Текст книги " Не родная кровь. Мы будем на этой войне. (СИ)"

Автор книги: Сергей Лобанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

   Пока добрался до городских улиц – миновал ещё два похожих поста, где тоже был досмотрен, но уже без хамства и рукоприкладства.

   На улицах города стало несколько оживлённее. Часто попадались вооружённые военные, их техника.

   «Что-то нехорошее затевается», – думал Иван тревожно.

   До дома, где жила Наталья, Никитин добрался лишь к вечеру, изрядно устав. И всё же сразу пошёл к подъезду, решив, что только спросит и уйдёт. Где-нибудь переночует, а потом… А что потом ? Где искать Ромку, если его не окажется здесь, Иван не представлял.

   Электричества во всём доме не было, как и во всех соседних домах, как и повсюду. С наступлением темноты кажущийся враждебным город совсем опустел, а душа наполнилась ощущением тревоги.

   Он постучал в дверь. За ней послышались лёгкие шаги, наступила тишина, а потом неуверенный голос спросил:

   – Кто?

   – Извините, Никитина Романа у вас нет, случайно?

   – А кто его спрашивает?

   – Это его отец, – чуть поколебавшись, ответил Иван.

   Замок щёлкнул, дверь на обычной, ненадёжной цепочке приоткрылась, в щели неярко горела свечка, прикрываемая рукой от сквозняка.

   – Иван?!

   Сердце Никитина дрогнуло.

   – Здравствуй, Наташа. Извини, что поздно. У тебя Ромки моего случайно нет? – торопясь, словно опасаясь, что его сейчас прогон ят, спросил Никитин.

   – Да ты зайди, Ваня.

   Дверь на секунду закрылась и распахнулась уже широко.

   Иван неуверенно переступил порог квартиры, где никогда не был и не думал побывать, но знал, что там живёт его давняя юношеская любовь – Наташа Малиновская, чувства к которой, оказывается, совсем не угасли, а лишь уснули до поры.

   Он остановился сразу возле двери, прикрыв её за собой.

   – Проходи в комнату, что у порога-то разговаривать. В разводе я, так что не опасайся ревнивого мужа, – дрогнул голос Натальи лёгким смешком, таким знакомым, что на душе стало хорошо, как раньше, будто снова вернулось всё и не было разделявших их стольких лет.

   Скинув рюкзак и куртку, разувшись, Никитин прошёл за женщиной в зал, успевая в неверном свете свечки кое-что разглядеть и понять: достатком этот дом не обделён. Вряд ли его обитатели когда-либо мыкались по загаженным общагам с т араканами и клопами, общими на этажах туалетами и душевыми в отвратительном состоянии. Вряд ли они знают, как на самом деле выглядят большинство съёмных гостинок и комнат, чьё состояние зачастую такое же, как и в общежитиях. Там и люди какие-то другие живут. Иван не мог даже представить Наталью на общаговской кухне у ряда столетних проржавевших раковин, где в половине из них, а то и больше, сломаны смесители. Тут же на полу лежит гора картофельных очисток и всякого мусора, с давно погребенным поганым ведром под ними, а сверху преспокойно сидит мокрая крыса, почти не боящаяся людей – таких же невзрачных и взъерошенных. Разлита мутная воняющая лужа и лежит пара-другая набухших водой склизких досок, а жильцы осторожно, опасаясь поскользнуться, пробираются по ним до раковин и назад…

   – Присаживайся к столу. Электричества у нас, как видишь, нет, да его нигде почти нет, редко появляется. Пока свечками вот спасаемся, что потом делать, ума не приложу, – грустно улыбнулась женщина. – Зима не за горами, неизвестно, будет ли отопление. Горячей воды нет уже несколько месяцев. Слава богу, хоть холодную не отключают.

   – Наташа, Ромка мой не появлялся у тебя?

   – Здесь он, два дня уже как. Откуда узнал, что он у нас? – улыбнулась женщина. – Да ты сиди, что подскочил-то. Нет их сейчас дома, к подруге дочкиной ушли, ночуют там.

   – Ночуют? – не понял Иван.

   Губы Натальи опять тронула улыбка.

   – Взрослыми себя считают.

   – Да какие они взрослые?!

   – Забыл себя таким?

