Текст книги "Башни"

Автор книги: Сергей Крайнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

И они привыкали. Спуск следовал за подъёмом, подъём за спуском. Понемногу, точно через силу, путникам открывались подробности: высокие тёмные ели, чем-то похожие на них такие же тёмные камни, выраставшие тут и там из земли. Словно сторожевые вышки или стрелы, эти редко разбросанные вокруг мрачные ели целились в неподвижное до ощущения твёрдости ясное небо с умеренно-ярким, несмотря на эту ясность, солнцем. Ни яблонь, ни берёз, которые, по-видимому, не отваживались уходить далеко от холма с башней, как и ни пышной травы, которая давно сменилась бледными кустиками, кое-где пробивающимися сквозь пропитанную камнем землю. Да и эти жалкие кустики вскоре уступили место мхам – не в пример тем – густым, многоцветным, как водоросли на морском дне. Наступать на них было мягко, приятно, словно на перину. Они тут же поднимались, как будто по ним никто не проходил. Камень всё больше и больше захватывал землю. Валуны громоздились уже не только по одиночке, но и причудливыми грудами, в которых просматривались ворота, колонны, ступени, балконы, а в обширных россыпях – узоры таких затейливых форм, что невольно возникала мысль о ком-то упражняющемся в грандиозном искусстве. Приходилось петлять между подобными изделиями, удлиняя и без того немалый путь. Крутые склоны, как в горах, рябили застывшими каменными водопадами. Всё это наводило бы на мысль о суровом Севере, если бы не граничащая с жарой теплынь, из-за которой пришлось снять пальто и ветровку, да и в рубахе Домотканова и свитере Валентина было всё равно жарко. Хотя и на Севере бывает иногда жарко. Продолжалась непоколебимая ничем тишина. Ни ветерка, ни движения, ни звука. Ни птиц, ни зверей, ни даже комара или мухи. Лишь два путника, единственных нарушителя общего молчания. Зачем так? И кто они здесь: званые или незваные гости? Изредка встречающиеся в долине озёра, хотя тоже неподвижные, всё-таки скрашивали тяжёлое впечатление от неестественного покоя. Они живыми и ободряющими взглядами встречали и провожали путников, словно дарили надежду. А путники всё шли и шли, будто не умея остановиться, забыв об усталости и еде, пока, наконец, Валентин не сделал неверный шаг на совершенно ровном месте и не припал на колено.

– Всё так же, как и в первый раз, – удивлённо обратился он к Домотканову. – Забываешь обо всём, пока не потеряешь последние силы. А ведь мне-то уж следовало помнить об этом. – Он упёрся в землю булавой, повернулся и с размаху сел на дно неширокой долины, где его застала неприятность. – Привал.

Домотканов внезапно ощутил безмерную усталость, от которой закачались ноги, и надо было побыстрей сесть рядом с Валентином, чтобы не случилось чего-нибудь похуже.

– Это всё от тишины, – продолжил Валентин. – Она говорит и говорит. А мы не можем её понять. Но всё пытаемся и пытаемся, как заворожённые, пока не упадём с ног. Но всё напрасно.

– Напрасно, – повторил Домотканов, с трудом укладывая отяжелевшие ладони на рукоять меча, поставленного между коленями.

Валентин помолчал, словно обдумывая ответ товарища.

– А я вот ещё о чём хочу сказать, – заговорил он снова, – что в новой башне может нас ждать вовсе не такой же, как мы, попавший в ловушку человек, а местный житель. Ведь должны же они тут быть, местные жители. – Взгляд Валентина с надеждой замер на Домотканове.

– Должны, – так же машинально, как и с предыдущим рассуждением товарища, согласился Домотканов и перевёл взгляд куда-то в сторону.

Валентин невольно повернулся и тоже посмотрел туда, куда смотрел Домотканов.

Узкий полумесяц озера взглянул ему в ответ, слепя глаза искристым голубым сиянием. Озеро было недалеко, в каких-нибудь ста шагах.

– Хорошее место. Как раз для отдыха. Перекусим, наберёмся сил и в путь, – с какой-то преувеличенной заботой в голосе, как к больному, обратился он к Домотканову.

