Текст книги "Пастух и волки (СИ)"

Автор книги: Сергей Ольков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  Все в этом мире когда-то уже было"

   (древняя мудрость)

  Памяти М. Е. Салтыкова – Щедрина

   и его творчества посвящается.

  Случилось это в давние– давние времена, про которые старики помнили, да унесли эту память с собой на тот свет.

  Словно в ладошках природы – матушки раскинулась в те времена большущая деревня. И всего – то в этих ладошках было вдоволь: лесов, полей, озер, рек. Природа щедро одаривала своими дарами жителей деревни, выглядевшей с божьих высот букашкой на роскошном теле природы.

  Общим фоном жизни был каждодневный труд всех и каждого на свое благо, которое выливалось в благо всей деревни. Каждый жил своим трудом, своим хозяйством и делить людям было нечего. Жизнь протекала мирно и спокойно, чередуя труд с общими праздниками под гармошку, с песнями и плясками, с весельем и смехом. А если и возникали какие вопросы, то уж так сложилось, что все шли за советом к белому, как лунь, старцу Лавру. Хотя никто и не выбирал его никаким главой деревни, но все знали, что он даст совет по любому вопросу.

  Так и жила деревня долгие годы – и себя кормила своим трудом, и весь мир кормила, получая от него все необходимое для жизни. Улицы в деревне с еще более давних времен были мощеные, и люди не знали, что такое непролазная грязь и весенняя распутица.

  Не то, чтобы это было недостатком, но определенные неудобства создавал тот факт, что всякой живности в деревне содержалось несметное множество. Жителям соседних улиц приходилось объединяться и по очереди пасти их общее стадо в поле с утра до вечера. Конечно, это создавало неудобства, связанные с отвлечением очередного пастуха от его ежедневных дел, которые за него никто не сделает. Но с таким положением все смирились и не представляли, что может быть по-другому...

  Однажды, ярким солнечным днем, на улице деревни, по которой обычно въезжали ярмарочные гости, появился незнакомец. Улица была пустынна, но причиной тому было не палящее летнее солнце, а повседневные дела, которыми были заняты жители. Разнообразие их занятий зависело от времени года, а не от дня недели, поэтому обычно с началом нового сезона все в деревне были заняты одними и теми же работами в своих дворах и огородах.

   Весь вид незнакомца говорил о том, что он далек от представления не только о текущих делах согласно природного расписания, но и о каких– то работах вообще. Одет он был неподобающе дню недели в яркие цветастые одежды, более подходящие балаганному актеру. На ногах короткие щеголеватые сапожки, серые от пыли, в которые были заправлены синие атласные шаровары с красными лампасами. На нем была красная рубаха – косоворотка, распущенная поверх штанов и подпоясанная узким пояском с кистями, болтавшимися сбоку. На груди рубаха была расписана узорами. Голову украшала не по -деревенски щеголеватая фуражка с маленьким белым цветочком у козырька, видимо, предназначенная для того, чтобы быть последним штрихом в молодцеватом облике незнакомца. Но ощущения молодцеватости фигуры не вызывали ни шаровары, ни рубаха, ни фуражка на фоне пустых, потухших глаз незнакомца, притягивавших внимание сильней, чем яркие краски его наряда.

  На вид незнакомцу было лет двадцать и можно было только удивляться его болезненной худобе в таком цветущем возрасте. Он был вызывающе тощим во всех частях своего тела. Вряд ли можно было найти такие наряды, которые украсили бы подобную худобу. Казалось, наоборот, любые наряды выглядели неуместными на фоне его тощего тела. Из-под фуражки торчали короткие редкие волосы, похоже, не претендуя на место под фуражкой, прикрывавшей их отсутствие. Нет, вид незнакомца не был унылым, но в этот солнечный день на пустынной улице он со своим потухшим взглядом напоминал спичку, которую вытряхнули из коробка, и она не знает теперь что ей делать в этом, окружающем коробок, мире.