   «Я два года уже срок мотал, – мысленно усмехнулся Никитин. – Разве ж забудешь такое? Ромка по сравнению с тогдашним мной вообще мелюзга, хоть и пыжится изо всех сил, самостоятельный, якобы».

   Похоже, Наталья догадалась, о чём думает её гость, и несколько смутилась. Потом сказала:

   – Им уже почти по восемнадцать. Одногодки, оказывается. Ромка-то фамилию твою носит?

   – Да. Усыновил я его. Он не возражал против моей фамилии. Наташа… так они, получается, того?

   – Получается, того, – серьёзно ответила женщина. – Вчера огорошили: мол, собираемся пожениться. Нашли время, – вздохнула она.

   «Дела! – растерянно подумал Никитин. – Вот мать-то в осадок выпадет, как узнает».

   Он мысленно сконфузился, осознав, что думает о жене несколько отстранённо.

   – Про тебя не спрашиваю – всё знаю, сын твой поведал, – сказала Наталья. – У меня дар речи пропал, настолько удивилась, когда дочь познакомила нас. Бывает же так в жизни! Сначала мы, теперь они, даже не зная, что у нас было… Слушай, ты ведь тоже пешком шёл?

   – Да.

   – Голодный же!

   – У меня там, в рюкзаке есть кой-какая еда.

   – Я принесу, – женщина направилась в коридор, оставив Ивана в темноте, продолжая говорить: – Сейчас организуем, что сможем. С продуктами непросто стало, но ничего, придумаем что-нибудь, у меня тоже найдётся, что на стол поставить.

   В это время в дверь постучали.

   – Чего это они, вернуться решили? – удивилась Наталья, уверенно открывая дверь, не поинтересовавшись, кто стучит.

   Сильный удар ногой в живот швырнул её на пол. Она громко вскрикнула. Не ожидавший ничего подобного Иван подскочил со стула и услышал, как из прихожей рыкнул мужской голос:

   – Заткнись, *censored*а!

   Там замелькал луч фонарика.

   Никитин рванулся в прихожую и сходу, как конь копытом ударил, врезал кулаком в морду первому. Тот грохнулся на пол. Иван пнул его в пах, подскочил к оторопевшему второму и с не меньшей силой врезал ему. Фонарик крутнулся в воздухе и упал одновременно с х озяином, но не потух.

   Иван подпрыгнул и пятками с силой опустился на морду второго, чувствуя, как затрещали лицевые кости. Мужик дико взвыл и свернулся калачиком.

   После этого победитель захлопнул входную дверь и склонился над женщиной.

   – Наташа, где больно, чем он тебя? – тревожно спросил он.

   – Ногой ударил в живот… – стиснув зубы, ответила она. – Сейчас отпустит… Кто это?

   – Понятия не имею. Это не муж твой разве, с подельничком?

   – Нет, я их не знаю… Я думала, это Ксенька с Романом вернулись…

   – Значит, это налётчики. Ладно, щас покалякаем, давай я тебе помогу подняться… вот так… иди в комнату, не нужно тебе это слушать. Дойдёшь сама?

   – Дойду. Что ты сделал с ними? Они не умрут здесь? Мне только этого не хватало. Вон, как сильно стонут оба…

   – Не умрут. Такие гады очень живучие. Ну, всё, иди. Приляг там.

   Как только женщина ушла, Никитин грубо за отвороты куртки вздёрнул первого мужика, посадил его на пол и прислонил спиной к стене. Второй так и остался лежать, утробно охая.

   – Кто такие? – жёстко спросил Иван и направил фонарик в глаза мужику.

   – А ты кто? – жмурясь, пробормотал тот, швыркнув разбитым носом.

   Кровь по его подбородку и шее щедрыми струйками стекала за ворот рубахи, видневшийся из-под куртки, делая его бурым.

   Никитин сильно сжал достоинство налётчика.

   – Раздавлю помидоры! – выдохнул он яростно.

   – Ы-ы-ы! Отпусти!

   Иван чуть ослабил хватку.

   – Я – Примус. Это – Лужок.

   – Хозяйские оба? [3 – Отбывали наказание в местах лишения свободы? (жарг.)]

   – Да, были в командировках пару раз [4 – Отбывали срок (жарг.)].

    – Кто навёл? – прошипел Никитин, опять усиливая хватку.

