Текст книги "Украшение или защита? (СИ)"

Автор книги: Сергей Ольков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Виктор Петрович подъехал к самому забору и остановился перед калиткой. Забор имел древний вид. По– другому не скажешь. Когда-то, лет сорок назад, он был даже покрашен. Теперь краска, почти выгоревшая, потрескавшаяся сотнями морщинок, упорно цеплялась за доски забора, стараясь прикрыть его старость. Точно так же забор пытался прикрыть собой старость своего хозяина. Хозяин, похоже, давно не обращал внимания ни на забор, ни на жалобный скрип калитки, который она издавала при каждом прикосновении к ней. Калитка была ровесницей забора, и вид ее мог вызвать только уважение к тем усилиям, ценой которых она могла цепляться за забор и служить своему хозяину.

  Дед Виктора Петровича жил в районе города, который в былые годы назывался застройками частного сектора. Одно время они с женой его, бабой Валей, начали заранее волноваться по поводу переезда в благоустроенную квартиру и не представляли того, как будут жить без своего огородика, в четырех стенах. Их район подлежал под снос и расселение. Со всех сторон наступали новостройки. Грянувшая перестройка остановила это наступление, так и оставив их домик в улице вторым от края, где высились многоэтажки. Новые дома уже много лет строили совсем в другом месте, образовав новый микрорайон.

  Вот уже около сорока лет Виктор Петрович подъезжал сюда. За эти годы изменилось все. Изменилась страна, изменилась жизнь, изменились люди, приспособившись под все эти изменения. Здесь ничего не изменилось. Забор, калитка, в палисаднике три окошка с обшарпанными ставнями, под стать забору. Ни время, ни рука человека не прикасались к этому островку памяти, на который каждый раз попадал Виктор Петрович, открывая знакомую с юности калитку. Он не мог забыть те времена, когда подъезжал сюда не на Тойоте, а на зелененьком Запорожце, чтобы в очередной раз забрать деда с его рыбацкими снастями и укатить за город, на озера, на рыбалку, как они делали это обычно, все лето по пятницам. Возвращаясь обратно на следующий день, они привозили не только рыбацкий улов. Каждый раз молодой Витюха, как называл его дед, возвращался полным впечатлений от волшебства звездной ночи, пропахший дымком рыбацкого костра, который всю ночь завораживал и притягивал глаз, с древних времен обладая над человеком магической властью.

  Все это и многое другое Виктор Петрович помнил, спустя много лет, тоже став пенсионером и дедом, как и его дед, которого он в те годы называл по-другому. С легкого языка Витюхи в те молодые годы все называли деда не иначе, как «дя Во». Это было очень удобно. « Дядя Володя» – звучало длинно, «дядя Вова» – было как-то несолидно. Так и был он для всех – дя Во, пока Витюха не стал отцом, а сам дя Во – дедом. Несмотря ни на что, дед словно не замечал перемен в жизни. Виктор Петрович в каждый свой приезд оставался для него все тем же Витюхой, неприкосновенным для времени, как забор, калитка и все внутреннее убранство дома, куда он входил каждый раз.

  Виктор Петрович привычно подошел к калитке. В нее не так-то просто было попасть. Надо сначала войти в палисадник, стукнуть деду в окно, чтобы он вышел и открыл засов со двора. В любое время суток калитка была заперта. Отучить от этого деда было делом безнадежным, подобно тому, как невозможно было отучить его закрывать ставни, давно отсутствовавшие на остальных домах улицы. Это значило бы замахнуться на ритуал, на незыблемые устои жизни, на однажды установленный порядок. Точно так же выходило со всем прочим, и с забором, и с калиткой. Убедить деда что-то изменить, обновить, покрасить – это было обречено на непонимание и решительный отказ. Он всегда считал, что сделают не то, не так, хуже, чем он, находясь в возрасте восьмидесяти лет, когда сам уже ничего не мог делать. Даже горбыль, который ему привозили для печки, он сам перетаскивал потихоньку все лето, распиливая его в размер одному ему известной длины. Только уголь он разрешал летом Виктору Петровичу перетаскать с улицы во двор. При этом Виктор Петрович каждый раз ожидал замечаний деда, что таскает уголь неправильно.