  Незнакомец продолжал шагать по улице, послушно повторяя все ее повороты и было бы неудивительно, если бы он так и прошел по улице через всю деревню туда, где улица переходит в проселочную дорогу. Но, увы... . Через распахнутую калитку его, бредущего по улице, увидел старец Лавр, присевший в это время отдохнуть во дворе в тени яблони. Несмотря на возраст, его привычка трудиться помогала его желанию вести активный образ жизни, поэтому он вместе с домочадцами трудился в тот день на огороде. Яркий вид незнакомца и его слепая походка заставили Лавра выйти из калитки и окликнуть странную фигуру, которая от неожиданности вздрогнула, резко остановилась и повернулась на голос. Глаза незнакомца оставались стеклянно – равнодушными.

  Старец пригласил путника во двор, в прохладную тень, и тот жадно припал губами к предложенной кружке кваса. Утолив жажду, он поблагодарил старца, который не переставал удивляться его наряду:

  – Ты, я вижу, издалека путь держишь, – начал он, усаживаясь поудобней:

  – Что привело тебя в нашу деревню?

  Кружка кваса заметно взбодрила незнакомца, и он рассказал свою историю. Его еще малышом украли цыгане, и он кочевал с их табором по разным краям. Он узнал цыганскую жизнь во всех ее тонкостях, в которых не было места для обычного труда. В здешних местах на табор напали разбойники, охотники за рабами, и всех угнали. Он один чудом скрылся, без единой царапины.

  – Я ничего не ищу в вашей деревне, – закончил он свой короткий рассказ. – Просто, она попалась мне на пути. Отдохну у вас, спляшу, спою. Отблагодарят меня, пойду дальше, – добавил он, вставая. Старец вдруг удержал его:

  – Подожди, не спеши. Твои ноги привели тебя туда, откуда ты был украден. Я давно живу на свете и вспомнил историю с мальчуганом. Это тебя, значит, тогда украли цыгане? – покачал он головой:

   – Много слез пролили твои родители. С тех пор для цыган дорога закрыта в нашу деревню, хоть и много времени прошло, но законы здесь пишет наша память, они неписаные, потому вечные. Ты не очень похож на цыгана, но за цыганские песни твои бока отблагодарят так, что ты долго будешь их лечить. Лавр покачал головой:

  – Я даже вспомнил как звали того мальчика, хоть и не видел его, – усмехнулся он. – А звали его Прутик. Да, Прутик, – повторил он.

  Глаза незнакомца откликнулись на произнесенное имя, в них сверкнул огонек, ожививший незнакомца:

  – Да! – воскликнул он. – Это похоже на правду! Я не помню своего детского имени, но меня и цыгане называли Мугар, что по-цыгански означает «кнут» или «прут»! Но никакой я не Мугар! Прут я! – решительно закончил он.

  – Конечно, – согласился Лавр. – Не зря тебя так назвали. Ты и похож на прутик – такой же тонкий и длинный.

  – Да еще и лысый, – продолжил новоиспеченный Прут, сняв фуражку. Под ней оказалась обширная залысина, никак не подходившая его молодым годам.

  – Да, – опять согласился Лавр. – В фуражке ты лучше смотришься. Должен тебе сказать, что родители твои умерли. Детей у них больше не было, и дом их стоит заколоченный. Ты можешь жить в нем, я тебе покажу. Но в твоем наряде тебе не стоит показываться, будет лучше, если я тебя переодену, а твой наряд пойдет на чучело – все вороны разбегутся, – улыбнулся старец. Прут послушно переоделся.

  Так Прут стал жить в доме своих родителей, в котором все для этого было, хотя он не мог вспомнить первых лет своей жизни. Он быстро прижился в деревне и стал своим парнем, истории которого все сочувствовали, а самого полюбили за веселые песни, рассказы, пляски, которыми он жил всю свою жизнь. Время шло, а Прут в своей фуражке, с которой он так и не расстался, оставался душой любой компании. Куда бы он ни пришел каждый вечер, в любом доме ему были рады и угощали от души за его веселый нрав. Всех он умел развеселить после тяжелого трудового дня, который у самого Прута проходил в ожидании вечера, когда можно пойти в гости на угощение щедрых хозяев. Сам он ничего не умел делать в деревенской жизни.