   Налётчик затараторил:

   – Никто не навёл. Сироты мы беспризорные. [5 – Работаем без чужой поддержки, сами по себе (жарг.)] Последили несколько дней, вычислили, кто живёт, увидели что шмара с хахалем свалили… Ой!!! Не дави!..

   – Это не шмара и не хахаль, – отчётливо сказал Иван.

   – Увидели, что девушка с парнем ушли, решили выставить фатеру [6 – Обокрасть квартиру (жарг.)].

   – Щас оба тапочки в угол поставите, [7 – Оба умрёте (жарг.)] а потом вынесу вас ночью и брошу прямо у подъезда. И никто даже искать не станет: время такое, сам знаешь.

   – Так ты тоже хозяйский, что ли? – удивился слабо мужик, опять швыркнув окровавленным носом.

   – Подавись отрыжкой! [8 – Заткнись (жарг.)] Грузи этого на горб, и на выход с вещами.

   Он пошёл следом за мужиками, а возле подъезда дол го и жестоко бил обоих, ничуть не беспокоясь тем, что наверняка кто-то смотрит в окна, привлечённый громкими и болезненными вскриками налётчиков.

   Когда он вернулся в квартиру и закрыл за собой дверь, Наталья встретила его в прихожей, держа подсвечник с зажженной свечой.

   – Иван, – произнесла она тихо, – я даже не думала, что ты таким стал. Я всё слышала и видела в окно. Ты же их инвалидами сделал.

   – Предпочитаешь, чтобы было наоборот? Мне уйти? – спокойно спросил Никитин.

   – Нет, я не об этом. Просто…

   – Что?

   – Просто ты стал другим. Я тебя совсем не знаю, оказывается, и боюсь.

   – Пойду я, Наташа. Прости, что так вышло.

   – Нет, не уходи! – женщина быстро подошла к нему, поставила подсвечник на тумбочку и прильнула жарким телом, обняв крепко за талию. – Не уходи!

   Её руки медленно легли Ивану на за тылок, а лицо с приоткрытыми губами оказалось совсем близко от его лица.

   – Одной мне будет ещё страшнее…

   Наталья была очень естественной и вправду казалась беззащитной.

   Иван почувствовал, что больше не в силах сдерживаться.

   «Что же я делаю…» – подумал он смятённо.

   Но губы его уже слились с её губами…

   Утро они встретили в постели. Бессонная и сумасшедшая ночь отняла их силы. Обнявшись, они тихо дремали.

   Иван проснулся первым и сразу же ощутил угрызения совести.

   «Я не должен был делать этого, не должен… Я не за этим шёл сюда… Врёшь, за этим, ну во всяком случае, допускал такую возможность и даже хотел этого, себя-то не обманешь… Но у меня есть Лена и я люблю её… А Наташа? Её я тоже люблю…»

   Женщина сладко потянулась и, сонно улыбнувшись, ещё крепче обняла Ивана, положив голову с разметавшим ися светлыми волосами ему на грудь.

   – Стучит. Тук-тук, тук-тук, тук-тук… – произнесла она тихо.

   «Я люблю двух женщин… Что делать? Ромка узнает – не поймёт и не простит за мать. И Лена не поймёт и не простит. Она на зону ко мне ездила, благодаря ей, я не скатился в эту помойку окончательно… А Наташа за оба моих срока не написала ни одного письма, я уж не говорю о передачах… Но она была замужем за другим мужчиной и наверняка любила его… А я любил её тогда и люблю сейчас…»

   – Тук-тук, тук-тук, тук-тук, – повторяла Наташа сонно. – Хорошо-то как, Господи! Я уже и забыла, что так бывает, уже и не верила, что у меня когда-нибудь ещё будет так…

   «Что мне делать? – тоскливо думал Иван. – Что мне делать?»

 //– * * * –//

   Посёлок, где проживал Савельев, неожиданно для него и остальных жителей вдруг стал местом дислокации военных.

   Местные толком не могли понять всей армейской структуры, но по слухам в посёлке расположился штаб целой бригады. А ещё говорили, что к Красноярску стягивают войска. Тамошним военным, вошедшим в город несколько раньше по распоряжению оппозиционного руководства, выдвинули ультиматум, что ли. В общем, предлагают сложить оружие, но те ни в какую. Мол, придите и заберите, если сможете…

   Примерно так жители посёлка обсуждали доходившие до них слухи. Все пребывали уже не просто в тревожном предчувствии, а в крайне подавленном или наоборот, нервозном состоянии. Для них война всегда была где-то там, далеко, на Кавказе. Там военные блокировали населённые пункты и воевали с боевиками. Там стреляли, взрывали и убивали. Всё это было где-то там, а потому не страшно.