  На его стук в окно дед вышел, открыл калитку. Виктор Петрович вошел во дворик, поднялся по ступенькам в дом. Дед уже семь лет жил один после смерти бабы Вали. Через низенькую дверь Виктор Петрович из сеней вошел на кухню и застал там другую Валюху, как называл ее дед. Это была его соседка. Она только– только вышла на пенсию и с давних пор жила по соседству. При жизни бабы Вали и речи не могло идти о подобном ее визите. Баба Валя была крутого нрава, острая на язык, который всегда обо всех говорил то, что думает о них его хозяйка. Она всех соседей держала в кулаке, из которого дед даже и не пытался высунуть нос навстречу своим желаниям. Теперь, со слов деда, Валюха каждую неделю прибегала занять денег, поскольку жила она одна, но не любила скучную жизнь, без компаний. С каждой пенсии она исправно возвращала долги, чтобы через неделю опять вернуться. Она была шустрая и незлобливая. Виктор Петрович давно ее знал и про себя называл пулеметчицей за то, что она говорила не отдельными словами, а тараторила очередями, разобрать в которых отдельные слова бывало затруднительно с непривычки.

  Одно окно кухни выходило в палисадник, а другое – во дворик, в сторону калитки. Под этим окном стоял высокий, обитый железом, сундук. На нем и сидела соседка. Увидев вошедшего, она поздоровалась и забубнила, не успевая выговаривать окончания слов: Это что же такое делается-то, а? Дед-то на днях что учудил опять! – успел уловить Виктор Петрович, ничего не понимая. Дед молча прошел мимо Валюхи и сел на табурет у другого окна, возле стола. Он продолжал помалкивать.

  Что ты думаешь, – не унималась Валюха: Пришли на днях двое молодцов и установили деду два газоанализатора. Один в кухне, другой – в комнате. Взяли с него четырнадцать тысяч! Дед сидел молча, с таким видом, словно ничего не понимал и ничего не мог сказать о случившемся. Подожди, – перебил ее Виктор Петрович: Какие газоанализаторы? Зачем? У деда печное отопление! Не может быть!

  Вот и бумага есть, – дед протянул лежавший на столе лист бумаги. Это оказался не просто листок, а договор о продаже, с солидными реквизитами, печатями и подписями. Приборы были установлены на стену, да к тому же еще должны были включаться в розетку, видимо, по желанию хозяев. Все было оформлено, солидно, законно, стоило четырнадцать тысяч, но при всем том, это было никому не нужно.

  Ко мне тоже заходили, – не умолкала соседка: Но я отказалась – зачем они мне нужны? Газа у меня нету! Ведь летом были эти же парни. Заходили, медицинские аппараты предлагали, коробки всякие! Да мне они зачем? И денег у меня нет! Летом приходили, и вот опять заявились, осенью! – непрерывным потоком лилась ее трескотня, в которой с трудом приходилось разбирать слова.

  Виктор Петрович знал, что летом дед купил три коробки с медицинскими аппаратами на тридцать тысяч рублей. Все те товары в аптеках стоили гораздо дешевле. Тогда тоже все было оформлено через торговый договор на бланке солидной формы, с реквизитами солидной фирмы, с печатями и подписями деда под словами о том, что товар куплен добровольно и возврату не подлежит. Фирма была иногородняя, недостижимая для ног клиентов. Виктор Петрович тогда лишь махнул на деда рукой: Раз тебе все это надо, так пользуйся, поправляй здоровье. Единственно, Виктор Петрович возмущался: Ты, дед, целыми днями сидишь взаперти, не попасть к тебе через калитку. Как они к тебе в дом попадают, незнакомые лица? А если они тебе по башке дадут? Никто их искать не будет. Ты об этом подумал? Зачем ты их впустил в дом?! Дед только разводил руками: Они постучали в окно, спросили – Исаева здесь живет? Ну, я и впустил. Виктор Петрович изумился – продавцы ходили не вслепую. У них была база данных. Они целенаправленно ходили по адресам стариков и впаривали им, растроганным чужим вниманием, любые товары. Старики были последними осколками того времени, в котором они умели только трудиться для страны, не имея тогда понятия о жуликах с милыми улыбками.

