Сергей сказал:

– Смотри, рядом с нашим домом постоянно паркуется черный "Мерседес". Прямо на газоне. Сколько мы уже писали в администрацию, никакой реакции. Я думаю, ему надо проколоть шины. Раз проколешь, два проколешь, глядишь, и не будет парковаться.

Трезвыми и видимыми мы бы никогда не стали прокалывать колеса у черного Мерседеса. Тем более, что всюду видеокамеры.

А так – пожалуйста. Раз – и прокололи!

12.

Первый вопрос, который ты задаешь себе, когда становишься невидимым – кому отомстить. Сразу хочется вершить правосудие. Герой уэлсовского "Человека-невидимки" тоже хотел мстить, тоже, кстати, ученый, по-моему, химик, как и Сергей.

Я постарался вспомнить, кто и когда меня обижал. Вспомнил преподавателя по рисунку, который однажды сказал, что я зря трачу время на худграфе – свое и чужое, а также государственные деньги. Я это запомнил. Но где он живет, я не знал.

Мы специально прошлись по району в поисках какой-нибудь видимой несправедливости. Но не нашли.

Потом мы бесплатно сходили в кино, где ужасно замерзли из-за включенных кондиционеров.

Потом прокатились на колесе обозрения. Вместе с нами чуть было не села молодая пара. Сергей, едва сдерживая смех, металлическим голосом произнес: "Аварийная кабинка, внимание, аварийная кабинка, внимание, администрация предупреждает, посадка запрещена, работа только на выход".

На самом деле, так наскоком, мы не смогли найти какое-то полезное применение своей невидимости.

– Знаешь, Миша, – сказал Сергей, когда наше колесо обозрения вознесло нас над городом, – я подумал, может, пойти в церковь и сказать людям, что-то хорошее, важное. Представь, кто-то невидимый говорит людям что-то хорошее. Стать рядом с иконой и сказать. Иконы же мироточат, а тут еще и заговорят. Такого еще не было. Сразу приедет телевидение, и я в двух словах донесу свою благую мысль до миллионов людей.

– Серега, это хорошая идея. А что ты скажешь людям?

– Ну, типа – плодитесь и размножайтесь. Или "миру-мир".

– Это хорошо. Это ты здорово придумал. Но только это надо сказать максимально трезвым голосом.

Мы были пьяные и невидимые. Мы катались на колесе обозрения и кричали: «Люди, плодитесь и размножайтесь! Плодитесь и размножайтесь. Миру-мир!».

И это было счастье.

13.

– А пойдем, заберем твои картины у этой самой "Фортуны", – предложил, в конце концов, Сергей.

– Давай. Но потом. Сейчас я хочу знать, что обо мне думают окружающие. Я хороший художник?

Конечно, надо было сразу идти к этой «Фортуне» и мстить, мстить, мстить. Но я труслив. Когда выпью, тогда конечно, не очень труслив. Но у меня, есть такой недостаток, когда выпью, начинаю, сначала не мстить, а, как я уже говорил, плакать или спрашивать окружающих, нравятся ли им мои работы. Это гордыня. Обратная сторона неуверенности в себе.

Поскольку моя неуверенность в себе после фиаско с авто-портретами достигла исторического максимума, мне нужны были какие-то знаки внимания со стороны.

– Давай сходим к Таньке, и ты спросишь у нее, что она думает о моих работах. А я послушаю. Пока она меня не будет видеть.

– А как я буду спрашивать, я ведь тоже невидим?

– Блин. Я не подумал. Мы можем покрасить тебя серебрянкой. У меня ее много. Скажешь, что ты заборы красил, а воду в доме отключили.

Воду тогда, действительно, отключали очень часто.

– Я не хочу, чтобы ты красил меня серебрянкой, – мы были довольно пьяны, но Сергей – крупнее и остатков здравого смысла в нем было больше, хотя эти остатки плавали в большем количестве невидимовки, по сравнению со мной. Он обнял меня:

– Миша, ну, не хочу я серебрянку. Пойми меня правильно.

– А давай, ты ей позвонишь и скажешь, чтобы она отдала мои картины. Которые у нее еще остались. Ее портрет на фоне ковра с жирафами, натюрморт и пейзаж. Если отдаст, значит, не ценит. Если не отдаст, значит, что-то она в них видит.

Сергей позвонил Татьяне и попросил вернуть мои работы.

– Да забирай, ради бога, – сказала Татьяна, я слышал. – Он там рядом? Скажи, что, приду с работы и поставлю их у подъезда, пусть не стучит. А зачем они ему?

– Скажи, кураторы предлагают сделать персональную выставку, – придумал я на ходу. – Из Черногории приехали кураторы, самые крутые.

– Тогда скажи, что пусть сначала вернет мне 10 тысяч рублей, которые занимал у меня еще в прошлом году, – сказала Татьяна.

– Вот тварь. Пойдем ей сделаем какую-нибудь гадость.

– Какую?

– Ну, например, обольем водой. Когда она будет возвращаться с работы. Я знаю одно хорошее дерево по пути, залезем на него и выльем ей на голову ведро воды.