   И вдруг это случилось здесь! Случилось по-настоящему, уже навсегда разделив жизнь, её привычный уклад и повседневность на «до» и «после».

   Всё, что создавалось годами: устойчивый и прибыл ьный бизнес, связи, карьера, комфорт и обеспеченность, – всё осталось за незримой чертой и теперь казалось мелким и почти ничтожным. Все проблемы, суета, решение бесконечных вопросов, когда проносится день за днём, и некогда задуматься о смысле бытия, вдруг отступили перед настоящим: под угрозой оказалась сама жизнь.

   По предложению Андрея Николаевича, у него в доме встал на постой командир бригады генерал-майор Воронков Александр Васильевич – пятидесятилетний энергичный поджарый человек среднего роста. Он обладал резкой манерой ведения разговора, но только со своими подчинёнными, в свободное от службы время превращаясь в эрудированного и приятного собеседника, с кем Савельев за фужером конька по вечерам мог обсудить любой вопрос. Впрочем, все разговоры, так или иначе, сводились к одной главной теме.

   Андрею Николаевичу, как человеку деятельному и привыкшему распоряжаться, нашлось занятие при штабе бригады – он стал руководителем специально созданного дополнительного отдела по связям с общественностью. Туда же он пристроил обоих детей – девятнадцатилетнего Егора и младшую на год Ольгу. Нашлось место и для его не менее деятельной супруги, прежде руководившей собственной сетью дорогих бутиков в городе.

   Штат отдела состоял только из гражданских, набранных непосредственно в посёлке. В задачу отдела входило эффективное взаимодействие со СМИ, чтобы те в нужном свете информировали население о происходящих событиях. По задумке Савельева с одобрения Воронкова это должно было поддерживать соответствующий имидж военных. Потому как многие не могли понять: как такое возможно – ещё вчера единая армия вдруг раскололась.

   Многим казалось, военные далеки от гражданского противостояния, их задача – обеспечение безопасности страны. Как наивны были эти многие в своих рассуждениях и взглядах! Они не понимали – армия политикам нужна для удовлетворения собственных амбиций с помощью её штыков. О каких– то там гражданах и о безопасности страны никто из политиков по-настоящему думать не хотел. При этом все они в первую очередь на словах весьма пеклись о народе, его чаяниях и бедах.

   Главная задача, стоящая перед вновь созданным отделом – убедить гражданских, что правда на стороне федеральных сил, а вовсе не у оппозиции и примкнувших к ней мятежников. Последним же предлагали одуматься, вспомнить о семьях, о присяге и сложить оружие.

   Но мятежники, вошедшие в город и вставшие на его подступах грозной и боеспособной силой, имели свои подобные отделы и вели свою агитационную работу.

   За ширмой информационного противостояния обе стороны готовились к активным боевым действиям.

 //– * * * –//

   Исход Фёдора и его банды из профилактория прошёл незаметно и быстро. Каждый был убеждён, что теперь, когда в город ввели войска, беспредел и безнаказанность начнут безжалостно пресекать. Любой в банде понимал: сейчас люди, вновь почувствовавшие хоть какую-то уверенность и защиту, вполне могут заявить на них. Это наверняка сделают изгнанные родственники убитых. Если раньше они молчали, опасаясь непременной мести за длинный язык, – и не напрасно: в городе каждый божий день кого-то убивали и калечили! – то теперь наверняка воспользуются возможностью отомстить хотя бы таким образом.

   Вся их банда, наживлённая грубыми стёжками, держалась на плаву только благодаря повсеместному бардаку. В другое время её прихлопнули бы в два счёта.

   Возвращение Трошина с семьёй в свою квартиру было нерадостным.

   Жена и дочь, не лезшие в дела главы семейства, уже начали привыкать к новой жизни, пусть и не безоблачной, но вполне комфортной, и вот на тебе… Ни электричества, ни горячей воды. И продуктов, что поделили между всеми перед уходом, кот наплакал.