  Оказалось, что деду приборы были не нужны, как и Виктору Петровичу, который отказался их брать. Виктор Петрович сожалел о том, что легкомысленно отнесся летом к визиту заботливых продавцов и перевел все в шутку. Сейчас было не до шуток. По всему выходило, что ребятки почувствовали в избе деда запах денег, который они на этот раз выдали за запах газа. Только теперь Виктор Петрович понял, что деда надо воспринимать как беспомощного старика, нуждающегося в защите от проходимцев с печатями. На вопрос о том, зачем он их впустил на этот раз, дед только разводил руки: Сам не знаю.

  Дед с бабой Валей всегда прикапливали деньги, которые у них хранились дома. Деду ничего не стоило купить и те приборы, и газоанализаторы. Похоже, ребятки это поняли. На этот раз их наглость возмущала Виктора Петровича. Он строго– настрого наказал деду, чтоб тот никого не впускал в дом, а звонил ему в таких случаях.

  Прошло несколько дней, но беспокойство не покидало его. К беспокойству примешивалось другое, какое-то гадливое чувство, ощущение того, что мир незримо треснул, треснул его здравый смысл, по которому он развивался когда-то, и через эту трещину в окружающую жизнь прет всякая гниль, всякая плесень, прикрытая солидным видом или милой улыбкой. Теперь плесень эта вцепилась в его деда, высасывая из него все, что тот заработал за свою жизнь.

  Неужели от этой плесени с печатями нет никакой защиты? – вопрос не давал покоя Виктору Петровичу. Он не удивился бы отрицательному ответу, привыкнув жить во всем том, во что превратилась страна. Виктор Петрович вдруг понял, что беспомощность и бездействие ставят его в глазах жуликов, обслуживших деда, на одну полку с ним – на полку ожидания своей очереди в списке их клиентов. Неужели их нельзя остановить? Вопрос лишал Виктора Петровича покоя, заставлял его хоть что-то делать. Но что? Он и раньше-то не любил вступать в какие-либо контакты с шестеренками государственной машины, каждый раз чувствуя себя в таких случаях ненужным винтиком этой, раздутой от своих необъятных органов, машины. Но бездействие угнетало его . Отбросив сомнения, он взял у деда последний торговый договор и отправился с ним в городскую прокуратуру.

  Здание прокуратуры выглядело солидно, радовало глаз новизной отделки и украшало улицу своими архитектурными изысками. Оно вполне могло бы претендовать на роль архитектурного украшения всего города, а не только одной улицы. Внутри великолепие обстановки не уступало фасадным красотам и вполне походило на место, где царят закон и порядок, за которыми призваны следить служители данного заведения.

  Виктор Петрович объяснил сидевшему на вахте суть своего визита, и тот вызвал дежурного прокурора. Через некоторое время, достаточное для того, чтобы посетитель понял всю несвоевременность своего вмешательства в работу учреждения, в комнату для посетителей вошел мужчина с толстым журналом. Журнал был в черной обложке, а мужчина – в цветущем возрасте. Глядя на вошедшего, можно было залюбоваться, не сразу понимая, что является украшением чего – или мундир был украшением мужчины, или же хозяин мундира был его украшением. Они дополняли друг друга, создавая ощущение полной гармонии, в поисках которой и шли сюда люди, не находя ее там, снаружи, за дверью здания.