  Старец Лавр, прослышав об этом, решил ему помочь. Он редко выходил из дому, но случай тут был из ряда вон выходящий, и Лавр не мог не выйти ему навстречу. Такого еще не было, чтобы в деревне кто-то целыми днями не работал. Старец не зря прослыл мудрым. Благодаря его совету Прут с радостью согласился стать пастухом деревенского табуна. Жизнь в таборе проходила у него среди лошадей, и он любил их, как все цыгане, особенной любовью. Любил за то, что их можно красть и продавать. Прут умел делать и то, и другое, поэтому охотно согласился в пастухи тем более, что за это полагалось довольствие от всей деревни. Он согласился пасти только лошадей, отказавшись от присмотра за остальной живностью деревни, но и это было принято с радостью жителями, избавленными от необходимости тратить время на выпас табуна.

  Прут без промедлений приступил к исполнению своих обязанностей. Ничто не смущало его в новой роли. Но с первого дня все пошло не так и не туда, заставив Прута напрочь забыть в будущем про свои умения красть и продавать лошадей.

  Не успел табун на поле разбрестись по пастбищу, как раздался жуткий вой, утонувший в невыносимом для ушей диком ржании сотен лошадей, шарахнувшихся во все стороны, сминая друг друга и все на своем пути. Прут не успел глазом моргнуть, как оказался один, стоящий на пустом пастбище, потому что лошадь его исчезла вслед за табуном, разбежавшимся по лесам. Ржание стихло, но вой продолжался, и он был пострашней ржания табуна, этот жуткий волчий вой.

  Прут понял, что теперь ему придется спасаться бегством из деревни. Он в бессилии уселся на траву. Сзади зашумели кусты. Прут обернулся и увидел позади огромного волка, серого, с тигровым окрасом, только его поперечные полосы были не черные, а седые. Глядя на волка, Прут понимал, что ему не удастся бежать из деревни, так же как и не скрыться от этих громадных клыков. К тому времени вой прекратился, стало тихо. Волк дружелюбно подсел к пастуху и уставился на него со словами:

  – Ну что? Поговорим, друг?

  От неожиданности Прут икнул:

  – О чем?

   Холодом страха веяло от огромной фигуры волка. Этот холод пробрался во все уголки тощего тела, мешая шевелиться, думать, говорить. Волк словно старался растопить ледяной страх, сковавший пастуха. Он придвинулся поближе к оцепеневшей фигуре и дружески положил лапу ей на плечо:

  – Ну как о чем, дружище?! О нашем будущем. Оно у нас теперь будет общее.

   Слова волка не вывели Прута из оцепенения.

  – Ну... ну! – подбадривал его волк:

  – Будущее у тебя теперь будет большое, и у нас, – он махнул в сторону кустов. – Дела будут обстоять не хуже, дружище!

  Прут трясся мелкой дрожью, а волк продолжал:

  – Мы ведь глазам сегодня поверить не могли, когда увидели в поле всего один табун. Мы уже и мечтать не надеялись о такой удаче! – радостно взвыл волк:

  – Раньше ведь как было? Выходят несколько табунов, несколько пастухов и все они друг за дружку держатся. Не сговоришься с ними! Мы уже надежду терять начали, а тут ты, голубчик ты наш! – радостно теребил волк плечо пастуха:

  – Один – одинешенек, пастухом назначенный! Один за все отвечаешь! Голубь ты наш! – не по-волчьи причитал серый гигант:

  – Теперь все мечты наши с тобой сбудутся! – радостно продолжал волк.

  – Да и как иначе?! Ты там, – он махнул лапой в сторону деревни:

  – Будешь за все ответ держать, о работе своей докладывать, об успехах своих, а мы, понимаешь, тут будем тебе помогать, дела делать, понимаешь! Голубчик ты наш! – снова не удержался от восторгов волк и нежно погладил Прута по фуражке.

   Прут постепенно приходил в себя, начиная понимать из речей волка, что он нужен тому в живом виде.