   Фёдор был мрачен и думал о том, что придётся теперь получать та лоны на товары первой необходимости, а не у барыг покупать нужное втридорога на чужие деньги. Придётся становиться как все в очередь за хлебом, в очередь за мылом, в очередь за солью…

   Об этом же, но по-своему начала разговор и его жена Светлана, пока раскладывала вещи и протирала пыль.

   – Ну что, Фёдор, кончилось твоё бандитство? Начнёшь теперь жить, как прежде, как все нормальные люди живут? Или ещё чего выдумаешь на свою и наши головы? Просто чудо, что ты до сих пор не угодил за решётку…

   Тон её был саркастичен, но в меру, так как знала Светлана, муж скор на расправу. Хоть и не бил её никогда – Боже упаси, но чувствовала женщина, лучше не выводить супруга. В гневе может натворить дел. До переезда в профилакторий она и не предполагала, что Фёдор способен на запредельное. Но, как выяснилось, плохо знала она благоверного своего. Оказывается, он тот ещё… Робин Гуд.

   – Сплюнь, – недовольно проворчал Троши н.

   Светлана послушно изобразила нужную процедуру и трижды постучала костяшками пальцев по столешнице.

   – Надо выяснять, как талоны получить, где отоваривать их, – сказала она.

   – Вот и выясняй. Мне что ли ходить, в очередях стоять.

   – Ну да, ты ж у нас гордый.

   – Слушай, что ты завелась, а?! – не выдержал Фёдор, всё же стараясь не распаляться.

   Он сидел напротив жены за пустым кухонным столом, положив руки на столешницу, нервно выбивая пальцами дробь.

   – Не будь я таким гордым, как ты говоришь, то так и сидели бы здесь, а не в профилактории. Ну, а что вернулись опять… так ведь против танка не попрёшь.

   – Лучше бы вообще не ездили туда, – возразила Светлана.

   – Плохо тебе жилось там?

   – А тебе как жилось, муж мой? – почти обвинительным тоном спросила женщина. – Как тебе жилось с чужой кровью на руках?

   – Нормально… – нехотя процедил Трошин.

   Светлана с застывшей язвительной улыбкой понимающе покивала.

   – Что это ты мне лишь сейчас предъявлять начала? Что там молчала? Хорошо, наверное, было, вот и помалкивала, да?

   – Не молчала я, – решительно парировала Светлана. – Не делай вид, что не помнишь. Да только ты ведь всё равно не слушал меня. Вот и жила на птичьих правах. А здесь я дома.

   – И что это меняет? – Фёдор исподлобья посмотрел на жену.

   – Для меня – всё. Это моя квартира.

   – Ах, вот ты о чём! – растягивая слова, усмехнулся Трошин. – Ладно. Я понял. Сейчас прямо и съеду.

   Женщина растерянно посмотрела на супруга.

   – Вообще-то я не об этом, – примирительно произнесла она.

   – А я об этом, – упрямо ответил Фёдор. – Не хватало, чтоб меня ещё за приживаль щика держали!

   Из комнаты в слезах пришла десятилетняя Алёна, прижалась к матери.

   – Что вы опять ругаетесь? – прохныкала она.

   Фёдор досадливо встал со стула и направился по коридору к выходу.

   – Ты что, в самом деле уходишь? – упавшим голосом спросила Светлана.

   – Я тебе сказал, не хватало мне ещё в приживальщиках быть, – сдерживая гнев, ответил Трошин.

   – Прости меня, пожалуйста, – дрогнувшим голосом произнесла женщина, идя следом за ним.

   – Бог простит, – процедил Трошин, закрывая за собой дверь.

   Он быстро спустился по лестничному маршу и вышел на улицу, где прямо у подъезда стояла отобранная им у прежнего хозяина машина, сел в салон и откинулся на спинку сиденья, прикрыв глаза.