  Видимо, неуверенный вид Виктора Петровича выдавал его слабую надежду на успех и понимание, когда он излагал свой вопрос о возможности наказания жуликов, обставлявших свои пакостные делишки солидными бумагами. Такой возможности служитель закона не усмотрел в случае с дедом.

  Вы, конечно, можете написать заявление – это ваше право, на него никто не посягает, – участливым тоном разъяснял он: Только должен Вам сказать, что в вашем случае все по закону. Договор подписан, стоит подпись покупателя. В таких случаях обычно отказывают в возбуждении дела, – развел руками дежурный прокурор, словно расписываясь в своем бессилии и давая понять, что все расставил по своим местам.

  Странно, – не удержался Виктор Петрович: По нынешним законам выходит, что если ребенка заманили конфеткой в машину и похитили – это значит, что он сам виноват? Ведь он сам сел, никто его не принуждал. Сел и уехал. Все по закону. Ах, да! Похитители еще могут бумажку показать с его подписью о том, что он добровольно сел в машину. Вы опять скажете, что все сделано с соблюдением закона? – усмехнулся Виктор Петрович. Он встал, не ожидая никакого ответа: Над крыльцом вашего красивого здания не хватает плаката большими буквами: СПАСЕНИЕ ЛОХОВ – ДЕЛО РУК САМИХ ЛОХОВ! Тогда люди не будут беспокоить вас по таким пустякам, да и я обратился бы к вам только тогда, когда моего деда ограбят, зарежут, сожгут его дом. Во всех остальных случаях, выходит, жулики недосягаемы и ненаказуемы. Теперь я буду об этом знать.

  Виктор Петрович вышел из прокуратуры, не обращая больше внимания на архитектурные прелести здания, вся сила которого была в его фасадных формах, а не во внутреннем содержании. Виктор Петрович не мог больше упрекнуть себя в бездействии, однако чувство беспомощности никуда не исчезло. Что еще он мог сделать? Этот вопрос не оставлял его в покое. Неожиданно для себя он сел и написал то ли заметку, то ли фельетон о своем визите в прокуратуру. Он надеялся, что хотя бы газета обратит внимание людей на беспомощность стариков и их беззащитность перед жуликами с приятными манерами. Он надеялся, что его заметка заставит людей задуматься и принять меры без оглядки на государство, органы которого ничего не могут сделать, все более превращаясь в украшение государственной машины.

  Виктор Петрович не ожидал, что напишет, что пойдет в газету, но он сделал это. В отличие от здания прокуратуры, здание редакции городской газеты ничем не привлекало глаз, кроме маленькой таблички на входной двери, да и внутри помещения редакции оказались далеки от блеска и лоска служителей закона. Узкие коридорчики и маленькие кабинетики больше напоминали мышиные норки, чем место, где вершилось таинство зачатия городских новостей. Все было блеклым, тусклым, серым.

  В кабинете, куда ему посоветовали обратиться, сидел полный, грузный мужчина, вид которого не мог дать ответ на вопрос о том, что держит его здесь, среди этих стен в таком почтенном возрасте. Наверное, причиной тому были тишина и спокойствие, что царили в кабинете, недоступном для шума домочадцев и внуков.

  Выслушав Виктора Петровича, заслуженный журналист взял его текст и молча прочел. Виктор Петрович первым нарушил молчание: Раньше, давно, в советские годы, в газетах печатали фельетоны. Я сейчас газет не читаю и не знаю – печатают их или нет. Гонорар мне не нужен, – добавил он: Тут не до гонорара. Свое бы вернуть.

  Мужчина задумчиво потер переносицу: Ну, не знаю, – покачал он головой: Опубликовать такое – прокуратура на нас обидится. На что тут обижаться? – не вытерпел Виктор Петрович: Я никого не обидел, во-первых, а во-вторых, это ведь не вы написали, а ваш читатель, желающий помочь людям, еще не попавшим в такую ситуацию. Что тут такого? – пожал плечами он.