  – Чем я могу быть полезен? – наконец прошептал он:

  – Я теперь сам себе не могу помочь. Кто я без табуна?

   Волк обрадовался его словам:

  – Что ты, дружок?! Это моя забота! Просто, хотел показать тебе, что все в наших силах здесь, за пределами деревни!

   Он неожиданно свистнул пронзительно и из кустов в разные стороны по полю метнулись в высокой траве серые спины. Их было много. Очень много, как успел заметить Прут.

  – Сейчас все будет сделано. Мы теперь с тобой партнеры по нашему будущему. Ничего не бойся, работать тебе много не придется, – продолжал волк:

  – Так уж судьба тебя выбрала, понимаешь. Ничего не поделаешь!

  Лошади постепенно успокоились и паслись среди травы.

  – Вот видишь, – кивнул волк в их сторону:

  – Я говорил, что все будет хорошо! Твое дело пасти лошадей и докладывать в деревне о работе. Ты думаешь, что мы одному тебе помогаем? Как бы не так, – разоткровенничался волк перед своим партнером:

  – В городе у нас дела налаживаются. Был там раньше у нас шустрый Санек, торговал джинсами, тряпками в подворотнях, мы его охраняли, кормились понемногу, но это все мелочевка. Теперь он у нас там в городе мэром поставлен, совсем другое дело, понимаешь! – опять похлопал он пастуха по плечу.

  – Ладно, вечером увидимся, – заторопился волк в сторону леса. – Кстати, – спохватился он: – Меня зовут Едрос, ты уж постарайся запомнить, дружище! Я сам кое-как запомнил. Всегда меня Седым звали, да братва решила, что из лесу с таким именем опасно выходить. Пришлось привыкать, понимаешь. С таким именем я теперь хоть в город, хоть в деревню – везде с уважением. Так что запомни, – повторил волк, как бы оправдываясь. – Едрос! А твое имя как? – Прут, – откликнулся тощий пастух.

  – Да уж, действительно! – хохотнул волк. – Твое имя раньше тебя родилось, – и он скрылся в кустах.

  Началась жизнь у Прута действительно замечательная. По утрам он отгонял табун, по вечерам ждал, пока волки соберут лошадей вместе, после чего ему только оставалось отогнать табун в деревню. Все делалось как бы само собой, и он лишь докладывал старцу каждый вечер о том, что ни одной лошади не пропало, тогда как ежедневно в других стадах не досчитывались то коровы, то овцы, то барана. Деревня хвалила Прута за его работу, а волки хвалили его за службу.

  Каждый день Прут мог наблюдать, что на другом краю поля с утра до ночи кипит работа. Туда целыми днями со стороны города тянулись бесконечные обозы, раздавался стук топоров, отдаленный шум голосов, каждый день там что-то пилили. На все его вопросы Едрос отвечал одно:

  – Там идет большая стройка. Мэр города помогает и материалами, и работниками. А у тебя работы скоро будет больше, но работать ты будешь еще меньше, дружище!

  Кто же о таком не мечтает? Цыганская натура Прута не могла не радоваться таким словам. Перемены не заставили себя долго ждать.

  Однажды вечером волки, собрав лошадей в табун, не разбежались по сторонам как обычно, а погнали табун на другой конец пастбища, где не смолкал шум строительных работ. Седой Едрос подошел к сидевшему на лошади Пруту и взял лошадь под уздцы, которая даже не шарахнулась в сторону.

  – Видишь, – кивнул в ее сторону волчище:

  – Лошади уже привыкли к переменам. Для них главное – богатое пастбище, а не то, кто их охраняет. Пора нам с тобой деревню к переменам готовить, – волк потянул лошадь с Прутом в сторону деревни.

  – Подожди! – удивился Прут. – Ты в деревню собрался?! Тебя ведь собаки порвут!

  – Ну что собаки? – Едрос шел не торопясь. – Они не умней, чем лошади. Я весь обмазался навозом, даже наелся его для верности, – поморщился Едрос. В подтверждение его слов Прут ощутил специфический запах конефермы средних размеров, хотя табун был уже далеко.

  – Да не бойся ты, все организовано на высшем уровне, – подмигнул ему Едрос.