   «Вот и всё, – подумал Фёдор, пребывая в раздвоенном состоянии. Его уход стал, с одной стороны, спонтанным, а с другой он уже давно был готов к нему, но всё равно как-то неожиданно это случилось. – Вот и всё. Куда теперь? Денег почти нет, не хватит ни на что по нынешним временам. Бензина полбака, на какие шиши потом покупать, не представляю, да и нет его почти нигде, только по блату достать можно. А какой у меня при нынешнем положении блат? Машина чужая, владелец кормит червей. «Крыша» без подпитки протекла. Теперь эти же полицаи по заявлению любого терпилы упакуют меня по полной программе. Да ещё и грохнут в камере, чтобы я на них не показал. Короче, тачку надо бросать и уже конкретно ложиться на дно. Вот только где? Пока вижу один вариант – Олег. Отморозок он, конечно, молодой и борзый. При других обстоятельствах не стал бы к нему обращаться, не по статусу, так сказать. Получается, я от него завишу. Н-да… Кстати, его самого могут начать искать… Что же делать? Может, вернуться? Нет, не вернусь. Здесь меня, если что, будут искать в первую очередь. Да и давно уже назревало, а Светка всегда на уме держа ла эти мыслишки: моя квартира… Ладно бы сама купила, а то ведь от матери досталась. Будто я не содержал семью все эти годы».

   Трошин тяжело вздохнул и завёл машину.

   Он решил отъехать подальше от дома и там оставить её. А ещё лучше сжечь, чтобы свои следы уничтожить. Да, пожалуй, сжечь. Это самое лучшее. В случае чего, не знаю, не был, не моё…

   Ещё он думал о том, что сжечь надо было сразу при уходе из профилактория. Но не заставлять же своих пешком до дома идти и вещи на себе тащить.

   «Свои… Какие они свои, – горько думал Фёдор, – когда за приживальщика держат. Алёнка-то ладно, ребёнок ещё, с неё спросу нет, а Светка – стерва. Пусть теперь одна поживёт, пусть почувствует, каково это, без мужика, даже и приживальщика, как она считает. Хотя, она этого не говорила, но ведь думала так или примерно так. Думала, раз с языка сорвалось – моя квартира…»

   Фёдор медленно ехал по улице, высмат ривая место, где бы запалить машину, чтобы не привлекать излишнего внимания. Хоть и не видно никого, но могут сбежаться поглазеть. Народ – он такой, ему хлеба и зрелищ подавай. Быдло, а не люди. Оттого и живут так по-скотски, оттого и бардак весь этот…

 //– * * * –//

   Ромка и Ксения вернулись к обеду.

   Иван и Наталья сидели на кухне, когда щёлкнул замок входной двери.

   – Это Ксенька, – улыбнулась женщина. – У неё же ключи есть, забыла совсем! Как же я вчера опростоволосилась, когда, не подумав, дверь открыла!

   Девушка впорхнула на кухню.

   – Мама, мы пришли! Ой… а… извините…

   – Здравствуй, Ксения, – произнёс Иван, поднимаясь со стула и делая шаг навстречу девушке, удивляясь похожести на мать в пору её молодости. – Давай знакомиться. Я усыновитель Романа. Зовут меня Иван Петрович…

   – Я вас видела как-то летом, мы с ма мой по улице шли, – странным тоном произнесла девушка.

   Роман встал за спиной у Ксении.

   Даже слепой смог бы пусть не увидеть, но уловить ауру взаимной любви, исходящую от юноши и девушки.

   – Ты как нашёл меня, папа?! – удивлённо спросил он юношеским, прорезающимся, ещё не устоявшимся баском.

   – Мать сказала.

   – А-а! Я и забыл, что говорил ей как-то.

   – Ты почему ушёл? Почему с нами не посоветовался?

   – Я записку оставил.

   – А поговорить нельзя было? Ты о матери подумал?

   – Вы бы меня не отпустили.

   – Не отпустили бы. Поэтому собирайся, говори дамам «до свидания», и на выход с вещами.

   «Вот только как мы пойдём? Какой-то запрет ввели на выезд и выход из города, как мне сказали на посту».

   Между тем девушка, внимательно посмотрела на мать и сказала:

   – Мама, поговорить надо, пойдём в комнату.

   Закрыв за собой дверь, Ксения тихо спросила:

   – Мам, у тебя с ним что-нибудь было? Только не ври мне. Ты же цветёшь и пахнешь.

   – Мы с Иваном Петровичем знакомы давно. Я его знала ещё до твоего отца.

   – И? – девушка выжидающе смотрела на мать. – Впрочем, можешь не отвечать. Мне всё понятно.

   – Ничего тебе не понятно, Ксенька, – вздохнула Наталья. – Ничего ты не знаешь. Ивана Петровича не знаешь, да и меня тоже, хоть и пытаешься изображать всезнайку и всепонимайку.