– Я голый на дерево не полезу, боюсь поцарапаться, – сказал Сергей.

– Хорошо. Я сам полезу, ты мне подашь ведро.

Задуманное мы не исполнили. Я тоже, если честно, не хотел лезть на дерево. Я же все-таки не обезьяна, мне не платят 200 долларов за картину. И ведро с водой нести несколько кварталов тоже не хотелось. К тому же мы зашли к Сергею в гараж и выпили еще.

На второй день и у меня, и у Сергея болела голова. Болела – не совсем точно. Это была боль третьей степени. Сначала она просто болела, но мы выпили еще, и алкоголь сыграл роль анестетика, но мы выпили и после этого, и боль перешла второй порог. Мы опять выпили, но это уже не помогло, боль стала адской.

Утром мы опять были видимыми. Я подошел к зеркалу и не смог посмотреть себе в глаза. Не потому что мне было стыдно, глаза не открывались.

14.

Вечером мы все же отправились к хозяйке "Фортуны". Хорошенько выпив невидимовки, разумеется.

Мы планировали, как следует ее напугать, загнать в какую-нибудь кладовку и там закрыть, а после этого забрать мои авто-портреты.

В дом мы проникли без особого труда. Дождались, когда машина хозяйки подъедет к воротам, и они откроются. Пока хозяйка парковалась, мы с Серегой пробрались в дом.

Когда я был здесь в прошлый раз (вернее, меня провели на последний этаж охранники салона) я даже не рассмотрел детали этого сооружения.

Собственно, можно ничего не говорить о хозяйке "Фортуны", а только описать ее жилище. Так вот. Это было что-то среднее между пятистенной хатой и средневековым замком. Сооружение из красного кирпича венчала сторожевая башня без окон. Причем окна сначала были, но потом их заложили, видимо, чтобы туда не забросили гранату. В башне – в круглой комнате жила сама хозяйка.

Через входную дверь мы сразу попали в вестибюль этого здания, вестибюль напоминал дворец культуры: с колоннами, мраморным полом и двумя боковым лестницами, ведущими на галерею второго этажа.

На втором этаже было очень много дверей. Поднявшись на второй этаж, я заглянул за некоторые из дверей. Но там ничего не было. Просто пустые комнаты, иногда коробки. Там никто не жил.

И в этот момент одна из дверей на втором этаже внезапно открылась и раздался крик, вернее, не крик, крик, это грубо. Нежный, но в меру громкий голос спросил:

– Мама, ты уже пришла?

Перед нами появилась девушка. Практически без одежды. Но не голая. У нас на худграфе был один старый преподаватель, который говорил: голые – в бане, а на картинах – нагие или обнаженные.

Так вот, она была нагая. Или обнаженная. Лет двадцати. Я в принципе довольно холодный человек, и порнография не всегда находит во мне отклик, но в этот момент я подумал, хорошо, что меня никто не видит. Конечно, я как художник, сразу вспомнил "Спящую девочку" Серебряковой. Незнакомка, очевидно, была гораздо старше той спящей девочки, но что-то общее между ними было. Какая-то свежесть.

– Мама, почему у нас в доме всегда запах перегара? – крикнула эта красотка.

Появилась мама. Говорят, что яблоко от яблони падает недалеко, но в данном случае яблоней была дочка, а мать была давно увядшим, изъеденным червями яблоком, которое случайно упало недалеко от яблони.

– Не знаю, доча, у меня вчера сердце прихватило, не пила, это, наверное, от охранников. Ты уже одевайся, сейчас Алик знакомиться придет.

– А вдруг он мне не понравится?

– Понравится. Он будущий экономист, недавно у нас работает.

– Мама, я не люблю экономистов. Может, мне художники нравятся, или ученые, – сказала доча, не подозревая, что на нее смотрят два невидимых мужчины – художник и химик, может быть, в будущем нобелевский лауреат.

15.

У меня в груди громко застучало сердце: художники ей нравятся, моя чудесная. А не бухгалтеры со счетоводами.

Я часто задумывался, что можно сказать о человеке, которому нравятся художники. Не Леонардо, Босх или даже Серебрякова, а наш современник. Наш бедный современник. Странный парень с соседней улицы. Художник.

В тот момент я почему-то подумал, что такие парни, как я, должны нравиться умным и добрым девушкам. Некрасивым и глупым все-таки сначала будет жалко себя, а потом уже бедного художника.

Я почувствовал, как меня толкнул в бок невидимый Сергей.

– Слышал про ученых?

Господи, какой он ученый? Самогонщик.

Между тем эта Любовь Семеновна продолжала неси чушь:

– Художники. Был тут недавно один. Хочешь, покажу?

Не дожидаясь ответа дочери, Любовь Семеновна сбегала на третий этаж и принесла мои работы – "Мерседес" и "Ауди".

– Вот смотри.

– А что, мне нравятся. Смешные. Пусть у меня в комнате висят.

– Даша, это бред сумасшедшего.

– А мне нравятся сумасшедшие.