  Вот что, – решил журналист: Вы оставьте свой номер телефона. Мы Вам позвоним. Я не один все решаю. Из редакции Виктор Петрович вышел, окончательно уверившись в своем мнении. Его попытки приобщиться к работе шестеренок государственной машины провалились в вату, увязли в тесте, о котором больше ста лет тому назад писал Лесков. Несмотря на это все шестеренки крутились, органы государства работали, своим видом украшая и панораму города, и окружающую жизнь людей. Трещина, расколовшая здравый смысл мира, была этим органам не по силам. Виктору Петровичу надо было не бороться с ней, а спасаться от нее, спасать своего деда своими силами. Ему оставалось надеяться только на свой план, чтобы достать незваных торговцев и отбить у них охоту к этому занятию, по крайней мере, в пределах одной улицы. Он посвятил в свой план деда и его соседку. Запах денег не оставит жуликов в покое. Они объявятся вновь. Ему оставалось надеяться только на свои методы, зная, что защищать его деда больше некому.

  Но планам Виктора Петровича не суждено было осуществиться. Он давно привык относить такие случаи под категорию «человек предполагает, а бог располагает», хотя в этом случае язык не поворачивался упоминать про бога. Разве мог бы господь позволять творить такое? Все планы Виктора Петровича словно провалились в ту трещину, что расколола здравый смысл реальности сегодняшней жизни. Он с ужасом обнаружил, что трещина эта гораздо шире, чем он предполагал, когда столкнулся с фактом беззащитности таких стариков, как его дед.

  В прокуратуру он нанёс визит осенью, а зимой ему пришлось забыть и про свой визит, и про шустрых газовиков. Однажды, перед его уходом, дед неожиданно пожаловался, что до пенсии ещё далеко, а у него осталось всего две тысячи рублей. – Не понял, – удивился Виктор Петрович: Тебе на прошлой неделе пенсию принесли. Где она? Все семнадцать тысяч израсходовал? Как так? Дед, сидя на табурете, развёл руками: Приходил на днях паренёк. Сказал, что наш участковый. Показал удостоверение и сказал, что пенсионерам носят фальшивые деньги. Надо их на экспертизу забрать. Вот и оставил мне две тысячи.

  Виктор Петрович, как стоял, так и сел рядом, на железный сундук под окном. В голове всё перемешалось: Как?! Так просто взял и забрал?! И никакой бумаги взамен не оставил, никаких следов?! Он хоть в форме был?! – набросился Виктор Петрович на деда. Но дед был по-детски невозмутим: В курточке серой он приходил. Худой. Высокий. Виктор Петрович вдруг почувствовал, что ему стало мерзко и противно. Он знал, как бывает противно и мерзко организму от чрезмерного вливания в него водки или тому подобной жидкости. Всего несколько раз в жизни у него ситуация с этим вопросом выходила из-под контроля, и он расплачивался каждый раз за это жуткими муками организма. Было это на дне рождения его жены, на его собственном юбилее. Вспоминать о тех муках не хотелось. Сейчас, сидя на обитом железом сундуке, он понимал, что противно было не его организму. Противно было его душе. Факт наглого, циничного обмана вызывал в его душе рвотные позывы, словно её переполнило гадостями жизни, подобно организму, перебравшему водки. К горлу подкатил комок. Надо было что-то делать. Вдруг он спохватился: Слушай, дед, я смотрю, на тебя нет никакой надежды. Ты умудришься ещё и все свои гробовые деньги отдать, что на похороны копил. Они хоть на месте у тебя? – в его сердце росло беспокойство. Дед успокоил его: На месте они. Где лежали, там и лежат. Но Виктора Петровича это не успокоило: Нет уж. Так дело не пойдёт. Пусть они у меня хранятся. Так мне спокойней и они целей будут. Давай-ка я их заберу с собой. В покое тебя не оставят. Дед молча встал с табурета, взял кочергу от печки и прошёл в комнату. Там он подошёл к большому платяному шкафу и начал под ним шарить кочергой. Из-под шкафа показалась сумочка типа дамской косметички с замком – молнией. Виктор Петрович поднял её и раскрыл замок. Внутри толстой пачкой лежали тысячные купюры. Виктор Петрович покачал головой: Да, хороший улов был бы для жуликов. Вовремя я про них вспомнил. Он достал из сумочки пять купюр и протянул деду: До пенсии теперь тебе хватит, а остальное я с собой заберу. Я поехал в милицию, то есть, в полицию. Закрой за мной калитку. Не открывай никому. Как тебе ещё говорить? Не знаю.