   – Может, всего я и не знаю, – упрямо ответила девушка, – но и того, что рассказал Рома, мне достаточно. Его усыновитель женат на матери Ромы. А это, на минуточку, предполагает кое-какие обязательства, не так ли?

   Наталья пристально посмотрела на Ксению.

   – Послушай-ка, доча, уж не хоч ешь ли ты сказать, что я чужую семью разрушаю?

   – Ты сама себе ответь на этот вопрос, мама.

   Девушка резко развернулась, открыла дверь и вышла из комнаты.

   Наталья обессилено опустилась на стул, поставила локти на стол и прижала ладони к лицу.

   Из коридора донёсся голос дочери:

   – Рома, пошли!

   – Куда? – не понял тот.

   – Вот именно: куда? – спросил Иван. – Ромка уходит со мной.

   – Нет, папа, с тобой я не пойду. У меня другие планы.

   – Знаю я о твоих планах. Исполнится восемнадцать, вот тогда делай, что хочешь.

   – Мне через месяц уже восемнадцать. Но это не важно. Я и сейчас буду делать, что посчитаю нужным. Так что ты зря пришёл, – упрямо ответил Роман своим не устоявшимся юным баском.

   – Да! – поддержала его Ксения. – И мы уходим. А вы оставайтесь.

  ;  – В каком смысле – оставайтесь? – не понял Ромка.

   – Я тебе потом всё объясню, – ответила девушка. – Пошли.

   Хлопнула входная дверь.

   Через недолгое время в комнату вошёл Иван.

   – Что ты ей сказала? – спросил он тихо.

   – Ничего почти. Она сама всё поняла, – невесело усмехнулась Наталья. – Женское сердце не обманешь.

   – И что нам с этим делать теперь? – глухо спросил Никитин, прислонившись к косяку.

   – Уходи, Ваня, – тихо произнесла женщина.

   Никитин молча развернулся и вышел из квартиры, закрыв за собой дверь. На душе у него лежал тяжёлый камень вины перед Еленой. Он уже не мог вернуться к ней после совершённой измены, без Ромки, и вообще не мог. Что делать теперь, он совсем не представлял, поэтому потерянно сидел на лавочке у подъезда, глядя на потемневшие и подсохшие на асфальте большие и частые капли кров и избитых ночью налётчиков. Всё-таки смогли они как-то уползти, хоть и топтал их Иван со всей яростью. Подобной жестокости его научила зона, он видел такие расправы не раз и совершал их сам.

   Неожиданно для него, из-за давно не стриженых кустов акации выскочил возбуждённый Ромка.

   Тот и сам не ожидал столкнуться у подъезда с усыновителем, и замер на месте. А потом выпалил ломающимся баском, едва не плача:

   – Как ты мог, дядя Ваня?! Как ты мог?!

   Следом появилась Ксения. Она схватила парня за руку и потащила назад со словами:

   – Пойдём, Рома!

   Уходя, Роман развернулся и выдохнул отчуждённо:

   – Не прощу никогда! Не возвращайся больше к нам!

   «Недолго я отцом-то побыл чужому ребёнку, – думал отрешённо Иван. – Опять стал дядей Ваней, и при каких обстоятельствах…»

   Он ещё долго сидел мрачный, а потом тяже ло поднялся со старой, едва живой лавочки, закинул на спину свой рюкзак и пошёл по улице, не зная, куда идти и как жить теперь.

   Наталья молча плакала в своей комнате у стола, уперев в него локти, обхватив голову руками. Слёзы часто капали на столешницу, уже превращаясь в лужицу, чему женщина отстранённо, через невыносимое чувство душевной боли и одиночества, ещё могла удивляться.

   Наконец, она решительно распрямилась, ладонями вытерла щёки, а полой халата – столешницу, подошла к окну и увидела, как Иван заворачивает за разросшиеся кусты акации.

   Женщина будто опомнилась, опрометью выскочила в подъезд, даже не захлопнув входную дверь. Она побежала вслед за Никитиным, поджимая пальцы на ногах, чтобы не слетели домашние шлёпанцы.

   Иван услышал лёгкие шаги и обернулся.