Подавая пример, Валентин отложил булаву, снял с себя скатку, развязал концы и развернул её перед собой на земле. Посреди пальто заалели яблоки. Так же, как соглашался со всем остальным, Домотканов согласился и с этим. В свою очередь он отложил меч, снял с себя ношу, положил её между коленями вместо меча, но развязать не успел, так как Валентин протянул ему яблоко. Домотканов послушно взял его и начал есть.

Второе яблоко Валентин взял для себя.

– Всё не так уж плохо, – тем же заботливым тоном продолжил он, успевая и жевать и говорить. – Откуда мы знаем, что плохо? Может, как раз всё наоборот? Взяли и заманили нас сюда, чтобы… – Валентин замялся, – чтобы… – он так и не подобрал нужного слова. – А местный житель нам всё объяснит…

– Ничего он нам не объяснит, – прекратив жевать, вдруг произнёс Домотканов.

– Как ничего? – не понял Валентин.

– Ничего из того что мы на самом деле хотели бы узнать. – Домотканов с усилием кивнул, как бы волей-неволей соглашаясь теперь уже не с чужой, а с собственной мыслью. – Это можем выяснить только мы сами. Каждый из нас. – Он подумал и ещё раз кивнул. – Больше никто.

Склонив голову набок, словно внимательная птица, Валентин выслушал неожиданно разговорившегося собеседника. Когда тот закончил, Валентин медленно улыбнулся.

– Когда скажут что-нибудь умное, – так же медленно заговорил он, – то кажется, что и ты это знал, да только не подвернулось случая высказаться. – Валентин ещё раз улыбнулся, раздвигая негустую посеребрённую бороду.

Съев ещё по одному чудодейственному яблоку, они улеглись на прогретой солнцем каменистой земле, прикрыли глаза. Что-то высокое вставало в них, похожее и на остроконечные вышки елей, и на башни, и на сам, точно выложенный из голубого камня охвативший со всех сторон неподвижный купол неба.

Через час люди снова были на пути к новой башне.

5

Отсюда, с высоты очередного холма, её можно было разглядеть почти отчётливо, всё ещё далёкую, но уже предметно-ощутимую, словно проверенную наощупь. Судя по всему, они прошли не менее половины пути и скоро, потому что вторая половина пути всегда гораздо короче, очутятся у её подножья. Светло-серая, с какими-то розовым, зелёным и жёлтым пятнами над аккуратными зубцами, будто ваза с букетом.

Валентин дышал тяжело, но не от подъёма, а, насколько Домотканов успел его узнать, от возбуждения. Это взволнованное, с тонкими, словно звуки губной гармошки, звуками дыхание никак не давало ему произнести что-то такое же взволнованное, восторженное. Домотканов решил сделать это за него.

– А она красивая, не то что наши. Будто в праздник. Это и есть праздник… В нашу честь, – говорил Домотканов и не узнавал в словах самого себя. Но а что тут удивительного – он же говорил за другого.

– Я же… знал, – наконец справился с собой Валентин. – Не всё… так плохо. Нас ждёт здесь… совсем другое, чем мы думали.

– Конечно, – поддержал Домотканов.

Солнце, зависшее над столбиком башни, било им прямо в глаза, но это не мешало, наоборот, лишь придавало и башне и минуте торжества.

Эта минута длилась и длилась, может быть, она хотела быть вечной, как каждая человеческая радость, но есть ведь что-то другое, которое тоже хочет быть вечным. Широкая густая тень вдруг упала на зрителей солнечной башни-букета. Откуда она взялась среди этого безоблачного неба? Но тень была, высокая, до самого неба, и вот уже поглотила не только верхушку холма со стоящими на ней людьми, но и весь холм, и долины по обеим сторонам его, и холмы впереди, и саму прекрасную башню.

Пережив первый шок, Домотканов уже более ответственно оглядывался по сторонам, пытаясь понять случившееся. По-прежнему ни облачка на небе, лишь широкая траурная лента от того места, где только что было солнце, и до края земли у путников за спинами. И, в отличие от всего остального на этой неподвижной земле, странная тень движется: справа налево, как… как невероятная, шириной в несколько километров, стрелка солнечных часов. Но где же столб, отбрасывающий эту стрелку? Уж не спрятался ли он за собственной тенью? Домотканов глубоко вдохнул. Или каким-то чудом выросла крохотная башенка до самого солнца? Домотканов выдохнул, опустил взгляд. В голове была каша. Очередная загадка здешнего мира. До кучи, чтобы было ещё непонятней, чтобы окончательно заморочить голову несчастным гостям, показать их настоящее место.