  Выйдя от деда, он зашёл к его соседке, на другую половину дома. Соседка получала пенсию в один день с дедом. Оказалось, что к ней никто не заходил насчёт фальшивых денег. Узнав про историю с дедом, Валюха, как называл её дед, до крайности расстроилась, видимо, догадавшись, что деньги теперь занимать будет негде. Основная часть её собственной пенсии маячила под столом в виде пустых бутылок. – Да как же это?! Да что же это такое?! – громко причитала она, сидя на табурете и хлопая себя по коленкам. Виктор Петрович молча вышел.

  Райотдел милиции был недалеко. Вход в его коридоры охранял дежурный за стеклянной перегородкой. Ему Виктор Петрович изложил причину своего визита, возмущенный и до крайности решительный. Дежурный не выразил ни сочувствия, ни удивления, ни возмущения. В отличие от Виктора Петровича, дежурный каждый день имел дело и не с такими фактами. Он просунул в окошко чистый бланк: Пишите заявление, – и снова уткнулся в свои бумаги.

  На бланке было отведено всего несколько строчек для изложения сути заявления. В этих строчках надо было как-то уместить лишь факт наглого обмана старика, а не те чувства, что переполняли Виктора Петровича и никак не могли бы уместиться в этих строчках. Пока он пытался скомкать свои чувства до размеров конкретных мыслей и бесстрастных фраз, сзади к нему кто-то подошёл. Виктор Петрович отвлёкся от раздумий и обернулся. Возле него стоял молодой парень среднего роста, неприметного вида, причём, настолько неприметного, что через пять минут Виктор Петрович не смог бы вспомнить ни его примет, ни его одежды, словно это был человек-призрак, ненавязчиво предлагавший ему свои услуги. – Здравствуйте, – спокойным голосом произнес незнакомец: Мне дежурный рассказал про Ваш случай. Я оперативный работник, – при этом он не сказал ни свою фамилию, ни своё звание, словно ни того, ни другого у него не было. Он предложил Виктору Петровичу: Пройдёмте ко мне в кабинет, наверх, и Вы мне всё подробно расскажете.

   Пока поднимались на второй этаж, Виктор Петрович воспрянул духом и почувствовал, что попал именно в то место, где зло будет неотвратимо наказано. Зло будет наказано потому, что здесь работают люди, которым за это платят деньги. Потому, что люди в этих кабинетах и коридорах считают наказание зла своим призванием, – такие мысли приходили ему в голову, наверное, как и любому другому человеку на его месте, имевшему представление о работе полиции только по полицейским сериалам.

  Когда оперативник привел Виктора Петровича в свой кабинет на втором этаже и усадил возле стола, Виктор Петрович не мог не заметить, что вся окружающая обстановка никак не походила на место, где работают борцы со злом, труд которых высоко ценится государством. Обшарпанная лестница на второй этаж, замызганные перила. Стены, требовавшие покраски. Двери кабинетов, молчаливо требовавшие замены. Полутёмные коридоры. Во всём здании стоял неприятный запах, как бывает в домах, подвалы которых затоплены канализацией. Всё это вместе вызывало невольное желание поскорей покинуть стены служебного заведения, которое Виктор Петрович принял за место борьбы со злом. Кабинет, в котором он оказался, лишь дополнял картину и усиливал возникшее желание, заставляя забыть о причинах визита. Мебель в кабинете была древнего вида и никак не походила на мебель современных офисов. На полу затёртый до потери первоначального цвета линолеум.