  Волк хорошо знал деревню, потому что привел лошадь вместе с Прутом на ярмарочную площадь и остановился у пожарного колокола. Тревожный пожарный набат разогнал прочь, в леса, в поля, вечернюю тишину деревни.

  Когда площадь заполнилась встревоженным народом под неумолкающие звуки набата, передние ряды застыли в недоумении, не веря своим глазам, которые видели пастуха в компании волчьего вожака. Задние ряды напирали, подгоняемые гулявшим в толпе шепотком: «Волк! Волк! Зачем он волка привел?». Послышались злые выкрики: «Где наши кони?! Да он их волкам продал! На кол их обоих!»

   Волк не дал разгореться огню речей и мигом взобрался на ближайший прилавок. В движениях его не было признаков волнения, страха, угрызений совести за прошлые и будущие грехи. Он оглядел сверху толпу, представлявшую из себя грозное зрелище. Народ сбежался на пожар и отовсюду из толпы торчали багры, топоры, вилы, лопаты, даже, зачем-то, косы, не говоря уже про ведра, вид которых не мог испугать непрошеного гостя.

  Волк зря сделал невольную паузу, оглядывая толпу. В задних рядах какой-то заядлый охотник не удержался при виде такого крупного экземпляра в волчьей шкуре. Над головами поднялась в сторону волка рука со сжатыми пальцами в виде ствола и торчащего кверху большого пальца– курка. Палец -курок резко упал вниз и раздался любимый охотниками звук: «К– х – х– х!» В этот миг волк ничего не мог с собой поделать. Разум, подгоняемый жаждой наживы – это одно, а инстинкт – это совсем другое, он работает в организме быстрей разума. Этот звук словно ударил волка по коленям и ноги его подкосились, на что толпа ответила взрывом хохота. Вверх как по команде со всех сторон взметнулись руки с курками – пальцами и в сторону волка отовсюду полетело: «К– х -х -х! К– х– х -х!».

  Но взрыв хохота взбодрил волка, и он смог удержаться на прилавке. В ожидании тишины он поднял правую лапу вверх. Толпа, вдоволь насмеявшись, затихла в ожидании.

  – Я понимаю, – начал волк. – Вас удивляет мое появление, но дальше вы удивитесь еще больше. Ваш пастух подтвердит, что мы все лето помогаем ему охранять табун. За это время у него не пропала ни одна лошадь!

   – Да!.. Да!– вслед за ним закричал пастух. – Без их помощи я не смог бы сохранить стадо! Это истинная правда!

  Он тоже залез на прилавок и все происходящее напоминало ему представления, к которым он привык за цыганскую жизнь. А Едрос продолжал еще громче:

  – В своих повседневных трудах вы не видите перемен вокруг, но скоро убедитесь в них. Мой визит к вам – доказательство перемен, которые придут в вашу жизнь. Волки в наше время вышли из леса, навстречу вам и всему тому, что вы имеете!

  Его перебил крик из толпы:

  – Поверила свинья волку, да пожалеть не успела! Где наши кони?!

   Едрос продолжал:

  – За коней не беспокойтесь! Ваш пастух решил не утомлять их ежедневными перегонами из деревни на пастбище и обратно. Мы ему в этом помогли. С сегодняшнего дня они будут ночевать на летней ферме с зерном и поилками!

  Толпа удивленно зашумела, а волк добавил:

  – За лето лошади так окрепнут, что вы их не узнаете к зиме. И все это благодаря вашему пастуху, которому мы помогаем!

  Всех не могла не обрадовать весть о том, что так удачно все само собой устроилось и за это не надо ничего платить. Успокоившись приятными переменами в судьбе лошадей, толпа спохватилась:

  – Некогда рассусоливать! На вечернюю дойку пора! Одной проблемой меньше – ну и слава пастуху!