А тень ползла, переваливая свои вороньи крылья с холма на холм, закрывая глаза озёрам, притупляя блеск камней, протыкаясь острыми елями. Правда, у неё уже не так далёк край, за которым снова свет, он всё ближе, ближе, как новая змеиная шкура взамен сползающей старой.

Время текло своим чередом. Кто его считал? Но вот граница тёмного и светлого коснулась верхушки холма, на котором стояли Домотканов с Валентином, прошла по ним, будто бросая из холода в жар, и ушла дальше налево, наводя там свои порядки, а людей оставив в покое. В возвратившемся покое, который, неизвестно ещё, лучше ли её темного движения.

Валентин первым отвернулся от необъяснимой тени.

– Опять. А я уже было забыл об этом, – пробормотал он.

– О чём? – не понял Домотканов.

– Да об этой тени. Ведь она меня прихватила и на пути к твоей башне.

– Вот как? А почему же ты ничего не сказал?

– Забыл! – удивился сам себе Валентин и дотронулся рукой до шапочки. – Но разве это что-то меняет? Всё равно как ничего не понимал в первый раз, так ничего не понимаю и во второй.

– А понимать и не надо, – возразил Домотканов. – Тут нужно что-то другое.

– Что?

– Лучше не отвечать, чем сказать какую-нибудь глупость, – улыбнулся Домотканов.

– И то верно, – невольно улыбнулся Валентин в ответ.

– Когда-нибудь поймём, – ободрил его Домотканов. – Ведь не зря же все эти демонстрации и декорации. – Он заботливо, как совсем недавно Валентин по отношению к нему, посмотрел на товарища и продолжил: – А теперь лучше всего пойти к башне.

Валентин кивнул, и они пошли, стараясь не оглядываться на удаляющуюся тень, но всё-таки время от времени оглядываясь, пока не спустились в долину, где склоны надёжно отгородили их от недоступного уму, но как будто доступного чему-то другому явления.

Когда они поднялись на следующий холм, никакой тени нигде больше не было, ни в небе, ни на земле. Словно и не бывало вовсе. Потому как не могло быть. Только эти доводы не убеждали – ни здесь, в этой стране, и похожей и совсем не похожей на ту, откуда они сюда явились.

6

Хозяина новой башни, вернее, хозяйку, они увидели гораздо раньше, чем добрались до самой башни.

Хоть и прихрамывая, хоть и помогая себе длинной палкой, она тем не менее торопливо спускалась по склону соседнего холма и время от времени даже успевала махать им свободной рукой. А они, как истуканы, всё стояли и стояли на вершине своего холма и не двигались с места. Наконец Валентин с трудом, точно заржавевшую, поднял руку и помахал хромоножке в ответ. После чего они с Домоткановым дружно двинулись вниз по мшистому склону, да так скоро, что Валентин, споткнувшись через десяток шагов, обязательно бы упал, если бы Домотканов не кинулся к нему и не удержал уже на лету. Это вдруг навело Домотканова на мысль, что и женщина может ещё более запросто споткнуться со своей хромотой и длинной неуклюжей палкой, а помочь ей будет некому. Он резко замедлил шаг, каким-то непостижимым образом рассчитывая, что этим замедлит и её опасное движение. Но не замедлил. Ничего не оставалось Домотканову, кроме как продолжить поспешный, словно наперегонки, спуск. И не только спуск, но и такие же поспешные мысли… Этот жёлто-зелёный защитный костюм из длинной рубахи и брюк, из-за которого я едва не принял её за мужчину. Ничего с собой, как будто вышла на прогулку… С нами… Никакая она не местная жительница, – вдруг возмущённо опроверг он недавнее предположение Валентина, – а такой же попавший сюда не по своей воле несчастный человек, как мы… Но нам легче, потому что нас двое, а она одна и вдобавок… Но ничего, сейчас мы это исправим… Однако, почему она так спешит? На встречу с совершенно незнакомыми мужчинами с железяками в руках? Но… но, может быть, это не обычная женщина, вернее, не обычная страна, где это всё с нами происходит?…

Мысли замедлились вместе с шагами, которые уже совершались по ровному дну долины. Так же вместе с шагами они и остановились. Что же дальше? – подстегнул их Домотканов. На этот вопрос ответила улыбка, вдруг завладевшая губами Домотканова – точно такая, какая заиграла на скуластом лице черноволосой женщины в нескольких шагах напротив, точно такая, какая раздвинула посеребрённую бороду Валентина. Улыбка скуластой женщины перешла в смех, Домотканов тут же почувствовал, что и сам засмеялся в ответ.