   Но хозяина кабинета обстановка ничуть не смущала. Он терпеливо выслушал рассказ Виктора Петровича, после чего заговорил участливым тоном: Одно могу сказать Вам определённо – это был не наш сотрудник. Наши участковые в рабочее время ходят только в форме. Вы ещё не написали заявление? Оно ничего не даст. Уверяю Вас. Где его искать, этого парня? Это нереально. Устроить засаду в доме – у нас людей нет. Даже если Вы напишете заявление, по истечении срока его отправят в архив. Вы что хотите? Поймать жуликов или разводить бумажную волокиту и лишнюю писанину? – участливо растолковывал оперативник Виктору Петровичу. По мере его слов Виктор Петрович начал подозревать, что вся обстановка заведения, всё его внутреннее убранство было не случайным, а являлось фоном, на котором слова оперативника лишь усиливали возникшее в этой обстановке желание покинуть данное заведение и больше не приходить сюда по своей воле. Его жгучее желание поймать наглых жуликов словно залили водой. Он сидел и чувствовал себя от слов оперативника спокойным и защищенным в этих обшарпанных стенах. – Да, конечно, – охотно согласился он: Мне не нужны бумаги. Я хочу поймать мошенников. Но как же быть, – попытался встрепенуться Виктор Петрович: Чего ждать теперь? Чего доброго, они доберутся до гробовых денег деда, что он копил на похороны, – последние слова вырвались у Виктора Петровича непроизвольно, с целью сгустить краски и подчеркнуть сложность ситуации, в которую попал дед.

   Оперативник попытался его успокоить: Думаю, до этого не дойдёт. Мы сообщим участковому и тот примет меры. Какой адрес у деда? Виктор Петрович с готовностью ответил, и оперативник тут же набрал номер телефона: Алло! Хорошо, что ты на месте. Зайди ко мне срочно. Надо поговорить.

  Оперативник проводил Виктора Петровича до выхода мимо дежурного. Заявление так и осталось лежать чистым бланком в кабинете. Его пустые строчки не могли помешать работе полиции, отвлечь от важных дел, и мысль об этом радовала Виктора Петровича, гордившегося собой за то, что он внёс свой вклад в дело торжества справедливости, оповестил полицию о действии жуликов под маской полиции.

   Радость его оказалась недолгой, всего лишь до следующего дня. Он давно собирался купить деду новый стул, чтобы ему было удобней смотреть телевизор. На следующий день после визита в райотдел полиции, Виктор Петрович с новым стулом заехал к деду, и тот с порога встретил его сердитым ворчанием: Ходишь по всяким полициям, а вчера вечером прибегал парень, сказал, что от тебя пришёл, мол, ты его послал за гробовыми деньгами, чтобы я их ему отдал. Я сказал, что нету их у меня, а он не верит. Я тогда собрался тебе звонить, а он повернулся и ушёл быстро. Было непонятно, на кого дед больше сердился: на парня или на своего племянника.

  Сказанное дедом никак не укладывалось в голове Виктора Петровича. Жулики выдали сами себя самым примитивным образом. Эти жулики работали в райотделе полиции, прекрасно зная всех стариков района. Или работники полиции действовали руками жуликов, посылая тех на подобные занятия. В любом случае всё замыкалось там, где он вчера искал защиты от мошенников, поведение которых показывало, что они ничего не боятся и неплохо знают методы работы полиции.

   Осенью Виктор Петрович пытался найти защиту в прокуратуре. Сейчас, зимой, он обратился за помощью в другой орган государственной машины и понял наивную опрометчивость своей попытки. Похоже, от этого органа надо было искать спасения, а не идти к нему в поисках защиты. Виктор Петрович очнулся от своих мыслей: Слушай, дед, ты неисправим. Ну зачем ты его впустил опять? Как тебе ещё говорить?! Не пускай никого незнакомых! Что тут сложного? Закрой калитку. Я поехал в полицию.