   Груз ежедневных забот давил на собравшихся, вытесняя из их голов мысли о будущем своих лошадей, о своем будущем. Ничего удивительного в такой реакции людей не было. Руки их привыкли трудиться, но их хозяева не умели выискивать козни и злые умыслы в делах других людей. Они привыкли верить друг другу и были абсолютно не готовы к тем переменам, что обещали их деревне, первой из которых оказалось появление волка. А волк с ликованием покидал деревню, оставляя за собой на улицах запах конского навоза.

  Жизнь у Прута пошла еще вольготней. По утрам он уезжал на пастбище, где проводил весь день в отдыхе, бездельи и песнях под гитару, а вечером возвращался в деревню, где был кумиром компаний и объектом уважения стариков. После посещения Едроса многие жители в течение нескольких дней ездили проверить слова волка и потом восторженно рассказывали о новеньких конюшнях с поилками, кормушками и даже скотниками. За восторгами ни у кого не возникли вопросы в связи с их чудесным появлением. Все просто радовались и расхваливали своего пастуха. Художник деревенский нарисовал его портрет, по вечерам девки распевали о нем веселые частушки.

  Визит Едроса послужил толчком для новых перемен. Не прошло и недели, как предвечернюю тишину деревни вновь нарушил пожарный набат. Сбежавшиеся люди увидели там своего пастуха. Невооруженным глазом видны были изменения в его внешности, хотя прошел всего месяц с его появления на деревенской улице. Худоба не лезла в глаза, его щеки и бока заметно округлились. В своем пастушьем одеянии он имел более молодцеватый вид и самоуверенную осанку, чем в прежнем цыганском наряде. Прут без промедления начал свою речь, забравшись повыше:

  – Братцы! Я собрал вас, чтобы обрадовать еще одной новостью! Теперь, когда лошади пасутся на постоянном выгоне и конюшнях, я могу заменить остальных пастухов. Раньше у меня был только опыт обращения с лошадьми, и я взялся за это. А теперь мои помощники справляются с табуном. Я могу заняться выпасом остального скота, и вы сможете спокойно работать, ничто не будет мешать вам трудиться, пока ваша скотина в надежных руках! Вы сможете стабильно трудиться и стабильно жить без всяких проблем! Я за стабильность вашей жизни, за стабильность результатов своей работы! А моя стабильность в том, что ни одна лошадь не пропала из вашего табуна! Можете быть спокойны, что ни одна скотина не пропадет из нового стада, которое вы мне доверите!

  Собравшиеся встретили его слова радостными криками. Никого не смутил тот факт, что пастух не просто кричал слова, а читал их по бумажке. Да и мало кто разглядел ту бумажку в его руках. С площади расходились все довольными, с ощущением того, что сегодня их всех поздравили с днем рождения – такая приятность разлилась в жителях после услышанной новости. Особенно всем понравилось диковинное слово СТАБИЛЬНОСТЬ, которое в тот вечер повторяли по избам не раз и не два. А ребятишки, наслушавшись этого слова от взрослых, засыпая, представляли для себя эту самую стабильность как диковинный ковер – прочный и приятный под пяткой, по которому можно спокойно топать через любое болото.

  Речь пастуха сделала свое дело и на следующее утро вместо прежнего табуна на окраину деревни согнали в стадо уйму всякой живности – и коров, и овец, и коз. Люди с радостью освобождали руки для предстоящих работ от застарелой проблемы. Прут тронулся на лошади по дороге, и за ним потянулось все это мычащее, мекающее и бекающее стадо. Из-за поднятой стадом пыли невозможно было увидеть, как за поворотом дороги стадо разбрелось по равнине. Волки живой цепью окружили стадо и погнали на пастбище. Под их надежной охраной стаду ничто не угрожало – ни разбойники, ни хищники, ни хозяева.

  Вечером того же дня напрасно деревня ждала по дворам возвращения своей скотины. Время шло, солнце клонилось к закату, но тишину в лучах заходящего солнца не нарушало ни мычание коров, ни шум козьих и овечьих голосов. Вместо них снова ударил пожарный набат. На этот раз у колокола толпу поджидал многодетный бобыль Демьян, шустрый мужик средних лет, нервы которого не выдержали непонятного отсутствия его коровы Рябухи. У всех коров в деревне были имена, как у членов семьи. Демьян не собирался молчать. Оставив в покое пожарный колокол, он заорал:

  – Где наши коровы?! Вчера братцами называл наш пастух! Где он?!