– Молодая ты еще.

– Ну и пусть. А ты отстала от времени.

– Видела б ты этого художника. Они моются не каждый день.

Тварь, тварь, тварь... Как это, моются не каждый день! Это ложь. Когда есть вода, я всегда моюсь. Я чуть было не заговорил – сдержался просто чудом.

Значит, мою красавицу зовут Дашенькой. Я чувствовал, что начинаю влюбляться в эту милую девушку. Вдруг меня ущипнул Сергей.

– Что будем делать? Давай отнимем твои картины, и убежим.

Я предложил:

– А давай дождемся Алика. Неужели тебе неинтересно?

– Интересно, давай посмотрим, – ответил Сергей.

Я чувствовал, что нас втягивает в водоворот, может быть, даже смертельно опасных событий.

Мы дождались Алика. Ну, что можно сказать о нем. Рост – метр восемьдесят, черные волосы, белая рубашка, черные брюки, видно, что занимается спортом. Одним словом, подлец или член какой-нибудь партии. О, такие далеко пойдут. Он пришел с дорогими цветами неизвестной мне породы и кремовым тортом.

– Здравствуй, Алик!

– Здравствуйте, Любовь Семеновна, – они даже обнялись и прижались друг ко другу щеками.

– Дашенька, это Алик, – сказала хозяйка фортуны.

– Очень приятно.

– И мне очень приятно, ваша мама много рассказывала о вас.

– Давайте, на ты, а то вы еще неделю будете выкать. А у нас мало времени. Даша приехала на каникулы, а через неделю возвращается в Англию.

В Англию она возвращается. Ну да. Куда ж еще возвращаться? В Батайск что ли?

Алик и Даша молча съели торт и отправились на какой-то концерт.

16.

Мы пошли к Сергею и выпили еще невидимовки. Потом еще. Мы молчали. Оба молча осмысливали увиденное. Так что я даже не знал, рядом Сергей или заснул. Он был невидим.

– Пойду подышу свежим воздухом, – сказал я и медленно вышел из дома. Мне никто не ответил. Мне было холодно и печально.

По дороге домой я наступил на осколок бутылки. Очень больно. Я вскрикнул. Женщина с пакетом картошки вздрогнула, услышав непонятно откуда взявшийся крик.

Я зашел в свой подъезд, достал из-под половика ключ.

Я смыл кровь с ноги, воду, к счастью, дали, заклеил рану пластырем. Сел у зеркала. Никто, естественно, в зеркале не отразился. Телевизор отразился, диван, пыльные цветы, но не я. Вот оно как, нет меня. Жизнь пропала, и бизнеса у меня никакого нет. И так мне горько стало от своей беззащитности, что я заплакал. Вспомнил про невидимые миру слезы. Мои слезы в зеркале были видны, если внимательно присмотреться. Как капли дождя на пыльном стекле.

А вдруг таких невидимых людей тысячи? И дождь – это их слезы?

Бред, бред, пьяный бред – остановил я свои рассуждения.

Дальше я действовал не самостоятельно. Во мне включилась, какая-то заложенная природой программа. Я положил в рот лавровый лист, разжевал его, выплюнул, прополоскал рот.

На часах было два ночи. Я отправился к Даше. Подумал, что дождусь, когда она будет возвращаться с концерта. Мне очень хотелось, хотя бы еще одним глазком взглянуть на эту удивительную девушку. Заодно запомнить, как она выглядит, в принципе у меня хорошая зрительная память.

Где-то в глубинах подсознания у меня мелькнула страшная и одновременно сладкая мысль. А ведь она – та идеальная незнакомка, она даже никогда не узнает, что я рисовал. И обо мне никогда не узнает. Даже имени моего не узнает. А что если именно ее я и должен был нарисовать на фоне ковра с жирафами? Конечно, именно ее я и должен нарисовать. Она идеальная, совершенная, я бы сказал, незнакомка. "Перфект Анноун Герл Намбер Уан". Точно. Именно так и надо назвать картину, по-английски. Я почувствовал, что ее обязательно купят, может даже за границу. Но. Но. Если эту картину купят, значит, я скоро умру. А если не будут покупать, я отравлюсь газом, чтобы купили. Отравиться газом – этот способ казался мне самым безболезненным.

Вот ведь как. Почему? Кто-то еще бывал в такой ситуации? Ван Гог, например. Никто же не знает. Может, у него в жизни тоже была гадалка, которая сказала, застрелись, станешь знаменитым.

Не исключаю, что так и было.

17.

В комнате у Даши горел ночник, я смотрел на нее, непрерывно, около часа. Она лежала укрытая легким покрывалом – на кондиционере было установлено 23 градуса. 23 градуса, это, между прочим, прохладно, хочется натянуть хотя бы трусы и майку. А такой возможности у меня не было.

Я подумал, что как здорово было бы незаметно установить температуру кондиционера хотя бы на 26 градусов, но я не нашел пульт.

Я смотрел на нее и не мог насмотреться, поедал глазами, как говорят, но мой голод был неутолим.