   Наталья остановилась в нескольких метрах, сделала пару неуверенных шагов. Опять остановилась и произнесла сквозь слёзы:

   – Не уходи, Ваня. Я не могу потерять тебя второй раз…

   Никитин подошёл к ней, тихо обнял и сказал:

   – Пойдём домой, Наташа.

   Женщина прильнула к нему и крепко взяла под руку, словно опасаясь, что Иван передумает и уйдёт.

   – Всё у нас будет хорошо, Ваня, – заплаканным голосом приговаривала она. – Мы тоже имеем право на счастье.

   – Ромка сказал, что не простит меня. Чтобы я не возвращался в их семью.

   – Куда ж ты пошёл тогда?

   – Не знаю… – вздохнул Иван. – Мы у старшего брата остановились. Но туда я уже не могу вернуться, не имею морального права.

   – Молодой твой Ромка ещё, как и Ксенька моя, – сказала Наталья, будто извиняясь за них. – Максималисты оба, у них пока только два цвета: белый и чёрный без всяких оттенков. Ничего, подрастут – всё поймут.

 //– * * * –//

   ; Осень прошла в повседневных заботах о хлебе насущном.

   Городские власти увязали вопрос распределения продуктов первой необходимости по талонам с обязанностью жителей работать на предприятиях и иных объектах, спешно переориентированных на военные нужды.

   Оппозиционеры сумели установить и закрепить за собой несколько секторов за пределами города, через них в почти осаждённый мегаполис доставляли всё необходимое, правда, в гораздо меньшем количестве, чем это требовалось для нормальной жизни. Железнодорожные составы и автопоезда сопровождала усиленная военная охрана. Это было очень непросто, так как по всей России противостояние возросло. Зачастую получалось так, что поездам и автоколоннам приходилось пересекать регионы, контролируемые противоборствующими силами, а то и вовсе никому не подчиняющимися «махновцами». Поэтому не всегда они прибывали по назначению и целыми.

   Пассажирские поезда изредка ещё ходили, но выезжающ ие из Красноярска должны были получить особый пропуск, что было непросто. Правда, за деньги решалось и это.

   В город же особо никто не стремился, если только по необходимости. Поэтому сюда пассажирские составы шли нечасто. Из Красноярска пытались уехать многие из тех, кто не сделал этого раньше, не осел в деревнях поближе к земле, чтобы не помереть с голодухи. Однако военные почти никого не выпускали, наверное, чтобы остановить неконтролируемую миграцию, что до крайности раздражало людей, желающих покинуть неспокойный регион. Хотя особо-то ехать некуда: по всей стране стало неспокойно.

   И всё же желающих нелегально выбраться из города находилось немало. Кому-то это удавалось, но бόльшую часть таких горе-авантюристов задерживали военные и помещали в один из трёх специально организованных фильтрационных лагерей, где, по слухам, с задержанными не церемонились: терпели они и скотские условия содержания, и отношение к ним было таким же. Но само е главное – никто фактически не занимался решением их дальнейшей судьбы. Людей попросту содержали в этих лагерях бессрочно. Журналистов и прочих правозащитников туда на пушечный выстрел не подпускали. Поговаривали, что смертность среди задержанных была высока. Это тщательно скрывалось, но уже мало кто пытался разбираться в подобном, найти правду: другие глобальные события перекрывали незавидные судьбы каких-то беглецов.

   Гражданские авиалинии работать почти перестали за исключением неких вип-рейсов, попасть на них могли редкие счастливчики. Небо теперь безраздельно принадлежало силовым структурам и военным.

   В конце осени разделившаяся армия впервые вступила в открытое вооружённое столкновение. Обошлось малой кровью, убитых и раненых оказалось немного – может, несколько сотен с каждой стороны, что по меркам войны пустяк, но противники были готовы к более решительным действиям. Неизбежность больших жертв и разрушений уже не сдерживала враждующих от последнего шага. Нерешительные и даже откровенно трусливые политики продолжали козырять железным аргументом: война никому не нужна, но на деле ничего не предпринимали, дабы остановить подготовку к ней. Более того, некоторые из них активно «наваривались» на поставках оружия разделившейся армии, в авральном порядке начавшей готовиться к серьёзным и затяжным боям. Очень много оружия поступало из-за границы. Этому способствовали всё те же политики из высшего эшелона власти, массово покинувшие неспокойную Россию.