Отсмеявшись, но не гася смеха в ярко-голубых, словно лучистые звездочки, глубоко посаженных глазах, женщина пересекла последнюю разделяющую их дистанцию в четыре шага и первому протянула руку Валентину. Возможно, из-за его более почтенного возраста, чем у Домотканова. Валентин торопливо перекинул булаву из правой руки в левую и подхватил протянутую ладонь.

– Валентин, – так же торопливо произнёс он и смущенно потупился, как будто сделал что-то не то.

– Даша, – ответила молодая женщина.

Руки расцепились.

Теперь была очередь Домотканова. Взяв чужую тёплую ладонь в свою, он не спешил представиться, а вначале более внимательно посмотрел в лицо новой знакомой – и уже не смог оторваться. Не потому что лицо было необыкновенно красиво. Скорее наоборот. Дело было вовсе не в этом. А в чём? Заняться этим вопросом означало всё испортить, а потому Домотканов и не пытался, а всё смотрел и смотрел, забыв о приличии. Новое лицо кружило голову до такой степени, что хотелось впитать его в себя, а вслед за ним и всё остальное, на которое распространялось от него очарование, как лучи от солнца: эту ярко-синюю бандану, аккуратно повязанную вокруг головы, тугие чёрные косички с вплетёнными в них золотисто белыми лентами, спадающими на открытые из-за широко расстёгнутого ворота рубахи ключицы, эту грубую пятнистую рубаху почти до колен, тяжёлые чёрные ботинки, царапины с запёкшейся кровью на круто изгибающейся скуле, над чёрной густой бровью и, главное, трогательную круглую коленку, проглядывающую сквозь дырку на штанине. Небольшие смеющиеся глаза выглядывали из глубоких впадин, как из затаённой дали.

– А я Домотканов, – наконец обрёл он дар речи.

– А я ещё раз Даша, – весело фыркнув, ответила молодая женщина и высвободила руку из руки Домотканова.

Как понравилось ему,      что всё случилось именно так – легко, весело, как между старыми друзьями, так, наверно, и должно быть всегда между людьми. И это тёплое обращение на «ты», словно по чьей-то подсказке последовавшее дальше в разговоре, было лишь продолжением прекрасного происходящего. Он что-то отвечал, тихо улыбаясь, обводя собеседников слезящимися глазами, но больше слушал, продолжая впитывать всё окружающее нового человека без остатка, как драгоценный бальзам.

– … А я из самой дальней отсюда башни, – лился в него хрипловатый, наверно, от переполнявших не хуже Домотканова чувств, голос Валентина, –третьей, или, если хочешь, первой по счёту, потому как в другую сторону никакой больше башни не было, только в твою с Домоткановым… Так мы шли и пришли…

– А у меня вот нога, – вливался в поток второй голос, чистый, как стекло, – поэтому я не смогла выйти раньше. Но подавала сигнал. Вы видели мой костёр?

– Видели, видели, – и за себя и за Домотканова ответил Валентин. – И обрадовались: поняли, что нас таких больше, что надо побыстрей встретиться.

– Что же будем делать дальше?

Драгоценный поток вдруг прекратился. Домотканов очутился в тишине, словно рыба, выброшенная на берег.

– Надо подумать, – ответил Валентин и, помолчав, добавил: – Ты не видела со своей башни ещё одну, кроме нашей?

– Нет. Только вашу, – последовал ответ.

– Здесь всё очень хитро устроено, – вдруг каким-то заговорщическим тоном заговорил Валентин. – Когда надо, видишь одну башню, когда надо, другую.

– Кому надо?

– Кому? – переспросил Валентин и почему-то повернулся к Домотканову.

Домотканов уже не улыбался.

– Наверно, именно его нам хочется найти больше всего, даже больше, чем друг друга, – строго ответил он на заданный вопрос. – Хотя, может оказаться, что это невозможно.