  – Вы зря волнуетесь! – раздался крик Прута, пробиравшегося сквозь толпу:

  – Все в порядке! Ваша скотина отдыхает и ей не надо плестись обратно до деревни! На ночь скотину вашу загоняют в стойла. Дело в том, что рядом с конюшнями построены настоящие фермы! Там их всех на ночь и поят, и кормят, и доят кого надо. Все под присмотром и все ухожены!

  Толпа притихла, начиная понимать, что вечерней дойки не будет. Пастух опять все им объяснил и успокоил, внеся во все ясность своими словами:

  – Скотина ваша накормлена и подоена. Все организовано, – Прут незаметно заглянул мельком в бумажку, зажатую в кулаке. – Ради вашей стабильности на высшем уровне!

  Демьян не унимался:

  – Это хорошо, что коровы подоены, а нам что с того? Где молоко?

  Но ничто не могло лишить голоса пастуха спокойствия и убедительности. Не моргнув глазом, он продолжал:

  – Молоко там же находится! Вы можете в любое время съездить и взять его! Там даже погреба сделаны, льдом обложены для хранения молока. Вы такого не видывали, сколько там понастроено! Такой размах! И все ради вашей, – Прут снова мельком глянул в бумажку: – Стабильности! Да! – повторил он полюбившееся жителям слово:

  – Я сам видел, как вашу скотину разместили в стойлах, накормили и напоили. Все коровы подоены. Можете мне поверить, братцы!

  Раньше, в своей цыганской жизни Прут выступал перед народом, пел, плясал и ему это нравилось. Теперь, чем больше он говорил и кидал с бумажки слова в море ушей перед ним, которые ловили каждое его слово, как манну божью, тем больше ему нравилось это занятие и его работа. Его слушали, ему верили, и эта вера была самой главной добычей и для него, и для его помощников. Что бы он ни говорил, толпа встречала одобрением или равнодушным молчанием, словно речь шла о чем-то потустороннем, а не об их будущем. У Прута в какой -то миг мелькнула по-цыгански озорная мысль:

  – Интересно, что будет, если я тресну по башке кого-нибудь из них и скажу, что это нужно для их, этой, как ее, будь она неладной, опять забыл – для их стабильности. Что будет? Наверное, засмеются над шишкой бедолаги.

   Но Демьян прервал его мысли своими воплями:

  – Мужики! Да как же это?! Вы как хотите, а я за молоком поехал! Кто со мной?! Поехали! Площадь быстро пустела. Народ, успокоенный словами пастуха, расходился по своим неотложным делам, которых и без дойки всегда хватало. Кто-то похихикал над Демьяном. Прут покидал площадь последним, продолжая всех вокруг успокаивать и дружески похлопывать по плечам. Улыбка его действовала лучше всех печатей и законов. Он успел увидеть, как несколько мужиков садились с Демьяном в телегу.

  – Постойте! – крикнул он им. – Я с вами! Дорогу покажу!

  На своей лошади он догнал их за деревней, и они поехали вместе.

  Вскоре они подъехали к высоким воротам и Демьян начал в них стучать:

  – Эй, откройте! Кто тут есть?!

  В воротах открылась маленькая калитка и из нее, сначала скрючившись, а потом распрямившись во весь свой могучий рост, появился волчище, свирепый вид которого говорил о том, что он – при исполнении и готов на все. Через плечо у него висела черная лента с золотыми буквами ВОЛКОГВАРДИЯ.

  – Чего надо? – грозно глянул он на Демьяна, но увидев пастуха, расслабился:

  – А-а-а, свои! Это другое дело. Но все равно не вовремя. Завтра приезжайте. На ферме после дойки и кормления переваривание пищи под музыку, потом тихий час. Все расписано, и не упомнишь, а вы тут мешаетесь под ногами, режим нарушаете, – опять грозно глянул он на Демьяна. Тот поутих, но не отставал:

  – Здесь корова моя, Рябуха. Мне бы молока, да и мужикам вот тоже.