  В райотделе Виктор Петрович сам попросил бланк заявления у дежурного и сел за стол писать. Он даже не запомнил лица вчерашнего дежурного. Виктор Петрович знал, что все китайцы на одно лицо и бесполезно их запоминать. Точно так же военная форма делает все лица одинаковыми. Вчера ему показалось, что все в райотделе были словно на одно лицо похожими друг на друга, как полицейские фуражки. Он понимал, что вчерашний оперативник был единственным человеком, который слышал про деньги деда, как понимал и то, что не знает его фамилии и звания. Кому он вчера звонил по телефону? Кого «взял в тему»? Как всё это доказать?

  С заполненным бланком заявления Виктор Петрович подошёл к дежурному. По вызову дежурного к нему снова вышел оперативник. Этот был повыше и постарше вчерашнего. Виктора Петровича опять провели на второй этаж, но в другой кабинет. Ему снова пришлось окунуться в обшарпанный мир с запахами канализации. Виктор Петрович не скрывал своих чувств и прямо сказал, что после вчерашнего визита в полицию он понял, что защиты надо искать не в райотделе, а от райотдела, и от тех, кто здесь работает, поскольку здесь творятся жуткие «вещи», объяснения которым невозможно найти в порядочной голове: Вчера не написал заявления о жуликах с удостоверением, как в тот же день прибежали вымогать у деда похоронные деньги! И прибежали из вашего райотдела. Разбирайтесь, кто это сделал, – он положил на стол своё заявление: Вчера я выразил опасения вашему оперативнику по поводу этих денег. Всё указывает на него, но я не знаю его фамилии. При мне он кому-то звонил и договаривался о встрече. Наверное, он говорил с участковым. Надо устроить деду очную ставку с участковым, хотя вряд ли он такой идиот, что сам бегает и выбивает из стариков деньги. Сегодня я написал в заявлении обо всём – и про ложного участкового, и про визит за похоронными деньгами, – настроен Виктор Петрович был решительно и отступать не собирался.

  Оперативник слушал с растерянным видом и не мог скрыть своей досады: А Вы почему не сказали, что забрали у деда деньги? Он был явно недоволен, когда прочитал заявление и вертел его в руках, словно горячий блин со сковородки: Вчера с Вами разговаривал наш молодой работник, у него мало опыта. От этих слов Виктор Петрович с трудом сохранил молчание и внутренне напрягся, почуяв неладное: Как так? Я не сказал ему фамилию вчерашнего опера, а он знает, о ком идёт речь. Да, похоже, они все тут в «теме»! О чём можно вести речь и зачем? – возникшие в голове мысли совсем не радовали, но Виктору Петровичу уже интересно было, чем закончится весь этот цирк под названием «обращение в полицию». Он уже представлял, как запустится в ход весь механизм этого государственного органа, куда он обратился, и как в результате его деятельности в мире прибавится гора бумажных папок с описанием героических усилий по поимке жуликов, где будут соблюдены все формальности, предусмотренные законом. Упорно лезла в голову мысль о том, что эта бумажная гора не родит даже мышь.

   Невольно ему вспомнился его пёс. Маленькая дворняжка по кличке Бамсик. Его размеры вынуждали Бамсика быть не только умным, но и хитрым. Надо было видеть реакцию Бамсика, когда при виде большой собаки Виктор Петрович кричал ему: Бамсик! Собака! Вон, смотри, собака! Наверное, Бамсик думал, что хозяин просит у него защиты от огромного пса. Каждый раз от этого крика Бамсик вскакивал на лапы, спина его выгибалась дугой, а шерсть на спине торчала дыбом. Он энергично крутил головой во все стороны и громко лаял, охваченный порывом постоять за хозяина, при этом каждый раз оказывался задом к огромному псу. Напрасно было махать в ту сторону рукой. Бамсик его старательно не замечал. Это надо было видеть, и Виктор Петрович всегда до слёз смеялся в таких случаях. Похоже, сейчас был такой же случай, но смеяться не хотелось.