– Почему невозможно? – спросила Даша.

Домотканов пожал плечами.

– Как можно найти в комнате того, кто за её стенами? Никак.

Даша перевела взгляд на Валентина. Тот виновато опустил глаза.

– Так что же делать? – повторно прозвучал вопрос.

– Для начала пойти к твоей башне и посмотреть с неё, не увидим ли новой. Авось появится.

– Хорошо, – согласилась Даша. – Тогда пошли. – Она обвела мужчин предупредительным взглядом. – Только я не могу быстро.

– Конечно, конечно, – подхватил Валентин. – Да и мы очень устали.

И они пошли. Даша впереди, Валентин и Домотканов за нею. Если Даша считала свой шаг не быстрым, то какой же тогда у неё был, когда она не хромала? Валентин с Домоткановым еле поспевали за её покачивающейся невысокой и крепкой фигурой. Но, может быть, они и вправду очень устали, отмахав сегодня не один десяток подъёмов и спусков.

7

Дашина башня чем-то была похожа на саму Дашу, хотя чем именно, Домотканов заметить не мог, сколько ни глядел. Дело, по-видимому, заключалось не в этих непритязательных серых стенах с узкими прорезями вместо окон, а в чём-то другом – в том, что теперь всё вокруг новой знакомой было похоже на неё.

Четыре немного сужающиеся кверху стены из крупных, плотно уложенных блоков, наверху, чуть нависшая краями, площадка, огороженная высокими массивными зубцами, по углам рвущиеся ещё выше разноцветные флаги с пёстрыми лентами на остроконечных древках. Словно четырёхконечные звёзды, прорези в два ряда-этажа. Входной двери, как и привычных окон, не было, вместо неё зиял небольшой арочный проём прямо над густой высокой травой. Эта густая трава, незаметно сменившая мхи, изумрудной волной разбегалась от башни по всей верхушке холма, как от брошенного в воду камня. С обратной стороны башни подступала, по-видимому, обязательная яблоневая роща с крупными зелёными яблоками на согнувшихся от их обилия ветвях. Всё было хорошо… хорошо, вдруг поймал себя Домотканов на слове, если бы… Он взглянул на почти слившуюся с травой фигурку Даши, которая в следующую минуту, мелькнув палкой, нырнула в проём и исчезла. Ничего не оставалось, как последовать за хозяйкой.

Подошвы застучали по гладким широким плитам, покрывавшим пол башни. Резаный свет падал из узким, но многочисленных бойниц и квадратного люка наверху в углу потолка. Света было достаточно, чтобы разглядеть громадное помещение во всю внутренность башни. Его три стены занимали свисающие между бойниц полотнища стягов. На одних были изображены красно-сине-белые шевроны, как стрелы, нацеленные на потолок, на других – крупные чёрные и белые клетки, отчего полотнища напоминали шахматные доски великанов, на третьих красовались переплетённые серебряные и золотые кольца – возможно, в честь кольчуги; были стяги с изображением щитов из разноцветных половинок, четвертинок, щитов в косую, продольную, поперечную полоску. Среди всей этой абстрактной геральдической пестроты выделялось несколько стягов с рисунками соответствующего оружия: мечей, копий, топоров, алебард, кистеней, кинжалов. Углы средневекового выставочного зала тоже не пустовали, а были заняты не менее внушительными, чем стяги, широкими флагами, свисающими с толстых штоков, укрепленных под наклоном, чтобы получше видеть, что изображено на флагах: громадные львы в различных позах – сидящие, лежащие, идущие, вставшие на задние лапы, летящие в прыжке.

Четвертую, свободную от стягов стену, занимала прилепившаяся к ней чугунная лестница, ведущая к люку.

Дав полюбоваться на убранство, Даша продолжила экскурсию по башне. Ее черные увесистые ботинки застучали по чугунным ступенькам. Домотканов, вспомнив, зачем он здесь, торопливо последовал за ней, взяв для чего-то собственный меч наизготовку – наверно, подействовали воинственные изображения на стягах. Валентин неторопливыми шагами поднимался за ним по крутой лестнице, помогая себе постукивающей о ступени булавой, очевидно, стараясь сберечь остаток сил на то, что ожидало наверху. В отличие от Даши, которая оставила свой посох внизу.