  Трое мужиков оставались сидеть на телеге, засмотревшись на охранника.

   – Да, дружище, – вступил в разговор Прут. – Здесь их коровы. Хозяев не успели предупредить о переводе коров на ферму, вот и приехали за молоком.

  Охранник перевел взгляд на Прута:

   – Никаких указаний не было насчет молока. Куда я вам его налью? В карманы? Приезжайте завтра, с флягами. Некогда мне тут с вами.

   Он опять скрючился и юркнул в калитку, которая захлопнулась, обдав Демьяна запахом свежеструганной доски.

   – Ну вот, – начал пастух. – Видите? Все нормально! Вы всегда можете получить свое молоко. Что же вы с пустыми руками приехали? Соображать надо, – выговаривал он мужикам, а те сокрушались:

   – Да вот, чего -то поторопились. Это все Демьян – «Давай! Скорей! Поехали!» Далось тебе это молоко! Сам видишь – все в порядке. Коровы под присмотром, накормлены, подоены. Правильно пастух говорит – сами виноваты!

   Всю дорогу назад мужики ругали себя и свою глупость, но на душе у них было спокойно тем более, что с ними был их пастух – их подмога и надежа.

  В тот же вечер вернувшихся мужиков подняли на смех в деревне, но всем хотелось своими глазами увидеть нескотские условия жизни их любимой скотины после рассказа Демьяна. Весь вечер к Пруту тянулись люди с расспросами, и он всем назавтра пообещал показать дивные фермы, где содержится их скотина.

  – Только приезжайте днем, когда стадо в поле! – предупреждал он всех.

  На следующий день народ повалил туда, побросав все дела. В открытые ворота проходили толпами и всему дивились – и чистым полам в хлевах, и побеленным стойлам, и занавескам на окошках, и ароматам на фермах, и поилкам, и кормушкам, и патефонам, под музыку которых коров доили и кормили. Едрос не зря нагнал столько специалистов. Они знали свое дело.

  Глаза деревенских жителей уставали смотреть на все, что им радушно показывали. Народ валом валил туда на экскурсию, а не за молоком и возвращался обратно, радостный за свою скотину. Многих терзали угрызения совести, когда они сравнивали увиденное с теми условиями, в которых сами содержали свою скотину и соглашались, что там, за забором, их скотине куда как лучше. Пастух до последнего посетителя ходил по фермам и старательно всем все показывал и рассказывал. Один только его вид вызывал у людей спокойствие и доказательство того, что они хозяева всех тех коров и коней, для которых все это построено.

  Когда ворота закрылись за последним посетителем, Прут пошел смотреть на строительство своего дома, который был ближе всех из особняков, что вереницей тянулись вдоль леса и радовали глаз своими недеревенскими очертаниями. Домов было много, гораздо больше, чем хозяйственных построек, как и полагалось для большой армии его помощников. Глядя на свой новый дом, Прут не мог сказать так же, как его помощники, что мечты сбываются, потому что в мечтах его такого никогда даже не было.

  В следующие дни Демьян еще пару раз пытался съездить за молоком с флягами в телеге, но каждый раз безрезультатно уезжал от закрытых ворот, на которых появилось объявление: ВЫДАЧА МОЛОКА КРУГЛОСУТОЧНО. ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ И СОБЛЮДАТЬ ТИШИНУ! ЗА НЕСАНКЦИОНОРОВАННЫЙ ШУМ – ШТРАФ! Демьян не знал, что такое несанкционированный шум, но на всякий случай в ворота больше не стучал. В деревне по дворам было много коров – первотелок, и Демьян без труда нашел у кого можно брать молоко для своих ребятишек, чтобы не нарушать покой фермы. Все опять были довольны, жизнь шла своим чередом, народ еще больше окунулся в работу, избавленный от хлопот со скотиной.

  Пастух все реже появлялся в деревне и все реже был слышен его голос. Он перебрался в свой новый дом. Все знали, что он теперь постоянно находится при табунах, при стадах и с пониманием отнеслись к его отсутствию.