Притупившийся свет солнца, которое уже склонилось к горизонту, оказался всё же слишком силён для глаз после полумрака помещения. Выбравшись из люка и наугад отойдя в сторону, чтобы уступить место поднимающемуся следом товарищу, Домотканов лишь через минуту смог отчетливо различить такой же, как внизу, пол из серых больших плит, высокие, в рост человека, зубцы с просветами до самого пола, между ними вечереющее, но всё еще хорошо освещенное небо, огромные яркие флаги с длинными полосатыми лентами на его фоне по трём углам квадратной площадки. И Дашу, прильнувшую к одному из проемов между зубцами. Домотканов невольно двинулся к ней и чуть не угодил ногой в горку сиреневой золы посреди площадки. Обойдя ее, он снова двинулся к Даше, но та уже переходила к другому проему на смежном ряду зубцов. И так повторилось еще два раза, пока Даша не застыла надолго у очередного, а Домотканов смог догнать ее и остановиться рядом.

– Странно, раньше я видела только вашу, с той стороны, – она махнула рукой через плечо, – а теперь ее нет. – Она обернулась к Домотканову. – Зато появилась новая с противоположной стороны. – Голубые глаза, ища поддержки, смотрели на Домотканова.

– Всегда видна лишь одна башня, та, куда надо идти, – раздался вдруг сбоку окончательно охрипший от усталости голос Валентина, который, наконец, осилил лестницу и добрался до более молодых спутников. – Я же говорил, что она может появиться. Вот она и появилась. А прежняя, – он повел тяжелой рукой, опираясь другой на булаву, как на костыль, – прежняя больше не нужна.

– Куда же она делась? – спросила Даша.

– Это вопрос не ко мне, – переведя дыхание, ответил Валентин.

Солнце еще ниже склонилось к цепи холмов за новой башней, едва различимой из-за огромного расстояния. Ни определенного цвета, ни четкой формы, один намёк, похожий на пробившийся росток.

– Завтра пойдем к ней, – негромко прибавил Валентин.

– Почему? – так же тихо спросила Даша.

– Потому что больше некуда. – Валентин отвернулся, приставил ко лбу ладонь козырьком, чтобы не мешало солнце, и снова уставился на далекую башню.

Подзабытая было тишина вновь охватила всё вокруг. Ни движения, ни звука.

– Как в церкви, – осторожно нарушила ее через некоторое время Даша. – Помолиться, что ли?

– А это не помешает, – согласился Валентин, убирая ото лба ладонь и поворачиваясь к спутникам. – Хотя и не поможет тоже.

– Поможет, – не согласилась молодая женщина. – Мне всегда помогало.

Валентин не стал возражать.

Домотканов и слушал и не слушал разговор, словно был занят чем-то более важным. Рассеянный взгляд соскользнул с далекой башни и остановился под стеной той, на которой они стояли. Примяв высокую траву, внизу лежал крупный зверь. Светло-серая пышная шкура с темными пятнами, широкие лапы, голова с раскрытой, вероятно, в предсмертном рыке, пастью, ухо с кисточкой. Клыки, будто дождавшись момента, отбросили отраженный от низкого солнца свет прямо в глаза Домотканову – золотой, яркий, ярче самого солнца. Домотканов не удивился этим золотым мертвым клыкам, в памяти лишь проступил, озаренный их золотом, образ белого коня с чугунными копытами, тоже мертвого. Не говоря ни слова об увиденном, Домотканов медленно повернулся к товарищам и, будто к слову, поинтересовался:

– Даша, а у тебя, случайно, нет телефона?

Даша машинально хлопнула себя по карману брюк, но потом, опомнившись, быстро ответила:

– Нет. Когда выходила из дому, было не до него.

– Как и мне, – мягко, словно извиняясь, ответил Домотканов. – Как и…

– Надо бы побыстрей собрать веток для костра, пока не стемнело, – прервал их Валентин.

– Да, конечно, – согласился Домотканов.

Даша не сказала ничего, а лишь первой двинулась к распахнутому люку, у которого было две крышки: одна решетчатая, чугунная, вторая плотная, деревянная.

8

Яблоневая роща, или сад, начиналась шагах в тридцати за башней и тянулась, на удивление, далеко, точно лес. Кому тут столько яблок? Домотканов дотронулся до одного из них: продолговатого, матово-зеленого. Оно елочной игрушкой закачалось на ветке. А каковы на вкус по сравнению с нашими? Конечно, еще вкусней, – без малейшего сомнения решил он. Но всему свое время: сначала дрова, а потом ужин, чтобы не собирать и ломать колючие сухие ветки в потемках.

С объемистой охапкой сучьев Домотканов вернулся ко входу в башню, у которого лежали их сваленные на траву вещи, и положил рядом дрова. Затем пошел собирать новую. На полпути к опушке он встретил Валентина с охапкой дров. Тот стоял и смотрел под стену, где лежал мертвый зверь. Переглянувшись друг с другом, они пошли каждый своей дорогой.

Потом был ужин из Дашиных яблок. Валентин раскатал пальто, ссыпал в сторону свои помятые, начинавшие темнеть яблоки и переложил на него с травы красивые Дашины. Усевшись вокруг, словно возле стола, они принялись за еду.

Эта тишина подстерегала всегда и повсюду. От нее убегали словами, смехом, движением, но с некоторых пор уже не могли до конца убежать. Как задний фон, она постоянно стояла в ушах, будто без умолку о чем-то спрашивала, вмешиваясь в любой разговор, в любой жест. От этого становилось не по себе. Но ничего сделать было нельзя. Нельзя же, в самом деле, заставить зашуметь эти листья, заскрипеть стволы с ветками, обрушить с чистого неба дождь, зажечь молнию и раскатить по холмам гром. Они здесь не хозяева. Спасибо, что солнце, хоть и незаметно для глаза, но двигается. А то бы без этого совсем было плохо, как, например, сейчас, после того, как его не стало. Быстрей наверх и разжечь костер, который своим веселым треском и пламенем разгонит эту удручающую тишину и неподвижность.

Костер, и вправду, выручил. Возле него стало как в светлой уютной комнатке, отгородившейся ото всего бойко заигравшими красноватыми стенками. И разговор полился такой же веселый, как он, как дома. Может быть, мы даже когда-нибудь туда вернемся. А почему нет? Кто сказал?

9

Дашины шаги по серым плитам становились всё медленнее и медленнее, пока не прекратились совсем. Даша внимательно оглянулась по сторонам. Что-то вокруг суетилось, занимая новые места, как в перестраиваемой мозаике. Была одна картина, стала другая. Но так не может быть, с трудом соображала женщина, вернее, не должно, а впрочем… о чем это я? Даша провела взглядом по сторонам еще раз. Где родная комната, желтый шкаф, портрет Че Гевары на извилистых, точно текущая вода, обоях? Был просто приступ, один из многих. Но он миновал. Или нет? Я по-прежнему там? Или, вдруг замерло у нее в груди, случилось что-то еще более худшее – я заболела сильней. Даша ощутила, как по щекам сами собой, словно те струи на далеких обоях, потекли слезы. У нее, которая приучила себя мириться с любым положением. Или она всё та же слезливая девчонка, что была и до войны? Наверно. Горбатого могила исправит. А она вообразила… Впрочем, опять – о чем это я? Если не хочешь сойти с ума окончательно, то лучше напряги его остатки и постарайся разобраться в происходящем. Может, оно совсем не то, что ты подумала. В твоем положении это единственное спасение или хотя бы ключ к нему, ключик. Золотой, как у Буратино. Но как ни старалась Даша, ключ открывал лишь одну дверь, пугая всё больше и больше. Этот чистый, словно подметенный пол, ровные стены со светлыми прорезями в виде крестов или крестами в виде прорезей, эти пестро разукрашенные флаги и стяги как с иголочки – в старой полуразрушенной башне, куда она входила…

Не успев сообразить, что делает, Даша резко, как фигуристка, развернулась на гладкой плите и бросилась вон из башни. Раз ключ не помогает, зачем он вообще тогда нужен. Густая и высокая, до колен, трава сразу за выходом опутала ноги. Но дальше идти и не пришлось. Из травы, шагах в десяти от Даши, поднялся на крепкие лапы леопард. Нет, не леопард, осадила свою оторопь Даша, а всего лишь рысь с такими же темными пятнами на шкуре, как у него, но только на светло-серой, а не на желтой. Черные кисточки на кончиках ушей шевельнулись словно на ветру. Усугубляя томительное ожидание, зверь раскрыл пасть и показал мощные острые клыки, но не белые, как следовало ожидать, а засиявшие ослепительным золотом. Издав недовольное рычание, рысь опустилась в траву, будто хотела продолжить там прерванный отдых, но это был всего лишь Дашин самообман. Как выпущенная из миномета мина, зверь вылетел из травы, выставив перед собой, точно когтистые веера, широкие лапы.

В самый последний момент Даша рванула в сторону, как от пули, и лапы с растопыренными когтями лишь зацепила надбровье. Однако это был не просто бросок от врага, но одновременно и отступление. Продолжив бросок плавным поворотом, Даша направила себя в арку прохода. Только он, проснувшийся военный опыт, и выручил. Пока рысь, приземлившись на оставленное Дашей место, совершила новый прыжок, Даша уже вписалась в проход и, оттолкнувшись для скорости руками от его стенок, влетела в башню. Ноги в проверенных надежных ботинках пронесли по серым плитам к запримеченной, оказывается, еще вместе с флагами и прорезями прилепившейся к одной стенке лестнице и внесли на ее чугунные ступеньки. Но зачем, разве большая кошка не бегает по лестнице гораздо лучше человека? В конце концов, выбирала не столько сама Даша, сколько тот самый тяжелый опыт. Вероятно, он помог заприметить тогда же кое-что еще или, если и не заприметить, то предположить.

Как бы то ни было, но состязаться в скорости с рысью никакой опыт помочь не мог. Разве что вовремя предупредить. Даша резко развернулась и встретила нападающую выброшенным ей навстречу крепким ботинком, очевидно, рассчитывающим попасть в морду и отбросить преследовательницу назад. Но противник был не менее ловок. Вместо того чтобы нанести удар, ботинок вдруг оказался у него в пасти – в блеснувших победным золотом в полумраке башни клыках. Боли, как и следовало ожидать в подобных моментах, Даша не почувствовала, а потому ничто не мешало ей присесть на ступеньку и обрушить на наглого зверя второй ботинок, который не промахнулся. От сокрушительного удара в переносицу рысь выпустила ногу Даши и сорвалась с гладких ступенек. Извернувшись гибким телом в воздухе, большая кошка упала на лапы несколькими ступеньками ниже. Пришедшие тут же в движение лапы заскрежетали по металлу не хуже танковых гусениц и снова бросили зверя в атаку. Но было уже поздно: Даша выскочила из люка под открытое небо, пригнулась на таких же, как и внизу, серых плитах, словно заранее знала, что будет здесь делать (хотя, конечно, не знала), набросила одной рукой на отверстие люка чугунную решетку, пронзительно вскрикнувшую ржавыми петлями, а второй рукой задвинула на ней засов. Оскаленная золотым и белым пасть ударила в решетку. Но та удержала, лишь нервно дрогнула в засове, окатив Дашу гулкой волной. Золотые клыки вцепились в прутья, точно надеясь перегрызть их. Клыкам на помощь пришли лапы с черными крючковатыми когтями. Бешеное рычанье и пронизывающее мяуканье вперемешку с металлическим скрежетом рвало всё подряд: и уши, и грудь, и серые плиты, и воздух, и солнечный свет. Белая пенистая слюна брызнула сквозь решетку. Даша отпрянула в сторону, словно боясь заразиться, пригнулась и подхватила за край еще одну крышку – дощатую. Вскрикнув на таких же, как у решетки, крикливых петлях, она отгородила от беснующегося зверя. Задвижки на крышке не было. Даша убрала протянувшуюся было руку к тому месту, где она должна была быть, где была у решетки, выпрямилась. Что я ей такого сделала, что нужно так на меня злиться? – спросила она. Но через минуту снова потянулась к крышке и распахнула ее. Зверь продолжал бесноваться. Интересно, насколько его хватит, задумалась Даша, опускаясь на корточки, глядя в горящие в полуметре желтым пламенем глаза и бездонные черные щели в них, будто стараясь переглядеть зверя. Но ни переглядеть, ни дождаться хоть капли ослабления неистовости не удалось, потому что отвлекло другое. Оно вдруг плотным объятием охватило спину, отчего спине стало то ли холодно, то ли, наоборот, горячо, не поймешь, но одинаково плохо. Даша торопливо поднялась с корточек и оглянулась.